Источник © Москва, 2004 г.

РЕДКОЛЛЕГИЯ:

 

Ясин Евгений Григорьевич (председатель) — Министр экономики РФ (1994-1997).

Гайдар Егор Тимурович — заместитель председатель Правительства РФ, Министр экономики и финансов РСФСР (1991-1992), И.о. председателя Правительства РФ (1992), Первый заместитель председателя Правительства РФ, Министр экономики РФ (1993-1994)

Кожуховский Игорь Степанович — начальник Департамента угольной промышленности Минэкономики РФ (1995-1998), заместитель Министра топлива и энергетики РФ (1998).

Уринсон Яков Моисеевич — Первый заместитель Министра экономики РФ (1993-1997), заместитель председателя Правительства РФ, Министр экономики РФ (1997-1998).

Чубайс Анатолий Борисович — председатель ГКИ РФ (1991-1992), Первый заместитель председателя Правительства РФ (1992-1996, 1997-1998), Министр финансов РФ (1997).

Дмитриев Александр Семенович (ответственный секретарь) — сотрудник фонда «РеформУголь» (1997-2001)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

ГЛАВА I. ЗАБАСТОВКИ — ДЕТОНАТОР УГОЛЬНОЙ РЕФОРМЫ

 

ГЛАВА II. «ПЕРЕМЕН ТРЕБУЕТ СЕРДЦЕ, ПЕРЕМЕН...»

 

ГЛАВА III. РЕФОРМА И РЕФОРМАТОРЫ

 

ГЛАВА IV «РЕЛЬСОВЫЕ ВОЙНЫ»

 

ГЛАВА V. … ПЛЮС ПРИВАТИЗАЦИЯ

 

ГЛАВА VI. КАК ПОМОЧЬ БЕЗРАБОТНОМУ ШАХТЕРУ

 

ГЛАВА VII. НЕ СИДЕТЬ, СЛОЖА РУКИ

 

ГЛАВА VIII. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ

 

ГЛАВА IX.. МНЕНИЯ, СОМНЕНИЯ И УРОКИ

 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ, ИЛИ НАЗАД В БУДУЩЕЕ

 

ЛИТЕРАТУРА

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Кто-то из финансовых аналитиков, ознакомившись с программой реструктуризации угольной промышленности России и суммами, которые были потрачены на реализацию этой программы, ужаснулся: “Это ведь все равно, что топить камин не дровами, а паркетом. Это как во времена гражданской войны…”

А что, были другие варианты? А разве в то горячее время страна не стояла на пороге новой гражданской смуты?

Практически все — и коммунисты, и реформаторы, и профсоюзные деятели, и “угольные генералы” — сейчас подтверждают: да, реформы были необходимы. Другое дело, как они должны были идти: быстрее или медленнее, с учетом или без учета… Иными словами, откуда паркет начинать ломать: с кухни или гостиной.

Угольная драма. А можно было избежать ее? Ослабить, усилить – пожалуйста, но избежать… На самом деле, она была запрограммирована. Реформа угольной промышленности призвана была ограничить эту драму определенными, если хотите, цивилизованными рамками. Чтобы драма не превратилась в трагедию.

Когда вы начинаете изучать то, что в течение десятка последних лет происходило в угольной отрасли, перед вами встают многие знакомые лица — Гайдар, Чубайс, Ясин, Уринсон — и другие, знакомые, в основном, тем, кто работал в угольной отрасли: Кожуховский, Малышев, Зайденварг, Бродский…. Вы пытаетесь найти место и значение угольных преобразований в цепи шоковых, непоследовательных, половинчатых, противоречивых, мучительных российских реформ, и перед вами выстраивается совершенно иная, новая “перестройка”, новая экономическая политика, попытка нового осмысления экономической стратегии, попытка вырастить из зарождающегося дикого капитализма капитализм с человеческим лицом…

 

Евгений Ясин:

«Советская экономика была ориентирована на массированную добычу полезных ископаемых, которые затем использовались очень плохо, с низкой эффективностью. Обусловлено это было тем, что советская система не создавала действенных стимулов повышения производительности, эффективности производства, не создавала стимулов к труду. Недостаток стимулов нужно было восполнять экстенсивными факторами. В результате в стране добывалось очень много угля, нефти, газа, производилось огромное количество металла. Все это переводилось в стружку, закапывалось в землю. И когда мы говорим о масштабах, о структуре производства, которое превращает нас в сырьевой придаток, надо понимать, что это — наследие советского прошлого. Кстати, весьма удачное. Потому что тем самым мы получили в наследство отрасли, которые не требовали высокого качества труда, чтобы создавать конкурентоспособный продукт. Уголь, в меньшей степени, чем нефть и газ, но все же является конкурентоспособным продуктом. Без него нельзя производить металл, электроэнергию.

Все отрасли российской экономики должны рано или поздно подвергнуться модернизации и реконструкции, потому что большей частью они представлены несовременными производственными мощностями. Даже там, где у нас есть приличное оборудование, даже там, где достаточно хорошие производственные помещения и квалифицированная рабочая сила, инженерно-технические сотрудники — то, как организованы эти ресурсы, как они до сих пор управляются, не позволяет обеспечить уровень эффективности и производительности, который способен сделать российскую экономику конкурентоспособной. Значит, модернизация и реструктуризация всех отраслей является абсолютной необходимостью. В каком-то смысле можно сказать, что мы живем в период модернизации, но только такой модернизации, которая движется довольно плохо.

Почему первой подверглась реформированию угольная отрасль? В мировой промышленности уголь в начале XX в. был основным видом топлива. Но затем во всем мире начался переход на нефть и газ, доля угля в топливном балансе сокращалась, тем более, что уголь уступал не только по эффективности, по теплотворной способности, он еще обладал очень низкими экологическими качествами. Короче говоря, в течение примерно пятидесяти лет во всем мире шла реструктуризация угольной промышленности, начиная с экономического кризиса 1929-1933 гг.

Весь мир уже давно провел реструктуризацию угольной промышленности. К настоящему моменту за рубежом резко сократилось угольное производство — остались лишь те шахты, в которых выгодно добывать уголь, и открытые разработки. Реструктуризация под воздействием рыночного механизма шла непрерывно и была фактически завершена к тому времени, когда в России только появилась рыночная экономика. Реструктуризация угольной промышленности в России — это сокровищница опыта, это первый пример, к которому имеет смысл обращаться, чтобы понять, как нужно проводить аналогичную работу в других отраслях. Это не значит, что сегодня обеспечено процветание наших шахтеров и в отрасли уже все в порядке. Проблемы есть. Но проблемы нужно решать, используя тот опыт, который уже накоплен.

Нам хотелось, чтобы об этом опыте, о сложном и во многом противоречивом процессе реформирования рассказали не только специалисты-угольщики и власть предержащие, профсоюзные лидеры и т.д., но и те, кто мог наблюдать за процессом “со стороны”. Именно поэтому мы решили просить региональных журналистов на основе собственных впечатлений и многочисленных интервью с непосредственными участниками реструктуризации написать небольшую книгу о реформе угольной отрасли. Эта книга — не история реструктуризации: хронология многих событий нарушена, да и рассказано далеко не обо всем, что произошло в угольной отрасли в прошедшее десятилетие – некоторые важные события не упомянуты, о других сказано вскользь¹. Может быть главные достоинства книги заключаются в субъективности оценок пройденного пути, в противоречивых взглядах на результаты, вероятно, самого масштабного структурного преобразования в отечественной промышленности».

 

«… Читатель! Вникни в издаваемое! Твой доброжелатель»

(Козьма Прутков)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА I. ЗАБАСТОВКИ — ДЕТОНАТОР УГОЛЬНОЙ РЕФОРМЫ

 

«ПЛОЩАДИ НЕСОГЛАСИЯ»

В жаркие дни июля 1989 г. все теле-, радио- и газетные новости начинались с сообщения о мятежном Кузбассе. Забастовка горняков шахты имени Шевякова в Междуреченске, начавшаяся 10 июля, распространялась с юга на север области со скоростью лесного пожара: 15 июля бастовали уже все шахтерские предприятия.

Забастовочный огонек, который вспыхнул на участке № 5 шахты имени Шевякова, стал следствием затяжного процесса жалоб и требований, начавшегося еще в декабре 1988 г. Тогда коллектив участка, недовольный заниженной зарплатой и раздутым управленческим аппаратом, плохим питанием и даже нехваткой мыла (!), направил письмо в адрес популярной в то время программы ЦТ «Прожектор перестройки». Горняки требовали дополнительных выплат за работу в ночные и вечерние смены, а также придание шахте статуса самостоятельного государственного предприятия. Телевизионщики переслали письмо в ЦК отраслевого профсоюза угольщиков, те — в территориальный комитет (терком) этого профсоюза и региональное представительство Минуглепрома СССР, откуда его «спустили» в производственное объединение (ПО) «Южкузбассуголь», которому принадлежала шахта. В итоге горняки получили… очередную комиссию из объединения, которая ничего в их жизни изменить не могла.

Требования шахтеров, конечно же, не были выполнены. И вот 10 июля 80 горняков, закончивших ночную смену, отказались сдать свои самоспасатели. К ним присоединились еще 200 рабочих, пришедших на первую смену. Решение прекратить работу поддержала вся шахта, а к вечеру — другие угольные предприятия города. Шахтеры отказывались вести переговоры с кем-нибудь, кроме Министра угольной промышленности СССР Михаила Ивановича Щадова…

11 июля Щадов был уже в Междуреченске и разговаривал с шахтерами, но не в кабинете, а на центральной площади города, покидая ее только для того, чтобы согласовать с Москвой очередное горняцкое требование. В Москве неохотно, но шли на уступки, пытаясь локализовать забастовку, не дать ей вырваться из Междуреченска. Но было уже поздно: забастовочная волна покатилась по Кузбассу.

Член Киселевского городского забастовочного комитета Андрей Юдин:

«Почему бастует юг, мы еще не знали. Но, обсудив этот вопрос с мужиками, решили поддержать. Не из-за чего-то конкретного бастовать, а просто поддержать, показать шахтерское единство. Дальше — больше: начались рождаться требования о колбасе и мыле».

Щадову пришлось переезжать из одного шахтерского города в другой, безуспешно ведя переговоры с забастовщиками. Не зря с легкой руки журналистов площади городов, на которых вели переговоры бастующие шахтеры, тогда называли «Площадями Несогласия». Только когда в Кузбасс прибыла Правительственная комиссия под председательством члена Политбюро Николая Слюнькова («для обсуждения социально-экономических проблем региона», как говорилось в телеграмме, подписанной Горбачевым и Рыжковым), сторонам удалось прийти к консенсусу. Произошло это 17 июля, а поздним вечером следующего дня члены Правительственной комиссии и регионального забастовочного комитета подписали Соглашение, состоящее из 35 пунктов. Оно предусматривало увеличение выплат и пособий не только для шахтеров, но и рост региональных коэффициентов для других категорий рабочих угольных предприятий, увеличение декретного отпуска, пенсий и пособий по инвалидности. В этом документе отразился весь спектр социально-экономических проблем Кузбасса и наивных тогда еще представлений о том, как сделать жизнь лучше. В Соглашении соседствовали обязательство Власти по оплате времени передвижения от ствола шахты до забоя, увеличение отпусков, реформирование системы налогообложения… Шахтеры же брали на себя обязательство рассмотреть возможность роспуска до 1 августа забастовочных комитетов.

Однако конференция забастовочных комитетов, состоявшаяся 26 июля в Прокопьевске, постановила, что забастовочные комитеты должны быть сохранены, но переименованы в Рабочие комитеты, а Региональный забастовочный комитет получил название Совета рабочих комитетов Кузбасса. «Мы можем заявить с полной ответственностью, что наше движение направлено на поддержку перестройки», - отмечалось в Постановлении конференции.

В истории страны открывалась новая страница… А пламя забастовочного движения, притушенное, казалось, в Кузбассе, перекинулось на другие угольные бассейны тогда еще Советского Союза.

 

ГУЛАГОВСКАЯ ВОРКУТА

Новой столицей рабочих волнений стала Воркута. Когда весной 1989 г. на одном из участков шахты «Северная» вспыхнула первая громкая воркутинская забастовка, она без преувеличения стала крупным политическим событием в жизни страны (хотя в основе ее лежал мелкий конфликт местного значения). На выступление шахтеров отреагировали не только местные партийные и хозяйственные органы, но и союзное министерство, приславшее сюда комиссию самого высокого уровня.

Характерно, что реакция властей на эту забастовку во многом сконструировала модель поведения как шахтеров, так и властей, в последующий период массового движения горняков летом 1989 г. Это была хорошая школа: шахтерам стало ясно, что только через такие конфликты можно достучаться до центров принятия решений.

Владимир Ильин, профессор социологии:

«Руководство России, с 1990 г. вступившее на путь борьбы за власть с союзным центром, остро нуждалось в социальной опоре. В этом смысле перспективными были национальные движения и правящие элиты как в союзных, так и в автономных республиках. И Борис Ельцин со своей командой их активно стимулировал, стремясь превратить в союзников в борьбе за суверенитет, который каждый понимал по-своему. Наряду с правящими элитами вторым потенциальным союзником было шахтерское движение. Руководство России его также использовало как таран против союзного центра. Так воркутинские шахтеры превратились в важных игроков на политической сцене России. Описывая переговоры в Москве в начале 1990-х гг., некоторые шахтерские лидеры говорили в интервью, что они могли «открывать двери министерских кабинетов ногами».

Так Воркута на несколько лет действительно стала центром политической жизни СССР и России. Но доминирующие цели шахтерского движения были все-таки экономическими. Они явились следствием экономической ситуации рубежа 80-х — 90-х гг., когда нелепый курс рубля по отношению к доллару делал любой экспорт баснословно выгодным. Отсюда — естественный интерес всех шахт, способных добывать уголь, пригодный на экспорт, в получении максимальной хозяйственной самостоятельности как от производственных объединений, в которое они входили, так и от государства. И в этом шахтеры, ИТР и директоры шахт оказались единомышленниками. Другой вопрос, который звучал и во время этих забастовках, и позже, в связи с закрытием шахт —вопрос переселения. (хотя в советское время никого, конечно, эта проблема не волновала). Люди сами приезжали на Север за длинным рублем, сами же, заработав денег и построив где-нибудь на юге кооперативную квартиру, уезжали. Но с потерей денег, накопленных на сберкнижках, хаотичное закрытие шахт выдвинуло едва ли на первый план эту новую для «Северов» проблему. В первую очередь она была актуальна для тех, кто оказался в Воркуте не по своей воле и кому возвращаться было некуда – речь о людях (из числа политзаключенных и ссыльных), стоявших у истоков основания заполярного города и освоения угольных месторождений, а также приехавшие по комсомольскому набору прямо из армии или по вузовскому распределению и тоже потерявших свои корни и бывшую малую родину.

Правительство реагировало на волнения шахтеров. Нельзя было не реагировать. Практически каждая акция протеста заканчивалась подписанием какого-либо правительственного документа: о перечислении денег, о повышении зарплаты, о предоставлении льгот и т.п. Было, например, принято решение установить для женщин на Севере 36-часовую рабочую неделю вместо 40-часовой. Другие социальные льготы и привилегии (как, например, огромные до трех месяцев отпуска) нашли позже отражение в Отраслевом тарифном соглашении, заключенном между Правительством и шахтерскими профсоюзами, в других постановлениях Правительства и Указах Президента. Но чаще всего через месяц-другой материальное подкрепление подписанных обязательств заканчивалось, и у шахтеров появлялся повод для очередной стачки или голодовки.

Региональные власти тоже использовали забастовочную активность шахтеров. Так, в июне 1991 г., за два дня до выборов Президента, Председатель Верховного Совета РСФСР Ельцин побывал в Сыктывкаре и подписал документ, расширяющий экономические права Республики Коми и создающий дополнительные условия для ее развития. До конца 1993г. Республика освобождалась от отчислений в российский бюджет; в ведение ее Совета Министров передавались вопросы эксплуатации природных ресурсов; южные районы Республики признаны приравненными к северным, что давало возможность всему работающему населению получать зарплату с учетом северных и районных коэффициентов.

 

УЧАСТОК НОМЕР ШЕСТЬ

На территории Восточного Донбасса (Ростовская область) забастовочное движение горняков началось весной 1989 г. В это время газеты, издаваемые местным обкомом КПСС, пестрели заголовками типа «Живой пульс демократии», «Манящая даль рынка» и «Ростки нового». Иными словами, с тем же энтузиазмом, с каким руководящие партийные кадры строили коммунизм, они начали строить и демократию — требуя от каждого непременного отклика на новые веяния и приземляя стилем своей работы саму идею предстоящих реформ.

3 апреля на шахте имени «60-летия Ленинского комсомола» из ПО «Гуковуголь» произошел беспрецедентный случай — горняки участка № 6 после смены отказались выходить из забоя. Следующая смена, отработав положенные часы, присоединилась к своим коллегам: под землей остались 205 человек. Таким образом «горняки выразили свою недостаточную информированность в вопросах оплаты за предыдущий месяц, который был отмечен высокими показателями» (цитата из местной газеты).

На самом же деле причины первой забастовки в Восточном Донбассе были весьма симптоматичными для своего времени. Участок №6 с февраля 1989 г. перешел на хозрасчет. Тогда же был утвержден план ежесуточной добычи участка. Бригада, однако, решила, что способна на большее, и сама себе установила повышенные плановые показатели. Горняки задуманное выполнили, но потом вдруг выяснилось, что расценки за тонну добытого угля заметно уменьшились. Таким образом, выходило, что в марте шахтеры «наработали» больше, чем в феврале, а получить должны меньше. Бастующих тут же обвинили в стадном чувстве, которое якобы заставило горняков Юга последовать примеру своих северных коллег. Горняки Донбасса были раздражены «наглостью» северян, потому что привыкли работать, не поднимая головы, пренебрегая трудностями. Так, дважды Герой социалистического труда Михаил Чих, с шахты «Майская» (ПО «Ростовуголь»), часто дорабатывался до того, что кровь шла носом. Тогда он отлеживался полчаса на породе и снова шел в забой.

После протестного «сидения» под землей рабочих участка № 6 слово «забастовка» стало входить в обиход — следом был сходный случай на гуковской шахте «Антрацит», затем в июне 1989 г. — на шахте «Аютинская», где шахтеры пошли к начальству разбираться по поводу недоплаты им привычных процентов к ежемесячному жалованию. Примечательно, что в то время на волне горбачевской гласности политики призывали трудовые коллективы «идти и добиваться своего». И рабочие пошли.

Одной из основных «движущих сил» в эти первые годы рабочего движения стало сильнейшее недовольство рядовых работников неэффективным руководством предприятиями со стороны управленческой верхушки. В шахтерских городах этот мотив еще более усиливался, поскольку от администрации угольных предприятий напрямую зависели условия быта в населенных пунктах. Тогда у крупных предприятий было огромное количество непрофильных активов. Например, на «шее» ПО «Ростовугля» традиционно «висела» автобаза, забота о местном молокозаводе, хлебокомбинате, школах, детских садах и т.д.

С другой стороны, в ретроспективе, социальные проблемы тех лет были бы смешны для горняков, которые объявят «рельсовую войну» своему государству в 1998 г. Конец 80-х проходил еще под знаком советской мощи, в том числе и в угольной промышленности. Так, например, в 1988 г. СССР достиг самых высоких за свою историю показателей добычи угля — 425,4 млн. тонн. Но при этом ужасали «снижающиеся темпы строительства жилья», «недостаточно быстрый рост мест в детских садах, школах и больницах». Эти факты, о которых писала партийная пресса уже в 1990 г., также стали одной из причин первых забастовок в Восточном Донбассе. Бедственное положение в сфере шахтерского быта вынудило Совет Министров СССР издать постановление «О мерах по социально-экономическому развитию шахтерских городов и поселков Ростовской области в 1991-1995 гг.», предусматривающее меры по улучшению и расширению жилого сектора и других объектов социальной инфраструктуры, в том числе газификацию и строительство водопроводов в шахтерских городах и поселках.

Однако тринадцатая пятилетка была сорвана. Руководители же угольных предприятий старались переложить ответственность на плечи трудящихся. В 1990 г. генеральный директор ПО «Ростовуголь» Алексей Мельков заявлял газете «Молот», что «забастовки прошлого года серьезно повлияли на уровень трудовой и производственной дисциплины, следствием чего стало падения объемов производства. Из-за недопоставок объединению даже были предъявлены штрафы на 500 тыс. рублей». На вопрос же о том, реальна ли аренда в системе угольного объединения он отвечал: «Угольная отрасль в настоящее время является убыточной. Эти убытки государство возмещает через расчетные цены, то есть хозрасчет в угольной отрасли носит условный характер. В силу нашей специфики переход к аренде, по моему мнению, не имеет перспективы. Но вместе с тем в этом году на шахте «Южная» и ряде других предприятий организуются арендные участки. Цель этого эксперимента — накопить определенный опыт». Последние слова можно истолковать и так: аренду осваиваем на всякий случай. Но мог ли угольный «генерал» ответить иначе в условиях, когда вся страна видела, как шахтеры превращаются в политическую силу, требующую изменений в системе хозяйствования и управления народной собственностью. Недаром 23 июля 1989 г., когда вся страна была охвачена шахтерскими забастовками, Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев посвятил свое выступление по ЦТ только шахтерам. Вот несколько цитат из этого выступления.

«Люди хотят знать, что на самом деле происходит, какова сейчас обстановка…Решение основных вопросов они связывают ... с развитием экономической реформы, с изменением методов хозяйствования с тем, чтобы все это открыло возможности для инициативной работы…- Надо более решительно вести перестройку. Эта мысль звучит в выступлениях шахтеров. Они прямо говорят, что понимают ограниченные возможности страны и что эти возможности могли бы быть увеличены, если страна решительно пойдет по пути изменения методов хозяйствования… Рабочие берут дело в свои руки. И это меня при всем драматизме событий очень сильно воодушевляет…».

Однако взяв дело в свои руки, шахтеры явно увлеклись, а эмоции возобладали над разумом. Каждая шахта, объявляя забастовку, немедленно звала на ковер Министра Щадова. И он, разумеется, выезжал, подписывал всевозможные соглашения, а потом мчался в другой конец страны. Шахтеры показывали Министру свой быт: воду в поселки привозят в цистернах, большая часть ее достается начальству, в больницах не работают туалеты, да той же воды нет, чтобы прокипятить шприцы!. И подавленный Щадов подписывал. Иногда горняки жаловались на свое руководство, в составе которого было много пенсионеров, уже успевших забыть, что такое труд под землей. Ему говорили: «Не разойдемся, пока не сменят наше начальство». И Министр медлил, но потом соглашался. Угольщики поняли, что власти идут у них на поводу и опьянели от собственного нищенского могущества.

 

МАЛОЙ КРОВЬЮ

События в Подмосковном угольном бассейне в начале 1982 г. до сих пор не известны широкой общественности. Оно и понятно: в позднюю брежневскую пору писать о рабочих забастовках было совершенно невозможно, а ныне — они уже стали фактом истории, не представляющим широкий интерес...

Однако Анатолий Шумилин — один из региональных профсоюзных лидеров — убежден в прямой связи этих событий с последующими шахтерскими волнениями.. Это как эффект медленной проявки фотопленки: то, что заложили в 1982 г., получили на полную катушку в 90-е. Можно только удивляться, но в «застойную эпоху» забастовка удалась, все требования зачинщиков были выполнены, а сами они не подверглись преследованиям. Даже непосредственные виновники «рабочего бунта», допустившие двух-трехдневную задержку с выплатой зарплаты (по тем временам форменное ЧП!), отделались всего-то отлучением от должности и партийной взбучкой. Дряхлеющие старцы в органах центральной власти не решились на репрессии, попытавшись замять конфликт и по мере сил успокоить нарушителей общественного спокойствия.

…Смельчаками оказались рабочие монтажного управления «Мосбассшахтостроя» (г. Щёкино), обустраивавшие тогда шахту-новостройку «Березовская». Вскоре к ним примкнули дорожники ДРСУ того же «Мосбассшахтостроя». Тактика действий «бунтарей» была довольно необычной. Мятежные коллективы выдвинули из своих рядов активистов, которые расположились на подступах к шахте, никого к ней не пропускали, кроме транспорта с грузом для обеспечения технологического процесса, и требовали от начальственных визитеров незамедлительной выплаты зарплаты. Основная же часть рабочих продолжали выполнять свои трудовые обязанности.

Анатолий Шумилин:

«В это время в «Мосбассшахтострой» пришли профсоюзные лидеры, которые не стеснялись идти на конфронтацию с руководством. Могли, например, запросто остановить работу и добиваться до конца решения того или иного вопроса. На рабочих местах появились великолепные бытовки, горячая вода, столовые, кафетерии. Допустим, в какой-то день не подвезли питание для подземных рабочих, прекратилась горячая вода в душе и т.д., и все такие «накладки» были поводами, чтобы не спускаться в шахту. И это уже не считалось забастовкой! Безусловно, положительный итог первой «пробы мышц» был в том, что коллективы приучились к самоконтролю, могли грамотно отстаивать свои права, то есть прошли путь от «дикой» забастовки к нормальным договорным отношениям».

Когда же и на ПО «Тулаугль» произошли первые забастовки, сложилась подчас любопытная ситуация. Так, угольщики полностью останавливали добычу на шахтах «Подмосковная», «Прогресс», а рядом, на строящейся «Бельцевской», свой протест выражали монтажники, однако же работу не прекращали, применяя «фирменный ход» — пикеты из активистов-«сидельцев». На «Мосбассшахтострое» давно уже поняли, что коль ты не освоил объемы — тебе не с чем идти к работодателю и требовать у него денег, ты их еще не заработал.

Анатолий Шумилин:

«Угольщики сами приложили руки к тому, чтобы в клочья разнести и развалить свое объединение, тогда как «Мосбассшахтострой» и поныне жив и дееспособен, возводит, правда, уже не шахты, а большей частью столичные коммуникации».

Выступления шахтеров Подмосковного бассейна начались несколько позже массовых волнений в основных угледобывающих регионах, однако из-за близости к Москве имели очень серьезный резонанс. Драма на шахте «Подмосковной» развивалась в летние месяцы 1989 г. 80 шахтеров отказались выйти на поверхность и выдвинули требование о незамедлительной выплате зарплаты, задержка по которой достигала 3-4 месяца. На «Подмосковную» незамедлительно выехала представительная комиссия во главе с секретарем Обкома компартии Алексеем Костюриным и председателем Облисполкома Владимиром Ананьевым. Члены комиссии даже спускались в глубь шахты, и прямо в забое вели переговоры с людьми. Обещали буквально все, и что меры по выплате зарплаты будут приняты в течение одних суток. Точь-в-точь по сценарию 1982 г.! Поэтому рабочие группами по 15-20 человек начали подниматься на поверхность. Деньги на счета ПО «Тулауголь», действительно, вскоре стали поступать, причем по двум каналам: и из Москвы, и от непосредственных должников — электростанций. Несмотря на то, что первые выступления шахтеров Мосбасса обошлись «малой кровью», и бастующие политические требования еще не выдвигали, эти забастовки дали заметную трещину в общественных умонастроениях, и, как признался потом заместитель главы администрации Тульской области Владимир Ротин, бывший руководитель забастовавшего шахтерского района (Веневского), он тогда впервые понял, что в стране что-то должно произойти. Массовые и по-настоящему драматичные выступления шахтеров Подмосковного бассейна будут происходить значительно позже, в 1994 г.

 

ЗАЛОЖНИКИ СОЛИДАРНОСТИ

Пламя забастовок перекинулось и в ПО «Кизелуголь» в Пермской области, которое Минуглепром СССР минимум как десять лет готовил к закрытию. Кизеловский уголь — один из самых дорогих в стране, а качество его — наоборот, не самое лучшее. Получается, что содержать уже в значительной мере истощившийся бассейн, непрерывно «вливая» в него бюджетные дотации, государству не было выгодно. А бастовать, как считали многие шахтеры и профсоюзные лидеры, — бессмысленно.

И все-таки забастовка разразилась. Ее инициаторами стали шахтеры небольшой и самой молодой в бассейне шахты «Шумихинская», которая в 1991 г. «стояла» полтора месяца. Конечно, погоды в забастовочном движении страны она не делала, и похоже, что забастовку ни министерское начальство, ни областные власти всерьез не воспринимали. Иные даже смеялись: работают на грани закрытия — а туда же. Где-то в прессе промелькнуло выражение: «заложники солидарности»… Другой журналист сравнил начало забастовки на «Шумихинской» с бунтом на броненосце «Потемкин». Там мясо оказалось червивым. Здесь мяса не оказалось вовсе: в столовой – перловка, хлеб, чай. Даже тормозки — и те не выдавали: мужики брали с собой из дома, у кого что наберется.

Бастующие надеялись на поддержку шахтеров других тринадцати шахт бассейна, тем более, что в «Кизелугле» был организован Забастовочный комитет, который вместе с профсоюзами выработал требования для переговоров с Правительством: повышение зарплаты, увеличение районного коэффициента, улучшение снабжения продовольствием и т.д.(позднее горняки поддержат политические требования шахтеров Кузбасса).

Однако вскоре «шумихинцы» оказались в одиночестве, как и «Князь Потемкин Таврический». В коллективах других шахт начали раздавались голоса, что инициаторы забастовки нарушили договоренность — остановили работу до того, как стали известны результаты переговоров с Правительством. Представители других шахт в Забастовочном комитете не решились брать на себя ответственность и объявлять об остановке «своих» шахт. Предложили так: пусть это вопрос решают сами коллективы – проводят голосование, а там уж будь что будет… А, собственно, ничего и не было. Были на некоторых шахтах короткие — часовые или дневные забастовки в знак солидарности с «Шумихинской». На большее никто не отважился... Одна из причин такого «забвения» рабочей сплоченности — боязнь закрытия шахт и потери места работы, которую в кизеловских шахтерских городках найти было ой как непросто.. Это с Кузбассом да Донбассом Министерство вынуждено считаться, потому что их остановка лихорадит всю страну. А кизеловский уголек – пылинка в забастовочных бурях...

Но «Шумихинская» продолжала бороться. Несмотря на то, что в 1990 г. средний заработок ее сотрудников был самый низкий по объединению, директор шахты Анатолий Киречок был убежден, что она «выплывет», если выйдет из «Кизелугля», приобретет самостоятельный юридический статус и станет субъектом угольного рынка. С этим предложением Киречок отравился в московские кабинеты и через две недели вернулся на коне. Увы! Несмотря на отчаянные попытки спасти «Кизелуголь» и «Шумихинскую», в начале нынешнего столетия они прекратили существование

Геннадий Тушнолобов, бывший первый вице-губернатор Пермской области:

«Проблемы Кизеловского угольного бассейна – это проблемы конца 70-80-х гг. Все шло к закрытию бассейна. Такова специфика горного дела: от трех до десяти лет надо смотреть вперед. Иначе говоря, вести работы по техническому перевооружению, подготовке и т.д. Там же не велись нормально горно-подготовительные работы, не готовились запасы к отработке. Хотя шахты сами по себе функционировали. Вот жалуются: закрыли. Да их и надо было все закрыть. Я их сам все обошел, облазил – там нельзя было работать. И с точки зрения безопасности. И самое главное – по некоторым шахтам выработка на одного рабочего была 200 кг. Это мешок. Никакой экономики. Все к этому шло. Нельзя винить реформаторское время».

 

ШАХТЕРЫ - ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИЛА

Шахтеры активно поддержали курс либеральных реформ не только в качестве зачинателей стачечного движения в стране, направленного против политической и экономической системы государственного социализма. Они сыграли важнейшую роль на выборах Ельцина как Президента Российской Федерации. Тогда Борис Николаевич, нуждавшийся в голосах шахтеров, не скупился на самые смелые обещания, вызывавшие у части руководителей угольных объединений и предприятий скептическое отношение.

Так, во время визита Ельцина в Воркуту в августе 1990 г. генеральный директор ПО «Воркутауголь» Анатолий Орешкин, оставшись с ним с глазу на глаз, сказал: «Борис Николаевич, не роняйте авторитет, не обещайте шахтерам выполнить постановление № 608².... В нынешних условиях это невозможно в принципе». Эти слова тогда процитировала газета «Московские новости».

Егор Гайдар:

«Шахтерские забастовки сыграли серьезную роль в крахе Советского Союза, всей социалистической системы. Власти не были готовы разбираться, пытаться понять, что происходит в действительности, что можно сделать, чтобы навести порядок. Реакция была такая: «Раз нас здесь достали, придется давать денег, мыла, колбасы, социальных благ, привилегий». Это было понятно, но проблему не решало. Сегодня мы знаем, что это эффективная отрасль, в которую пришло много крупного капитала, отрасль, за которую борются. Отрасль, которая растет - и растет быстро. А тогда это был элемент воровского собеса.

Но шахтеры продолжали верить обещаниям Ельцина, связывая с его именем надежды на перемены, в которых так нуждалась страна. Об этом свидетельствует, например, знаменитая голодовка в гостинице «Россия» накануне 3-го чрезвычайного съезда народных депутатов РСФСР в марте 1991 г. В заявлении об объявлении голодовки говорилось:

«Мы, представители забастовочных комитетов четырех шахт Кузбасса Борис Ерофеев, Валерий Кузин, Владимир Любимкин, Анатолий Малыхин и народный депутат России от Кузбасса профессор Бэлла Денисенко приняли решение о проведении политической голодовки в поддержку требований бастующих регионов страны, главное из которых – отставка Президента и правительства СССР, роспуск съезда народных депутатов СССР и переход власти к Совету Федерации суверенных республик. Коммунистическое руководство СССР в довершение всех своих преступлений привело нашу страну на грань голодной смерти. Горбачев и его окружение не способны самостоятельно сделать единственный честный в их положении шаг - уйти в отставку и дать возможность народам нашей страны идти по пути свободы и достатка. Мы не знаем, как долго продлиться наша голодовка. Каждый примет свое решение сам настолько, насколько хватит собственных сил и совести. Мы признательны всем солидарным с нами. Мы твердо знаем, что мы не одиноки. Да поможет нам Бог!».

Голодовка продолжалась 12 дней. Снята она была по просьбе демократических депутатов, которые заверили голодавших, что непременно обсудят шахтерские требования на съезде. Однако фракция «Коммунисты России» не дала включить этот вопрос в повестку дня, так же, как и вопрос о введении в РСФСР поста президента. Тем не менее, Малыхин все же выступил на съезде, заявив: «Ну, вы, сеятели… Ваше дело законы писать, а сеять или добывать уголь будем мы…». А 12 июня 1991 г. Борис Николанвич Ельцин был избран первым Президентом Российской Федерации.

 

«НЕТ» — СОВЕТСКОЙ ШКОЛЕ КОММУНИЗМА

Шахтерские забастовки всколыхнули отраслевой профсоюз угольщиков СССР и показали, что он должен измениться, если хочет быть силой, организующих трудящихся. Тем более, что большинство рабочих выражали недоверие «старым» профсоюзным лидерам и на своих конференциях требовали их отставки. Позже, на фоне политических событий в стране, было принято решение о создании профсоюза угольщиков России, и в мае 1991 г. прошел учредительный съезд Российского независимого профсоюза работников угольной промышленности (Росуглепрофа). Первым его председателем был избран Виталий Будько, вынесший на своих плечах все тяготы переходного периода, затем его сменил на этом посту Иван Мохначук³. Формирование нового профсоюза происходило непросто.

Юрий Вишневский, бывший руководитель Воркутинского теркома «Росуглепрофа»:

«Когда началось рабочее движение, был один отраслевой профсоюз – «школа коммунизма». На предприятиях в пику ему начали создавать рабочие комитеты - шахтеры не доверяли старому профсоюзу и взяли все в свои руки. Возникли две силы: профсоюз и городской рабочий стачечный комитет. К тому же, на каждой шахте был свой рабочий комитет. Нам казалось, что это неправильно: или профсоюз должен отмереть, или делать то, что делают рабочие комитеты. В некоторых случаях так и произошло: в период выборов 2-3 представителя шахтных стачкомов стали и председателями профсоюзных комитетов...Мы поддержали Бориса Николаевича на выборах Президента РФ, а в августе 1991 г., вовремя путча ГКЧП, я сам лично поднимал людей на забастовки, чтобы вновь поддержать Ельцина...»

Но рабочие комитеты не ушли в прошлое - на их базе был создан (в качестве альтернативы «Росуглепрофу») новый Независимый профсоюз горняков (НПГ), который возглавил Александр Сергеев.

Формальное отличие было в том, что НПГ охватывал непосредственно горняков, тогда как Росуглепрофсоюз – всех шахтных работников. Началась конкуренция между двумя профсоюзами, которая временами принимали весьма нецивилизованные формы. Профсоюзы по очереди организовывали «свой» электорат на забастовки, доказывая, что они более независимы, чем их конкуренты. На некоторых шахтах дело дошло до абсурда — в Воркуте, например, создали профсоюз инженерно-технических работников. Поскольку НПГ не принимал в свой состав представителей ИТР, те решили также организовать свой профсоюз. А на знаменитой воркутинской шахте «Воргашорская» было создано еще одно новообразование — Независимый профсоюз шахтеров «Воргашорской». Кстати, на этой шахте до сих пор существует четыре разных профсоюза.

В том же 1991 г. профсоюзы добились первого значительного успеха: в декабре впервые в истории России было заключено Отраслевое тарифное соглашение по угольной промышленности между Росуглепрофом, Минтопэнерго и Правительством РСФСР с целью закрепления гарантий социально-экономической защиты трудящихся. В Соглашение вошли многие из требований, которые выдвигали бастовавшие шахтеры. Так был сделан решительный шаг для установления партнерства между профсоюзом, производителями и государством, хотя позднее Егор Гайдар — в то время Министр экономики и финансов — признавался, что со стороны Правительства подписание Тарифного соглашение было вынужденной мерой:

«Я поставил свою подпись в 2 часа ночи. Положение было сложной: у меня не было хлеба для снабжения крупных городов, не было ни копейки валюты. Не хватало только крупных шахтерских забастовок. Необходимо было принимать решение в обстоятельствах форс-мажора. Конечно, в спокойной обстановке я бы никогда этот документ не подписал. Но в стране была полная катастрофа. Первое, о чем я думал, в тот момент — как найти средства для обеспечения сохранности ядерного оружия в России, на Украине, в Белоруссии и Казахстане. И еще накопилась масса проблем. А я знал, что шахтеры способны добавить к этой массе еще «чуть-чуть».

Иначе говоря, Соглашение, абсолютно правильное и по сути, и по подходам, было совершенно не обеспечено финансами.

Игорь Кожуховский:

«Позже пришло понимание того, что существует прямая связь между этими необеспеченными деньгами социальными обязательствами и закрытием шахт, забастовками шахтеров, обращенными не к непосредственному работодателю, а к Правительству. Порой, возникало ощущение, что все может рухнуть, рассыпаться в прах....».

Это ощущение будет сопровождать реформу и реформаторов долго, почти постоянно. С этим ощущением в 90-е гг. будут жить и «угольные генералы», и шахтеры, с этим боязливым ожиданием будет жить вся страна.

Нарушение Правительством условий тарифного соглашения умело использовали профсоюзы для раздувания пламени шахтерского гнева. На первых порах и Росуглепроф, и НПГ жестко и непримиримо оппонировали любым попыткам реформирования отрасли. Но постепенно эта критика становилась все более конструктивней, диалог с Властью принимал цивилизованный характер. Можно смело утверждать, что без участия профсоюзов реформа угольной отрасли захлебнулась бы вморе шахтерских волнений.

Яков Уринсон:

«Профсоюзы эволюционировали во времени. Начиналось все с достаточно скандальных дискуссий. Потом, по мере того, как и мы разбирались в ситуации, и они вникали в нее, диалог налаживался. Но сначала мы оставались явными и совершенно очевидными противниками. А не партнерами. Объективно разные роли: кто-то нападает, кто-то защищается. У профсоюза — своя роль, у нас, отвечающих за реформирование — своя.

.

«НАРОДНАЯ ПРИВАТИЗАЦИЯ».

Еще одним следствием забастовочного движения стала так называемая «народная приватизация», когда каждый трудящийся формально получил право голоса при управлении предприятием. «Дайте самостоятельность шахтам!» — это было, пожалуй, главным экономическим требованием шахтеров, первая, еще не продуманная до конца попытка реструктуризации отрасли «снизу». И Власть, желая очевидно уменьшить политическую опасность, исходившую от шахтеров, услышала это требование. В конце 1992 г. был принят Указ Президента № 1702, в соответствии с которым шахты были акционированы, но остались под контролем государства через закрепленные в федеральной собственности контрольные пакеты акций. Угольные компании, созданные путем акционирования центральных аппаратов ПО, не имели юридических рычагов по управлению шахтами. Горняки в одночасье стали собственниками-держателями акций, но их участие в управлении предприятием было, по существу, фикцией: всеми делами на шахтах заправляли не общие собрания акционеров, а, как и раньше, —«угольные генералы», которые зачастую слабо представляли, что нужно делать в условиях зарождавшейся рыночной экономики, как развивать производство и т.д⁴.

Завоеванная самостоятельность практически мгновенно была конвертирована в реальные материальные выгоды конкретных людей. Разбитые улицы шахтерских городов заполонили иномарки, вначале недорогие малолитражки (самой распространенной из них была, пожалуй, «Ниссан Санни»), затем дорогие и «навороченные» джипы типа «Тойота Лэнд Крузер», прозванные тогда «народным» автомобилем. Генеральный директор междуреченской шахты «Распадская» Геннадий Козовой вспоминает тогдашнюю самостоятельность как «кошмар»: «Все без остановки что-то делили, 12 человек — целый отдел занимался этим постоянно».

Ну, хорошо: все разделили, а что же делать дальше? Какие шаги обеспечат благоденствие предприятий в самом близком будущем? Доходы шахтеров-собственников нельзя было измерить рублями (тогда уже тысячами рублей). Практически на каждом угольном предприятии, получившем самостоятельность, вошли в оборот свои внутренние «деньги», на которые можно было весьма недорого приобрести различные товары народного потребления, – телевизоры, видеомагнитофоны, бытовую технику, одежду, обувь. На «Распадской» были свои «распадские доллары». На Центральной углеобогатительной фабрике (ЦОФ) «Сибирь» (г. Мыски) постоянно продавались товары по внутренним ценам, ниже реальных рыночных в десятки раз. Ясно, что при таких условиях большинству предприятий получивших такого рода самостоятельность была уготовлена печальная участь. И лишь единицы шахт, бросившись в «открытое море», сумели выплыть на берег. И среди них — «Распадская».

На первый взгляд «Распадской» повезло — она была современным высокопроизводительным предприятием, добывавшим коксующийся уголь. На самом деле шахта чудом избежала разорения. И случилось это чудо благодаря грамотным и своевременным управленческим решениям. Когда шахту вывели из ПО «Южкузбассуголь», она потеряло значительную часть материально-технической базы, кадровую и финансовую поддержку объединения. Пришлось всё это создавать заново. Соответственно, выросла численность сотрудников шахты, потому что не было складов, надо было учиться работать с внешней средой.

Собрания трудового коллектива (акционеров-собственников) предприятия с 1991 по 1993 гг. проходили часто и мучительно долго — могли заседать по трое суток. В то же время огромными правами обладали многочисленные заместители генерального директора шахты: у них были права подписывать финансовые документы, заключать договоры, поставлять уголь, покупать оборудование и материалы. Добыча угля на шахте стабильно сокращалась, а техническое состояние предприятия деградировало.

Но избранный в 1993 г. генеральным директором «Распадской» Геннадий Козовой отказался от такой системы управления, от проедания доходов шахты путем продажи работникам дешевых телевизоров, автомобилей и т.д., от собственных расчетных единиц, откажется от иного, что было мило сердцу многих его подчиненных, но не совмещалось с нормальной рыночной экономикой. Фактически Козовой начал структурную перестройку вверенного ему предприятия. Финансы шахты, материально-техническое снабжение и сбыт угля были жестко централизованы, началась разработка программы модернизации предприятия.

Но прошло немало времени, пока к концу 90-х, «Распадская» стала одним из крупнейших игроком на угольном рынке России – к тому времени контрольный пакет акций будет уже не «размыт» среди шахтерской массы, а сконцентрирован в руках руководящего шахтного менеджмента. Проведенная реструктуризация предприятия позволила увеличить добычу угля и одновременно в полтора раза сократить численность работников. Летом 2003 г. «Распадская» начнут строить собственную углеобогатительную фабрику и еще одну новую шахту мощностью 3 миллиона тонн в год. А в холдинг, сформированный собственниками шахты, к этому времени будет входить уже 17 предприятий. Так из «народной приватизации» выросла крупная финансово-промышленная группа.

Совсем другая судьба сложилась у расположенном в городке Полысаево (центральная часть Кузбасса), шахты «Кузнецкой», получившей самостоятельность одновременно с «Распадской». Никакой структурной перестройки новые собственники проводить не намеревались: акционеры приняли предложение ее руководства об организации совместного предприятия с компанией австрийского предпринимателя Хоффера, и передать имущество шахты в качестве своего вклада в это СП. Так в конце 1991 г. было создано СП ЗАО «Шахта «Кузнецкая», в уставном капитале которого 60% принадлежало иностранному партнеру, и который, таким образом, становился обладателем контрольного пакета

СП смогло нормально проработать только два года, и, в первую очередь, —благодаря экспортным поставкам угля. Памятником этого короткого и относительного благополучия остались недостроенные коттеджи на въезде в шахтный поселок. По признанию самих работников «Кузнецкой», в этот период иностранные партнеры выполняли свои обещания – начался бартерерный обмен автомобилями, товарами народного потребления, заложили коттеджный поселок, зарплата выдавалась своевременно и в достойных размерах. Но затем резко выросли железнодорожные тарифы, экспорт утратил свою привлекательность и резко сократился, а иностранные инвестиции на шахту так и не пришли.

Начиная с 1994 г., «Кузнецкая» стала центром непрекращающейся борьбы шахтеров за свою зарплату и за шахту. Дважды ЗАО признавали банкротом (первое банкротство отменили, потом ввели второе), аннулировали результаты приватизации и создание СП, но к оздоровлению предприятия это не привело. Передел собственности, характерный для конца 90-х, еще не начался, желающих приобрести активы шахты не нашлось, и помощь неудачливым собственникам пришла лишь из многострадального федерального бюджета (в виде средств, отпущенных на ликвидацию шахты).

Причины, по которым вполне благополучное по стандартам плановой экономики предприятие не выжило в зарождавшуюся рыночную эпоху, совершенно очевидны. Помимо самостоятельности, требовалось еще и адаптация к непростым и постоянно меняющимся условиям рыночного хозяйствования, реструктуризация шахты, перестройка всех ее служб. Этим на «Кузнецкой» никто не занимался, и итог оказался печальным – прекращение производственной деятельности, полное разорение, разворовывание и распродажа остатков имущества, банкротство.

Такое же безрадостное будущее ждало еще одну шахту, расположенную в совсем другом угольном регионе страны — Восточном Донбассе. Шахту «Обуховскую», входившая в ПО «Гуковуголь», называли «угольной гордостью Советского Союза», так как на ней стояло лучшее оборудование, работали отборные кадры, вносившие существенный вклад в доходы объединения.

Летом 1989 г. лозунг «Дайте нам возможность самостоятельно работать — мы умеем и знаем, как надо!» поднял самых уважаемых в шахтерской среде «обуховцев» на высшую точку шахты, где они громко заявили о том, что не спустятся оттуда, пока «Обуховская» не выйдет из состава «Гуковугля». Нынешний мэр города Гуково Виктор Шубин рассказывает, что шахтеры почувствовали несправедливость оттого, в объединении они добывают больше всех, однако их трудовые подвиги никак материально не поощряются. Власти были напуганы выступлениями горняков, и позднее «Обуховская» попала в список шахт, которым указом Бориса Ельцина была разрешена приватизация. Схема приватизации была такой: 25% акций были отданы на руки рабочему коллективу безвозмездно, 15% рабочие имели право выкупить на льготных условиях, 20% были переданы администрации Ростовской области. Оставшийся пакет акций государство сохранило за собой.

Виктор Бродский, бывший заместитель руководителя Департамента угольной промышленности Минэкономики России:

«После того, как часть акций попала трудовому коллективу, каждый начал тянуть в свою сторону, и нормального управления не получалось. Успехи шахты закончились тогда, когда несколько партий угля были обменяны по бартеру на китайские пуховики, и те лидеры, которые еще вчера забирались на вышку, требуя самостоятельности, пошли эти пуховики продавать. Некоторых из них, кстати, я и сейчас время от времени встречаю в Москве. После того, как весь цвет старой команды разбежался, шахта буквально пошла по рукам. Из нее только вынимали и ничего не вкладывали. Мне говорили, что она в свое время попала в руки к темным элементам».

«Обуховская», действительно, стала лакомым кусочком для криминалитета — здесь добывали самый качественный уголь, естественные пути сбыта которого лежали совсем рядом. Директоры шахты менялись чрезвычайно быстро, поскольку работа на «Обуховской» означала несколько месяцев безумной сверхприбыли, когда вся выручка просто опускалась в карман (правда, при этом нувориши нередко рисковали жизнью). Местным горнякам, тем не менее, все равно было значительно легче, чем, например, их коллегам в районе г. Шахты, куда просто пришли голод и нищета. Сначала было легче. Потом случилось то, что и должно было случиться.

Александр Храпач, председатель Гуковского теркома Росуглепрофа:

«Средства, которые должны были идти на капитальные вложения, были, если говорить попросту, разворованы. На «Обуховке» работало 5 тысяч человек, сейчас там осталось 2 тысячи. И все шахтеры и «Обуховки», и «Гуковугля» между собой говорят о том, что через год-два шахта затухнет. Поскольку 10 лет назад не была начата та работа, которая не делается за один день. До сих пор «Обуховка» дорабатывает те ресурсы, которые имелись у нее еще с советских времен. Теперь же, чтобы возродить шахту, потребуются огромные, а главное — долгосрочные, вложения».

 

КРИМИНАЛЬНЫЕ РАЗБОРКИ

В общем, самостоятельность угольных предприятий чаще всего выходила боком. Независимые шахты начинали стремительно разоряться. Падение дисциплины, воровство (не побоимся этого слова) руководства, как следствие - неплатежи, долги по зарплате и даже десятки убийств директоров шахт («люди гибнут за металл»).

По информации прокуратуры Кемеровской области специальной статистики по криминальным разборкам в угольной сфере не велось и не ведется. Тем более, что ни одно уголовное дело, возбужденное по факту убийства того или иного угольного «генерала», так и не было доведено до суда. А значит, все версии по этим убийствам так и остались версиями, и «угольные» разборки «де-юре» трудно отличить от разборок, к примеру, на бытовой почве. Тем не менее, были угрозы, были версии, были подозреваемые, и были убийства…

22 января 1992 г. вечером в подъезде собственного дома был убит Михаил Герасименко, директор ЦОФ «Сибирь». Преступники ударили жертву тяжелым предметов по голове и нанесли, как значится в уголовном деле, несколько колотых ранений. В качестве главной версии следователи рассматривали возможность убийства из-за дележа бартера, которым в те годы многие потребители расплачивались за угольную продукцию. «Тогда все руководители угольных предприятий оставляли за собой право распределять поступающий за уголь бартерный товар, — говорит начальник следственного управления областной прокуратуры Сергей Иродов.— Видимо, в этом случае произошел спор между предприятиями». Окончательно мотив этого преступления и сами преступники так и не были установлены, но в том, что это было заказное убийство, в прокуратуре не сомневаются до сих пор.

Валерию Поварницыну, генеральному директору компании «СибИнвест», которая в 90-х выступала в качестве посредника между производителями угля и его потребителями, можно сказать повезло: в ходе «угольных» разборок в него стреляли …8 раз, но он остался жив и по сей день занимается бизнесом. Правда, сменил направление – перешел с угля на производство мясных продуктов.

Валерий Поварницын:

«В 1992-93 гг. мы сотрудничали с компанией «Нобл Трейдинг», зарегистрированной на острове Мэн. До нас с ними сотрудничали шахта «Киселевская», потом «Кузбассразрезуголь», и все взаиморасчеты всегда производились четко. Поэтому мы даже не предполагали, что могут быть проблемы. Но в августе 1993 г., после того как мы поставили компании около 200 тыс. тонн угля, ее генеральный директор Геннадий Болгов скрылся. В итоге у нас «зависли» почти 5,5 млн долларов»

А два месяца спустя, когда Валерий Поварницын выехал в Москву, на него было совершено первое покушение:

«В меня стреляли, я думаю, по заказу Болгова. Больше некому было. А убрать меня хотели, потому что я знал всю подоплеку и экономику всей его компании. С моим «уходом» для них все концы ушли бы «в воду». Но Поварницын выжил. После этого на него покушались еще 7 раз — то в Москве, то дома, в Кемерово. Однажды стреляли в окно квартиры, но промахнулись. После последнего покушения в 1997 г. правоохранительные органы задержали исполнителя преступления и сегодня он отбывает срок наказания. Но на заказчика так и не вышли, и уголовное дело было приостановлено. Сегодня компания «СибИнвест» в должниках ни перед кем не числится, вот только на ней висит дебиторская задолженность в размере все тех 5,5 млн. «Я все думаю, почему так произошло, что вроде нормальная компания так нас подставила,— говорит Поварницын. — В преступном мире есть термин — «вырастить кабанчика». Это означает, что «братки» сразу ориентировались на криминальный бизнес. Им просто подвернулся хороший момент, когда можно было сорвать солидный куш, и они это сделали. А вообще обстановка в то время была сильно криминализированной. Везде, в том числе и в угольной отрасли, происходили серьезные разборки, в которых полегли многие руководители. Ведь уже тогда шел дележ пусть еще не до конца оформленной собственности».

В 90-е гг. в Кузбассе появился некто Александр Сиротовский. Представился как американец, глава собственной компании, предложил заключить несколько бартерных экспортных сделок «уголь в обмен на товары». В условиях, когда по существу никто реально не контролировал руководителей государственных угольных предприятий, личность партнера из США сомнений не вызвала, и сделки состоялись. Потом управление ФСБ по Кемеровской области, выяснило, что у Сиротовского было и американское, и украинское гражданство. И он пользовался удобством двойной юрисдикции по полной программе, в частности, для этого, чтобы не оформлять документы при въезде в Россию как гражданину США. Компетентные органы заинтересовались Сиротовским и в конце концов воспрепятствовали его поездкам в Кузбасс (и одновременно предупредили угольные предприятия о его недобросовестности).

Но сделано это было уже после того, как из-за «деловых» взаимоотношений с «бизнесменом» крупные убытки понесла большая государственная внешнеторговая компания. В конце 1997 г. Сиротовский заключил с ней контракт на поставку из Кузбасса 78,5 тыс. тонн угля на общую сумму 1 млн 418 тыс. долларов. В обмен на уголь американский участник сделки, фирма «Александр Финанс С.Д., Инк», обязался поставить грузовой самосвал марки «Катерпиллар» Cat 785B по цене 1 млн 278 тыс. долларов (это реальная стоимость такой машины!), запасные части и еще свыше 20 тыс. долларов выплатить «живыми» деньгами. Уголь был полностью отправлен, его оплата деньгами и запчастями на 120 тыс. долларов прошла, а грузовик так и не был поставлен, т.е. 90% своих обязательств американский партнер не выполнил. Через год с лишним пострадавшая сторона обратилась в международный арбитраж, а Сиротовским заинтересовались сотрудники госбезопасности. Вскоре они выяснили, что за ним числилось уже несколько таких невыполненных сделок с угольными разрезами Кузбасса.

И таких непорядочных коммерсантов-посредников (а если точнее говорить — преступников), тесно связанных с бандитскими структурами, можно было найти не только в Восточном Донбассе или в Кузбассе, но в любом угольной регионе страны.

 

КТО ПРАВИТ БАЛ?

Одновременно с акционированием угольных предприятий в Правительстве шли поиски оптимальной структуры управления всей российской угольной отраслью⁵. Первой такой управляющей структуры, получившей в октябре 1991 г.«путевку в жизнь» постановлением Совета Министров РСФСР № 528, стала Российская государственная корпорация угольной промышленности («Уголь России). Корпорация была создана на общем собрании руководителей угольных предприятий и профсоюзов. Ее председателем, избранным прямым голосованием, стал Валерий Евгеньевич Зайденварг — прекрасный специалист, доктор технических наук, и к тому же — опытный аппаратчик, работавший в Кузбассе и затем в Минуглепроме. Заместителем Зайденварга был избран Юрий Малышев, то время — директор Института горного дела им. Скочинского, в прошлом генеральный директор «Южкузбассугля». Модная тогда тенденция выборов руководителей путем голосования, наглядно демонстрирует романтически-наивный подход новой России к строительству рыночной экономики. Корпорация, будучи аморфным образованием с не совсем понятными функциями, просуществовала всего лишь немногим более года. Но «свято место пусто не бывает», и ей на смену пришло государственное предприятие «Российская угольная компания» (ГП «Росуголь») во главе с Малышевым (одним из его многочисленных заместителей стал Зайденварг). Ей были переданы в коммерческое управление принадлежащие государству пакеты акций шахт и разрезом Создавался «Росуголь» сугубо административным путем, без излишней демократии, в соответствии с уже упомянутым Указом № 1702. Позднее, в 1966 г., компания была преобразована в открытое акционерное общество, которому были переданы в доверительное управление госпакеты акций угольных предприятий и организаций).

Но параллельно существовал еще один центр управления отраслью – Министерство топлива и энергетики Российской Федерации, созданное в конце ноября 1991 г. Угольную отрасль в нем в качестве Первого заместителя Министра курировал в нем бывший директор «Распадской» Александр Евдокимович Евтушенко.

Яков Уринсон:

«Хотя по форме собственности «Росуголь» был сначала государственным предприятием, а затем — открытым акционерным обществом, на самом деле это было Министерство в чистом виде, тяжелое наследие советского режима. Существовал «Минуглепром» — вместо него стал «Росуголь» с теми же функциями: производственно-техническими, экономическими, социальными — все перекочевало к ним. И Малышев лично одновременно занимался всем. При этом еще существовало Минтопэнерго, где первым заместителем Министра был Александр Евдокимович Евтушенко, тоже профессионал-угольщик, который тоже занимался всем, начиная от производственно-технических проблем — где и какой комбайн купить — и кончая всей социальной сферой, экономикой и т.д. Это чисто советская схема: есть угольная промышленность — там государственная собственность, и ей надо управлять…».

Улучшил ли «двуликий Янус управления» положение в угольной отрасли? Отнюдь. Объемы добываемого угля продолжали сокращаться, отрасль по-прежнему требовала огромных дотаций из Федерального бюджета на поддержку убыточных производств, задолженность по выплате зарплаты росла, социальные обязательства Правительства, отвоеванные шахтерами в ходе забастовок, не выполнялись, армия безработных шахтеров увеличивалась.... В достаточно короткое время забастовочное движение сменило свои лозунги, перейдя от безусловной поддержки реформ в период демократической эйфории к требованиям сугубо экономическими. Но об этом — в следующей главе.

 

ГЛАВА II. “ПЕРЕМЕН ТРЕБУЕТ СЕРДЦЕ, ПЕРЕМЕН...”

 

УДАР, ЕЩЕ УДАР...

Многострадальная угольная отрасль подверглась не только управленческой неразберихе. 2 января 1992 г. в стране началась либерализация цен, то есть государство перестало регулировать цены на товары и услуги. Впрочем, печально известная “ шоковая терапия” поначалу угольщиков не коснулась.

Егор Гайдар:

“Мы обсуждали подробно в конце 1991 г. вопрос об отпуске цен на энергоносители. У меня было желание либерализовать эти цены в самом начале следующего года вместе ценами в остальных отраслях. Но некоторые мои коллеги — не буду их обвинять — сказали: “Егор Тимурович, зима, возможны перебои со снабжением энергоносителями, давайте подождем конца отопительного сезона...” Я принял эти аргументы и был не прав. Ничего страшного от либерализации цен на энергоносители не произошло бы. В этом я убежден, хотя, понятно, что всегда есть риски. Но ты будешь потом дяде рассказывать, что ты думал, когда заморозил пять городов. Да, сегодня, если вернуться в начало 1992 г., я бы отпустил цены на энергоносители, но, к сожалению, тогда принял другое решение⁶.

Решение об освобождении цен на угольную продукцию было принято только через полтора года — в июле 1993 г., но к этому времени резко возросли расходы на добычу и транспортировку угля вследствие роста цен на материально-технические ресурсы и железнодорожные тарифы. Надежды угольщиков на освобождение цен не оправдались: реальная выручка во втором полугодии 1993 г. оказалась даже ниже, чем в первом полугодии, когда цены еще регулировались. Падение спроса в электроэнергетике и металлургии России и стран СНГ сдерживало возможности угледобывающих предприятий по повышению цен на свою продукцию.

Удивительно, но нынче даже профсоюзные лидеры признают, что решение об отпуске цен на энергоносители было верным, давно назрело, и даже критикуют правительство за медлительность.

Виталий Будько:

“Шахтеров по-прежнему держали на привязи: то есть фиксированная цена на уголь и дотации из бюджета. Это в какой-то мере оказало свое негативное влияние на реструктуризацию отрасли…”.

В том же “шоковом” году Власть преподнесла еще один “сюрприз”, на этот раз — главам администраций шахтерских городов и поселков. Ранее населенные пункты, которые возникли рядом с градообразующим угольным предприятием, получали средства на содержание своей социальной инфраструктуры (в большинстве случаев — довольно убогой), как правило, от этих предприятий. Но в соответствии с Указом № 1702 жилищный фонд, жилищно-эксплуатационные и ремонтно-строительные предприятия по его обслуживанию, а также объекты инженерной инфраструктуры, находящиеся на балансе акционируемых и приватизируемых ПО и шахт, подлежали передаче в муниципальную собственность. Откуда муниципалитеты возьмут средства на содержание свалившегося на их голову “хозяйства” никто не задумывался, поэтому его выполнение Указа затянулось на три с лишним года. Это был мучительный, но неизбежный процесс, без успешного завершения которого оздоровление угольной отрасли было немыслимо.

И вновь администрации шахтерских городов и поселков уповали на средства государственной поддержки, направляемые угольным предприятиям; последние часть этих средств “отстегивали” муниципалитетам (обычно по остаточному принципу — более 80% шло на поддержку убыточного производства, то есть на компенсацию разницы между ценой и себестоимостью добычи угля,би лишь около 17% выделялось на содержание социальной сферы шахтерских городов и поселков). А общий объем дотаций составил в 1993 г. более 5 % расходов федерального бюджета.

Дотирование в условиях свободного ценообразования, искажающее подлинные рыночные отношения в отрасли, породили столь же искаженный механизм мотивации для участников рынка. Моментально сформировался “рынок дотаций”, на котором шла отчаянная конкуренция за получение бюджетных денег. Угольная отрасль пыталась протиснуться в либеральную экономику через черный ход. Вместе с дотациями шахта получала необоснованные преимущества на рынке и вытесняла более эффективных и потому бездотацинных конкурентов. Один из директоров тогда остроумно заметил: “Дотации, что наркотик. Больший кайф получает не тот, кто потребляет наркотик, а тот, кто его продает!”. Дотации брали “горлом”, авторитетом, слезами. Для этого требовалось особое искусство, в котором были и свои “лидеры”. В приемной Юрия Малышева, который фактически распоряжался “угольными деньгами”, вечно толпились “генералы”, пытавшиеся урвать “кусок пожирнее”. Предложенная “Росуглем” система выделения дотаций стимулировала компании демонстрировать в отчетности максимальную убыточность. Не случайно объем заявок на выделение дотаций, которые “Росуголь” получал от компаний, агрегировал и представлял в Минтопэнерго России при подготовке нового бюджета был почти в два раза больше того, что предусматривалось в окончательном решении при утверждении бюджета.

Игорь Кожуховский:

“Выбиванием угольных денег из Правительства занимался “Росуголь”. Если не получалось, давался знак профсоюзам – ребята, шумните! И ребята шумели. Малышев говорил Правительству: вот видите, денег на самом деле не хватает. Получив общую сумму из бюджета, “Росуголь” распределял ее по шахтам. При этом сумма обещаний “Росугля” шахтерам превышала размер бюджетных угольных денег...Никто толком ничего не понимал, шахты, недополучившие бюджетные деньги, бастовали против Правительства. А оно выделяло все больше и больше денег. Порочный маховик раскручивался...”.

А раскручиваясь, он не только постоянно “генерировал” новые забастовки в “старых” бунтарских регионах, но и порождал “гроздья гнева” в других угольных бассейнах.

 

НА ОЧЕРЕДИ ПРИМОРЬЕ

В конце 1993 г. рабочие волнения докатились до Дальнего Востока. Двадцать горняков шахты “Глубокая” из ПО “Приморскуголь”, не получавшие зарплату в течении шести месяцев, отказались выходить на поверхность. Руководству объединения с трудом удалось найти деньги и погасить первую забастовку, которая знаменовала начало сложного пути шахтеров Приморья в борьбе за свои права. Они убедились, что государство отныне не готово нести ответственность за финансирование отрасли, и, в частности, —- за обновление материально- технической составляющей угледобычи.

Виктор Егоров, бывший заместитель генерального директора шахты “Амурская”:

“В то время не хватало денег на организацию угледобычи, не говоря уже о зарплате: вентиляционные трубы для шахты покупали в Китае. Специально построили цех по производству металлопродукции — старый металл восстанавливали. Потом организовали работу собственной автобазы. Все делали на полном энтузиазме, чтобы не потерять главное производство – угледобычу. При этом очень хорошо понимали, что уголь Краю нужен: городам и поселкам, которые могут отапливаться только на нашем сырье - так тогда было устроено».

Главные драматические события в угольной отрасли края совпали с началом деятельности нового руководителя “Приморскуголя” Анатолия Васяновича, назначенного летом 1994 г. генеральным директором. К этому времени резко снизилась добыча угля (с 20 до 9,9 млн тонн). Шахты еще не закрывались, но людей уже предупреждали о возможном сокращении штатов. Первыми под удар попали пенсионеры, которые были поставлены в очень жесткие условия: добровольно уйти на заслуженный отдых или, в противном случае лишиться шахтерской надбавки.

В горняцких коллективах начались массовые забастовки все с теми же требованиями: “Выплатить задолженность по зарплате и не закрывать шахты”. В апреле 1995 г объявили 10-суточную голодовку 27 работников шахтоуправления “Авангард”. “Голодный протест” возымел действие: каждому бастующему выплатили по 770,5 тыс. рублей и вручили путевку в санаторий (при этом 15 человек, в очередной раз рискуя здоровьем, не поехали на лечение, а решили взять материальную компенсацию в размере стоимости путевки).

Страсти накалялись. Доходило до того, что жены шахтеров устраивали митинги перед управлением шахты, не пуская мужей в забой. Волнения приобрели организованный характер, был создан стачком, перед каждой забастовкой в соответствии с законодательством, оформлялись все необходимые документы. Но средств у шахт по-прежнему не было Предприятия начали использовать бартер, рассчитываясь с трудящимися за добытый уголь всем, чем могли — овощами, хлебом, одеждой…

Из обращения коллектива шахты “ Центральная” от 5 июля 1995 г. к руководству ОАО “Приморскуголь” :

“… Одна из причин бедственного положения трудящихся состоит в том, что закончились запасы продуктов: картофеля, соленостей, нет денег на хлеб — а это сейчас, к сожалению, главные продукты,. Есть случаи, когда забойщики от недоедания падают в обморок. Организмы многих истощены. Обстановка в коллективе может стать неуправляемой, если вовремя не будет выдана зарплата”.

Шахта “Центральная” в это время уже не работала несколько месяцев — ее руководители называли это “вынужденным простоем”. Профсоюзные же лидеры утверждали, что таким образом рентабельные шахты пытаются переводятся в разряд убыточных, что подобного положения добивается Правительство, чтобы начать ликвидацию угольных предприятий. Почти каждый месяц в Приморье приезжала из Москвы очередная комиссия из высокопоставленных чиновников, а руководители “Приморскугля” в свою очередь отправлялось в столицу для “выбивания” денег.

Петр Кирясов, председатель теркома Росуглепрофа:

“В апреле 1995 г. я с Васяновичем ... поехали в Москву. А перед этим в Край приезжали с проверкой из Контрольного управления при администрации Президента РФ. Проверяющие сделали серьезные выводы, оценив ситуацию в Приморье как критическую. И пообещали доложить Президенту, что по отношению к угольщикам краевая администрация ведет себя крайне непорядочно. Ведь федеральные средства в Край шли, ... но их получало и делило Финансовое управление их. До угольщиков деньги доходили с большим опозданием или не доходили вообще.

Эту ситуацию мне удалось обрисовать Анатолию Борисовичу Чубайсу, который был тогда Первым заместителем председателя Правительства по вопросам экономической и финансовой политики. Он дал распоряжение погасить долг нашим шахтерам, который составлял тогда 110 млрд рублей. Через несколько дней мы уже встретились с ним во Владивостоке, куда он специально приехал со своей командой для решения наших шахтерский проблем, и вручил мне платежки на 55 миллиардов, пообещав, что остальные прибудут дня через два. И действительно, деньги пришли, и мы полностью рассчитались с людьми”.

Однако тех денег, что получили шахтеры, естественно, надолго не хватило. Была выплачена задолженность за весенние месяцы, но вскоре новый долг достиг 180 млрд рублей. Бартер приводил к тому, что жены шахтеров в столовых по списку получали продукты, кормили семьи не дома, а опять же в столовых, по списку получали одежду для детей. В городе Лучегорск были введены талоны вместо денег, которые народ прозвал “козлобаксами”, а профсоюзные взносы платили сгущенкой. Забастовочный процесс в Приморье продолжался до тех пор, пока не были закрыты практически все шахты региона.

 

ЗАБАСТОВКА В ЮБИЛЕЙ

В начале ноября 1993 г. началась первая голодовка в Печорском угольном бассейне. Она длилась 10 суток, и в ней участвовали лидеры местного НПГ, требуя погашения задолженности шахтерам по зарплате и приезда премьера В.С. Черномырдина для решения проблем отрасли. В их поддержку начались забастовочные акции на всех шахтах, даже на знаменитой “Воргашорской”. Мобильные группы НПГ Воркуты и Инты, а также Воркутинского городского рабочего комитета отправились в другие угольные регионы, чтобы заручиться их поддержкой, так как с Правительством надо было успеть “серьезно” поговорить до выборов в Государственную Думу.

Впрочем, забастовки не помешали воркутинцам 26 ноября отметить 50 лет со дня основания своего города. На празднование этого юбилея приехали пятьзаместителей Председателя Правительства во главе с Первым заместителем и Министром экономики Егором Гайдаром. Начались переговоры, в которых от Республики Коми приняли участие заместитель Главы Республики Александр Окатов, руководители угольщиков, профсоюзные лидеры. Переговоры проходили трудно, но, тем не менее, к концу второго дня дискуссий и споров проект правительственного постановления “О социально-экономическом развитии Печорского угольного бассейна в 1994-1995 гг.” был всеми согласован и подписан Гайдаром. В нем говорилось о финансовой поддержке предприятий Воркуты и Инты, о привлечение строительного комплекса Воркуты к сооружению газопровода “Ямал-Центр”, о финансовом обеспечении и государственном регулировании процессов переселения, о строительстве железной дороги Белкомур. По сути дела, в документе шла речь о создании особого экономического района на севере Республики Коми, настоящего технополиса, в котором наряду с углем большое внимание будет уделено разработке и добыче других полезных ископаемых – золота, меди, баритов…

По итогам визита Гайдар также подписал протокол, в котором оговаривалась немедленная выплата задолженности по зарплате и тарифному соглашению. Но “выбивать” долги из потребителей воркутинского и интинского углей Гайдар отказался, предоставив это руководителям угольных компаний сделать самостоятельно. Вскоре после отъезда высоких гостей из Москвы в Воркуту поступили 13 млн рублей из федерального бюджета, и к ним добавились еще 2 млн рублей долга Череповецкого металлургического завода. Гайдар сдержал данное им слово, но вскоре после выборов, в январе 1994 г. главный реформатор ушел в отставку, и на всех остальных договоренностях с ним можно было поставить крест. Это еще больше дистантировало шахтеров от Власти и послужило им хорошим уроком на будущее..

ДВА МЕСЯЦА БОРОДИНО

Нарушая хронологическую последовательность в истории реструктуризации угольной отрасли, скажем кратко о забастовочном движении в Красноярском угольном бассейне, который в 1991-1993 гг. работал с завидной стабильностью. Не существовало долгов по зарплате, действовали коллективные договоры, отраслевое тарифное соглашение выполнялось. Накопленные мощные кадровые, производственные и материально-технические потенциалы позволяли сохранять спокойную обстановку в бассейне. Но в конце 1994 г. красноярским угольщикам начали задерживать выплату зарплаты.

Сергей Желтяков, председатель теркома Росуглепрофа:

“В 1995 г. у нас начались процессы коллективных трудовых споров, и, в частности, они происходили в самом крупном в России разрезе “Бородинский”... Попытки организовать забастовку ни к чему не привели: Краевой суд посчитал ее незаконной как ведущей к ухудшению состояния жизни и здоровья населения».

Ну что ж, нельзя – значит нельзя. Сибиряки поверили суду и бастовать не стали. Но предел их терпению наступил в 1996 г., когда неплатежи по зарплате достигли своего пика: шахтеры не видели наличных денег уже 6-8 месяцев. Предзабастовочная ситуация в тот год сложилась на всех разрезах края, первыми решились “встать на прикол” рабочие того самого Бородинского разреза. На проведение нынешней забастовки краевой суд уже дал добро, аргументируя это тем, что остановка добычи угля в летний период не угрожает ничьей безопасности, поскольку летом уголь не является стратегическим сырьем. Ровно на 2 месяца, день в день, работа самого крупного угольного разреза края была остановлена.

Июнь и июль 1996-го года в Бородино будут помнить долго.

Александр Концевой, бывший директор Бородинского разреза:

“Страсти кипели такие что, казалось, дело дойдет до вооруженного восстания. Шахтеры долгое время копили недовольство в себе, а потом разом выпустили его наружу. На мой взгляд, тогда произошел какой-то психологический надлом в людях: десятилетиями они изо дня в день ходили на работу, делали свое дело, остановка же, повлекшая за собой безделье, заставила крепко призадуматься — уйти-то с разреза оказалось некуда. Никто из Правительства или руководства Края к бастующим так и не приехал. Люди тогда поняли, что стихийные протесты не ничего не дают, что лучше использовать любые конструктивные меры чем пустое противостояние. Кстати, первыми в Бородино это поняли шахтерские жены. Мужья их от безделья стали злоупотреблять спиртным, разбрелись кто куда. Потом, когда забастовка закончилась, и начали запускать экскаваторы, оказалось, что людей нет дома (искали их, в основном, по гаражам)”.

Эта забастовка стала тогда уроком для соседних КАТЭКовских разрезов. Вместе с бородинцами хотели бастовать и на Березовском угольном разрезе, но, увидев, что протест их товарищей ни к чему не привел, передумали. Помахали флагами — и хватит. Тогда шахтеры усвоили — бастовать себе дороже.

Сергей Желтяков:

“Кроме того, что шахтеры остались без зарплаты, мы ничего не добились. В летний период эффективность забастовки для угольщиков оказалась нулевой. Мы поняли ошибку в своей стратегии и осенью следующего года решили провести новую забастовку с первого октября. Но суд сразу же признал ее незаконной. Вот тогда мы убедились, что закон работает на ту ситуацию, которая нужна власти”.

После этого угольные разрезы края больше свою работу не останавливали. Шахтеры митинговали, пикетировали здания местных и краевой администраций, однажды даже взяли в заложники совет директоров одного из разрезов. Дело было так: на Березовском разрезе проходил очередное заседание Совета директоров, посвященное выплате долгов по зарплате. К слову, шахтеры на тот момент не получали вовремя деньги уже четвертый год. Во всех своих бедах они обвиняли тогдашнего директора разреза и обратились к Совету директоров с требованием снять его с должности, но получили отказ. Тогда рабочие подогнали к зданию, где проходило заседание, два БЕЛАЗа и забаррикадировали ими оба выхода. Задерживать заложников рабочие были настроены до того самого момента, пока их ультиматум не будет принят. Члены Совета, осознав безвыходность своего положения, удовлетворили требование “захватчиков”. Приняв новое назначение, шахтеры отогнали БЕЛАЗы, выпустили “прозаседавшихся” и разошлись.

Только и всего.

 

ЧТО ЖЕ “В СУХОМ ОСТАТКЕ?”

Чтобы подвести некоторые этого второй волны забастовочного движения, процитируем директора Института сравнительных исследований трудовых отношений (ИСИТО) Вадима Борисова:

“Многомесячные задержки выплаты заработной платы стали хроническими, и 1994-1995 гг. прошли под флагом локальных забастовок, которые порой охватывали одно-два угледобывающих предприятия, порой выхлестывались на уровень региона. Такими были, например, забастовка в Челябинской области в феврале-марте 1994 г., в которой приняло участие большинство шахт Челябинского угольного бассейна, апрельская забастовка на шахте “Южная” в Воркуте, отдельные забастовки в Кузбассе (шахта “Судженская”), в Тульской области (шахта “Никулинская”) и т.д. Можно сказать, что Правительство и “Росуголь” применяли тактику провоцирования микровзрывов с дальнейшим их погашением. Это приводило к изматыванию сил горняков и их профсоюзов и превращало подготовку и проведение забастовки во все более сложное дело (имеется в виду организованная, а не стихийно вспыхивающая забастовка).

В регионах директоры предприятий принимали участие во всех мероприятиях забастовщиков, поддерживая их требования и нацеливая на необходимость проведения всероссийской забастовки⁷. Основным требованием была выплата зарплаты. Когда рабочие выдвигали в качестве главного требования к правительству “погасить долги!”, нередко оно тактично снималось руководителями, поскольку на тот момент правительство выплатило долги многим регионам, и речь шла не только о выдавливании дополнительных средств из Центра, но и о получении дополнительных налоговых льгот, отсрочках платежей в бюджет и т.д. К этому времени влияние лидеров рабочего движения сошло на нет, уступив место возможностям политических партий”.

 

РУКА ПОМОЩИ ИЗ-ЗА ОКЕАНА

Реструктурируя отрасль, необходимо было в первую очередь избавиться от убыточных и неперспективных шахт и разрезов. Но ом выполнение технических работ по ликвидации нерентабельных угольных предприятий и осуществление предусмотренных законодательством и Отраслевыми тарифными соглашениями выплат высвобождающимся работникам потребовало бы затраты огромных средств (а Правительство вынуждено было в бюджете 1995 г. сократить более чем в 2 раза объем средств государственной поддержки отрасли). Так и хочется процитировать Владимира Высоцкого: “Где деньги, Зин?”. Деньги были, но, увы, не в нашей стране.

… В 1990 г. делегация Рабочих комитетов Кузбасса по приглашению Государственного департамента США отправилась за океан. Во время этой командировки по предложению кузбасских шахтеров была создана организация “Партнеры по экономической реформе”, целью которой было содействие реформам в России Среди ее учредителей были Американская ассоциация угольных компаний, американские профсоюзы и правительственные структуры.. Американцы открыли офис в Москве и начала сотрудничать с угольными регионами и с российскими профсоюзами. Именно исследования “Партнеров” и их посредническая миссия создали почву для прихода в угольную отрасль России Международного банка реконструкции и развития (МБРР). Значительную роль в привлечении Банка для оказания содействия реформам сыграл Гайдар, бывший во второй половине 1992 г. И.о. председателя Правительства

Егор Гайдар:

“Я исходил из оценки ситуации в отрасли. Без реформирования угольному сектору было бы очень тяжело выжить. Во-первых, надо вспомнить, что мы находились не в 2003 г. Это сегодня у нас 65 млрд долларов валютных резервов. А тогда не было ничего, потому что уже все разбазарили до нас. Вы же не думаете, что коммунисты отдали бы нам власть, если бы у них было 65 млрд золотовалютных резервов? На реформу нужны деньги. А денег в стране было мало. Во-вторых, при реформировании отрасли необходимо было оказывать систематическое давление на оппонентов. Если вы поручаете реформировать армию генералу, то ничего хорошего, как правило, не получится. Если бы мы поручили реформу угольной отрасли Минтопэнерго, то, мне кажется, мы ничего бы в ней не изменилось. Когда есть структура, которая внутренне заинтересована в том, чтобы в отрасли было больше дотаций, как добиться повышения ее эффективности, ее прибыльности. Мы использовали МБРР как инструмент давления на собственную бюрократию”.

Но почему Правительство обратилось именно к МБРР, а не к другому зарубежному финансово-кредитному учреждению? На это были веские причины, определенные спецификой этого Банка. Он был создан в 1944 г. с целью оказания помощи в реконструкции и развитии экономики стран-членов Банка. В числе 184 его пайщиков значится и Россия, представитель которой является одним из членов Совета исполнительных директоров Банка. Позднее была организована Международная ассоциация развития (МАР), которая, как и МБРР, входит во Всемирный банк (World Bank)..

Заимствование средств у МБРР чрезвычайно выгодно, так как его процентная ставка для развивающихся стран (в число которых входит России) составляет 5-7%, выплаты по обслуживанию займов, как правило, начинаются через 5 лет после их предоставления, а весь срок погашения составляет 15-20 лет. Среди займов МБРР различают стабилизационные (обычно бюджетозамещающие, то есть “вливающиеся” в бюджет страны-заемщика) и инвестиционные. Первые предназначаются для покрытия временного дефицита платежного баланса и дефицита государственного бюджета, возникающих при проведении заемщиками политики макроэкономической стабилизации и структурных реформ. Именно в таком займе и нуждалась тогда новая Россия.

Однако получить его можно было только в случае согласия Правительства РФ с условиями, которые выдвигал МБРР. Условия эти касались не финансовой стороны займа (она всегда примерно одинакова), а, так сказать, идеологии реформирования той отрасли, ради реструктуризации которой Банк выделял средства. Поэтому, начиная с середины 1992 г., эксперты МБРР из различных стран совместно с российскими специалистами начали углубленное исследование угольного сектора и его проблем, которое длилось почти 2 года. И в течение всего этого времени почти никто из угольщиков не верил в то, что Банк даст деньги.

Игорь Кожуховский:

“Росуголь” исподтишка саботировал эти исследования, заявляя, что лучше российских специалистов никто угольную промышленность не знает. Я … через голову Малышева организовывал встречи экспертов в угольных регионах, а рабочие комитеты и профсоюзы помогали мне на местах”.

В ноябре 1993 г. МБРР был выпущен черновой вариант Доклада о положении в угольной отрасли России с обоснованием необходимости ее перестройки. Содержащиеся в нем выводы обсуждались с представителями “Росугля”, Минэкономики, Минтопэнерго других ведомств, связанных с угольной промышленностью и профсоюзами. Обсуждение происходило сначала в Москве, а затем в офисе МБРР в Вашингтоне (в мае 1994 г.). После жарких дискуссий и споров (особенно ожесточенно опровергали основные выводы экспертов представители “Росугля”) стороны пришли к согласию, и в августе того же года появился окончательный текст Доклада с характерным названием: “Люди превыше всего”. В нем были выявлены недостатки в действующем механизме государственной поддержки (его недостаточная регламентация и прозрачность, нецелевое использование средств), монополизированность отрасли, доминирующую роль “Росугля” в управлении дотациями и федеральными акциями, объективная незаинтересованность этой компании в децентрализации управления отраслью, в создании конкурентного рынка угля. Одним из приоритетов исследования были социальные проблемы угольной промышленности, а основной рекомендацией — создание системы социальной защиты шахтеров и содействия занятости высвобождаемых работников.

 

ГЛАВА III. РЕФОРМА И РЕФОРМАТОРЫ

 

«СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВОМ»

Итак, итоговый Доклад иностранных и российских экспертов МБРР был рассмотрен и одобрен обеими сторонами. Но Банк не спешил предоставлять займ. За океаном хорошо знали, что Правительства новой и еще во многом загадочной России меняются с непостижимой быстротой. Руководители МБРР вовсе не были уверены, что, получив вожделенные средства, очередное Правительство не направит их «по руслу», проложенному «Росуглем», — на усиление командно-административной системы, инвестиции на безвозвратной основе и т.д. и — лишь по остаточному принципу — на «социалку». А это противоречило бы и выводам, содержавшимся в Докладе, и идеологии Банка: «Не спасайте компании, спасайте людей»

К счастью, для угольной отрасли и для России в целом существовала и иная методология реструктуризации. Она разрабатывалась в Минэкономики России командой, сформированной Игорем Степановичем Кожуховским, которого впоследствии газета «Коммерсантъ» назовет «главным действующим лицом в реструктуризации угольной отрасли».

Потомственный шахтер, Кожуховский, имея дипломы об окончании двух институтов, работал на шахте «Абашевская»: сначала рядовым электриком, затем — сменным мастером, начальником участка; так что о шахтерском труде он знал не понаслышке:

Игорь Кожуховский:

«Я вырос в небольшом городе Осинники в Кузбассе и хорошо помню тот особый микроклимат, культивирование гордости и уважения к шахтерскому труду, веру в то, что уголь нужен нашему государству. Праздник День шахтера, незаметный в Москве, в шахтерских городках является главным любимым событием».

Когда начались кузбасские забастовки, Кожуховский принял в них активное участие. Руководители администрации Новокузнецка довольно скоро обратили внимание на поразительное умение молодого электрика находить компромиссные решения в спорах бастующих и власть придержащих. Его пригласили на работу в администрацию города, и он согласился, так как надеялся способствовать защите шахтерских интересов на уровне среднего чиновничьего звена. Убедившись, что в одном, отдельно взятом бассейне, его усилия бесполезны, Кожуховский организовал и возглавил Фонд социальных гарантий, учредителями которого стали рабочие комитеты, профсоюзы и Госкомимущество России. В августе 1991 г. 35-летний посланец Кузбасса вместе с Михаилом Кислюком и Анатолием Малыхиным с оружием в руках защищал Белый Дом. После окончания путча Кислюк вернется в Кузбасс главой администрации Кемеровской области, Малыхин – представителем Президента. Кожуховского же пригласил в октябре 1993 г. в Минэкономики России Егор Гайдар, стоявший тогда во главе этого министерство. Гайдара заинтересовали идеи своего одногодка о путях реформирования «больной отрасли», и главное – глубокая убежденность, что базовым принципом, положенным в основу создания системы управления реструктуризацией, должен стать принцип социального партнерства всех ее участников. По предложению Кожуховского, поддержанного Гайдаром, для институционального оформления такого партнерства и вовлечения в него различных социальных групп распоряжением Правительства в ноябре 1993 г. была создана Межведомственная комиссия по социально-экономическим проблемам угледобывающих регионов (МВК). В состав Комиссии были включены представители почти всех федеральных министерств, так или иначе связанных с добычей, использованием угля и решением социальных проблем угледобывающих регионов (в ранге Министров или их заместителей), представитель «Росугля», «угольные генералы», главы администрации шахтерских регионов и городов, лидеры Росуглепрофа и НПГ, ведущие ученые-угольщики. Среди многочисленных задач, определенных Положением о МВК, можно выделить:

— рассмотрение и принятие решений, определяющих политику и направления реструктуризацию угольной промышленности;

— распределение средств государственной поддержки и контроль за их использованием»

— принятие решения о ликвидации убыточных угольных организаций (это решалось на заседании Комиссии при непременном присутствии директора шахты, мэра города и представителей теркомов профсоюзов

— содействие развитию переговорно-согласительных процессов между профсоюзами и работодателями.

Обязательность выполнения решений Комиссии (что тоже было закреплено в Положении о ней), независимость МВК от отраслевого управления и аппарата Правительства сыграло решающую роль в проведении реструктуризации, в достижении компромиссов и баланса интересов, в выделении приоритета социальных вопросов при проведении реформ.

Игорь Кожуховский:

«Гайдар согласился возглавить МВК, я же понял, что если не взвалить на себя работу по организации деятельности Комиссии, то почти годовые усилия по ее созданию будут затрачены впустую, и стал ее ответственным секретарем.... Я был тогда начальником и единственным сотрудником угольного отдела Минэкономики. Гайдар поручил курировать угольное направление Якову Моисеевичу Уринсону, с которым мы тогда и познакомились и который в течение многих лет был первым заместителем председателя МВК».

Межведомственная комиссия была создана «в обход» «Росугля», для которого она стала «костью в горле», и, прежде всего, потому, что повышалось «прозрачность» бюджетных дотаций, становилось ясно, кто защищает интересы шахтеров, а кто – «угольных генералов». Кожуховский ожесточенно спорил с Малышевым практически на всех заседаниях Комиссии, Яков Уринсон вспоминает, что из «Росугля» (в период подготовки займа МБРР.— Авт.) «уходили в Правительство жуткие письма о том, что Минэкономики с агентами империализма хотят погубить всю российскую экономику через уничтожение угольной промышленности». Позднее в десяти угледобывающих регионах были созданы региональные МВК, возглавляемые, как правило, главами администраций. Эти Комиссии рассматривали проблемы региона, которые затем, в случае необходимости, выносились на заседание центральной МВК.

Евгений Ясин:

«Главная дискуссия между Малышевым и Кожуховским... заключалась в том, что первый по советской привычке настаивал на производственных капиталовложениях, а второй (вместе с МБРР)⁸ — на социальных.... И я очень хорошо понимаю Юрия Николаевича, который видел, как разваливаются или закрываются шахты. Для человека, который всю жизнь отдал угольной промышленности, было тяжело с этим смириться. Но через это надо было перейти».

И президент Академии горных наук, чл.-корр. РАН, д.т.н., лауреат всевозможных премий Юрий Николаевич Малышев в конечном итоге вынужден был заставить себя «перейти через Рубикон».

Егор Гайдар:

«Малышев был для меня загадочной фигурой. То, что хотели Уринсон и Кожуховский, было абсолютно понятно, прозрачно, ясно. Я мог спокойно подписывать любые документы, протоколы, которые они готовили. А Малышева я всегда в чем-то подозревал... и всякую бумагу от него читал очень внимательно Но он оказался лучше, чем я о нем думал. У него бы абсолютно очевидные институциональные причины сопротивляться реформе Однако без помощи Малышева многие вещи, наверное, нельзя было сделать... Он оказался лучше, чем я о нем думал, и если взглянуть на прошлое с позиций сегодняшнего дня, я должен извиниться перед ним».

В свою очередь Малышев признавался впоследствии:

«Команда Гайдара состояла из талантливых людей, и решение Бориса Николаевича поручить им проведение рыночных реформ было вполне сознательным. Если бы он доверил эту работу таким людям, как мы, сформировавшиеся в условиях советской административной системы, ничего бы не получилось».

Егор Гайдар после короткого пребывания в Правительстве подал в отставку и председателем МВК стал новый вице-премьер Александр Шохин. Его приход совпал с тем, что в начале 1994 г. под напором профсоюзов увеличилась зарплата шахтеров. В ответ на это в Кузбассе забастовали работники бюджетной сферы, и Шохину пришлось отправиться туда для улаживания конфликтов.

Игорь Кожуховский:

«После этого для меня стало ясно, что в конструкции социального партнерства не хватает голоса, представляющего интересы всех жителей шахтерских регионов. Родилась идея создания Ассоциации шахтерских городов (АШГ). Мэры пяти таких городов собрались у Уринсона и договорились о создании Ассоциации. Но понадобилось целых два года, чтобы воплотить эту идею в жизнь».

Первым президентом Ассоциации избрали Леонида Астафьева — главу администрации Ленинска-Кузнецкого, его сменил мэр Венёва Владимир Ротин, а после назначения последнего вице-губернатором Тульской области — мэр Новошахтинска Виктор Солнцев. Должность же генерального директора Ассоциации бессменно занимает бывший доцент Горного университета Александр Черни.

Основная цель АШГ заключалась в консолидации и координации работы администраций шахтерских городов с федеральными и региональными органами исполнительной власти, отраслевыми структурами управления и профсоюзами при решении социально-экономических проблем шахтерских городов и защиты интересов населения этих городов. В какой-то мере Ассоциация, которая в настоящее время объединяет около 90 городов, стала противовесом отраслевым интересам шахтерских профсоюзов и приватизируемых угольных компаний. Во многом благодаря ее деятельности, впоследствии удалось наладить поступление средств на социальные программы без дополнительных этапов и посредников, на каждом из которых был риск «прилипания» денег. Забегая вперед, скажем, что сегодня шахтерские города — единственные города, которые получают из федерального бюджета средства напрямую в соответствии с планом-графиком, который одобряется на заседании МВК. Созданный механизм по сути является оптимальным вариантом финансирования проектов органов местного самоуправления.

Но Кожуховский понимал, что и действия мэра должны быть подконтрольны общественности. Для этого по его предложению в шахтерских городах были организованы Наблюдательные советы (сейчас их более шестидесяти), в которые вошли представители городской администрации и местных профсоюзов, руководители угольных организаций, местных отделений Федеральных службы занятости и казначейства влиятельные общественные деятели. Основные функции Совета, возглавляемого, как правило, мэром, заключались в следующем:

— рассмотрение и представление в региональную МВК программ местного развития и обеспечения занятости населения (ПМР)⁹ шахтерских городов и поселков и социальной зашиты высвобождаемых в ходе реструктуризации работников;

— рассмотрение и согласования технико-экономических обоснований ликвидации нерентабельных организаций угольной отрасли (прежде всего, с позиций последующего поддержания социальной инфраструктуры);

— координация использования средств, направляемых на реализацию ПМР, и контроль за их использованием;

— организация экспертизы проектов, относящихся к ПМР, и претендующих на использование средств государственной поддержки отрасли.

К середине 90-х гг., когда были созданы или создавались упомянутые выше инструменты социального партнерства, Кожуховский занимал должность начальника Департамента угольной промышленности в Минэкономики России. Он сумел собрать вокруг себя немногочисленную, но талантливую команду, в которую входили экономисты Виктор Бродский, Юрий Горлин, Валерий Бахмин, социолог Ольга Городец и другие.

Виктор Бродский:

«Работать с Кожуховским было и легко, и трудно. Легко потому, что он умел считаться с чужим мнением и либо соглашался с ним, либо деликатно отклонял; терпеливо, не перебивая, выслушивал собеседника, даже если сам был занять выполнением какой-то срочной работы; никогда не раздражался, не повышал голос, а о том, что он чем-то недоволен можно было узнать только по его внезапно похолодевшему взгляду из-под очков. Трудно же потому, что он «генерировал» новые идеи с такой скоростью и в таком количестве, что мы не поспевали за ним, и, желая, воплотить их в документы, регламенты, деловые письма и т.д., засиживались вместе с ним на работе до 10-11 часов вечера».

Команда Кожуховского разрабатывала методологию реструктуризации в непрерывных спорах с коллегами из «Росугля». В основном, дискуссии шли по следующим вопросам:

• должно ли общество дотировать угольную отрасль на протяжении неопределенного периода времени, или же нерентабельные шахты должны быть ликвидированы, а оставшиеся функционировать без бюджетных «вливаний»;

• должны ли угольные предприятия находиться в жесткой зависимости от монопольного органа управления, или отрасль должна состоять из конкурирующих компаний;

• должно ли государство предоставлять инвестиции угольщикам на безвозвратной основе без должной оценки эффективности проектов, на основе одного лишь решения руководства отрасли, или же акцент должен был быть сделан на частные инвестиции;

• должны ли быть функции государства и угольного бизнеса жестко разделены.

Обе стороны признавали необходимость сильной социальной политики по отношению к высвобождаемым шахтерам. Но специалисты Минэкономики России делали ставку на развитие местного самоуправления шахтерских городов, углубление адресного, индивидуального характера мер по социальной защите, обеспечивающего целевое использование бюджетных средств. «Росугль» же настаивал на сохранении функций социальной защиты за руководителями угольных компаний, что затрудняло оценки эффективного использования бюджетных средств.

Но, несмотря на казалось бы непреодолимые расхождения в позициях двух команд, часто удавалось выработать взвешенные, взаимодополняющие решения, как бы подтверждая пословицу: «Истина рождается в спорах». Часто, но далеко не всегда.

 

ДВЕ КОМАНДЫ — ДВЕ ИДЕОЛОГИИ

Непреложный факт – реструктуризацию угольной отрасли начал «Росуголь». На ее раннем этапе руководство и специалисты компании взяли на себя ответственность за развертывание работ по ликвидации особо убыточных шахт, содействовали подготовке на начальной стадии угольного займа МБРР и т.д. Но преобладающем в деятельности «Росугля» была инвестиционная политика строительства новых шахт за счет бюджетных средств, выделяемых на безвозвратной основе, и использование государственных рычагов управления для обеспечения собственных конкурентных преимуществ¹⁰

Напротив, в Минэкономике России полагали, что реструктуризация отрасли должна проводиться, исходя не из отраслевых интересов, а интересов общества в целом, в рамках институтов социального партнерства. В центр реформы ставились задачи создания конкурентной среды и приватизация угольных компаний, полного отказа в конкретные сроки от бюджетных дотаций, достижения прозрачности использования выделяемых бюджетных средств, перенос приоритетов их использования с инвестиций на социальную защиту, переход к выделению бюджетных инвестиций исключительно на условиях софинансирования на конкурсной и возвратной основе.

Большинство из этих положений (некоторые в других, «смягченных» или компромиссных формулировках) вошли в важнейший документ, во многом определивший пути реформирования угольной отрасли. Назывался он «Основные направления реструктуризации угольной промышленности России»¹¹, и был разработан совместно сотрудниками Минэкономики России и «Росугля» (отсюда — компромиссы) с учетом замечаний Минфина, Минсоцзащиты и других ведомств, а также профсоюзов. «Основные направления…», которые концептуально соответствовали представлением МБРР об угольной реформе, утвердила в июле 1995 г. МВК под председательством Первого вице-премьера А.Б. Чубайса.

Теперь для получения займа МБРР осталось сделать последний шаг — направить в Банк официальное письмо «О политике Правительства Российской Федерации в угольной промышленности», которое бы служило гарантом того, что Правительство не свернет с избранного курса реструктуризации.

Яков Уринсон:

«Надо сказать, что, начиная с 1993 г., в вопросах угольной реформы нас многие поддерживали в правительстве. Многие, но далеко не все …Однако Черномырдин, работавший ранее в газовой отрасли, понимал, что два разных месторождения на том же Ямале могут иметь разные издержки и разную природную ренту. Иначе говоря: кого-то надо закрывать, кому-то надо помогать… Черномырдин хорошо понимал это, но не форсировал угольную реформу (по другим причинам)... Но когда мы разобрались во всем, что делалось в отрасли, и объяснили ему, он поддержал нас…».

22 мая 1996 г. В.С. Черномырдином Черномырдиным было подписано письмо «О политике Правительства в угольной промышленности». В нем были сформулированы стратегия и среднесрочные цели, конкретизированы краткосрочные меры, которые и легли в основу условий предоставления первого угольного займа МБРР. Среди этих условий можно выделить следующие:

— введение в действие нового перечня допустимых направлений использования средств государственной поддержки (более детализированного, чем действующий, и в большей мере направленного на социальную защиту работников, высвобождаемых в связи с реструктуризацией отрасли) и нормативной регламентации процесса управления этими средствами¹²;

— увеличение до 33% доли средств, направляемых на технические работы по ликвидации нерентабельных шахт и разрезов и социальную защиту высвобождаемых работников, а также утверждение документа, регламентирующего процесс ликвидации;

— переход к конкурсному распределению бюджетных инвестиций угольным компаниям на платной и возвратной основе;

— начало процесса демонополизации управления отраслью на основе передачи находящихся в федеральной собственности пакетов акций в доверительное управление;

— обязательную выплату выходных пособий высвобождаемым работникам и проведение предувольнительных консультаций;

— реализацию пилотных ПМР в шахтерских городах, в наибольшей степени затронутых реструктуризацией.

Решение о предоставлении первого бюджетозамещающего Угольного займа в размере 500 млн долларов Банк принял в июне 1996 г. Одновременно Банк выделил займ на техническое содействие реструктуризации угольной промышленности в размере 25 млн долларов. Для управления этими средствами в 1996 г. был создан некоммерческий фонд «Реформуголь», учрежденный основными участниками реструктуризации —государством, АШГ, профсоюзами. Фонд, в частности, оказывал содействие в организации работы МВК и поддержке участников социального партнерства, осуществлял специальный аудит механизма выделения средств государственной поддержки, проводил социальные исследования (в том числе — организовывал социальный мониторинг и корректировку на основе его результатов мероприятий по социальной защите), содействовал передаче угольных компаний из-под контроля «Росугля» в доверительное управление другим управляющим и т.д.

 

ДАЛ СЛОВО — ДЕРЖИ

Первый Угольный займ МБРР на некоторое время успокоил вечную головную боль Правительства — наполнение федерального бюджета. Но почувствовали ли облегчение шахтеры? Увы.. В ряде регионов забастовки продолжались, и, как правило, все по той же причине — из-за задолженности предприятий по выплате заработной платы. И в этом — в подавляющем большинстве случаев — не было виновно государство. Оно исправно выделяло средства в соответствии с планами-графиками, но на местах использовали далеко не всегда по назначению, без контроля со стороны «Росугля», который так и не удосужился перейти на договорные отношения с конечными получателями государственных средств. Вновь правительственным чиновникам самого высокого ранга приходилось выезжать в шахтерские регионы, обещать измученным людям, что они (чиновники) во всем разберутся, наведут порядок, задолженность будет погашена и т.д.

И в этой ситуации проявились лучшие качества Анатолия Борисовича Чубайса: умение мгновенно ухватить суть вопроса, принять оптимальное решение и — может быть, самое главное, — непременно его выполнить.

Обратимся к «свидетельским показаниям».

Юрий Малышев:

«Неожиданно для меня самого у меня с Чубайсом сложились хорошие отношения. Хотя когда он снова пришел в правительство в 1994 г. ….я сказал своим: «Ну, все ребята, сейчас нам достанется!» Во время очередных забастовок¹³ Ельцин послал его в Ростовскую область. Мы летим одним самолетом — он сидит в первом салоне, работает на ноутбуке (он все время работает). Я спросил у него: «Могу я дать вам пару советов? Мы сейчас прилетим, поедем на шахту, и я точно могу сказать, что будет в дальнейшем. Вас приведут в лаву, пройдут десять метров и скажут… : «дальше все одно и то же». Я же советую вам: вы молодой, здоровый — не соглашайтесь и постарайтесь пройти дальше, еще метров 300, хотя это непросто: глубина выработки в шахте — 0,7 м. Второй совет: выйдете на поверхность, соберется народ, будут кричать, требовать, но ни одно обещание, которое не сможете выполнить, не давайте. Так и скажите: это я могу, это нет»¹⁴.

Так и вышло, когда мы приехали на шахту «Юбилейная». Все говорят: дальше не надо, а Чубайс в ответ: «Я пошел». За нами вся его команда — Ясин, Уринсон, Артюхов, Чуб и другие — поползла по-пластунски. А когда мы вышли из клети, его женщины встретили с цветами. Он этого просто не ожидал. Его спрашивают: «Ну, как шахта?» Он говорит: «Я студентом на лесоповале работал, но шахта — это круто». Потом пришли в зал, там действительно начался шум. Чубайс же спокойно сказал: «Вот так. Эти средства мы сможем выплатить, а эти не сможем». И все кончилось мирно.

А.Б. сказал тогда собравшимся, что Правительство выполнило все свои обязательства, что налоговые органы введут особый порядок работы с угольными предприятиями-должниками, что шахты Восточного Донбасса будут получать средства государственной поддержки в пределах возможностей бюджета, но процесс ликвидации убыточных шахт не прекратится. Ликвидация шахт - не самоцель реструктуризации, а необходимое условие для достижения рентабельности угольной отрасли.

Анатолий Чубайс:

«Самое сильное впечатление на меня произвела даже не шахта, а условия жизни — те самые бараки, которые я увидел, и собственно встреча с коллективом, который нужно было заставить отказаться от забастовки. Ты начинаешь разговор, когда они на тебя готовы кинуться и растоптать, а завершаешь в стадии, когда все согласны завершить забастовку. Это было непросто».

Позже на шахтах «Ростовугле» были случаи, когда забастовка останавливалась только потому, что А.Б. говорил: «Заплатим». Местные газеты писали, что Чубайсу удалось на 2 года успокоить шахтеров.

Хорошо помнят Анатолия Чубайса и в Коми, по крайне мере те, кто с ним лично встречался.

Александр Окатов:

«Я с величайшим уважением отношусь к этому человеку и скажу больше: у нас в Республике таких мудрых мужиков очень мало, а если они и есть, то я их не знаю. После очередных забастовок, состоялось заседание МВК под председательством Чубайса, на котором я должен был отчитываться о ходе реструктуризации в Печорском угольном бассейне. Когда просто сидишь на заседании Комиссии при распределении бюджетных денег —у тебя должна быть одна линия поведения, другое дело — когда надо отчитываться. Поэтому я с большим волнением готовился к этому заседанию. И когда мы уже заняли свои места за столом, в кабинет входит помощник Чубайса и спрашивает: «Кто Окатов? Вас быстро просит подойти Анатолий Борисович».

Вхожу в кабинет к Чубайсу, он поднял свою рыжую голову, оторвался от бумаг на столе: «Александр Михайлович, я все документы посмотрел, скажите: сколько вам денег надо?» Отвечаю: «Надо 200 миллионов, чтобы немножко поправить положение и хотя бы зарплату людям заплатить...». Чубайс: «Согласен: 250». Я возражать, конечно, не стал. Сегодня я так понимаю: он был более мудр в то время. Он провел это заседание очень жестко. Всем дал задания кратко и четко, сказал: «Деньги должны пойти завтра, срок дается одна неделя. Вот сегодня в 23 часа (а было уже часа четыре вечера) график распределения денег должен лежать у меня на столе». И к назначенному сроку график был готов. В это трудно поверить, потому что мы жили тогда в очень тяжелое время, но деньги в течение недели были перечислены в регион — все до копейки. Это было сделано по-чубайсовски. И насколько я его знаю, он всегда поступал именно так».

К несчастью для угольной отрасли Чубайс в 1966 г. ушел из Правительства, чтобы возглавить предвыборный штаб Ельцина на грядущих президентских выборах. И здесь, при всем уважении к Борису Николаевичу, надо сказать, что он был далеко не столь обязателен в выполнении своих обещаний (впрочем, для политика — это скорее правило, чем исключение).

Накануне выборов Воркуту лихорадили обычные сезонные страсти по поводу задержек зарплаты. Шахтеры явно стремились использовать свои голоса как рычаг для пробивания нужных им и властям в Воркуте решений Правительства. В мае 1996 г. во время предвыборного визита в Воркуту Ельцин попытался переломить настроения своих бывших союзников и снова склонить их на свою сторону. Это стало уже привычным: шахтеры использовали политическую кампанию в своих интересах, политики стремились заручиться голосами угольщиков. В свой второй приезд в заполярный город Ельцин подписал Указ «О первоочередных мерах по снятию социальной напряженности в Печорском угольном бассейне» (от 26 мая 1966 г. № 777).

Александр Окатов:

«Проект был написан мною собственноручно и зачитан просто с черновика. Президент, уезжая на шахту, оставил нас с российскими министрами, назначив меня старшим. Сказал: дописывайте, а я вернусь и подпишу. Легко сказать, дописывайте! Это были тяжелейшие дебаты и с Министром финансов, и с Министром путей сообщения, и с Министром труда... Сам по себе документ был очень перспективный, дававший Печорскому бассейну более конкурентоспособные позиции: в частности, льготы на перевозку угля по железной дороге. После посещения шахты Ельцин подписал его в кабинете директора …».¹⁵

Именно в этот свой приезд, побывав под землей на шахте «Воркутинская», Ельцин произнес фразу, которая сразу стала крылатой: «Только когда спустишься в шахту, почувствуешь всю глубину проблем и поймешь, что поверхностно их решать нельзя!»

С приездом Бориса Николаевича в Воркуту связана и другая история: Президент пообещал подарить легковую машину одной из работниц «Воркутаугля», с которой познакомился, спускаясь в шахту. Этот сюжет не раз крутили телеканалы по всей стране. Но Ельцин позабыл о своем обещании. По словам одного из руководителей акционерного общества чтобы не и не раздувать скандала, этот «подарок от Президента» объединение купило на свои деньги.

В Воркуте в первой половине июня несколько смен не работали горняки шахт «Заполярной», «Октябрьской», «Воркутинской». Голодающие активистки женского движения Воркуты собрались выехать в республиканскую столицу и голодать в палатке перед резиденцией Главы Республики. Они требовали денег, чтобы вывезти детей на юг для лечения. Денег у голодающих не было даже на проезд до Сыктывкара, и они продолжали акцию в Воркуте.

Задолженность федерального бюджета перед ОАО «Воркутауголь» составляла почти 135 млрд рублей. Рабочих удалось удержать от крупномасштабных акций протеста ценой голодовки лидеров шахтерских профсоюзов, которая продолжалась полторы недели.. Лидер теркома НПГ Виктор Семенов говорил тогда, что голодовка не носит антиельцинского характера — шахтеры протестуют против тех чиновников федеральной исполнительной власти, что тормозят стабилизацию финансовой ситуации в регионе. Тем не менее, большинство шахтеров твердо увязывали свои личные невзгоды и беды отрасли вовсе не с печальным прошлым экономики советского периода, а с нынешним руководством страны, с Ельциным, которого они еще совсем недавно так яростно поддерживали.

Евгений Ясин:

«В тот момент, когда мы подошли к реформам, мы обладали гигантским потенциалом добычи угля на шахтах, которые были в основном, убыточными. По крайней мере, стали убыточными после того, как появились рыночные цены. Это все сопровождалось очень сложными процессами, в силу чего шахтеры из передового отряда демократической революции, из передового отряда поддержки Ельцина, превратились в противников режима, из сторонников рыночной экономики в сторонников государственного протекционизма».

 

КОНЬЯК ПО БАРТЕРУ

Но могла ли существовавшая в то время система управления отраслью (Минтопэнерго России, а фактически — «Росуголь») гарантировать, что все, выделенные для шахтеров государственные средства, по существу, «отобранные» у врачей, учителей, работников Высшей школы и т.д., используются по назначению? Вот несколько печальных, но с оттенком уголовщины, примеров.

В 1996 г. МВК рассматривала вопрос об использовании угольных денег в Кузбассе. Выяснилось, например, что губернатор Кемеровской области Михаил Кислюк направил деньги, выделенные для содержания угольной социальной сферы, на строительство аэропорта. В той же Кемеровской области, по воспоминаниям Якова Уринсона, произошла позорная история: якобы был построен цех по шитью робы для шахтеров на деньги, которые выделялись для строительства новой котельной. Отчет о строительстве был в порядке, но Уринсон, заподозрив неладное, отправил в Кузбасс своих сотрудников, чтобы те привезли хотя бы фотографии этого незапланированного цеха. Подчиненные Якова Моисеевича вернулись ни с чем.

Не обошлось без нарушений и в Пермской области, в Кизеловском угольном бассейне, который был обречен на полную ликвидацию, а бывшая шахтерская столица город Кизел — на медленную мучительную агонию.

Вадим Плоских, бывший прокурор Кизела:

«Руководители некоторых предприятий всеми правдами и неправдами пытались «выдернуть» деньги, предназначенные для создания новых рабочих мест, чтобы залатать огрехи в своей работе. С помощью приписок за якобы выполненные работы уплывали десятки миллионов рублей. И проводилось все это через администрацию города, которая должна была контролировать прохождение и использование средств, отпущенных на реструктуризацию. В итоге нам пришлось вмешаться в эту ситуацию. Было возбуждено несколько уголовных дел, в городе не осталось практически ни одного руководителя, который бы не встречался с нами, скажем так, не по своей воле. В основном это были директоры вновь созданных предприятий: «Новые технологии», «Кизелкомпозит», «Карбон-Кизел», «Ремстройдормаш»… К счастью для всех этих руководителей, в мае 2000 г. грянула амнистия, и пришлось их с миром отпустить».

На другом конце страны, в Приморье, было возбуждено уголовное дело по фактам нецелевого использования руководителями ОАО «Приморскуголь» около 1,2 млрд рублей из средств государственной поддержки, в том числе путем временного отвлечения части этих средств в коммерческие структуры (учредителями ряда из них были бывшие руководители угольных предприятий).

Владимир Смольский, бывший начальник шахты № 5, г. «Тавричанка»:

«В 1997 г. на ликвидацию шахты нам было выделено 10 млн рублей. Я являлся членом Наблюдательного совета, с которым администрация должна была согласовывать организацию тех или иных предприятий, на которых планировалось создать рабочие места для высвобождаемых шахтеров. Предприятия организовывались на угольные деньги, однако нас от этого процесса отстранили и ни разу не дали даже ознакомиться с протоколом заседания Наблюдательного совета. Потом при аудиторских проверках подделывали мои подписи. А деньги же «текли» в непонятные фирмы. В городе Тавричанка заложили, например, автобазу — там должны были работать 6 шахтеров, планировали построить базу отдыха…, цех по переработке древесины, цех по ремонту мягкой мебели... И ничего. Такая же ситуация была во всех шахтерских городах. В итоге деньги ушли, шахты закрыли, и людям негде было работать».

Но, пожалуй, более других отличалась Ростовская область. Увы, этому были свои исторические причины. «Дотационное мышление», «сложные условия», возведенные в правило, обусловили особое положение Восточного Донбасса в советское время. Руководители угольных предприятий региона и не стремились к нормальному бизнесу, оставаясь институтом по трудоустройству для бедных и кормушкой для не очень бедных.

Виктор Бродский:

«Перед одной из поездок Правительственной комиссии в Восточный Донбасс, меня послали в ОАО «Ростовуголь» с такой установкой: оцени, мол, экономику предприятия. Я встретился с генеральным директором Леонидом Жигуновым, которому задал пару общих вопросов. Из ответов выяснилось, что 94% угля уходит по бартеру, при этом основная часть меняется на дагестанский коньяк. После этого я понял, что беседы об экономике не будет. Вернувшись в Москву, горько пошутил в разговоре с руководством, что не смог выполнить поручения, так как не захватил в командировку бронежилет».

В 1997 г. в рамках Соглашения по первому Угольному займу проводилась проверка целевого использования средств государственной поддержки в нескольких угольных акционерных обществах. В том числе и в «Ростовугле». Сначала его руководство отказалось предоставить аудиторам необходимые исходные данные. Потребовались настойчивые звонки из Москвы, чтобы аудиторов оказали надлежащий прием. После тщательного анализа представленной документации, они пришли к выводу, что фактическое использование бюджетных средств в «Ростовуголе» по многим позициям не соответствует установленному порядку. Но подобные вопиющие нарушения на служебном положении или кошельках руководителей акционерного общества не сказались

 

РЕФОРМА СПОТЫКАЕТСЯ, НО ДВИЖЕТСЯ

Медленно, этакими зигзагами, двигалось вперед реформа угольной отрасли. Многое уже было сделано: введены детальные графики бюджетного финансирования и государственная отчетность получателей об использовании бюджетных средств; прекращена добыча на 95 убыточных шахтах; по сравнению с 1993 г. травматизм сократился на 51%, а производительность труда выросла на 12%; активно заработали механизмы социального партнерства и социальной защиты высвобождаемых трудящихся и т.д. Но....

Так и не был осуществлен переход на договорную основу предоставления бюджетных средств; механизм государственной поддержки не обеспечивал в должной мере прозрачность доведения средств и их целевое использование; инвестиции продолжали выдаваться на безвозвратной основе и без проведения конкурсов; демонополизация отраслевого управления остановилась на том, что независимым от «Росугля» управляющим компаниям в доверительное управление были переданы федеральные пакеты акций лишь двух угольных акционерных обществ — «Востсибуголь» и «Хакасуголь».

И Правительство, и Банк осознавали, что «камнем преткновения» при проведении реструктуризации является существование «Росугля» и немощного и безынициативного Минтопэнерго. Но Малышев и не думал сдаваться, энергично проводя кампании в поддержку сохранения существующего положения дел. Например, в октябре 1997 г. он организовал проведение Всероссийского совещания работников угольной промышленности, которое высказалось за сохранение «Росугля». Правительство колебалось, но здесь решительное слово сказал МБРР: в октябре-ноябре 1997 г. в итоговом отчете о результатах первого Угольного займа было четко поставлено условие: если Россия хочет продолжить программу заимствования для угольного сектора, оно должно ликвидировать «Росуголь». Что и было сделано постановлением Правительства № 1462 от 27 ноября 1997 г. А на следующий день в Банк ушло подписанное В.С. Черномырдиным письмо «О политике Правительства Российской Федерации в угольной промышленности в 1997-1998 гг.»¹⁶, которое явилось для Банка основанием для подписания примерно через месяц Соглашения о выделения Второго угольного займа МБРР в размере 800 млн долларов.

Одновременно с решением о ликвидации «Росугля» Правительство «перетряхнуло» систему управления отраслью, усилив в ней роль Минтопэнерго с тем, чтобы оно стало главным распорядителем средств государственной поддержки не только юридически, но и фактически. В нем организовали два угольных департамента (один занимался финансовыми, второй — производственными проблемами отрасли) и создали при Министерстве два государственных учреждения: по вопросам реорганизации и ликвидации нерентабельных шахт и разрезов (ГУРШ) и по вопросам координации ПМР и решения социальных проблем, вызванных реструктуризацией предприятий угольной отрасли (ГУ «Соцуголь»)¹⁷. Кроме того, И.С. Кожуховский был назначен заместителем Министра, отвечающим за выработку и реализацию решений по реструктуризации угольной промышленности. Его, таким образом, «оторвали» от его команды, «ядро» которой либо осталось в Минэкономики России, либо перешло в «Реформ уголь».

Впрочем, на этом преобразования в системе управления отраслью не кончились (по словам классика: «ломка в городе — признак работы градоначальника»). В конце 1998 г. при Минтопэнерго России был создан Комитет по угольной промышленности («Углекомитет»), под которым «ходили» упомянутые выше департаменты и государственные учреждения. Руководителем Комитета был назначен один из бывших заместителей Малышева, разделявшего его взгляды на реформирования отрасли. Следствием этой управленческой чехарды явилось замедление темпа реформ. Не без влияния МБРР Углекомитет был упразднен через двагода, но еще раньше из Минтопэнерго России ушел Кожуховский.

Игорь Кожуховский:

«Передача функций по реформированию угольной отрасли из Минэкономики в Минэнерго во многом замедлила темп реформ и сказалось на качестве принимаемых решений. Подтвердилось общее правило, что эффективное рыночное реформирование крупнейшей и одновременно инерционной отрасли возможно только при координации извне, из межотраслевого органа»¹⁸.

Вероятно, последним «деянием» команды Кожуховского в Минэкономики России была разработка нового механизма управления средствами государственной поддержки, утвержденного постановление Правительства № 1523 от 3 декабря 1523 г. Этот документ начинался концептуальным заявлением: «Считать приоритетными направлениями реструктуризации угольной промышленности финансирование мероприятий по социальной защите трудящихся, а также финансирование технических работ по ликвидации особо убыточных и неперспективных угольных шахт и разрезов». Предложенный механизм еще в большей степени детализировал направления, по которым выделялись и использовались угольные деньги (в частности, для погашения заработной платы работникам, высвобожденным в связи с реструктуризацией, финансирования мероприятий по созданию безопасных условий труда и т.д.). Кроме того, исключались «головные получатели» и договоры на получения средств государственной поддержки заключались непосредственно между Минтопэнерго России и «конечными получателями», список которых и соответствующие планы-графики утверждались на МВК (в договорах указывались обязательства получателей по использованию средств).Следует также отметить, что с октября 1997 г. существенным шагом в обеспечении целевого использования средств явился переход на казначейскую систему их доведения до получателей. Для каждого конечного получателя открывался лицевой счет в соответствующем отделении Федерального казначейства, позволяющий вести раздельный учет движения средств по всем направлениям их использования.

Введение нового механизма управления средствами государственной поддержки было одним из условий предоставления второго Угольного займа. Среди других условий можно отметить:

— увеличение свыше 60% доли средств, направляемых на структурную перестройку отрасли и, в первую очередь, на социальную защиту работников, высвобождаемых в связи с ее реструктуризацией;

— реализация более интенсивной программы закрытия неперспективных шахт, предусматривающей завершение закрытия 60 шахт в первом полугодии 1998 г., 68 шахт к концу третьего квартала и 86 шахт к концу года;

— отказ от не оправдавшего себя доверительного управления и продажа федеральных пакетов акций угольных компаний с тем, чтобы общий объем добычи угля угольных компаний, акции которых не находятся в федеральной собственности составлял не менее 45% от общероссийского объема добычи угля (по данным за 1996 г.;

— в области социальных мер: увеличение объема финансирования и усиление регламентации ПМР; перевод средств на выплату выходных пособий, задолженности по заработной плате и возмещение вреда банковские счета граждан — получателей средств (начиная с января 1998 г.).

Выделение средств займа должно было осуществляться тремя траншами: первыс (400 млн долларов), «социальным» (200 млн долларов) и «приватизационным» (200 млн долларов). Кроме того, японский Эксимбанк принял решение о предоставлении России 1,6 млрд долларов на оказание содействия структурным преобразованиям в экономике, предоставив эти средства в управление МБРР. Выделение из них 800 млн долларов увязывалось МБРР с выполнением российской стороной условий второго Угольного займа. В конце 1997 г. в федеральный бюджет поступили средства первого транша МБРР, а в иачале 1998 г. — связанные с этим 400 млн долларов от Эксимбанка. Однако, когда весной 1998 г. обострилась обстановка в ряде угольных регионов и начались «рельсовые войны», бюджетные средства были отвлечены на выплаты задолженности по зарплате шахтерам. Пропорции использования средств, согласованные с Банком, были нарушены и выполнение условий предоставления займа стало невозможнымт (не был выполнен и целый ряд других условий). Поэтому последующие транши займа в 1988 г. не были получены.

В результате замедления реформ и создания Углекомитета, взгляды руководителей которого на методологию реструктуризации расходились с позицией Банка, последний оказался перед трудным выбором.

Первая альтернатива состояла в том, чтобы прекратить финансовую поддержку реформ в угольной отрасли России, аннулировав еще не выделенные два транша второго Угольного займа. Но приняв такое решение, Банк «терял лицо», так как оказались бы напрасными его усилия по реформированию угольной промышленности России на протяжении последних шести лет, была бы неминуема ревизия всех тех прогрессивных преобразований отрасли, которые удалось достичь за прошедшие годы.

Вторая альтернатива состояла в том, чтобы, невзирая на отмеченные выше обстоятельства, продолжить поддержку реформ в угольной промышленности, добиваться реализации экономически и социально оправданной стратегии ее реструктуризации. В этой непростой ситуации Банк занял прагматичную позицию.

МБРР пошел на корректировку условий второго Угольного займа, сохранив их принципиальную реформаторскую направленность. Чтобы стимулировать продолжение реформы, Банк продлил на год действие займа (с июля 1999 г. до июля 2000 г.), ужесточив его условия (они предусматривали увеличение объемов реформирования как в направлении закрытия шахт и приоритетного финансирования социальной защиты, так и в направлении приватизации). Банк отметил, что образование Углекомитета создает угрозу для целей реформ, опасность воссоздания централизованной системы вмешательства государства в деятельность угольных компаний и усилил контроль за ходом реализации займа. Каждый из двух траншей был на более мелкие порции и были сокращены периоды отчетности о выполнении условий. «Социальный» транш разбили на четыре транша по 50 млн долларов, «приватизационный» — на два транша по 100 млн долларов (все эти средства были получены и поступили в бюджет Российской Федерации).

Итак, предоставив угольные займы, МБРР поддержал курс реформ в отрасли, позволяющий решить проблему в общественных, а не в узко корпоративных интересах. Забегая вперед (нам еще предстоит рассказать о процессе приватизации шахт и о реализации мероприятий по социальной защиты работников), приведем отрывок из Отчета МБРР о результатах выполнения условий угольных займов российской стороной:

«…Основные элементы успешного внедрения прозрачности и подотчетности в систему управления дотациями включают в себя: роспуск национальной угольной компании «Росуголь»; передачу всех функций управления дотациями соответствующим российским министерствам — под общим руководством МВК…; открытие лицевых счетов в отделениях Федерального казначейства для всех категорий и получателей дотаций, что сделало невозможным получать средства для каких-либо иных целей, кроме намеченных.

… В отношении ликвидации угольных шахт и разрезов Российская Федерация достигла… таких высот, которые недостижимы для любой другой страны, имеющей угольную промышленность, причем в России это было сделано в крайне сжатые сроки¹⁹.

…Достижения в части приватизации относятся к числу наиболее впечатляющих и, с определенной точки зрения, неожиданных среди других успехов государственной программы реструктуризации российской угольной промышленности…Основное внимание при подготовке к приватизации в рамках первого займа МБРР было сосредоточено на мерах по завершению корпоратизации угольной отрасли, созданию конкурентоспособных угольных компаний, приспособленных к самофинансированию в долгосрочной перспективе, и преобразованию структуры управления предприятиями угольной отрасли с использованием промежуточной формы — доверительного управления, когда независимые доверительные управляющие…. проведут реструктуризацию отобранных российских угольных компаний перед их подготовкой к приватизации.

…Изъяны доверительного управления стали признаваться в первом полугодии 1997 г. в контексте обсуждения будущих направлений реструктуризации угольной отрасли и возможного продолжения финансовой поддержки со стороны МБРР. Впоследствии Правительство Российской Федерации утвердило политику прямой приватизации на конкурсной основе, и эта политика была поддержана в рамках второго Угольного займа и в конечном итоге привела к приватизации большинства производственных активов угольной отрасли».

 

ГЛАВА IV. «РЕЛЬСОВЫЕ ВОЙНЫ»

«КУЗБАСС ШАГАЕТ ВПЕРЕДИ» (СИДЯ НА РЕЛЬСАХ)

Казалось бы, что к 1998 г. Правительство сделало все, чтобы приблизить завершение угольной реформы: введен новый порядок управления средствами государственной поддержки и воровать бюджетные деньги стало труднее (более того, система работала так, что даже если кто-то из получателей обосновывал завышенную потребность в деньгах, а потом не полностью их реализовывал, то неиспользованные средства возвращались в бюджет); созданы институциональные основы социального партнерства; заработал механизм ПМР; нерентабельные шахты закрываются, а выплаты по возмещению вреда шахтерам-инвалидам с них в соответствии с постановлением Правительства от 3 декабря 1997 г. № 1524 осуществляет Фонд социального страхования; первый транш Второго угольного займа поступил в казну и т.д. Но «развернуть» огромную и инерционную отрасль оказалось не так-то просто: В ней нет еще эффективного собственника (подлинная приватизация угольных компаний только делает первые шаги), объем добычи и производительность труда продолжают падать, в еще «перекошенной» экономике нарастают трудности со сбытом угольной продукции, армия безработных увеличивается… И главное — задолженность по выплате заработной платы увеличивается, социальные обязательства Правительства выполняются не в полной мере…. Впрочем, доскональный анализ причин «пробуксовки» реструктуризации угольной отрасли и новой волны шахтерских забастовок — дело серьезных аналитиков, и этот анализ выходит за рамки книги….

Шахтеры не только всегда возглавляли борьбу за права трудящихся, но и были неистощимы в придумке самых разнообразных форм протестного движения: блокирование подходов к шахтам, отказ от подъема из лавы до удовлетворения их требований, пикетирование управленческих зданий, голодовки. Но весной 1998 г. шахтерские волнения приняли новую форму — перекрытие движения на железных дорогах, сидячая забастовка на рельсах. В первой половине мая шахтеры Анжеро-Судженска прекратили движение по Транссибу, протестуя таким образом против закрытия шахтоуправления «Сибирское» и 5-месячным задержкам в выплате заработной платы.

Ситуация в городе, действительно, была очень сложная я, прежде всего, — психологически. Анжеро-Судженск — старейший центр угольной промышленности Сибири со 100-летней «угольной историей» — оказался «проклятым» городом Кузбасса: трудные горно-геологические условия, устаревшее оборудование не позволяли шахтам работать рентабельно. В самом начале реструктуризации было ясно, что в Анжеро-Судженске из пяти шахт выживет только одна, в лучшем случае — две, их двух обогатительных фабрик продолжит существование одна. Других же предприятий, которые могли принять такое количество «лишних» работников, в городе просто не было. Положение усугублялась тем, что люди ощутили себя лишними, брошенными на произвол после десятилетий напряженной, трудной работы плечом к плечу в забое.

Николай Рябцев, горный мастер с «Сибирской»:

«Наша профессия считалась престижной, высокооплачиваемой, зарабатывали по тогдашним меркам хорошо, достаточно, чтобы семью содержать и жить неплохо А в начале 90-х гг. перестали платить зарплату. Вроде бы и уголь есть, а денег нет. Проходили те же метры, выполняли план. Объясняли нам так: очень трудное положение не только на шахте, а по всей стране. Надо проникнуться пониманием этого и подождать, потерпеть. Ждали, ждали, терпели. А у меня была уже семья, двое детей. Как мы прожили эти годы — трудно объяснить. Где у бабушки, где у дедушки перезанимали. Нас кормили огород, садовый участок садовый, но на одной ботве долго не протянешь. Супруга работала в тресте «Кемеровошахтострой», там еще хуже положение было — по году и больше задержки по зарплате».

Ранним майским утром шахтеры «Сибирской» окружили городскую администрацию — народу собралось около тысячи. Начался митинг с выступления мэра Анжеро-Судженска Виктора Макаркина, пытавшегося доказать, что мэрия отвечает только за зарплату бюджетников, шахтерам же платит государство. Мэра слушали вполуха. Не от тебя зависит? Тогда пусть Москва решает. В итоге главным требованием жителей «Анжерки», севших на рельсы, стало требование отставки Президента Ельцина. Кстати, Макаркин до сих пор убежден, что перекрытие Транссиба было организовано активистами КПРФ, которые ездили по домам, консультировали и агитировали.

Вскоре к шахтерам «Сибирской» присоединились горняки шахты «Анжерская-Южная» и шахтоуправления «Физкультурник», коммунальщики, также сидевшие без зарплаты полгода, пенсионеры, не получившие в конце мая апрельскую пенсию, рабочие машиностроительного завода «Анжеромаш» , медики, учителя… В недобрый час мэр про бюджетников-то вспомнил. Приезжали высокопоставленные городские чины, вели разговоры, что, мол, надо работать. Говорили: «Мужики, вам тяжело, а причем железная дорога? Пока сидите — предприятия стоят, объемов нет, оплачивать нечем».Мужики на уговоры не поддавались, обещаниям не верили. Было все-таки ощущение, что вот-вот что-то произойдет и в Кемерово, и в Москве. Просто так не будут же люди сидеть на рельсах…

Начало мая было прохладным, летал снежок. Шахтеры жили в палатках, варили себе на кострах нехитрую похлебку и дежурили на рельсах, сменяя друг друга. Областные власти поддержали требования шахтеров, перекрывших железную дорогу,. Губернатор области Аман Тулеев отправил телеграмму Ельцину, сообщил о требованиях забастовщиков, которые считал справедливыми и оправданными: «Эта ситуация возникла из-за того, что Правительство России не оперативно принимает меры по разрешению социально- экономических вопросов». Тулеев потребовал от правительственных чиновников погасить задолженность по зарплате работникам угольной отрасли. В ответ Борис Немцов, тогда заместитель председателя Правительства, сообщил, что дальнейшая ликвидация шахт не будет осуществляться без упреждающего создания рабочих мест, что из федерального бюджета будет выделен необходимый объем средств на погашение задолженности по зарплате и регрессным искам.

На рельсах эти известия были восприняты как подачка, все громче на митингах и в палаточном городке звучали слова об отставке Ельцина. Тогда верилось, что отставка состоится. Требовали именно этого: кричали, гипнотизируя тележурналистов и штурмуя микрофоны московских и иностранных журналистов. Главное для них было привлечь внимание к своей беде. А, отойдя в сторонку, тихо, уже не митингуя, с горечью говорили: «Бесполезно все это».

Они привыкли рядом трудиться в шахте, а когда прекратили работу, вместе пришли на рельсы. Останавливали поезда, в которых сутками томились люди, никак не повинные в бедах шахтеров, отводили глаза от железнодорожников и металлургов, которые просили: «Мужики, пропустите поезда, мы-то не причем!». Но они все равно продолжали сидеть на рельсах. Они не просто хотели получить зарплату, они хотели понять, что будет с ними дальше, если закроют все шахты? Хотели услышать от кого-то, как им жить, как прокормиться? Никто не объяснил. Толково, доходчиво. Да и не верили бы они уже никому. Ни профсоюзам своим, ни губернатору, ни мэру, ни министрам. Большинство уже не хотели никого слушать, их вымотали разрывающие душу разговоры, пустые обещания. И вот в таких условиях начались переговоры бастующих с правительственной делегацией.

Игорь Кожуховский:

«Сразу после начала «рельсовых войн» в Анжеро-Судженске и их почти моментального распространения на все шахтерские регионы, меня пригласил к себе Кириенко, возглавлявший тогда Правительство России, и спросил: «Что будем делать»? Договорились, что целесообразно назначить руководителей Правительства ответственными за отдельные регионы: Сысуева — за Кузбасс, Немцова — за Ростов, Уринсона — за Республику Коми.

Я понимал, что забастовщики потребуют погашения долгов по зарплате для работающих шахтеров, а это неминуемо повлечет за собой нарушение условий второго Угольного займа по распределению средств государственной поддержки, условий, с которыми Правительство согласилось в конце 1997 г. Сказал об этом Кириенко и услышал в ответ: «При необходимости — нарушай».

Все упомянутые выше руководители немедленно вылетели на переговоры с забастовщиками в «свои» регионы. Я поехал с Сысуевым в Кузбасс. С Тулеевым мы работали достаточно конструктивно, хотя он в дни рельсовых войн слег на несколько дней в больницу. Провели с Сысуевым за несколько суток десятки переговоров. Подписали протоколы по каждой бастующей шахте. Естественно, в каждом протоколе содержались денежные обязательства выплат долгов по зарплате, противоречащие условиям второго Угольного займа».

Шахтеры ушли с рельс. Может быть потому, что в очередной раз поверили Москве²⁰, может быть потому, что Поняли: надо искать способы самостоятельного выживания. Татьяна Леонидовна Прянишникова, у которой муж Валерий Иванович заработал три ордена «Шахтерских славы» на шахте «Анжерская», рассказывает:

«Мы завели свое подворье, устроили пасеку и пчелы нас выручали. Муж у меня все умеет делать — налаживать телевизоры, магнитофоны, холодильники. За все, что под руку подворачивалось, он брался. Отремонтирует телевизор — 100 рублей принесет. Его товарищ Михаил Андреевич Коробец был начальником участка на шахте «Анжерская», который гремел на весь город. Его пригласили на работу начальника ЖЭКа, и сейчас об этом ЖЭКе люди пишут в газету благодарственные письма. Это нечасто в наше время встретишь. Вот он нашел себя, переквалифицировался — ведь шахтерское ремесло и жилищно-коммунальное отличаются».

Кто-то из безработных устроился на «Анжеромаше», где требовались слесари. Но многие из них не смогли там адаптироваться: другая обстановка, другое к тебе отношение, другие требования. Шахтовый труд— коллективный, один за всех, все за одного. А на заводе, у верстака — каждый за себя, каждый свою норму выполняет.

Николай Рябцев:

«Были те, кто стали предпринимателями, держат магазины, торгуют. Но это дано не каждому. Кто-то может уголь копать, а на базаре торговать не сможет. Я в эти дела не вникал, у меня специальность горняцкая, я не могу заниматься бизнесом. Работу, конечно, можно найти, если уехать из города. Но проблему с жильем решить невозможно — если здесь что-то продать, то в Кемерово на эти деньги даже туалет не купишь, не то что квартиру».

Местные власти также пытались что-то предпринять. Макаркин регулярно отчитывался перед горняками, медиками, коммунальщиками о том, что сделано, сколько безработных трудоустроено, сколько предприятий малого и среднего бмзнеса должны быть открыты.. Но в тот злосчастный год главные проекты руководителей города по увеличению занятости проваливались с «завидным» постоянством, новая система распределения средств государственной поддержки, при которой финансирование ПМР осуществлялось через муниципалитеты, еще не была отлажена. «Свет в тунеле» появился лишь в следующем, 1999 г.

 

НАЙТИ ДЕНЬГИ И ВИНОВНЫХ

«Рельсовая война» в Восточном Донбассе почти совпала с прокурорскими проверками целевого использования в регионе средств государственной поддержки угольной отрасли. В марте было возбуждено уголовное угольное дело в отношении руководства ОАО «Ростовугль» по статье «злоупотребление полномочиями». Слухи об этом и о конкретных фактах обмана честных тружеников скоро стали достоянием общественности (усредненные убытки угольных предприятий Восточного Донбасса на этот момент составляли около 60 процентов). В прессе началась публикация материалов, разоблачающих «теневую» деятельность генерального директора акционерного общества Леонида Жигунова. Параллельно началась проверка мэрии г. Шахты: глава городской администрации 32-летний Сергей Понамаренко, бывший предприниматель, подозревался в растрате несколько миллионов из средств федерального бюджета.. Проверка проводилась также в г. Белая Калитва, однако скоро выяснилось, что там растрата угольных денег была социально вынужденной: учителя долго не получали зарплаты.

Пожар общественного возмущения вспыхнул в шахтерских коллективах «Ростовугля», где уже 11 месяцев не платили зарплату. 18 мая 1998 г. горняки шахты «Юбилейная» двинулись на железнодорожную станцию «Шахты» Северо-Кавказской железной дороги. В течение дня здесь собрались около 3 тысяч человек. ОАО «Гуковуголь» бастовать не стал, хотя с предприятия и приехала делегация в 150 человек поддержать своих коллег. Шахтеры, перекрыв железнодорожные пути, требовали немедленно выдать всю задолженность по зарплате. На рельсы была уложена специально сшитая по этому случаю из белой простыни человеческая фигура. Рядом поставили плакат с надписью: «На рельсах должен быть Ельцин, а не мы, шахтеры».

Прокуратура «вбросила» в массы идею о том, что в махинациях с углем замешаны также чиновники областной администрации — это был психологический прием, чтобы успокоить озлобленных горняков, вернее направить шахтерский гнев в другую сторону и тем самым снизить его накал.

Ночью 24 мая в Ростов прибыл Борис Немцов. На рельсах его ждали уже на следующее утро — оборудовали трибуну, привезли громкоговорители. Но вице-премьер разочаровал тружеников, и после приезда сразу же ринулся в забой. Пока его ждали, появились лидер «Трудовой России» Виктор Анпилов, который предложил взять Немцова в заложники и генерал Рохлин, призывавший строить баррикады. Встретившись с шахтерами, вице-премьер пообещал изыскать средства для погашения задолженности, вернуть в кассу ОАО 500 млн рублей, якобы украденные руководством Общества через фирмы-посредники, и проследить, чтобы виновные были наказаны.

Так как средств, которые Правительство могло направить шахтерам, не хватало для выполнения первого обещания, Немцов провел в Ростове-на-Дону встречу с местными банкирами, которых «попросил» дать угольщикам кредиты. Договоренность была достигнута и через некоторое время фраза «Визит Немцова на Дон остановил «рельсовую войну» стала канонической. Однако очевидцы подтверждают, что один вице-премьер ничего бы в Шахтах не добился: встретила его толпа горняков очень мрачно и выглядеть достойно ему удалось только благодаря местным чиновникам с заготовленными «железными» речами. Профсоюзы тоже пытались внести свою лепту и убедить бастующих уйти с путей, даже придумали такую «пугалку»: «Только уход шахтеров поможет избежать судебного преследования». Однако «застращать» горняков не удалось. На пятый день они начали расходиться сами — в шахтоуправлении выдавали зарплату.

Однако все, что было сделано в эти дни, оказалось полумерами. Из средств, изысканных на погашения задолженности шахтерам по зарплате, решили взимать только подоходный налог и сборы в социальные фонды. В результате, областная казна понесла что называется невосполнимые потери. Мэр Новошахтинска Виталий Солнцев мрачно сказал тогда: «Завтра на рельсах будут сидеть учителя» (к счастью, этого удалось избежать).

В августе того же года Немцов приехал снова. Он выслушал отчеты о работе прокуратуры: Жигунова сняли, но до суда доведены только 12 дел (а первоначально их было заведено 70). Громких разоблачений, на обещание которых клюнула общественность, не было. Вернуть предприятию удалось чуть больше десятой части от названной вице-премьером суммы ущерба от деятельности бывшего руководства «Ростовугля» и фирм-посредников. Когда Борис Немцов появился перед шахтинским народом, из толпы полетели проклятия, несколько женщин впали в истерику, чертыхая «сытого чиновника, который столько им набрехал».

 

ДАЛЬШЕ ВОРКУТЫ ПОЕЗДА НЕ ИДУТ

К 1998 г. ситуация на шахтах Печорского угольного бассейна была традиционно скверной: задолженность по зарплате росла, спрос на уголь не увеличивался. Кроме того, наблюдался резкий спад производства в целом по стране. И началась северная «рельсовая война», в которой участвовало около 2000 интинских шахтеров, воркутинцам просто перекрывать было нечего — дальше Воркуты поезда не идут.

Андрей Смирнов, бывший генеральный директор шахты «Воргашорская»:

«На рельсах Инты мы, замерзшие, не знали, как найти выход. Объясняли, уговаривали, но шахтеры стояли на своем и твердили: «поезда не пустим». А мы понимали, что не пустить нельзя, потому что у нас останавливается «Северная», а она не может не отгружать уголь. В Воркуте на рельсах стоят поезда, в вагонах сидят люди: осталось два дня, когда можно воспользоваться льготным тарифом на проезд. Замерзшими руками прямо в машине пишем протокол из 4-5 пунктов, выходим, зачитываем его через мегафон, голосуем — не проходит… Согласовываем снова какой-нибудь пункт, голосуем — не проходит. Добавляем еще один пункт, снова голосуем. Вдруг слышим: «Да ладно, мы «за», а то вон уже «белые каски» едут… (Имеются в виду представители властных структур: они одевали как правило каски белого цвета.— Авт.)»

«Воргашорская», как всегда, пошла своим путем и «упала» в забастовку в конце июня: денег на зарплату на предприятии не было, отгрузки угля, пока бастовали интинские шахтеры, практически тоже. Рабочие ругали терком Росуглепрофа, который не принимает активного участия в «боевых действиях» и не останавливает шахту. Терком делает все возможное, вплоть до «ареста» мэра города и генерального директора (они были заперты в своих кабинетах), только бы шахты не остановились и Воркута не «упала» вслед за Интой.

Логичным продолжением оппозиционных настроений в шахтерской среде стало предложение теркома Росуглепрофа обратиться в другие регионы России и к оппозиционным партиям с требованием проведения референдума о досрочных президентских выборах. Но прежде профсоюзные лидеры добились встречи с Ельциным в Москве весной 1998 г. Долгожданная встреча не дала никаких оснований надеяться на решение проблемы с погашением задолженности по зарплате и оставила только тяжелые впечатления у ее участников.

Юрий Вишневский:

«Собрались, сели, вышел Ельцин (вернее, его вывели и помогли подойти к столу: видно было, что больной человек). Президент сел, в руках у него оказались бумаги, на которых аршинными буквами было что-то написано. Зачитал нам информацию о ситуации в угольной отрасли — это длилось минут 10-12. Потом предложил: высказывайтесь. Выступил Иван Мохначук, потом другие, в том числе и я. Он всех выслушал, что-то не совсем внятное сказал, вроде того, что он примет во внимание все здесь услышанное, и собрался было уже уходить. А я ему вслед: «Борис Николаевич, что людям-то передать после нашей встречи?» Мол, будут деньги или нет... Он вернулся, снова сел, снова взял в руки свои бумаги и опять начинал читать. Нам всем стало так неудобно. Больше мы ему вопросов не задавали. Стало понятно: страной он уже не правит, правят другие. С ним разговаривать бесполезно».

Радикальное крыло шахтерского движения увеличило свое влияние, выдвигая гораздо более жесткие требования. Общество шахтеров-инвалидов Воркуты предложило такую резолюцию (правда, не поддержанную большинством):

«Мы, шахтеры Печорского бассейна, констатируем: Президент Ельцин обманом пришел к власти, используя наше, шахтеров, имя и наше естественное стремление к справедливости. Он и его Правительство должны уйти в отставку и быть привлечены к уголовной ответственности».

Резолюция была опубликована в местной прессе. Расхождения между шахтерами-радикалами и умеренным крылом движения в 1998 г. были уже не в целях, а средствах. Шахтерское движение Воркуты вновь начинало принимать явно выраженный политический характер, как и десять лет назад. 11 июня 1998 г. 180 представителей шахтерских коллективов Воркуты по инициативе НПГ начли пикетирование здания Правительства Российской Федерации под самыми радикальными лозунгами («Долой Президента и Правительство»). Позднее к ним присоединились несколько десятков шахтеров из Кемеровской, Ростовской и Тульской областей. Пикетирование Белого дома длилось 4 месяца и прекратилось так же неожиданно, как и началось (и к тому же — безрезультатно).

Егор Гайдар:

«Про «рельсовые войны» скажу одну вещь. Она имеет отношение к их источникам, а не к механизму осуществления. В августе 1997 г. один крупный олигарх попросил меня встретиться с ним, чтобы попытаться понять, можно ли найти какое-то согласие в рамках начинающейся банковской войны. Встретились. Я ему сказал: «Допустим, что вы в этой ситуации выиграете, допустим, добьетесь отставки правительства, допустим, уберете Чубайса и даже посадите его в тюрьму. Но через год капитализация вашей компании сократится в несколько раз. У вас будут тяжелые проблемы с возвратами кредитов, и рекламный рынок в России упадет в много раз». Он даже не стал со мной спорить. Сказал, что честь дороже. Когда олигархи мне начинают рассказывать про свою честь, я понимаю, что у них поехала крыша. Когда меня спрашивают, не преувеличена ли в этих войнах роль КПРФ, я отвечаю: не преувеличена — её просто не было. За всё, как мне представляется, было заплачено деньгами олигархов».

ГЛАВА V… ПЛЮС ПРИВАТИЗАЦИЯ

 

КУЗБАССКИЙ ПРОРЫВ

По мере развития процесса реструктуризации становилось все более очевидным, что угольная отрасль «не встанет на ноги» до тех пор, пока в ней не появятся эффективные собственники. Ни «народная приватизация», которая дала лишь иллюзию участия трудового коллектива в управлении предприятием, а на самом деле сосредоточила реальные рычаги власти в руках небольшого числа высших чинов, ни метод доверительного управления, отягченный правовыми и процедурными сложностями, к желаемому результату не приводили. Поэтому в конце 1997 г. на высшем государственном уровне было принято решение о прямой конкурсной продаже угольных компаний.

В частности, одно из условий, позволивших получить второй Угольный займ, заключалось в обязательстве Правительства продать в первую очередь две самых эффективных, самых прибыльных компании — «Кузбассразрезуголь» и «Южный Кузбасс». Хотя в 90-е гг. предприятиям, которые входили в их состав, пришлось резко сократить добычу, компании имели наивысшую в отрасли производительность труда, добыча велась открытым способом, безопасным и эффективным, а продукция хорошо расходилась на рынке, в том числе за рубежом. Несмотря на все эти достоинства, первая «настоящая» приватизация проходила и не легко, и не гладко. Виктор Кузнецов, бывший в то время президентом холдинга «Кузбассразрезуголь», вспоминал два года спустя, что ему приходилось самостоятельно искать и приглашать к участию в торгах потенциальных инвесторов, компании, работавшие на угольном рынке России. И далеко не все соглашались принять это предложение, поскольку у многих бизнесменов было постоянное ощущение зыбкости процесса, ожидания, что курс на приватизацию могут отменить в любой момент. И это неудивительно: мощным препятствием на пути разгосударствления кузбасских компаний могла стать позиция региональных властей. В конце 1997 г. Кемеровской областью руководил губернатор Тулеев, чрезвычайно популярный в регионе политик, позиция которого по поводу приватизации сводилась к полному ее отрицанию.

Аман Тулеев:

«Частный владелец будет преследовать только одну цель – выжать из разреза или шахты все, что еще можно выжать. Затем... разрез или шахта с накопившимися дополнительными проблемами, будут возвращены государству. Вероятнее всего, будет сделана попытка продать их по цене в несколько раз больше цены приобретения. И что еще вероятнее, шахта или разрез будут просто брошены». (декабрь 1997 г.)

Такая точка зрения, высказанная накануне проведения первых приватизационных торгов в угольной отрасли, решающего воздействия не возымела — торги были проведены, как и планировалось. Чуть было не преуспел Тулеев в своей второй попытке воспрепятствовать приватизации, когда в декабре 1998 г. продавались оставшиеся и принадлежавшие Государству пакеты акций «Кузбассразрезугля» и «Южного Кузбасса». Пресс-служба губернатора объявила, что тогдашний премьер правительства России Евгений Примаков согласился с доводами губернатора и отменил продажи. Чтобы они состоялись, Игорь Кожуховский, которому стало известно о разговоре Тулеева с Примаковым, с помощью главы Московского представителя МБРР Майкла Картера и его заместителя Вадима Воронина срочно «организовал» звонок президента Банка Джеймса Вулфенсона Председателю Правительства России. Вулфенсон фактически выдвинул ультиматум: если торги не состоятся, МБРР немедленно прекращает действие второго Угольного займа.

В итоге продажа федеральных пакетов состоялась и собственниками «Южного Кузбасса», одной из самых эффективных угольных компаний России, стал альянс компании «Углеметкооперация» и ЦОФ «Сибирь». Эта фабрика, расположенная в небольшом городке Мыски (50 тыс. жителей) на юге Кузбасса, в конце 1991 г. «подверглась» народной приватизации (как «Распадская» и «Кузнецкая)». После выкупа акций трудовым коллективом предприятия произошла консолидации собственности, в результате чего акции работников оказались в руках менеджеров. К счастью, менеджеров толковых. Обогащение угля даже в самые трудные для отрасли времена было весьма востребовано, и «Сибирь» смогла заработать достаточно денег, чтобы участвовать в приватизации. Компания «Углеметкооперация» тоже была местных корней — возглавил ее бывший коммерческий директор шахты «Распадская» Игорь Зюзин. Через три года акционеры «Южного Кузбасса» создадут один из крупнейших финансово-промышленных холдингов России — угольно-металлургическую группу «Мечел», а производственные и экономические показатели добычи угля значительно улучшаться (не говоря уже об отсутствии проблем задолженности по заработной плате).

Сложнее обретал собственника холдинг «Кузбассразрезуголь». В 1997 г. на специализированном аукционе и торгах с инвестиционными условиями победителями стали компании, зарегистрированные в Кемерово и представленные местными банковскими менеджерами, которые были аффилированы с руководством «Кузбассразрезугля». На самом деле, более 40% акций приобрел московский банк «Империал», представители которого приняли активное участие в формировании совета директоров холдинга. Однако уже летом 1998 г. «Империал», теряя ликвидность, продал свои акции пулу из нескольких инвесторов. Основными участниками этого пула были структуры трех известных российских предпринимателей — Михаила Черного, Олега Дерипаски и Искандера Махмудова, а также экспедиторской компании «Трансрейл АГ»Transrail AG, учрежденной Министерством путей сообщения России в Швейцарии. Постепенно собственность среди основных акционеров перераспределилась, и с 2000 г. «Кузбассразрезуголь» оказался под постоянным контролем структур Искандера Махмудова. Характерно, что на высокий спрос на акции упомянутых приватизированных компаний не повлияла ни «рельсовая война», ни дефолт. Позднее были проданы Кузнецкуголь», «Кузбассуголь» и другие компании региона, а Аман Тулеев из яростного противника приватизации стал ее горячим сторонником (прямо-таки превращение неверующего Савла в христианского мученика Св. Павла). Да как же ему не превратиться, если с приходом частного капитала в Кузбасс бассейн заработал с прибылью, повысилась эффективность продаж, закупок, объемов добычи, введены в действие новые шахты. «Частники» смогли решить проблемы, над которыми много лет билось государство.

Анатолий Чубайс:

«Аман Гумирович Тулеев — это человек, который был лидером противостояния угольной реформе. Человек, который с первого до последнего шага делал все, чтобы ее остановить, чтобы нам помешать, человек, для которого мы были агентами МВФ, МБРР, разрушителями российской угольной отрасли. Но это был и человек, который первым понял, что реформа удается, что она идет правильным путем. И он плавно, совершенно неуловимым образом… перешел на прямо противоположную позицию. Сейчас, надо отдать ему должное, он честно признается и говорит, что реформа угольной отрасли была объективно необходима».

Приватизация угольных компаний Кузбасса позволила расширить свое «поле деятельности» многим предприимчивым и энергичным людям, простершим длань и вне пределов угольной отрасли. О некоторых (о Игоре Зюзине, например) мы уже упоминали, теперь расскажем подробнее о другой яркой фигуре.

…«На Вахрушева по одному не ездить! «Дракона» в одиночку не осилить», — говорили в городском забастовочном комитете Киселевска во время июльских волнений 1989 г. На «площади несогласия» не было тогда горняков только шахты имени Вахрушева, где директорствовал Александр Драничников. Рабочие полусерьезно, полушутливо называли его «Драконом» (можно представить, какими личными качествами надо обладать, чтобы заслужить такое прозвище). Отношение Драничникова к забастовкам было резко отрицательным, и он всегда отговаривал своих горняков от участия в стачках. Но в 1989 г. они все-таки вышли на площадь. «Дракон» пришел вместе с ними, в такой же робе, как и они, и вместе с ними нес транспарант: «Аренду — шахте имени Вахрушева!»

Александр Драничников:

«Надо было что-то потребовать — мы и потребовали аренду. Я всегда знаю, чего я хочу. Шла забастовка — почему бы не использовать ее, чтобы получить аренду? Шла другая —почему бы не выкупить шахту? Все орали, но никто не выкупил. Требовали самостоятельности — почему не взяли ее? Что они, за меня работали?.. Да, первичное накопление капитала лично я сделал на шахте имени Вахрушева. Остальное заработал сам. Официально, не воруя, поставив условие, сколько я должен получать, как президент. С этим начальным капиталом я и «раскрутился». Одни пропили, прогуляли деньги, машин накупили. А я в личном пользовании не имею ничего. Приобрел квартиру для дочери, здесь, в Киселевске — и все!.. У меня было много проколов, многое не удавалось, я разорялся иногда до нуля. Но мозги есть, сила есть, желание есть — я шел и шел вперед… Работать надо, просто работать! А Бог всегда помогает тому, кто работает».

Откуда у Драничникова появился интерес к самостоятельному бизнесу, к обустройству угольного предприятия по-новому, по-другому? Шел 1984 г., он работал главным инженером на шахте имени Вахрушева. В мае, когда на шахта произошел пожар, он вдруг четко осознал, что ей приходит конец. Он вздрагивал среди ночи от телефонных звонков, воспринимая их, как сигнал тревоги; он знал, что посылает людей на неоправданный риск. Именно тогда Драничников поставил перед собой задачу: построить новую шахту! Он перерыл все горно-геологические карты и нашел Талду!

Александр Драничников:

«Чего мне это строительство стоило!.. Все были против. Начиная с генерального директора объединения, кончая «зелеными». Сколько комиссий перебывало на Талде, пока мы строили первый участок!.. Я даже воду из своих очистных сооружений пил, чтобы доказать очередным проверяющим, что мы строим не только высокопроизводительное, но и экологически чистое производство»!

И при этом «Дракон» учился — объезжал все угольные предприятия, которые в то время начали строиться, и перенимал все лучшее, из того, что там было… Через два с половиной года закончили строить первый участок новой шахты.

Александр Драничников:

«Единственное, о чем жалею, так это о том, что год, после запуска Талды, я ничего не делал. Я ходил на работу, как все нормальные люди, принимал какие-то решения. Но ничего не делал для будущего, ничего не начинал сызнова. Дал себе отдых, передышку. А потом понял: нельзя так. Если хочешь выжить, надо крутиться, крутиться!.. Самое страшное – это леность ума. Нельзя себе давать пощады»!

И он начал строительство шахты №7. Неужели одной «Талдинской-Западной» было мало? Для того, чтобы обеспечить работой всех, кто еще остался на шахте имени Вахрушева, — мало. Драничников дал себе слово, что трудоустроит горняков, всех до единого. Потому что знал: вот-вот встанет вопрос о закрытии неперспективных угольных предприятий, а шахта имени Вахрушева была именно такой. Было страшно тяжело делать этот шаг, все были против — и подчиненные, и соратники! Ведь все жили за счет угля, точнее, дотаций на уголь. А это развращает и руководителей и шахтеров, лишает стимулов к производительному труду. На соседних шахтах горняки в забой спускались на два часа, а получали по миллиону. На «Вахрушевке» чтобы миллион заработать (не получить, а заработать!) — всю смену надо было простоять по колено в воде… Другие, готовя шахты к ликвидации, получали дотации от государства и ничего не строили. Они не думали о будущем, они жили прошлым.

Драничников и третью шахту начал строить — «УгТал» («Уголь Талды»). На «Талдинском-Западном» испытывал германское оборудование, которым собирался оснащать «семерку». Планировал, что те, кто строит шахту № 7, переквалифицируются затем в эксплуатационники, а потому обучил рабочих в Германии. Не остались без работы и 600 горняков после закрытия шахты Вахрушева. У «Дракона» была четкая программа использования объектов технологической поверхности старой шахты. Здесь открыли несколько производств: от цеха по производству решетчатой затяжки для шахт Кузбасса до станции техобслуживания автомобилей. И каждое из них со временем стало самостоятельным, «самокормящимся».

Когда в 1993 г. Драничников создал «Инвестиционную компанию «Соколовская», никто, как обычно, не понимал его начинания. За десять лет «Соколовская» выросла в холдинговую компанию, объединяющую не только современные высокопроизводительные шахты и разрезы, но и машиностроительные, перерабатывающие, транспортные и другие предприятия. Хозяйство Драничникова стало настоящим многоголовым драконом. Компания состоялась и заняла свое место под жестким солнцем угольного рынка. Создавала свое лицо, свою, отличную от других угольщиков, техническую и социальную политику.

Александр Драничников:

«Мы определили стратегию действий компании и на ее основе выстраиваются все планы и программы. Нашу финансовую и экономическую политику определяет принцип непрерывного инвестирования в развитие производства: постоянное техническое перевооружение, диверсификация и непрерывный поиск новых ниш на рынке».

Именно «Соколовская» согласилась софинансировать государственный проект по созданию угольного терминала в Усть-Луге — новом морском порту на Балтике, который должен был прорубить «окно» в Европу для российского, в том числе и кузбасского угля (в 2001 г. его первая очередь была введена в действие). Несмотря на неуклонное снижение в последние годы цены угля на мировом рынке, «Соколовская» расширила масштабы добычи. Мало того, занялась производством горной техники, имевшей весьма скудный рынок из-за невостребованности продукции. Драничников вложил деньги в создание предприятия угольного машиностроения ОМТ — «Объединенных машиностроительных технологий». Купил завод в Германии, да еще и институт «Гипроуглемаш»!.. Зачем?

Александр Драничников:

«Прирост добычи в Китае измеряется не одним — двумя миллионами тонн в год, а десятками. В Индии потребуются новые проходческие и очистные комплексы. Развивается угледобыча в Индонезии… В России пока, к сожалению, в угольной отрасли мало платежеспособных покупателей. Мы выйдем на экспортные рынки. Мы умеем делать неплохую силовую и управляющую гидравлику, мы обязательно научимся делать электронные системы управления… Мы обеспечили достойную зарплату ученым, в том числе ученым с мировым именем. Мы дали им новые инструменты — компьютерную технологию проектирования. Если раньше какой-нибудь «продвинутый» конструктор мог прорисовать эскиз задуманной им машины за 10 дней, то сейчас он может сделать это за два часа на компьютере и сразу произвести необходимые рпасчеты! У нас ученые не занимаются рутинным процессом, они думают. Им платят за то, что они выдают идеи, генерируют».

Но, наверно для каждой компании наступает такой момент, когда ей нужно навести порядок в своих активах — от чего-то отказаться, лишнее производство продать, или поменять направление бизнеса. В чем логика диверсификации по «Дракону»?

Александр Драничников:

«Сказать честно, уголь — товар ХХ века. А на дворе уже следующий век. Торговать сырьем — это, по большому счету, вчерашний день. Запасы угля в России, безусловно, большие, надолго хватит. Но выживет только тот, будет перерабатывать уголь и выбросит на рынок высокотехнологичные продукты».

И это не просто теоретические размышления президента «Соколовской». На погрузочном комплексе шахты «Талдинская-Западная-1» установлен фундамент под обогатительную фабрику модульного типа. Здесь будет производиться переработка углей марки «Д», добываемых на этой шахте, с целью выделения из них низкозольного концентрата. Высший технико-экономическим советом при Королеве Великобритании дал исключительно высокую оценку этому уникальному проекту, разработанному кузбасскими учеными совместно со специалистами «Соколовской». По утверждению английских экспертов его привлекательность настолько велика, что у компании появится много инвесторов, из которых она сможет сделать свой выбор. Так и случилось.

В эксплуатацию фабрику планируется сдать весной 2003 г. (оборудование, изготовлено по заказу «Соколовской» английской фирмой «ИМКО»). Но, может быть, самое интересное заключается в том, что у компании уже имеется договор на поставку концентрата, иначе говоря, первый покупатель заключил сделку с «Соколовской» до того, как она приступила к осуществлению проекта (из-за соображений коммерческой тайны, в компании отказались назвать покупателя, но заверили, что им является российское предприятие). Это, вероятно, первый в Кузбассе пример классического бизнес-проекта, когда предварительно заключается договор на поставку продукции, а затем начинается ее производство. Вероятно, пелена коммерческой тайны не позволяла конкурентам увидеть, что «Соколовская» продолжает идти на полшага впереди других угольных компаний. Однако, когда в 2002 г. на шахтах «Соколовской» стала падать добыча угля, кое-кто поспешил сделать вывод: «Дела у «Дракона» плохи»…

Александр Драничников:

«Что значит дела в компании плохи? Жизнь, она вроде зебры — то белая полоска, то черная. Год 2002, который явно неудачным был в плане добычи, многому нас научил. При эксплуатации такой техники, какая имеется сейчас у нас, безалаберность одного человека оборачивается огромными издержками. Оператор сложной машины заснул на 12 минут, которые «выбили» шахту на семь месяцев. Началась история в мае, а закончилась только в декабре, когда смонтировали новую дорогостоящую ленту транспортера… Мы потеряли около миллиона тонн угля! Вот цена человеческого фактора».

Этот случай, по словам Драничникова, сыграл и положительную роль: пересмотрели кадровую политику, вопросы подготовки и обучения, рабочих, закупили тренажеры, чтобы людям не приходилось учиться на рабочем месте. Сегодня «Соколовскую» ставят в пример за неравнодушное отношение к социальным проблемам Киселевска: компания взяла под свое «крыло» молочный завод, обувную фабрику. Помогли Прокопьевскому району, на территории которого строят угольные предприятия: реанимировали работу двух «упавших на колени» сельских хозяйств и создали на их базе агропромышленный комплекс, снабдив его уникальной техникой.

Александр Драничников:

«Мы концентрируем сейчас все эти активы в обособленном блоке — Торговом доме в Киселевске. Мы хотим, чтобы АПК «Сибирь» был не подсобным хозяйством, с которым никто не считается, а нормальной рыночной структурой. То же самое должно произойти с обувной фабрикой и молочным заводом. Раньше, модернизировав этот завод, мы гордились тем, что он у нас есть, что производимый им кефир — самый вкусный в России. Относились как какой-то к игрушке. Сейчас пришло понимание, что это — тоже бизнес. И мы сейчас этот бизнес концентрируем, совершенствуем систему управления заводом, прорабатываем систему сбыта в ценообразования».

«Кузбасский Дракон» убежден, что все активы компании должны эффективно использоваться за счет грамотного управления, приносить прибыль и давать возможность вкладывать деньги в то, что сегодня и завтра будет экономически выгодно. Добыча угля, как таковая — да, это интересно, это требует профессионального подхода. Но XX век уже кончился… Надо жить будущим.

Петр Бизюков, директор Кузбасского Института сравнительных исследований трудовых отношений):

«Драничников как локомотив потащил за собой в рынок огромное количество шахт в Кузбассе. Вот это была настоящая приватизация! И это не просто был успех Драничникова как менеджера в технологии, в экономике. Важнейшей составляющей его деятельности была работа с коллективом. Чего стоили собрания акционеров шахты Вахрушева!.. Четвертого числа каждого месяца собиралось собрание (сначала это был СТК) акционеров. На протяжении нескольких лет, с 1987 до 1995 гг., практически ни разу не было нарушено это правило. Открытый зал —приходи, садись… Ну, оперы-то эти под названием СТК я знаю хорошо. Но я нигде не видел, чтобы решения такой стоимости принимались голосованием рабочих. Я сам сидел на таких собраниях, где голосовали против драничниковского варианта. Он слюной исходил, но работяги говорили: «Нет, мы хотим по-другому!»

Конечно, арендаторы они были еще те, акционеры они были еще те… Но Драничников им дал колоссальную жизненную перспективу. Почему этого не было на «Аларде», почему этого не было на «Киселевской», которые формально прошли те же вехи на пути в рынок, что и шахта имени Вахрушева? Потому что там не было такого союза директора с коллективом. Это был классовый мир. Драничников фактически сделал народное предприятие. И поддерживал его, пока это было выгодно. А когда коллектив стал мешать развитию (Драничников с горечью говорил, что акционеры его не поняли, не поддержали — отказались вкладывать прибыль в строительство новой шахты), он легко перешагнул через коллектив, и пошел дальше… Его как прагматичного бизнесмена толкнула вперед логика. Для него был важен фактор роста.

Кстати сказать, первую свою шахту официально закрыл сам Драничников, но при этом поступил так, как надо было бы делать и другим — построил новую шахту, увел туда рабочих. Понимаете, в чем политика «Дракона»? Он создает перспективу для пригодных людей, создает реакриацию (с этаким хвостиком в неугольное производство) для непригодных. Но его пример, как был одиночным, так таким и остался. Других… я не знаю. Надо было бы дать возможность ему заработать, поддержать его и политически, и экономически. И таких бы Драничниковых появилось множество, и они бы в считанные годы вывели отрасль из кризиса. И не с такими жертвами».

 

СЕВЕР ЗАПАЗДЫВАЕТ

Ни в 2001 г. — относительно удачном для угольной промышленности северной республики, ни в провальном 2002 г. федеральные пакеты акций угольных предприятий Республики Коми не были проданы. Республиканские власти все время умудрялись убеждать Мингосимущество России и другие правительственные службы не выставлять акции на торги.

Александр Окатов:

«Мы решили, что до продажи должны решить максимум проблем в Печорском угольном бассейне, мы же знали, в каком состоянии находились наши предприятия. По-другому мы просто поступить не могли. Нам была хорошо известна линия поведения федеральных властей: как только частное лицо приобретало угольную компанию, так государство не выделяло ей ни копейки дотаций. Когда весь Кузбасс был куплен, а Тулеев, не переставая, просил деньги, то Христенко ему всегда говорил: «Какие деньги частникам? С них надо брать…». И это для нас было одновременно и холодным душем, и ориентиром для действий».

Руководство республики намеревалось до выставления на продажу федерального пакета акций угольных предприятий объединить их в единую Печорскую угольную компанию. Замысел состоял в том, чтобы сократить издержки, централизовать сбыт угля, лучше приспособиться к конкуренции на непредсказуемом российском рынке. В соответствующих институтах были сделана проектно-сметная документация по слиянию предприятий, на основании вышедшего в 2000 г. постановления Правительства решен вопрос о вхождению единственной самостоятельной шахты «Воргашорская» в состав ОАО «Воркутауголь» (при этом ее акции стали составной частью уставного капитала Общества до начала торгов по его федеральному пакету), проведены собрания акционеров, началась подготовка к выпуску акций объединенной угольной компании.

Александр Окатов:

«Если б мы создали единую угольную компанию, то она и продавалась бы как единая и стоила бы дороже. «Интауголь»²¹ из-за финансовой непривлекательности не представляла интерес для покупателей, а если бы мы ее объединили с «Воркутауглем» перед продажей, то Мордашов (генеральный директор Череповецкого металлургической компании «Северстали». — Авт.) купил бы все целиком, он был бы вынужден это сделать».

Однако в декабре 2001 г. после очередных выборов Главы Республики Коми прежнее республиканское правительство было отправлено в отставку. Новые чиновники, хоть и критиковали, как издревле принято на Руси, своих предшественников, но с приватизацией угольных компаний не спешили. Лишь в ноябре 2002 г. было принято решение своеобразно реанимировать идею о консолидации всех угольных компаний бассейна. В Сыктывкаре объявился Олег Мисевра — президент ЗАО «Сибирская угольно-энергетическая компания (СУЭК) «Байкал-уголь»», входящую в могущественную финансово-промышленную группу «Московский деловой мир» (МДМ). Вот как комментировала дальнейшие события «Российская газета» от 23 августа 2003 г.: «Мисевра… подписал Соглашение между администрацией Республики Коми в лице ее Главы Владимира Торлопова и СУЭК о создании управляющей компании ОАО «Печоруголь». По условиям Соглашения республиканские власти вносили в уставной капитал «Печоруголь» принадлежавшие республике пакеты акций «Воркутауголь» (21,9%) и «Интауголь» (около 25%), а Мисерва обещал внести 30 млн долларов. Причем властям Коми доставалось 25% акций новоиспеченной компании, а СУЭК — 75 процентов. Эта договоренность, по словам Владимира Торлопова, должна была увенчаться успешным участием новой компании в торгах по продаже федеральных пакетов акций все тех же «Воркутауголь» и «Интауголь». Кроме того, СУЭК обещала (правда, на словах! — Авт.) профинансировать социальные программы в шахтерских городах. Уже в момент подписания возникло как минимум два вопроса. Для чего СУЭК, крупнейшему российскому производителю энергетических углей, понадобился еще и коксующийся уголь Воркуты? И почему в процессе поиска стратегического и инвестора для угольных предприятий Коми был обойден вниманием крупнейший потребитель воркутинского угля — череповецкая «Северсталь»? Ведь к тому времени эта металлургическая компания уже владела примерно 14,5 % акций «Воркутауголь» и, несомненно, была заинтересована в увеличении своей доли. Не случайно Алексей Мордашев, как стало известно позднее, еще в мае 2002 г. предлагал Торлопову долгосрочное стратегическое сотрудничество по выводу ОАО «Воркутауголь» из системного кризиса».

Мнение Главы Республики разделял его заместитель Николай Левицкий:

«Я всегда был приверженцем того, чтобы СУЭК стала собственником предприятий Печорского угольного бассейна. Я не против «Северстали», но при прочих равных условиях «Байкал-Уголь» является лучшим стратегическим инвестором».

Но «лучший стратегический партнер», как оказалось, вовсе не собирался поднимать «падающие» и уже «упавшие» угольные предприятия бассейна. Об обещании профинансировать социальные программы руководство СУЭК как-то быстро подзабыло. Зато ее представительства в Воркуте и Инте взяли в свои руки весь контроль за сбытом угля Печорского бассейна, продавая по внутрикорпоративным ценам, которые нередко были ниже рыночных. Руководство «Интауголь» позднее заявило, что из-за такой торговой политики интинская компания потеряла рынки сбыта и контроль за финансовыми потоками, а ее убытки составили примерно 75-80 млн рублей. В Воркуте таких подсчетов не делали или не афишировали их.

А затем произошло следующее. В конце июня 2003 г. «Северсталь» приобрела на специальном аукционе 39,8% акций ОАО «Воркутауголь», находящиеся в федеральной собственности. Это позволило металлургам стать обладателем контрольного пакета Общества и взять в свои руки оперативное управление пердприятием. Более того: это приобретение сделала «Северсталь» стала хозяином «Воргашорки» (компании Мордашева и аффилированным с ней структурам принадлежат примерно 53% акций шахты, внесенных в уставной капитал «Воркутугля» при слиянии). Впоследствии (2002 г.) «Воргашорская» вышла из состава «Воркутауголь», но в силу ряда юридических обстоятельств череповецкие металлурги по-прежнему остались ее владельцами. По утверждению некоторых экспертов 110 тыс. акций шахты достались «Северстали» всего за 3 тыс. долларов. А СУЭК ушла из республики также стремительно, как и пришла, закрыв все свои представительства в Печорском бассейне и продав принадлежащие ей 75% акций «Печоруголь» все той же «Северстали». Но и это еще не все: 26 января 2004 г. на аукционе в Сыктывкаре принадлежавший Республике пакет акций этой компании приобрело за 325,6 млн рублей ООО «Литс», аффилированное с череповецким гигантом.

К чести «Северстали» надо сказать, что она выполнила все обязательства перед шахтерами — к концу 2003 г., например, погасила всю задолженность по заработной плате работниками «Воркутауголь» и «Воргашорской» (свыше 300 млн рублей). По всему видно, что металлурги пришли в угольный бассейн «всерьез и надолго»: началась реструктуризация предприятий (в частности, более энергичная ликвидация нерентабельных шахт, ремонтных мастерских и т.д.), постепенная замена устаревшего оборудования, произошла смена высших управленцев (в основном, за счет привлечения опытных кузбасских угольных менеджеров). «Северсталь» заявила и о своей готовности участвовать в приватизационном конкурсе по покупке «Интауглю» и взять на себя ответственность за судьбу интинских угольщиков при условии, что две убыточные шахты («Капитальная» и «Западная-Бис»)²² будут закрыты, и компания выйдет на рентабельный режим работы за счет низкой себестоимости добычи на двух оставшихся шахтах («Интинской» и «Восточной)». В подтверждении серьезности своих намерений «Северсталь» перечислила в сентябре 2003 г. «Интауголь» 65 млн рублей на осуществление текущей деятельности предприятий и выплату текущей заработной платы. Но зачем «Северсталь», чей главный интерес — коксующийся уголь, выражает готовность брать на себя решение многочисленных проблем Инты с ее энергетическим углем? Ларчик открывается просто: эти угли поступают на ОАО «Вологдаэнерго», которое снабжает электроэнергией металлургические производства в Череповце Кроме того, есть надежда, что покупатели дешевого угля найдутся в скандинавских странах...

Но ликвидация убыточных шахт займет не менее двух лет, а как их прожить городу и горожанам? Интересно, что летом 2003 г. шахтеры Инты принимали на митингах резолюции, в которых значилось: «Причины всех наших бед в том, что приватизация у нас не доведена до конца.

Vox populi — vox dei ? (Глас народа — глас Божий).

 

ЮЖНЫЕ ПРИВАТИЗАЦИОННЫЕ БУРИ

Пожалуй, чемпионом по сопротивлению приватизации стала компания ОАО «Ростовуголь», хотя жалкое финансовое состояние требовало скорейшей передачи ее в руки эффективного собственника. Но менеджмент предприятия (и, в первую очередь, его генеральный директор С.И. Посыльный) придумывал различные, в, основном, нереальные планы финансового оздоровления «Ростовугля»., лишь бы сохранить свои «насиженные» места.

Один из таких планов заключался в создании на базе имущественного комплекса компании Федерального государственного имущественного комплекса (ФГИК), находившегося бы в ведении Администрации Президента Российской Федерации. Такая перспектива казалась весьма заманчивой, поскольку в Шахтах полагали, что Администрация уж точно могла бы обеспечить угольному предприятию нужные льготы, дотации и другие составляющие джентльменского набора «горных ретроградов». Но органы государственного управления (Минюст России, в частности) категорически выступили против создания ФГИК, и в начале 2002 г. МВК приняла решение о ликвидации пяти убыточных шахт ОАО «Ростовуголь», а также всей компании в целом. Оставшиеся 7 шахт, которые потенциально в перспективе еще могли стать рентабельными (так называемое «здоровое ядро») должны были объединиться в ООО «Компания «Ростовуголь», в которое намеревался вложить 40 млн долларов холдинг «Русский уголь»²³, взяв в свои руки управление Обществом.

Однако это была еще не приватизация — просто была создана компания, которая арендовала у ликвидационной комиссии ОАО «Ростовуголь» шахты, не попадавшие под ликвидацию, и продолжила добычу угля, обязавшись обеспечить безопасные условия труда, а также сохранность имущества ликвидируемых предприятий до проведения публичных торгов по их продаже. Руководители холдинга надеялись за 3-4 года сделать ООО «Компания «Ростовуголь» рентабельной, а затем приобрести его на официальных торгах.

Вадим Варшавский, генеральный директор «Русского уголя»:

«Когда мы брались за управление «Ростовуглем», были определенные договоренности между администрацией Ростовской области, Минтопэнерго и стратегическим инвестором (т. е. «Русским углем». —Авт.). Донские власти выполнили свои обязательства на 100%, стратегический инвестор — на 50%, а Минтопэнерго вообще ничего не сделало и откровенно саботирует процесс оздоровления «Ростовугля». В частности, нам (? - Авт.) должны были выделить федеральные средства на ликвидацию пяти шахт, однако мы их не получили. В результате «Русский уголь» вынужден ежемесячно тратить на поддержание безопасного режима работы этих шахт 35 млн рублей».

Ох, лукавит г-н Варшавский (можно использовать и более жесткое слово). Минэнерго России выделило средства и на ликвидационные работы, и на социальную защиту высвобожденных работников (это можно проследить по протоколам МВК и Планам-графикам выделения средств государственной поддержки). А вот стоимость арендной платы (по данным Счетной Палаты РФ, проводившей специальную проверку) была занижена в 8,5 раз (!), но и при этом не выплачивалась арендодателем (что следует из протокола МВК от 27 июня 2003 г. № 36). А лучшим свидетельством того, как «Русский уголь» обеспечивал безопасность труда, служат трагические события на шахте «Западная-Капитальная» в Новошахтинске в октябре 2003 г.. Тогда под землей, в затопленном пространстве оказались запертыми 46 человек, за освобождением которых 6 суток следила вся страна. Проходчик Сергей Ткач так и не был найден, еще один шахтер погиб.

Иван Мохначук:

«Совсем недавно, 1 октября 2003 г. на заседании Центральной комиссии Минэнерго по эксплуатации горно-шахтных предприятий страны ученые, крупные специалисты отрасли вполне обоснованно поставили под сомнение целесообразность работы «Западной-Капитальной» в сложившихся горно-геологических условиях, но руководство ООО «Компания «Ростовуголь» к этим словам не прислушалось (шахта давала 20% угля всей компании. — Авт.). Погоня за прибылью в данном случае перевесила все соображения безопасности»..

Минэнерго России прямо обвинило «Русский уголь» в нарушении правил техники безопасности, предложив ликвидационной комиссии расторгнуть арендные отношения по оставшимся шести шахтам. Что же касается работ по ликвидации ОАО «Ростовуголь» и пяти шахт, то она идет ни шатко, ни валко: за полтора года сменилось три состава комиссии, поскольку все предыдущие были заподозрены или уличены в махинациях. К началу 2004 г. «здоровое ядро» сократилось до трех шахт, имущество которых в ближайшее время должно быть выставлено на продажу. Но найдется ли покупатель ?

А что происходило в это же время с приватизацией угольных предприятий другого шахтерского города Восточного Донбасса?. В 1992 г. на шахтах ОАО «Гуковугле» добывали уже 60% угля всего бассейна. Нельзя сказать, что социальная ситуация в Гуково была лучше, чем в Шахтах, но руководители гуковской компании и местные профсоюзы понимали друг друга лучше, чем в «Ростовугле» и были готовы совместно решать нелегкие проблемы.

Александр Храпач, председатель Гуковского теркома Росуглепрофа:

«У нас люди также очень нервничали и часто голодными шли в шахту. Но мы, профсоюзы, вместе с руководством очень хорошо понимали сложившуюся ситуацию. В частности, понимали, что угольная промышленность очень инертна, и если не сделать чего-то сегодня, это скажется лет через десять. В начале 90 гг., когда начали проводиться реформы, когда обрушились цены, мы с руководством «Гуковугля» и трудовым коллективом встречались по каждому вопросу, обсуждали ситуацию и искали тот выход, который был возможен на данный момент. Результаты этой работы мы получили только к концу столетия»

В итоге такого «единения» сложилась вполне благоприятная производственная ситуация и необходимость приватизации компании была не столь очевидной ни для его руководства, ни для властей имущих. И тем, и другим казалось, что известие о приватизации может негативно сказаться на настроении шахтеров и даже вывести их на улицы. Но компания, как и большинство угольных предприятий в стране, нуждалась в стратегическом партнере, который бы инвестировал средства в новое оборудование и помог решить социальные проблемы города. А таким партнером могло быть отнюдь не государство, а только какой-нибудь «богатенький Буратино».

В 2001 г. на «Гуковугле» началась подготовка к продаже большей части федерального пакета акций (40,9 из 60,9 процентов). На предприятии появились московские эмиссары, пытавшиеся скупить акции, которыми владели члены трудового коллектива. Параллельно в прессе развернулась кампания по развенчанию генерального директора предприятия Владимира Артемьева (в явно «заказных» публикациях утверждалось, что он намеревается продать «Гуковуголь» Украине). Местный профсоюз вместе с Артемьевым организовал свою скупку акций предприятия у бывших и действующих работников «Гуковугля», в результате чего в руках компании ООО «Донбасс-Инвест-Уголь», основанной Гуковским теркомом Росуглепрофа (49% в уставном капитале) и аффилированной с МДМ компанией РИНАКО, оказалось около 26,5% акций.

Проведение аукциона было назначено на 19 июля 2002 г. О своем намерении приобрести часть федерального пакета заявили «Донбасс-Инвест-Уголь» и холдинг «Русский уголь» (было еще и третья заинтересованная сторона — администрация области, поскольку ее 20-процентный пакет мог сделать любого из претендентов сторону владельцем «Гуковугля»). Как ни странно, на аукционе «победила дружба». Два основных соперника создали компанию «Углинвест», которая и приобрела вожделенные федеральные акции гуковского предприятия. В глазах областных властей такой союз, за которым стояли могущественные финансовые группы, был однозначно выигрышным, но время показало, что дружба в бизнесе редко бывает «раз, навсегда, насовсем». Началась борьба за место генерального директора, которое по-прежнему принадлежало Артемьеву — ставленнику МДМ. Это не позволяло «Русскому углю» установить контроль над предприятием, и в результате «подковерной борьбы» холдингом было инициировано в ноябре 2002 г. проведение Общего собрание акционеров, которое уволило Артемьева. Ему вменялось множество грехов: увеличение кредиторской задолженности до 200 млн рублей, заключение несколько кабальных для предприятия договоров, продажа за полцены кредиторской задолженности Новочеркасской ГРЭС, вывод из активов предприятия лучшей обогатительной фабрики (впрочем, подобного рода грехи можно найти у большинства генеральных директоров угольных компаний). После увольнения Владимир Артемьев возглавил Департамент угольной промышленности Минэнерго России, а место генерального директора занял ставленник холдинга, что многократно усилило позиции «Русского угля». Победив в 2003 г. на конкурсе по управлению пакетом акций, принадлежавшим администрация Ростовской области, «Русский уголь» стал полноправным хозяином «Гуковугля».

 

КАК СУЭК СЪЕЛ КУК

История приватизации ОАО «Красноярская угольная компания» (КУК), длившаяся несколько лет, достойна детективно-авантюрного романа, в хитросплетениях которого не так-то просто разобраться. Да мы и не ставим перед собой такой цели, а лишь обрисуем общие «контуры» сделки, которую местная пресса окрестила «аферой века»: статьи в газетах пестрели броскими заголовками: «У края украли уголь», «Варяги съели КУК», «Красноярск потерял свою угольную компанию» и т.д.

К началу нового столетия собственниками КУК было государство, владевшее 75,6% акций, администрация края (18,5%) и миноритарные акционеры. Богатейшие запасы угля, добываемого наиболее дешевым по себестоимости открытым способом, делали компанию лакомым кусочком (вернее — кусищем), который охотно бы прибрал к рукам любой из основных игроков на угольном рынке страны. Огромные долги по заработной плате и по «кредиторке», которые умудрился наделать бездарный менеджмент КУК, и одно из условий предоставления второго Угольного займа МБРР делали неизбежной продажу федерального пакета акций «частникам». В 2000 г. РФФИ (Российский фонд федерального имущества) по поручению правительства провел конкурс с так называемыми инвестиционными условиями, победителем которого стала компания «КАТЭК—Инвест», выложившая за пакет 30 с небольшим млн долларов. Ее основными владельцами были ЗАО «Колорит», принадлежавшее бывшему Министру топлива и энергетики России Сергею Генералову, и ЗАО «Росуглесбыт», возглавляемое Филаретом Гальчевым. Кроме того, по условиям конкурса краевая администрация имела право выкупить у его победителя 25,6% акций после выполнения «КАТЭК—Инвест» инвестиционных условий, что в общей сложности дало бы краю блокирующий (контрольный) пакет. Но дела у нового собственника пошли трудно: в 2001 г. возник кризис перепроизводства, а к концу года отношения между Генераловым и губернатором Лебедем, лоббировавшим победу на конкурсе «КАТЭК—Инвест», резко ухудшились. Губернатору нужны были «живые деньги» на погашение долгов по зарплате бюджетникам и на осуществление социальных программ, а угольщики дать их не могли. В феврале следующего года Генералов заявил, что у «КАТЭК—Инвест» нет средств на выполнение инвестиционных условий и он намерен продать свою компанию. Покупатель нашелся немедленно: СУЭК (читай: группа МДМ) приобрела «Колорит», а заодно и «Росуглесбыт», погасила финансовые обязательства бывших хозяев КУК и стала обладателем федерального пакета (минус 26,5,6% акций, которые отошли к администрации края, расплатившейся за них деньгами и векселем одного из угольных разрезов — общая сумма составила примерно 9 млн долларов).

Следующим этапом приватизации КУК, вызвавшим шквал недовольства депутатов красноярского Законодательного собрания, стал проект подготовленного администрацией договора о передаче СУЭК в доверительное управление сроком на 5 лет всего краевого пакета акций на следующих условиях: в бюджет края перечисляются 35 млн долларов, гасятся налоги в дорожный фонд (в размере 290 млн рублей) и предоставляется скидка краевым потребителям угля. Депутаты, которые принимали в штыки и губернатора, и все, что от него исходило, такие условия не устроили (а без ратификации Законодательного собрания договор не мог вступить в силу).

Кроме того, красноярские парламентарии в это же самое время получили письмо от холдинга «Русский уголь», который предлагал объявить конкурс на доверительное управление краевыми акциями, утверждая, что может предложить более выгодные условия, чем конкурент; в частности, обязуется вносить в бюджет края ежегодно, в течении всех пяти лет, 8 млн долларов. Через несколько дней после письменного уведомления, руководство «Русского угля» приехало в Красноярск почти в полном составе, и на встрече с депутатами Вадим Варшавский заявил: «Управляя 44% акций КУК, мы считаем возможным значительно повысить капитализацию компании. Для этого необязательно владеть контрольным пакетом». Он подчеркивал, что «Русский уголь» настроен на сотрудничество с СУЭК и считает его «вменяемым» партнером. Не исключил глава холдинга и возможность покупки акций КУК, принадлежащих СУЭК. В ответ на это глава Олег Мисевра заявил, что никаких переговоров с главным соперником на рынке энергетических углей вести не собирается. Личные отношения двух руководителей уже тогда были, мягко говоря, натянутыми, и по словам очевидцев, их встреча в стенах красноярского Законодательного собрания чуть не закончилась дракой.

И вновь в ситуацию вмешался губернатор. Проведение конкурса на управление краевым пакетом акций он назвал несерьезной затеей, а «Русский уголь» — малюсенькой компанией, которой не под силу тягаться с СУЭК. И, пренебрегши мнением парламентариев, Александр Лебедь незадолго до своей трагической гибели самостоятельно распорядился судьбой 18,5% акций КУК, передав их одной из «дочек» СУЭК (ЗАО «Милком-инвест) в доверительное управление за 14,65 млн долларов (по закону депутатского согласия при этом не требовалось). Деньги ушли на погашение долгов работникам бюджетной сферы, парламентарии же, узнав о сделке, пришли в ярость, но поезд уже ушел.

Не будем вдаваться в подробности дальнейших многочисленных судебных разбирательств относительно правомерности сделок по краевому пакету акций, ибо факт остается фактом: «СУЭК съел КУК».

 

ГЛАВА VI. КАК ПОМОЧЬ БЕЗРАБОТНОМУ ШАХТЕРУ

 

СОЦИАЛЬНАЯ ЗАЩИТА

Реструктуризация любой отрасли или любого предприятия неизбежно связана с драматическими, а порой и трагическими событиями в жизни трудящихся. Тем паче это справедливо для угольной промышленности: многомесячные задержки в выплате заработной и предоставлении обязательных льгот (предусмотренных законами, ведомственными актами и Отраслевыми тарифными соглашениями) были сначала фоном, а затем самой болевой точкой, искажающей теоретические конструкции задуманных реформ; закрытие убыточных шахт повышало уровень безработицы и было особо критичным для тех населенных пунктов, где эти шахты были градообразующими; передача жилого фонда и объектов городской (поселковой) инфраструктуры от угольных компаний привело к ухудшению качества или полному прекращению социальных услуг и т.д. Многие горняки — люди, умеющие вкалывать на совесть и привыкшие получать достойное вознаграждение за свой труд, потеряли работу, не смогли найти себя изменившемся мире, и оказались за бортом.

Трагические примеры: в Ростовской области безработный шахтер, бросился в ствол шахты и погиб; 34-летний рабочий шахты «Центральная» из «Приморскугля» подорвал себя собственном доме (остались два маленьких ребенка и безработная жена); доведенный до отчаяния невыплатой зарплаты горняк шахты «Комсомольская» в Печорском угольном бассейне вскрыл себе вены возле кабинета директора шахты (попытка суицида была совершена в трезвом состоянии — причиной стала невозможность получить деньги для поездки на похороны матери).

Традиционный русский вопрос: «Кто виноват?» (в том, что реструктуризация угольной отрасли шла относительно медленно и тяжело). Пожалуй, однозначного ответа здесь дать невозможно.

Вот если бы Правительство проявляло большую политическую волю и было бы последовательней в своих решениях;

если бы профсоюзы — время от времени — не вставляли реформе палки в колеса, а разъясняли трудящимся, что ее негативные социальные последствия носят краткосрочный характер, что этот психологический надлом, шок нужно либо самим пережить, либо проблемы и трудности угольной отрасли, многократно приумноженных, своим детям;

если бы не оказывал сопротивление «Росуголь» и аффилированные с ним структуры,

если бы некоторые «угольные генералы» (чего греха таить?) меньше думали о собственном кармане, а больше — о вверенных им предприятиям и работающих на них людях и т.д.

Но это — лишь «груз негативов» на одной чаше весов. А на вторую чашу приходится помещать негатив другого рода — отсутствие на начальной стадии реформы гибкого механизма социальной поддержки реструктуризации и адекватного финансирования мероприятий по социальной защите, провоцировавшего социальную напряженность в угледобывающих регионах.

Игорь Кожуховский:

«В первые годы реструктуризации процесс высвобождения работников отрасли, их трудоустройства и материальной компенсации за потерю рабочего места отличался крайней несбалансированностью, как с позиций целевого выделения и эффективного использования средств государственной поддержки…, так и с позиций учета интересов… высвобождаемых трудящихся. В 1994-1995 гг., например, для закрываемых организаций выделение дотаций на покрытие убытков сразу же прекращалось, тогда как официальное увольнение шахтеров в связи с прекращением добычи и необходимые социальные выплаты откладывались на неопределенное время… Реально в первые годы реструктуризации социальная поддержка выражалась в получении пособий по безработице, однако в местных органах занятости для этих целей не имелось необходимых и достаточных финансовых ресурсов. Из-за недостаточного финансирования мероприятий по социальной защите высвобожденных работников²⁴… в угледобывающих регионах периодически обострялась социальная напряженность…Свою роль сыграли также неспособность и нежелание государственных работодателей, в условиях общего снижения объемов государственной поддержки и ее доли на дотирование убыточного производства, вовремя и в полной мере рассчитываться с высвобождаемыми работниками».

Срочно требовался комплексный организационно-финансовый механизм социальной защиты, который бы позволил переориентировать средства государственной поддержки на решение социально-экономических задач. Такой механизм был разработан под руководством И.С. Кожуховского сотрудниками ГУ «Соцуголь» и фонда «РеформУголь», а соответствующие нормативно-правовые документы утверждены МВК и Правительством. Механизм был направлен на решение трех задач:

• социальная защита уволенных работников;

• поддержка создания рабочих мест в шахтерских городах и поселках;

• поддержка жизнедеятельности и эксплуатации объектов социальной инфраструктуры в шахтерских населенных пунктах, переданных на баланс муниципалитетам.

Решение первой задачи состояло в:

• выплате задолженности по заработной платы;

• выплате выходных пособий;

— выплате пособий по возмещению вреда (регрессным искам) бывшим работникам, имеющим право на такие пособия (до передачи дел в Фонд социального страхования России);

• обеспечении определенных групп населения бесплатным (так называемым «пайковым»²⁵) углем для бытовых нужд.

Важно отметить, что новый механизм предполагал адресное перечисление социальных выплат через территориальные отделения Федерального казначейства на лицевые счета высвобождаемых работников. Эта принципиально важная мера ограничивала возможности не целевого использования социальных средств, когда они приходили на счета угольных компаний, и их «прокрутки» в коммерческих банках. Стратегическим нововведением явилось также дополнительное использование средств государственной поддержки на выплаты задолженности по заработной плате работникам, высвобождавшимся с действующих (а не только с ликвидируемых) шахт в рамках сокращения численности или штата.

 

ШАХТЕРСКИЙ БИЧ

Неизвестно, что тяжелее переносили шахтеры, уволенные с ликвидируемых градообразующих шахт, — хроническое безденежье или безработицу. Человек, привыкший к многолетнему тяжелому труду, в одночасье оказывался никому не нужным. Если угольное предприятие располагалось неподалеку от большого города, то еще был шанс найти хоть какую-нибудь работу, а что прикажите делать жителю шахтерского поселка или городка с населением максимум в десять тысяч человек? Шляться по улицам, пить с такими же, как он, безработными, проклиная и реформаторов, и демократию?

…Едва темнеет, шахтерский поселок Карагайлинский в Кузбассе будто вымирает. О том, что здесь все-таки есть жизнь, напоминают лишь редкие огоньки в окнах грязно-хмурых «хрущевок», или иногда в темном закоулке вдруг вспугнет тишину пьяная песня да лай бродячей собаки. В это время суток даже местные жители стараются не выходить из своих ветхих квартирок, а заезжему человеку и вовсе не придет в голову мысль о прогулках: по вечерам темно, хоть глаз выколи — фонари в поселке не горят уже несколько лет, и посреди этого мрака особенно жутко всплывают уродливые останки некогда жилых домов, детских садиков, Дворца культуры… Карагайлинцы давно зовут свой поселок «второй Чечней» — глядишь на поселковые развалины, и впрямь кажется, будто это — послевоенная разруха.

Сегодня трудно поверить, что всего с десяток лет назад Карагайла гремела во всех областных сводках производственных и социальных показателей: здесь хорошо работали, хорошо отдыхали. А окруженный прозрачно-зелеными лесами поселок радовал глаз и гостеприимно зазывал гостей. Шахта «Карагайлинская», давшая поселку рождение и 1300 рабочих мест, была сдана в эксплуатацию в 1965 г. Ежегодно карагайлинцы выдавали на-гора по 1,2 миллиона тонн высококачественного угля, и это обеспечивало жизнь 7-тысячного поселка. Люди здесь жили одними радостями и одними бедами: вместе чествовали шахтерских рекордсменов, вместе провожали в последний путь погибших при очередной аварии под землей. За 30 лет, что проработала шахта, аварий здесь было немало — по взрывоопасности «Карагайлинская» относилась к сверхкатегорийным. Отчасти это обстоятельство, а в большей степени — убыточность предприятия, к которой привел, в частности, ряд шахтерских забастовок, стали решающими для прозвучавшего «сверху» приказа: «шахту ликвидировать!».

Анатолий Миллер, председателем шахтного профсоюза:

«На момент закрытия шахты для добычи было подготовлено 22 млн тонн угля, плюс разведанные запасы составляли около 90 млн тонн. Сначала была договоренность, что шахту все-таки не закроют. Мы с Малышевым решили так: предприятие будет работать и без дотаций из средств государственной поддержки. Во время своего визита в Кузбасс в 1995 г Малышев посетил нашу шахту, попросил показать ему книгу приема на работу — а там значилось, что в последнее время принято 47 человек. Он увидел эту цифру, тут же уволил директора и написал: «шахту закрыть». Даже не стал разбираться в тонкостях: а ведь проблема была в том, что мы принимали людей в Дом культуры и детские садики, которые значились на балансе шахты — там текучка была страшная, вот и получилась большая цифра».

Впрочем, к тому времени добывать уголь на «Карагайлинской» уже все равно было почти некому. После забастовок 1989 и 1991гг., когда добыча на шахте упала до критической отметки, начались повальные увольнения. Многие из оставшихся горняков, не поверив обещаниям руководства, что шахта выживет, бросились на поиски новой работы: кто-то пытался устроиться на другие шахты, кто-то, оставив квартиры (продать их было уже практически невозможно), уезжал с семьей подальше от Карагайлы — к друзьям или родственникам.

Андрей Мукин, работавший на «Карагайлинской» проходчиком, ушел одним из первых. Понятное дело: парень только-только женился, а в семейном бюджете — черная дыра. Выручала теща, высылавшая дочери с мужем по 100 рублей в месяц. Нет, Лена Мукина не скандалила. В отличие от многих других шахтерских жен, она пыталась оправдать мужа: ну не дают денег на шахте — что ж поделаешь? Хотя временами просто выть хотелось — молодые, надо и одеться-обуться, и на море съездить. А тут — картофелина на завтрак, картошка на обед, и на ужин картошечка. Ну, иногда еще бабушка подкидывала пенсионные рублики. Вот тогда-то Андрей вместе со всей своей бригадой и подался на шахту «Красный Кузбасс». Только там не намного лучше было. Спустя год опять всей бригадой перешли на шахту «Талдинская-Западная»…

Анатолий Миллер знал, что закрытие шахты выйдет всем боком. Еще в 1995 г. на совещании в ОАО «Киселевскуголь» попросил слова, встал и сказал: «Закрывайте. Только дайте нам большой экскаватор и трактор». Никто не понял, спрашивают: «Зачем?». А он в ответ: «Мы выроем могилу и похороним весь поселок, потому что без шахты ему все равно не жить». И правда: за какие-то 5 лет Карагайла изменилась до неузнаваемости. На месте красавца Дворца Культуры, который был гордостью всей области, остались одни руины: некому и не на что его было содержать. Та же участь постигла четырехэтажное рабочее общежитие, 2 детских садика. Нет средств на ремонт аварийных домов, а их в поселке год от года все больше становится: затопленная шахта подмывает фундаменты. Людей из «авариек» переселяют, а покосившиеся остовы «хрущевок» пугают пустыми глазницами окон…

Но самая большая боль Карагайлы даже не в этом. С годами люди уже притерпелись к унылому пейзажу. А вот к безделью привыкнуть не могут. Тех, кто худо-бедно определился с работой на угольных предприятиях соседних Киселевска или поселка Красный Брод, от силы 400человек. В поселке же трудиться негде: ЖЭК, котельная, одна школа, один детский садик — вот и весь фронт работ.

Теперь мысленно перенесемся за тысячи верст от Карагайлы — в Подмосковный угольный бассейн.

Ольга Грицаева, начальник отдела ОАО «Тулауголь»:

«Приехала я в свой родной город Липки и меня поразило, что город, где прежде жизнь била ключом, словно вымер. По главной улице от начала до конца, встретилось от силы два человека. Было у нас 5 школ, и учились ребята в две-три смены. Сейчас все заросло бурьяном, поддерживать в порядке действующую школу некому. Из производств остались хлебозавод да небольшой кирпичный заводик. Куда деваться высвобожденным с закрытых в округе семи шахт людям?»

Таких горестных примеров из жизни бывших шахтерских, а теперь ничьих, поселков и городов можно привести десятки. И перед реформаторами встала поистине грандиозная задача —трудоустроить свыше 250 тыс. горняков²⁶, в массе своей очень неохотно идущих на изменение профессии; переобучить их, памятуя, что всю свою жизнь они были заняты тяжелым, довольно монотонным физическим трудом и были далеки от того, что принято называть «новой экономикой» (создание малых предприятий, например).

Яков Уринсон:

«Поначалу мы абсолютно неправильно подходили к использованию «социальных денег». Пытались строить бензоколонки и тому подобное вместо того, чтобы деньги людям просто раздать. Правда, при этом надо было придумать что-то такое, чтобы они не могли потратить их сразу же. Но все попытки придумывать Москвы: (вот здесь надо построить таксопарк и купить машины, чтобы шахтеры переквалифицировались в таксисты, а вот здесь построить фабрику) – совершенно безнадежное занятие.

Но так и было – по крайней мере, до тех пор, пока мы не придумали программы социального развития на местах. Вот тут уже стала проявляться некоторая стратегическая схема, учитывающая специфику каждого региона. А спервоначалу нас долбали планами «сверху»: вывести всех на чистую воду, все раскрыть, воровство прекратить… Надо было не с этим «негативом» бороться, а вырабатывать соответствующий механизм доведения средств на развития шахтерских городов до их муниципалитетов».

 

СПАСИТЕЛЬНЫЕ ПМР.

И такой механизм — Программы местного развития и содействия занятости населения шахтерских городов и поселков — по инициативе и идейном руководстве И.С. Кожуховского был создан (разработчиком соответствующих нормативно-правовых документов и движущей силой при реализации ПМР стал ГУ «Соцуголь»).

Принципиальная особенность ПМР состояла в следующем. Поскольку проблемы высвобождаемых работников выпадали из сферы интересов их прежних работодателей, новый механизм предусматривал передачу полномочий и соответствующих средств для управления целевым местным развитием в ведение муниципалитетов, которые являлись теперь основными получателями средств государственной поддержки по этому направлению финансирования. Такое «возвышение» муниципальных властей, да и, собственно, весь механизм ПМР являются уникальными явлениями и первой реализацией социально-направленной политики на местном уровне в постсоветской России.

ПМР в настоящее время имеют шесть направлений допустимых затрат:

• предоставление предувольнительных консультаций увольняемых работникам;

• профессиональное консультирование и переобучение увольняемых работников;

• организация общественных работ (временная занятость);

• поддержка малого бизнеса (финансирование бизнес-центров, бизнес-инкубаторов и т.д.)

• содействие созданию новых рабочих мест вне угольной промышленности на условиях софинансирования в качестве дотационных, возвратных кредитов на конкурсной основе;

• переселение граждан из неперспективных шахтерских городов.

Предоставление средств на реализацию ПМР осуществляется на основании трехсторонних договоров: Минтопэнерго — администрация субъекта Российской Федерации — орган местного самоуправления шахтерского города. Этот орган, в свою очередь, заключает двусторонние договоры с конечными получателями средств, реализующими конкретные проекты. Средства на создание рабочих мест предоставляются на возвратной основе. Возврат средств происходит в специально создаваемые местные фонды, которые будут в дальнейшем финансировать ПМР, а органами управления этих фондов являются местные Наблюдательные советы.

Анатолий Рожков, заместитель директора ГУ «Соцуголь»:

«В настоящее время благодаря реализации различных проектов ПМР создано около 30 тыс. рабочих мест. Ясно, что масштаб их создания должен быть по крайней мере в 2-3 раза больше… ПМР в том виде, в котором они существуют, начали реализовываться под нашим наблюдением в 1998 г., когда по этому направлению было выделено 293 млн рублей из средств государственной поддержки (в 2003 г. эта цифра составила 1 млрд 100 млн рублей).

Вообще, бюджетные средства для создание рабочих мест выделялись субъектам Федерации со второй половины 1996 г., но с 1998 г. мы эту схему сломали и деньги стали получать муниципалитеты напрямую. Субъекты же Федерации с выступают при подписании трехсторонних договоров как согласовывающая сторона. Если посмотреть динамику финансирования работ по созданию рабочих мест и наложить ее на динамику сокращения численности работников отрасли, то увидим, что максимальные объемы сокращения приходились на 1995-1996 гг., когда средства на обеспечение трудоустройства уволенных шахтеров еще не выделялись. Но в те времена основная масса шахтеров уходила с предприятий, лишь прослышав, что шахта будет закрыта, не дожидаясь никаких социальных выплат, да к тому же законодательство не было тогда отработано.

Идеология ПМР заключается в том, чтобы деньги, которые выделяются из федерального бюджета муниципалитетам шахтерских городов и поселков безвозвратно, были бы на местном уровне использованы по схеме реинвестирования, чтобы они там «крутились». Потому что рано или поздно государство перестанет выдавать средства на эти цели, и нужно, чтобы эти деньги «заработали».

Конечно, 30 тыс. трудоустроенных шахтеров — цифры весьма скромные, но самое главное, что «процесс пошел»: начали создаваться такие учреждения, как Центр социальной адаптации в Кемерово, Социально-деловой центр в Тульской области, Агентство местного развития в Новошахтинске и т.д., (о некоторых результатах их деятельности мы скажем позднее).

К реализации программ ПМР подключились и иностранные консультанты: британский Фонд «Нау-хау», например, активно содействовал становлению малого предпринимательства в Кузбассе и Восточном Донбассе; проект МЕРИТ I²⁷, профинансированный за счет программы ТАСИС²⁸, с января 1999 г. выполнялся в пяти городах (Кизиле, Копейске, Киселевске, Веневе и Новошахтинске) В рамках этого проекта решались следующие задачи:

• разработка стратегических планов развития упомянутых городов;

• повышение квалификации муниципальных служащих, особенно в области административного и финансового менеджмента, экономического планирования;

• оказание содействия в создании инфраструктуры городского экономического развития (бизнес-инкубаторы, деловые центры и т.д.);

• микрокредитование действующих и начинающих предпринимателей в области малого бизнеса.

Например, в Новошахтинске — самом шахтерском город Восточного Донбасса (80% трудоспособного населения занято в угольной промышленности) для разработки и реализации стратегического плана развития города по инициативе МЕРИТ I и более 20 предприятий основано Агентство по экономическому развитию и связям с общественностью (стратегический план одобрен Городской Думой и выполнятся); на освободившихся и отремонтированных площадях закрытой шахты создан оснащенный офисной техникой бизнес-парк, в котором предприниматели за символическую плату смогли разместить свои фирмы (на них трудоустроено более 100 человек); открыт бизнес-инкубатор, в котором прослушали лекции более 300 человек; муниципальному Фонду поддержки малого предпринимательства были переданы средства на микрокредитование десять начинающих предпринимателей (кредиты размером около 40 тыс. рублей выдавались в среднем под 8-12% на полтора года; проведено переобучение более чем 400 муниципальных служащих; оказано содействие организации и становлению таких негосударственных и общественных организаций как «Семья против наркотиков», Союз предпринимателей, Центр социальной адаптации. В результате энергичной деятельности городских властей и поддержки проекта МЕРИТ I в городе открылось несколько мини-пекарен, мини-ателье, мини-типографий, несколько фермерских хозяйств, перепелиная ферма и предприятие по производству макаронных изделий.

В реализации проекта активное участие приняла АШГ. Исполнительная дирекция Ассоциации во главе с неутомимым Александром Черни не ограничила свою работу лоббированием интересов шахтерских городов в Правительстве и различных коммерческих и некоммерческих учреждениях, проведением многочисленных семинаров по привлечению инвестиций в эти города, по обмену опытом проведения муниципальной политики в новых экономических условиях и т.д., но и инициировала несколько новых интересных проектов (например, финансируемое TACIS создание информационно-ресурсной сети для шахтерских городов или проект «Вовлечение общественности в развитии самоуправления в шахтерских городах Челябинской области, выполненный при финансовой помощи фонда «Евразия»).

Игорь Кожуховский:

«С началом реализации ПМР связаны первые положительные подвижки в изменении психологии жителей шахтерских городов и поселков, в первую очередь, высвобожденных работников трудоспособного возраста. Они начали учиться мыслить рыночными категориями, преодолевать барьеры неуверенности перед малым бизнесом, обеспечением собственной занятости и т.п. ».

 

ЭКСПЕРИМЕНТ В ВОСТОЧНОМ ДОНБАССЕ

Борис Немцов не раз бывал в Ростовской области — и как вице-премьер, и как председатель МВК (и даже проводил в Шахтах выездное заседание Комиссии). По его предложению в августе 1998 г. в гг. Шахты и Белая Калитва начался эксперимент по предоставлению сертификатов (целевых субсидий) высвобожденным работникам ликвидируемых организаций угольной промышленности этих городов²⁹.

Идея эксперимента состояла в оказании безвозмездной адресной финансовой помощи, которая должна была помочь бывшему шахтеру заняться тем, к чему лежала его душа. Эксперимент финансировался за счет средств федерального бюджета, предусмотренных на финансирование ПМР. Право на получение целевых субсидий имели высвобожденные работники, постоянно проживающие в упомянутых городах и состоящие на учете в службе занятости населения в качестве безработных, имеющие стаж работы в угольной отрасли не менее 5 лет и уволенные в 1995-1998 гг. с угольных предприятий, расположенных в этих городах. Предполагалось, что целевые субсидии будут выделяться на приобретение средств производства для реализации проектов малого бизнеса. Организация работ по предоставлению субсидий должна была осуществляться администрациями шахтерских городов совместно с территориальными органами службы занятости населения и местными Наблюдательными Советами.

На начальном этапе эксперимента специалистами службы занятости было проведено анкетирование и тестирование более двух тыс. высвобожденных работников угольной промышленности, претендующих на получение субсидий, оказана помощь в подборе вида деятельности, в обосновании бизнес-проектов. Основными приоритетами при отборе проектов были их значимость для территории, реальность расчетов, наличие собственных средств и возможность сбыта произведенной продукции. Средний размер субсидий в г. Шахты (33 тыс. руб.) был несколько выше, чем в г. Белая Калитва (29,5 тыс. руб.).

Отличительной особенностью проведения эксперимента в г. Шахты явилось использование субсидий только для организации индивидуально-трудовой деятельности. Большая часть получивших финансовые средства проживает в шахтерских поселках, где есть условия для разведения крупного рогатого скота, свиней, птицы. В 29 индивидуальных хозяйствах к реализации проекта привлекались 48 человек из состава семей. Основные направления использования субсидий – животноводство (72%), пчеловодство (15%), остальные субсидии использовались в растениеводстве, переработке сельхозпродукции, оказании услуг населению.

В г. Белая Калитва и Белокалитвенском районе реализация эксперимента осуществлялась по нескольким направлениям:

— индивидуально-трудовая деятельность (14 проектов, практически все бывшие шахтеры, организовавшие собственное дело, привлекают для участия в проекте членов своих семей);

— объединение субсидий, выданных нескольким шахтерам, например, выращивание животноводческой продукции на арендуемой ферме (в проекте занято12 чел.);

— расширение успешно действующих проектов малого бизнеса, например, восемь бывших шахтеров со своими субсидиями вошли в крестьянско-фермерское хозяйство «Астра» которое благодаря этому расширил производство свинины;

• вложение целевых субсидий в действующие предприятий (открытые акционерные общества «Хлеб», «Белокалитвенская птицефабрика», «Известковый завод», «Молпродукт»). Так, например, ОАО «Молпродукт» принял в ряды своих акционеров и работников 10 бывших шахтеров, внесшими свои целевые субсидии в сумме 330 тыс. руб., на которые было приобретено современное оборудование для упаковки молочной продукции.

За время проведения эксперимента целевые субсидии на организацию предпринимательской деятельности получили 457 человек, (93 — в Шахтах, 364 — в Белой Калитве).

Довольно быстро выявились «плюсы» эксперимента:

— снижение напряженности на рынке труда в шахтерских городах и поселках, где уровень безработицы достигал 33-70 процентов;

— адресность финансовой поддержки;

-— увеличение числа рабочих мест, особенно при вложении целевых субсидий в коллективные организации, а также в действующие предприятия, что позволило, наряду с созданием рабочих мест, реанимировать производство.

В целом и муниципальные власти «экспериментальных городов», и безработные шахтеры оценили положительно идею целевых субсидий. Но продолжить эксперимент и сделать из него «правило», распространим на все угольные регионы, не удалось, и причиной тому были следующие «минусы»:

— в связи с удорожанием стоимости основных и оборотных средств размер предоставляемой субсидии крайне недостаточен (и это, пожалуй, главный «минус»)

— выделение целевых субсидий на безвозвратной основе не гарантирует обязательность выполнения договорных обязательств, а в ряде случаев приводит к нецелевому использованию части средств;

— отсутствие механизма, регламентирующего вложение целевых субсидий в действующие малые предприятия, организации, фирмы часто приводят к конфликтным ситуациям при недобросовестных партнерских отношениях.

 

АЙ, ДА ТУЛЯКИ!

При прочих равных условиях для процесса реструктуризации справедлив трюизм: «кадры решают все». В частности, трудно переоценить роль главы муниципального образования при решении социальных проблем подвластной ему территории.

Александр Черни:

«Безусловным лидером среди глав администраций шахтерских городов и поселков был мэр муниципального образования (МО) «Венёвский район» Владимир Григорьевич Ротин – бывший президент АШГ, ныне вице-губернатор Тульской области. Его прозорливость и гибкая политика позволила привести в Венёв серьезных инвесторов, оказавших финансовую поддержку при создании оборудованного по последнему слову техники «Венёвского сметанно-творожного завода», и некоторых другиъ предприятий, налоговые поступления от которых в казну МО, в свою очередь, позволили значительно улучшить работу служб ЖКХ».

Недаром на наиболее, пожалуй, сложных для пореформенной Тульской области местных выборах 1997 г. Ротину были отданы 60 с лишним процентов голосов избирателей. И эта цифра многого стоит, если вспомнить, что в этом году мэры соседних шахтерских городов получили весьма хилые проценты, а действующий губернатор потерпел жестокое поражение. И это при том, что Ротин всегда был сторонником реформирования угольной отрасли (и не боялся публично заявлять о своей позиции). Недаром европейские эксперты выбрали Венёв в качестве одного из пяти городов для реализации проекта Мерит I³⁰.

Сам Владимир Григорьевич считает, что главы администраций шахтерских городов реально ощутили, что реструктуризация отрасли идет по верному пути лишь после того, как средства федерального бюджета, направляемые на реализацию ПМР, «потекли» через казначейство непосредственно в муниципалитеты.

бопытно, что известие об одном из первых сборов членов ассоциации, проходившее на под Тулой, привело в негодование тогдашнего губернатора области Николая Севрюгина: он устроил Ротину выволочку: дескать, а я-то зачем здесь…

Как и подобает рачительному хозяину, Ротин начал с вложения государственных средств в беспроигрышное дело — расширение производства на Венёвском заводе алмазного оборудования (естественно, заручившись согласием директора завода). На новые рабочие участки пришли около 90 высвобожденных шахтеров, а дальше – больше: решили, что надо создавать еще одно производство. Ротин без проволочек выделил под него старое здание школы — вот где пригодились полномочия главы администрации. Ныне же ОАО «Веал» — одно из самых преуспевающих предприятий и района, и области.

Одним из следующих начинаний Ротина был проект суперсовременного предприятия «Российские семена», ставшего впоследствии поставщиком элитного растительного масла и майонеза для лучших московских ресторанов. Проект оказался столь удачным, что на него охотно выделили кредиты и Сбербанк России, и некоторые германские инвесторы (большую помощь в «проталкивании» проекта оказал старый товарищ Ротина по партии новый тульский губернатор Василий Стародубцев).

А вот «Венёвский сметанно-творожный завод» веневскому мэру пришлось в буквальном смысле спасать от верной погибели. Завод поставлял творог и сметану в Москву, на Очаковский и Лианозовский молкомбинаты, где продукция расфасовывалась и направлялась в торговую сеть. Поначалу дела шли неплохо, но затем оказалось, что такое сотрудничество с москвичами идет себе в убыток — разумнее фасовать прямо на заводе. Но стоит ли рисковать, обращаясь за кредитами на закупку недшевого оборудования? Директор упирался как мог. Видимо, над ним еще довлела традиционная крестьянская опасливость: вдруг не получится, а деньги-то немалые, как их потом возвращать… Уговаривали директора всем составом Совета директоров, в заседаниях которого Владимир Григорьевич и сам активно участвовал. Потом Ротин фактически сам же создавал в Туле и соседних регионах дистрибьюторскую сеть, повсюду искал новых поставщиков сырья — производство расширялось, необходимо было учитывать перспективу дальнейшего роста. Но дело ли это главы муниципалитета – фактически подменять менеджмент акционерного общества? «Нет, сомнений не было, — отвечает Ротин, — людей надо было учить, прививать культуру работы в рыночных условиях. Было тяжело, но жалеть об этом не приходится: стабильно начало работать производство, шли поступления в бюджет МО, появлялись дополнительные рабочие места.

Владимир Ротин:

«Программа реструктуризации угольной отрасли… просто спасла шахтерские территории от полного банкротства. Только в Венёве мы модернизировали мощную котельную, и не одну, а несколько, перевели их на газ. Газифицированы крупные населенные пункты: Мордвесс, Метростроевский и другие. Все это удалось сделать благодаря средствам государственной поддержки. Не будь этих денег, я даже не знаю, как бы мы сейчас обходились силами своего ЖКХ. Заметьте, что в последние годы в Тульской области, в частности, на тех территориях, где шахты подверглись реструктуризации, не было никаких катаклизмов с системами жизнеобеспечения населения. Наконец, было создано порядка тысячи новых рабочих мест, введены два жилых дома, на 60 и 100 квартир».

Рассказывая о своем веневском опыте, нынешний вице-губернатор анализирует ошибки реформ, как свои собственные:

«У нас не было четкого анализа, какими производствами, в принципе, должно заниматься наше МО. Все шло методом проб и ошибок. Наверное сейчас, по прошествии определенного времени, необходимо подвергнуть системному анализу все шахтерские регионы. Выяснить, какими природными ресурсами, производственным и кадровым потенциалом они обладают, а уж затем выработать рекомендации по поводу того, какие производства предпочтительно организовывать в данном регионе, и исходя из этого, выделять соответствующие средства… Возвращаясь же к Подмосковному бассейну, следует отметить, что мы упустили из виду ментальность шахтерского люда, не учли, что кроме ввода отдельных цехов и производств легкой и пищевой промышленности надо было подумать о занятии бывших горняков тяжелым физическим трудом. Тех, кто привык трудиться в забое, никак не устраивает монотонная работа на конвейере».

Как же уживаются Стародубцев, пламенный борец и словом, и делом (вспомним ГКЧП) против «новой экономики и ее проводников, и вице-губернатор — не менее убежденный реформатор? На митингах «народный губернатор» клялся не допустить закрытия шахт, но хитро усмехнувшись, Ротин говорит:

«Василий Александрович отстаивал интересы региона как поставщика угля³¹ на всех заседаниях МВК, боролся за каждую шахту. Лучше для нас же будет, если получить финансирование, создать как можно больше новых рабочих мест, настроить дома и подлатать ЖКХ на шахтерских территориях. Ну, а митинги — это все политика, серьезные дела решаются по-другому».

Увы, и в наше время жива альтернатива: «серьезное дело» может быть либо раздавлено бюрократическим катком, либо — иногда в силу стечения обстоятельств — воспрянуть «яко птица Феникс из праха». Лучший пример тому — судьба тульского ОАО «Демидовский стиль», учрежденного в июле 1996 г. рядом предприятий и организаций, связанных с добычей, потреблением и переработкой подмосковных углей. Именно «Демидовскому стилю» администрация области поручила реализацию нескольких крупномасштабных пилотных проектов одобренных экспертами МБРР, которые рекомендовали выделить Обществу более 50 млн рублей из средств государственной поддержки (а фактически — из средств Угольного займа).

Михаил Заславский, финансовый директор «Демидовского стиля»:

«Практически мы начали работать с конца 1996 г., а в мае 98-го в стране начались печально известные «рельсовые войны». Правительственные чиновники заявили, что все шахтерские деньги уже выплачены, они находятся в регионах и либо украдены, либо использованы не по целевому назначению».

Тут же волна проверок накрыла еще не оперившееся Общество : нагрянули налоговая полиция Москвы, Тулы, ФСБ по Тульской области, РУБОП, ОБЭП, прокуратура, в общем, все без исключения силовые ведомства. Изъяли документы, бегали по этажам, отключали компьютеры и т.д. Деятельность компании была парализована в течение трех месяцев, а в результате всего этого, акцентирует внимание Заславский, наскребли штрафных санкций на «ноль целых, ноль десятых копейки». Но сумма порядка 16 млн рублей, тем не менее, была изъята – а она предназначалась для финансирования строительства завода органо-минеральных удобрений (деньги до сих пор не возвращены, поэтому проект полностью заморожен и пребывает как бы в анабиозе).

Нормально продолжать начатое дело «Демидовскому стилю» в течение некоторого времени не давали. Все шло к тому, чтобы угробить компанию. Как вдруг… Подошел срок очередного отчета перед МБРР по выполнению обязательств, взятых на себя Правительством, и срочно потребовались положительные примеры выполнения программы реструктуризации угольной отрасли. И все переменилось как по мановению волшебной палочки! Пресса взахлеб начала описывать дела (точнее — планы) «демидовцев», в компанию вновь зачастили визитеры, правда, теперь уже благожелательные, намеревавшиеся перенять ценный опыт.

Сейчас «Демидовский стиль» претворил в жизнь несколько крупных проекта Один из них связан, как говорили в старину, с солевым промыслом. На Тульщине, оказывается, наряду с бурым углем имеются отличные месторождения поваренной соли, причем соли йодированной, с содержанием того ценного элемента, которого в наших продуктах питания недостает, чтобы осуществить профилактику онкологических заболеваний. Для шахт, подлежащих реструктуризации, эта была настоящая находка! Ведь специфика добычи соли предельно близка к шахтерскому труду, и быстро объявившихся добровольцев пришлось лишь немного подучить тонкостям оригинальной технологии. Таким образом, не изменив коренным образом профессию и рабочий адрес, 28 бывших шахтеров нашли здесь постоянную работу. Но это был лишь первый этап реализации «соляного проекта»: далее под Тулой будет налажена расфасовка пищевой соли класса «Экстра» и потребуется еще с десяток-другой рабочих рук.

Второй проект связан с Белокаменной, расположенной в полутора-двух часах езды от любой шахты Подмосковного бассейна: «Демидовский стиль» договорился с такими гигантами как Метрострой и Мосинжстрой о временно трудоустройстве до двух тысяч бывших проходчиков. Остальных работников ликвидируемых шахт компания «пропускает» через свой Учебный центр, открытый в отреставрированном особняке в центре Тулы, где специально для них организовали курсы переподготовки кадров. Образно выражаясь, бывших шахтеров вооружили удочкой, и рыбу они пошли добывать самостоятельно.

 

КЕМЕРОВЧАНЕ ДЕРЖАТ МАРКУ

Не в обычаях кузбассских шахтеров и властей самого большого угольного бассейна страны отставать от своих подмосковных коллег.

…Начальник участка Александр Павловский ушел с шахты «Бутовская» в июле 1989 г. Ушел на забастовку. И больше не вернулся. Его, члена городского забастовочного комитета, избрали в обновленный молодыми забастовщиками городской Совет народных депутатов, а затем — и председателем Совета. Когда срок действия депутатского мандата истек, Александр, как, впрочем, и многие другие выходцы кемеровского Рабочего комитета, подался в бизнес. Именно они подтолкнули администрацию к тому, чтобы создать в городе специальную структуру — Кемеровский муниципальный центр поддержки предпринимательства (КМЦПП). А уж когда в 1996 г. Фонд зарегистрировали, уговорили возглавить его Павловского.

Несколько позднее эксперты «Ноу-хау» вместе с Кузбасской торгово-промышленной палатой начали реализацию программы поддержки малого бизнеса: обучились и прошли аккредитацию восемь бизнес-консультантов, один из которых возглавил Учебно-деловой центр, открывший курсы для безработных «Как начать свое дело»… Тогда же Фонд «Ноу-хау» пригласил представителей власти и руководителей структур, призванных заниматься поддержкой и развитием предпринимательства (среди них — и Павловский), посетить графство Уэльс в Великобритании, так как в свое время эта часть Великобритании, как и Кузбасс, пережил немалые социальные проблемы, связанные с ликвидацией шахт. Там было чему поучиться! В Уэльсе Павловский своими глазами увидел, как действуют бизнес-инкубаторы…

И уже в 1999 г. такой инкубатор появился в составе КМЦПП — первый в Кузбассе. «Ноу-хау» выделил для его оснащения 8 тыс. долларов, нарушая собственную установку —— помогать советами, но не «зелеными». За три года в Кемерово была создана и отработана система поддержки тех, кто хочет открыть свое дело. Безработные, решившие заняться бизнесом, проходили обучение в Учебно-деловом центре, которое оплачивал городской центр занятости; авторы бизнес-планов, одобренных городским координационным советом, получали микрокредиты, им предоставлялось помещение и офисная техника в бизнес-инкубатор (начинающие предприниматели до получения первой прибыли работали под пристальным вниманием консультантов).

Первые «птенцы», прежде чем попасть в инкубатор проходили через серьезный конкурс, победителям которого предоставлялись большие льготы по аренде и коммунальным платежам. Авторитетная комиссия отобрала самые перспективные проекты и редко ошибалась. Вот несколько примеров таких проектов

Уже четвертый год успешно развивается бизнес предпринимателя Владимира Терещенко. Продукция его небольшой швейной мастерской — мягкие контейнерные рукава — оказалась настолько востребованной промышленными предприятиями, что Терещенко пришлось просить дирекцию КМЦПП выделить еще одно помещение для производственных нужд.

Александр Тарасов наладил производство оконных рам, и за 3 года его продукция стала пользоваться таким спросом, что он был вынужден арендовать в городе отдельные производственные площади.

Оперившиеся «птенцы» покидали родительское гнездо. Впрочем, администрация Кемерово предвидела возможность появления под крышей бизнес-инкубаторов таких производств, которые, окрепнув, потребуют большего помещения. Поэтому КМЦПП организовал бизнес-инкубатор №2 в бывшем административно-бытовом корпусе (АБК) закрытой шахты «Бутовская».

Александр Павловский:

«Да, я настоял на этом. Мне жалко Боровой — поселок, где живут бывшие шахтеры «Бутовской». Им негде больше работать, многие спиваются…».

На 1800 кв. м АБК размещается, например, гончарный цех Сергея Каткова. Сказать, что изготовленные здесь глиняные горшки с узорами, выполненными методом ручной нарезки, пользуются особой популярностью в цветочных салонах не только Кемерово, но и всей Западной Сибири, — значит сказать мало. В одном из новосибирских салонов Сергей увидел над своей продукцией надпись: «Сделано в Италии»…

«А горняки-то с «Бутовки» идут в этот бизнес-инкубаторе?». Вопрос застает Павловского врасплох. Александр опускает глаза и вдыхает: « Их совсем немного…». А потом с горечью говорит о своих спорах с Наблюдательным советом, распределяющим «социальные» средства государственной поддержки, выделяемые муниципалитетам:

«Вот и британцы такую же ошибку сначала совершили: требовали — если поддерживать тех, кто решил предпринимательством заняться, то только бывших шахтеров, и только для них открывать новые рабочие места. А потом, когда увидели, что шахтеры не хотят ни свое дело открывать, ни современные профессии осваивать, вспомнили, что у них жены есть, дети — и стали всех желающих учить: не все ли равно, кто деньги в семью принесет?».

Так или иначе, но благодаря микрокредитам на общую сумму около 25 млн рублей, выданным за последние годы КМЦПП, было реализовано 130 проектов, создано 558 рабочих мест. И сегодня четверть городского бюджета (это самый высокий в Кузбассе показатель) формируется за счет налоговых поступлений от малого бизнеса.

Анатолий Глазков, председатель Комитета по экономике Кемеровской городской администрации:

«Пополнение бюджета и занятость населения —это побочный эффект, который дает предпринимательство. Мы считаем, что предпринимательство представляет собой совершенно другой, новый образ жизни горожан. Что было раньше? Очереди, пустые магазины, пустые полки. А сейчас — совершенно другой уровень торговли и обслуживания. И мы рассматриваем развитие предпринимательства, в первую очередь, как способ улучшить жизнь нашим гражданам.

Конечно, далеко не все безработные, обучавшиеся в бизнес-инкубаторах, учебных центрах и т.д. отважились на организацию собственного дела. Но в каждом шахтерском регионе находились люди, которым на роду было написано стать бизнесменами, те, которых американцы называют «интуитивными предпринимателями». О трех таких энергичных и смелых кузбассцах мы расскажем в следующей главе.

 

 

ГЛАВА VII. НЕ СИДЕТЬ, СЛОЖА РУКИ

 

ПРОФИЛЬ ЕГОРОВА

Евгений Егоров – один из тех горных инженеров Кузбасса, кого реструктуризация угольной отрасли прямо-таки вытолкнула в малый бизнес. С «Северной» он ушел сам в 1993 г., не дожидаясь, когда шахту закроют, а он останется не у дела. Но предпринимательство начал не с торговли, как большинство вынужденных безработных инженеров, а пошел с друзьями валить лес, да рубить срубы. Впрочем, торговлей тоже пришлось заняться — продавать свои, а заодно и леспромхозовские срубы.

Но торговля была ему не по душе, и через год Егоров увлекся новым делом. Разглядывая однажды в ожидании покупателя этикетку на торговом оборудовании из алюминиевого профиля, удивился: «О, «Краз-покар», это же Красноярск, а где они профили берут? Да там же металлургический завод!» И Евгений вместе с другом, строителем Михаилом Чадиным, с которым судьба свела его еще во времена строительства МЖК в Рудничном районе Кемерова, решили попробовать.

В Красноярск уезжали на поезде, а там, не успев за день решить все вопросы, ночевали на вокзале (денег — только на обратную дорогу), а утром — снова на завод… Тогда же у них появился третий напарник, Константин Калачев, который безропотно делил с ними все муки рождения собственного бизнеса. Работали на грани риска. «Подписали договоры с заказчиками оборудования, а у нас ни профиля, ни денег,— с ужасом вспоминает сегодня Егоров. — А мой знакомый, который в то время «раскручивал» свою рекламную газету, почти безвозмездно в течение месяца-двух давал в ней нашу рекламу» Торговое оборудование, изготовленное Егоровым и его напарниками (в подвале жилого дома!), пошло на ура. Тогда активно формировался новый облик торговли и общепита, и продукция была как никогда востребована. Вскоре пошел заказчик посерьезней – фирма вышла из «подполья». Так на кемеровском рынке появилось ООО ПКФ «Триал».

За восемь лет существования «Триала» практически каждый новый магазин или супермаркет в Кемерове обзавелся ее продукцией. Появилось торговое оборудование от «Триала» и в Белово, Киселевске, Междуреченске. Дальше — больше: из алюминиевого профиля в «Триале» начали изготавливать двери и окна, первыми в городе освоили покраску металлических поверхностей порошковым напылением, а, начав обработку стекла, дошли до производства зеркал и стеклопакетов, причем, доступных многим горожанам за счет использования кредитной системы. «Сейчас у нас работает 60 человек, — говорит Евгений Викторович Егоров, награжденный за личные заслуги в решение социальных проблем региона медалью «За особый вклад в развитие Кузбасса» III степени. — В последние полгода началась текучка кадров. Мы же строим, приобретаем новое оборудование — зарплату пришлось задержать. Кому это понравится? Люди ищут, где лучше. Но, знаете, что радует? Настоящие профессионалы не уходят».

 

ШКОЛА УЧИТЕЛЯ

Не очень далеко друг от друга в Киселевске расположены два сходных по характеру паботы предприятия — Киселевское грузовое автопредприятие и «Автокартель «Тайбинец». Когда-то это были две равнозначные автобазы. Сегодня первая представляет собой унылое зрелище — здесь пусто, только гуляет ветер в выбитых стеклах административного здания, сквозь кое-где сохранившийся асфальт прорастает полынь, да жалобно скрипят настежь распахнутые ветхие деревянные ворота. «Автокартель «Тайбинец» — совершенно другая картина: работа кипит в каждом цехе. Несмотря на то, что Киселевск считается угольным городом, где сосредоточено несколько шахт и разрезов, этот автокартель — одно из самых знаменитых городских предприятий. А создал его известный в городе человек — Анатолий Учитель.

Говорят, что фамилия человека часто определяет его жизненную судьбу. Но этого нельзя сказать об Учителе, который так говорит о себе: «Я всю жизнь сам где-нибудь и у кого-нибудь учусь». Анатолий Учитель начинал водителем на автобазе «Тайбинская», так проработал почти 18 лет, потом стал механиком, старшим механиком, начальником автоколонны, и, наконец, возглавил автобазу.

«Тайбинская» занималась перевозкой строительных материалов — предприятие как предприятие. Получали заказы, отрабатывали их, потом зарплата и т.д., никаких тебе особых забот. Проблемы начались только в 90-х., когда строительство практически прекратилось, и у тех, кто обслуживал стройки, резко снизились объемы работ.

Анатолий Учитель:

«Время кризиса вспоминаю как самое трудное и, без преувеличения, — самое страшное в своей жизни. Это на самом деле было страшно, когда к тебе приходили люди, с которыми ты проработал почти 20 лет бок о бок, смотрели тебе в глаза и спрашивали, когда будет зарплата, а ты ничего не мог им сказать в ответ. Это были самые позорные годы в моей жизни».

В 1996 г., когда из-за хронических неплатежей предприятие потеряло значительную часть заказов, Анатолий Учитель организовал на нем несколько малых производств, преобразовав бывшую автобазу в ОАО «Автокартель «Тайбинец». Не у каждого такой шаг нашел понимание: как же так: водители, годами крутившие «баранку», вдруг переквалифицировались в специалистов по… розливу газированной воды. Но неожиданно «Тайбинец» стал неким островком стабильности посреди угольного города, заполненного безработными шахтерами, и сюда со всех концов потянулись люди.

Анатолий Учитель:

«Никакого озарения у меня не было. Просто я четко понимал, что нужно производить ту продукцию, которую люди покупают за деньги. Для начала мы разработали несколько проектов. Первый — создание учебно-курсового комбината. Потом организовали компанию «Компакт-Эко», которая обслуживала котлы, отапливающие частные коттеджи и отдельные сооружения. Третьим предприятием стал цех по розливу минеральных и фруктовых вод и т.д. Всего было реализовано 14 проектов, из которых сегодня не работают только три. Так случилось, к примеру, с проектом «Опель-Центр». Мы заключили с немцами договор о строительстве в Киселевске сервисного центра, который, кстати, построили, и склада под автомобили. Но дефолт нам помешал в то время организовать торговлю этими автомобилями».

Конечно же, «вписаться» в сложный и совершенно незнакомый рыночный процесс было непросто. Первыми средствами, необходимые для «раскрутки», были получены в виде займа от «Кузбасспромбанке». Пришлось долго доказывать, зачем да почему, к тому же банк занимал деньги под большие проценты. Но рискнули и выиграли. А когда в город стали поступать средства для создания рабочих мест в соответствии с программой реструктуризации угольной отрасли, стало легче: условия получения «угольных» денег были вполне приемлемыми. Муниципалитет, который распоряжался этими средствами, объявлял конкурс, в котором победители определялись по главному критерию: проекты должны были быть окупаемы и позволяли создавать новые рабочие места.

Анатолий Учитель:

«Мы очень серьезно работали над подготовкой к конкурсам и «Автокартель «Тайбинец» часто их выигрывал. У нас был создан специальный отдел, который разрабатывал бизнес-проекты и готовил соответствующие документы. Всего таким образом мы привлекли около 4 млн рублей».

Сегодня «Автокартелью «Тайбинец» руководит уже другой человек, сын Анатолия Учителя. Сам же он возглавляет в Киселевске городской Совет народных депутатов, но, как говорит, «советами и мнениями мы иногда с сыном обмениваемся, не более того: я считаю, что, вмешиваясь в работу молодого человека, я больше смогу навредить, нежели помочь - у него не будет инициативы для самостоятельных решений, и он будет ждать, когда ему кто-то чего-то подскажет».

МЕД ИЗ ОДУВАНЧИКОВ

Как-то в один из магазинов Новокузнецка завезли свежий майского сбора мед. Прозрачный, зеленоватого цвета, ароматный, он таял во рту… «Алтайский, конечно?» —интересовались покупатели. « Местный! Наши пчеловоды постарались. Между прочим, бывшие шахтеры», - с понятной гордостью пояснила продавщица.

Среди пчеловодов «новой волны» значится и 39-летий Владимир Никищенков. Живет он в поселке Высокий, в получасе езды от Новокузнецка. Отец Владимира Андрей Афанасьевич более сорока лет отработал машинистом электровоза на шахте «Высокая». Шахта долгие годы определяла судьбу горняцких сыновей: Владимир, как и Никищенков-старший, водил под землей электровоз, затем был электрослесарем на шахтовом транспорте. Но несколько лет назад на «Высокой», как и на других угольных предприятиях, начались повальные сокращения, месяцами задерживалась зарплата.

Владимир Никищенков:

«Мы, двое горняков, не могли прокормить семью. — рассказывает о том времени Владимир. Кто-то остался за гроши вкалывать на «Высокой», кто-то подался на междуреченские угольные разрезы, другие нашли работу в Новокузнецке. Сегодня Высокий, по сути, седьмой район Новокузнецка, его окраина, жителям которой город дает возможность выжить».

Владимир прошел свою «школу выживания»: шил куртки, пытался продавать лес… Постепенно увлекся разведением пчел. Сначала это было что-то типа хобби. Отец, между прочим, тоже любил после подземной работы повозиться с ульями. Летом семейная пасека Никищенковых стоит неподалеку от поселка, средь берез, в густом, душистом разнотравье. В пчелином хозяйстве сегодня 300 пчелосемей, столько же ульев, или, как называет их хозяева пасеки — «уликов». ( «Два года назад было сто, а начинали вообще с двух…»). В прошлом году пасеку постигло несчастье: потеряли 70 пчелосемей. «Моя вина, каюсь,.— говорит Владимир. — Недосмотрел. Это была самая большая потеря за годы работы с пчелами!». На пасеке — все чин по чину: стоит домик, где хранится оборудование. Есть мшанник —бетонное сооружение под землей, в котором пчелы зимуют. Охраняет пасечное хозяйство пес по кличке Бакс.

Зрелый майский мед — это в некотором роде вершина пчеловодческого мастерства. В меде мая — нектар цветущей вербы и медуницы. И отливает он не янтарем, а зеленоватым оттенком нефрита. Хотя среди майских сортов есть и нежно-золотистый, благоухающий мед, полученный от соцветий рябины, высокого с желтыми цветами катовника и одуванчика. Владимир любит это благословенное время, когда припекает солнце, и над пасекой плывут ароматы трав. Когда громко поют птицы и чуть слышно жужжат пчелы. «Они в такие дни спокойны и сосредоточены: есть работа! В такую влажно-теплую погоду цветы лучше нектар отдают. А когда пчела летит с нектаром, она миролюбива»,— поясняет хозяин крылатых тружениц.

Пасека — это и общение с природой, и прекрасная возможность прокормить семью. Увлечение пчелами, уверен Владимир, способно избавить от пагубных привычек —пьянства, курения и даже наркомании: «Природа и пчелы лечат». Лично он благодаря пчелам, не выносящим запах табачного дыма, бросил курить. Избавился и от болей в суставах – извечной шахтерской беды. Никищенков по натуре экспериментатор. Он и ульи усовершенствовал, и станок для их изготовления изобрел, и медогонку, с помощью которой мед качают, модернизировал, и новую технологию по мобильной сборке и разборке ульев придумал. Сегодня Владимир одержим идеей создания пчелофермы на полторы тысячи ульев. То есть задумал поставить пчеловодство на промышленную основу. На такой ферме по производству меда могут быть заняты двадцать, а то и больше до сорока человек. Вот вам и новые рабочие места!

 

 

ГЛАВА VIII. «ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ»

ОТДЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Среди нерешенных или решенных не в полной мере проблем реструктуризации (например, снос ветхого жилья, в котором до сих пор живут тысячи шахтеров, и устранение экологических последствий ликвидации шахт), особое место занимает проблема переселения шахтерских семей из районов Крайнего Севера, приравненных к ним местностей и Кизеловского угольного бассейна. Проблема эта – головная боль Правительства, отдельная песня, унылая, как напев ямщика, и нескончаемая (в обозримом будущем). Если первые две упомянутые проблемы носят чисто экономический характер, то проблема переселения с «Северов» имеет еще и другие составляющие, иногда — психологические, иногда — близкие к криминальным.

Помимо людей, оказавшихся в суровых краях не по своей воле, сюда со всей страны мигрировали добровольцы — комсомольского и не комсомольского возраста. Их вела не романтика новизны, а желание — что греха таить! — заработать как можно больше денег, чтобы затем вернуться домой или осесть в местности с более благоприятными условиями бытия, чем, скажем, в Воркуте, где в августе лежит прошлогодний снег, а из овощей вырастает только картошка. На новом месте они мечтали купить квартиру или обзавестись домиком, обустроиться и спокойно встретить старость. Но, во-первых, дефолт 1988 г. «съел» большую часть их сбережений, а, во-вторых, многие из них «прикипели» душой к Северу, к родной шахте, к товарищам по тяжелому труду; обзавелись семьями и детьми; состарились и вышли на пенсию. Даже когда с помощью государства шахтеры получали квартиры в краях с более благодатным климатом, им не всегда удавалось приспособиться к окружающей среде (как природной, так и человеческой), они тосковали по трижды проклинаемому ими Северу и, как принято в России, «завивали горе веревочкой» (пили, иначе говоря). Кроме того, уезжая с прежнего место жительства, бывшие шахтеры теряли право на так называемые северные коэффициенты и некоторые льготы, а размер их пенсии существенно уменьшался.

Встречалось и другое: кое-кто пытался извлечь выгоду из переселения, скрывая наличие другого жилья за пределами Крайнего Севера; иные «переселенцы», получив квартиру в средней части России, тут же продавали жилье и возвращались туда, откуда якобы рвались уехать. Но, возвращаясь по той или иной причине на старое место, они либо не могли найти работу, либо месяцами не получали заработную плату, и вновь становились в очередь на переселение.

Яков Уринсон:

«Выявилось, что нами было наделано много ошибок — мы просто не предусмотрели все последствия переселения шахтеров. Рассчитывали, что в той же Воркуте мы все объясним, дадим проездные и так далее, и все будет в порядке. А после того как люди уехали, выяснилось, что права на северный коэффициент у них нет, пенсии маленькие — и они начали возвращаться назад».

Следует отметить, что переселение из так называемых «нежизненных» шахтерских городов и поселков, остро актуальное для Республики Коми и Кизеловского угольного бассейна, является намного более широкой проблемой, далеко выходящей за пределы угольной отрасли. Ведь помимо горняков в этих городах живут люди, обслуживающие их социальную инфраструктуру. И если на переселение шахтерских семей выделяются средства из федерального бюджета (к сожалению, их объем недостаточен), то кто позаботится о цивилизованном переезде в новые края учителей, врачей, сантехников и т.д.? Городские бюджеты, ранее «питавшиеся» от угольных компаний, бедны, как церковные крысы, у республиканских властей тоже немногим можно разжиться. Так что переселение — Проблема с большой буквы.

“ДОЛИНА СМЕРТИ” — ХАЛЬМЕР-Ю

Руководителям властных структур было ясно, что бесконечно “доить” федеральный бюджет не удастся, к тому же дотации вовсе не улучшали кардинально ситуацию в угольной промышленности. Наличие столь масштабной отрасли, находящейся на содержании государства, ставило под угрозу благополучие российской экономики в целом. Были ясны и первоочередные меры для оздоровление отрасли —это закрытие (или более жесткий термин —ликвидация) убыточных (нерентабельных) шахт.

Игорь Кожуховский:

“Малышев сначала резко выступал против закрытия шахт, помню даже стычку с ним на одном из ранних совещаний в Минтопэнерго, где я сказал о том, что убыточные шахты нужно закрывать, а Малышев утверждал, что это кощунство и что уголь нужен России. Но он очень гибкий человек и к его чести быстро понял необходимость реструктуризации отрасли и закрытия шахт. Как человек деловой, он активно взялся за практическую реализацию этого дела, естественно, без нормативного обеспечения и преимущественно командными методами³². При этом не делалось попыток достижения согласия с трудовыми коллективами и проведения разъясняющей работы, нарушались права высвобождаемых трудящихся на социальную защиту, что вызывало справедливое возмущения населения шахтерских городов.

Первая шахта, ликвидированная по вышедшему в конце 1993 г. специальному постановлению Правительства, была расположена в 75 км от Воркуты и называлась “Хальмер-Ю” (по преданию, кочевавшие со стадами оленей ненцы, увидели близ реки с одноименным названием стадо мертвых оленей и дали этому месту название “Долина смерти” — Хальмер-Ю). В 40-е гг. прошлого столетия здесь были найдены залежи коксующегося угля, в 1954 г. заключенные построили поселок, в котором в 80-е гг. проживало около 5 тыс. человек, и проложили к нему железную дорогу из Воркуты.

Упомянутое выше постановление Правительства предполагало одновременно с ликвидацией шахты — в порядке эксперимента — переселить жителей поселка. Впрочем, другого решения и не могло быть: не оставлять же в тундре людей, лишенных работы и минимальных социальных услуг. К осени 1994 г был разработан проект ликвидации, а 22 декабря того же года на шахте перестали добывать уголь. Планировалось, что к ноябрю 1995 г. и шахта, и поселок перестанут существовать. Но вдруг откуда ни возьмись выяснилось, что народу в поселке оказалось гораздо больше, чем было: семьи стали разводиться, обзаводиться новыми родственниками. Население начало с огромной скоростью плодиться и размножаться. Это продолжалось до тех пор, пока глава администрации своим решением не запретил прописку в поселке.

Из статьи в газете “Заполярье” от 10 июня 1994 г.:

“Приобретено и уже распределено более 400 квартир в различных регионах России и ближнем зарубежье. Поэтапно по графику высвобождаются рабочие шахты. Но у жителей поселка недостаточно информации о распределении квартир. У властей одно оправдание: никогда этим не занимались... Вдобавок у шахтеров появились настроения бессмысленности работы: к чему так рьяно добывать уголь, если шахта вот-вот канет в небытие и нужна ли прежняя дисциплина? Главный инженер шахты Вячеслав Слынько исполняет обязанности директора, но ему никто из рабочих не доверяет. Шахтеры обвиняют главного инженера в том, что давно его не видели под землей. …От недавнего взрыва газа в шахте погибло двое рабочих, еще трое с ожогами и отравлениями оказались на больничной койке. Причина взрыва – курение в шахте.

Первый этап – переселение неработающих: пенсионеров и инвалидов. Неработающее население только растет за счет строгого исполнения графика сокращения рабочих шахты. Нет внятной по времени перспективы выезда жителей. Люди жаждут порядка в нынешней неопределенности и неразберихе, чувствуют себя обманутыми и верят чудовищным версиям о намерениях руководства поживится на чужой беде. Предлагают призвать на помощь бывшего директора шахты Платона Деркача, старая закалка которого внушает доверие и оптимизм. Почему поселковая комиссия по переселению назначена, а не избрана? Почему предлагают квартиры не в тех районах, которые были указаны в специально проведенном опросе? Почему не дают денежные компенсации тем, кто намерен приобрести квартиру самостоятельно? Почему квартиры получают не шахтеры-пенсионеры, а рабочие трудоспособного возраста со стажем, не достигшим и 10 лет?”

В довершении ко всем неприятностям на жителей Хальмер-Ю свалилось еще одно несчастье: от резкого потепления водой были разрушены 100 м железнодорожной насыпи и линия связи между Воркутой и поселком. Жители поселка оказались в изоляции. И даже после того, как связь была восстановлена, поезд теперь ходил только до переправы, по которой люди шли пешком, а потом еще 15 км преодолевали на дрезине.

Представители профсоюзов много раз ездили в поселок и на шахту, разбирались в скандалах. В итоге переселили все-таки весь поселок. Стволы засыпали, часть оборудования вывезли на другие шахты. Эксперимент длился семь лет! Каждый год республиканские власти обращались в Федеральное Правительство с просьбой выделить деньги для завершения проекта. Окончательно шахту закроют только в 2000 г., тогда же поселок покинут последние жители, которые переедут в Воркуту.

Когда “наверху” подсчитали средства, ушедшие на закрытие “Хальмер-Ю”, – прослезились. И было принято решение: аналогичных экспериментов больше не проводить. А дома в поселке так и стоят до сих пор, даже железную дорогу не тронули, по этим рельсам в сторону Хальмер-Ю люди за грибами ездят…

«ЛИШНИЕ ЛЮДИ»

В Правительстве Республики Коми подчитали: чтобы обеспечить добычу угля, стабилизировавшуюся в последнее время на уровне 12 млн тонн в год, и поддерживать социальную инфраструктуру Воркуты и Инты число жителей в этих городах должно быть не более 108 тыс. человек. По данным же переписи населения 2002 г., здесь проживало свыше 179 тыс. человек. Таким образом, численность избыточного населения в угольных городах республики составляло примерно 71 тыс. человек.

В Воркуте и Инте практически нет других предприятий кроме угольных, а экстремальные климатические условия не способствуют созданию новых производств. Муниципальные бюджеты уже несколько лет принимаются с огромным дефицитом, при этом администрации городов вынуждены нести бремя содержания всей социальной инфраструктуры, которая растет в связи с передачей в собственность городских властей бывшего ведомственного жилищного фонда и других объектов жизнеобеспечения. Республиканский бюджет не может оказать серьезной поддержки своим северным городам. Поэтому власти Коми с самого начала реструктуризации отрасли считали и продолжают настаивать на том, что переселение избыточного населения Воркуты и Инты в районы России с более благоприятным климатом — единственная возможность решить проблемы этих городов.

Государство по мере сил помогает переселить «лишние души»: в 1998-2002 гг. на эти цели было выделено около одного млрд рублей³³, а в 2003 г. – 340 млн. рублей (в 1,2 раза больше, чем в предыдущем голу); оказывает финансовую поддержку северянам и МБРР, выделивший займ в размере 6,4 млн долларов. Но все рано — это крохи по сравнению с тем, что могло бы решить проблему переселения.

Игорь Шпектор, мэр Воркуты:

«Обещания, которые давались под закрытие шахт, не выполнены: мы до сих пор не переселили людей, работавших на «Южной» и «Юнь-яга»… Они оказались заложниками реструктуризации. При ликвидации шахт в бюджете города образовалась дыра — выпадающая налогооблагаемая база. А ведь люди-то в городе и поселках остались, их надо обеспечивать водой, теплом, светом, лекарствами, врачами, продуктами, содержать школы, сады, пекарни, пожарную часть, дороги, транспорт… Эти затраты нам никто не возмещает, и у самих людей нет денег, чтобы оплатить электричество и тепло».

Судьба же тех, кому удалось «вытянуть счастливый билет», сложилась по-разному, но, в основном, — удачно. В качестве примера посмотрим, как обустраивала свою жизнь на новом месте семья Кербер (Александр, Марина и двое их сыновей), прожившая в Воркуте 21 год. Они стали одними из первых, кто воспользовался возможностью покинуть ставший родным город. На переселение получили 7200 долларов, примерно столько же добавили сами. В поисках жилья они побывали в Кировской, Пермской, Смоленской, Калужской и Тульской областях. Когда же оказались в Рязанской области, решили больше не пытать счастья, а купили в поселке Милославском большой двухэтажный благоустроенный дом площадью 132 кв. метра, состоящий из пяти комнат, с земельным участком в 15 соток и садом. Александр сразу же устроился работать в ЖКХ, младший сын поступил в медицинское училище, старший, правда, в одночасье работы не нашел. Мать же семейства занялась ремонтом и благоустройством дома. «Мы нашли здесь свой настоящий дом, Дом с большой буквы, – говорит Марина. – Мы очень довольны, что переехали». Ей вторит муж: «Если есть шанс, надо его обязательно использовать».

 

ЖИЗНЬ В ЭМИГРАЦИИ

Владимир Мазукин был потомственным кизеловским шахтером. Здесь родился, здесь же закончил горный техникум. Сначала работал проходчиком, потом мастером. Немногословный, добросовестный, он хорошо знал свое дело, и жену нашел себе подстать — тихую, спокойную, работящую. Жили они в поселке, рядом с шахтой. Правда, это было удобно только для Владимира: жене приходилось довольно долго добираться до работы, да и путь детей до школы неблизок. Ну да ничего, мы кизеловские — выдюжим. Скоро, глядишь, машину купим. Заработки, вроде, позволяют...

То, что случилось потом, в Кизеле называют обвальным закрытием шахт, приведшим к ликвидации бассейна и безработице. Шахтеры (теперь уже бывшие), матерились и занимались тем, к чему менее всего были приспособлены — поисками работы. Но ее не было в «угольном» городе. А вот водка — была. На шахте «Северная», перед самым закрытием, уже когда в забой уже не спускались, рабочие должны были ежедневно приходить и отмечаться. Приходили, отмечались и получали в счет задерживаемой, как обычно, зарплаты водку, выпивали и брели домой, а назавтра вновь приходили на кормилицу (поилицу) шахту отмечаться и отмечать. В городе со спиртным тоже не было проблем. Из соседнего Губахинского района (тоже наполовину шахтерского) со спиртозавода официально-полуофициально-неофициально везли в 20-литровых пластиковых бутылях бодягу, которая стоила вдвое меньше, чем водка в магазинах. Кизел спивался.

Владимир не пил. Он работал на шахте имени «40-летия ВЛКСМ», которая в Кизеле закрывалась последней. Перед самым ее «концом» он и вправду успел купить машину. Пришлось, правда, позанимать у друзей, знакомых. Но занимали —с расчетом, что шахта выплатит долги по зарплате и Владимир вернет деньги. В 1998 г. рабочие 15-ой бригады из «Сороколетки» две недели не поднимались из забоя, требуя выплаты зарплаты и протестуя против закрытия шахты. Голодали. Лишь получив обещание скорейшего возврата долгов и выполнения всех социальных обязательств, поднялись на поверхность. Обещанное, как водится, было выполнено наполовину.

Когда шахта еще работала и непонятно-пугающее слово “реструктуризация” склонялось на разные лады где-то там, за отвалами, лишилась работы жена. Сократили. Не только ее, но и сам филиал Пермского приборостроительного объединения, на котором она работала. Ольга не стала скандалить и качать права, а пошла учиться на бухгалтерские курсы. А удастся ли найти место работы после их окончания, ни она, ни муж не знали.

Не знали, как трудоустроить шахтеров и членов их семей из Кизела и других «угольных» городов Пермской области (Гремячинск, Губаха, Чусовой) ни региональные, ни московские власти. Ведь закрывалась не одна и не несколько шахт — ликвидировался весь угольный бассейн. Тогда-то и родилась идея проведения эксперимента по выдаче безвозмездных жилищных субсидий в виде жилищных сертификатов. Последний представлял собой эквивалент денежной суммы, достаточной (по расчетам Госстроя России) для приобретения квартиры в теоретически любой местности России (лишь бы она была расположена подальше от бывшего угольного бассейна). Денежное обеспечение сертификата осуществлялось из средств государственной поддержки, выделенных на реализацию ПМР. При выдаче сертификата приоритет отдавался высвобожденным работникам с ликвидируемых организаций угольной отрасли, и, в первую очередь, тем, у кого на шахте работали два и более членов семьи. Закрутилась бюрократическая карусель: создавались комиссии, составлялась очередность³⁴, те, которым посчастливилось оказаться «в первых рядах» переселенцев, вызывали нездоровую зависть, бывшие друзья становились врагами, местное руководство подозревалось во взяточничестве… Трудность при проведении эксперимента заключались и в том, что стоимость одного кв. метра жилья, устанавливаемая ежеквартально и используемая для расчета величины безвозмездной субсидии за несколько лет возросла в 1,4-2,0 раза.

В семье Мазукинах шахте работал только Владимир. Его родители, как и родители жены, раньше также работали на шахте, но теперь вышли на пенсию и в списки на переселение их не включили. Тем более, что живут они отдельно. Поэтому Владимиру сказали: «Сертификат, может, тебе и положен, но придется подождать года два-три. Встань на учет в центр занятости и получай пособие как безработный. А если найдешь работу, значит, трудоустроился, и сертификат в этом случае не тебе не выдадут». Это мужику, из шахты, главе семьи бездельничать на нищенское пособие? Ольга, к тому времени устроившаяся на работу, успокаивала: не горюй, выдюжим. Мы же кизеловские. Будем жить на мою зарплату, в крайнем случае, сможем кормиться с родительских огородов. Знакомые с шахты, получив сертификаты уезжали, но многие из бывших горняков, приобретя квартиру, через полгода возвращались обратно, продав новое жилье. Покупали задешево квартиру в родном Кизеле, на оставшиеся деньги пили. И искали работу…

Ольге, жене безработного шахтера Мазукина до нового места службы надо было прошагать четыре километра. Четыре туда, четыре обратно, в мороз, в метель. Ольгина мама устроилась на работу — мыть полы в школе. Владимир подрабатывал на случайных шабашках: когда ничего не подворачивалось, занимался «извозом» на своей машине, летом ездил за грибами в лес. Грибы продавали, но не на рынке (гордость не позволяла), а так, знакомым, приятелям. Постоянной работы найти не удавалось. В поселке Южный, расположенном в соседнем Гремячинском районе, бывшие шахтеры сколотили бригаду и зарабатывали копкой могил, но полученных за это денег только-только хватало на то, чтобы опохмелиться.

Своим детям Мазукины объяснили: у нас экономия. Сладкого хочется — терпите. Раз, не выдержав немого взгляда младшенького, Ольга в отчаянии спросила мужу: может, быть все-таки ему посчастливиться найти работу? Владимир только скрипнул зубами: «Дождемся».

Дождались. И трех лет не прошло. Говорят, что ему несказанно повезло. Мазукин получил сертификат «стоимостью» в 280 тыс. рублей. К ним добавились припасенные с давних времен неприкосновенные (на случай болезней) 18 тыс. Но цены на жилье в Перми поднялись процентов на сорок и денег с грехом пополам хватило на двухкомнатную квартиру в отдаленном районе. Но бывший шахтер не унывает. Выдюжим. Семья Владимира начинает строить свою новую жизнь. Жаль только, что «в эмиграции», а не в родном городе..

Игорь Козиолов, начальник отдела социально-экономического развития Кизеловского угольного бассейна в администрации Пермской области:

«Я бы не сказал, что эксперимент по жилищным сертификатам следует однозначно признать удачным, хотя бы потому, что более 30% уехавших в итоге вернулись обратно: продали жилье и возвратились на родину. Получилось, что они как бы получили выходное пособие, большее, чем у других.

«Сертификационный эксперимент» продолжался 3 года и обошелся государству в 334 млн рублей, причем за эти немалые деньги было переселено всего 1389 шахтерских семей. Но накопленный опыт позволил ГУ «Соцуголь», курирующим ПМР, уточнить многие детали механизма переселения, государство же выделило на эти цели в 2003 г. 120 млн рублей (в 1,6 раз больше, чем в предыдущем году). Так что «надежда умирает последней»

 

ГЛАВА IX. МНЕНИЯ, СОМНЕНИЯ И УРОКИ

 

Егор Гайдар:

«Главный плюс в том, что реформа угольной отрасли состоялась: отрасль стала нормальной, рентабельной, она мало зависит от государственных субсидий, она развивается. Главный же минус в том, что она шла так тяжело. А где вы видели подобного рода реструктуризацию огромной и инерционной отрасли, которая проходила бы легко?

Реформа еще «в пути». Чтобы завершить все, что было задумано, нужна последовательность действий, политическая воля. Когда ситуация перестает быть взрывоопасной, политическая воля слабеет — тебе не хочется наживать из-за мелочей кучу неприятностей.. Когда возникает проблема, ты собираешься, мобилизуешь все возможности и в, конечном счете, ее решаешь. А когда проблема становиться менее острой, теряется концентрация внимания и усилий. На мой взгляд, в России была проведена эффективная реформа угольной отрасли. Она сопоставима с такой же реформой в Англии. О такой реструктуризации мечтают наши коллеги в Польше. Нельзя сказать, что все было выполнено окончательно и безошибочно, но то, что осталось завершить, должны частично сделать собственники, частично государство. Желательно вместе, объединенными усилиями.

Какие можно выработать рекомендации по реформированию других отраслей, памятуя об опыте реструктуризации угольной отрасли? Я бы остерегся от общих рецептов. Есть набор своих проблем в сельском хозяйстве, в ЖКХ и так далее. Главное, на мой взгляд, — это понимание того, что нет стандартных решений. Что все зависит от подбора кадров, от наличия политической воли и готовности принимать на себя ответственность, от четкого выбора приоритетов. От понимания того, что в России главный тест при принятия любых решений — это тест на наличие коррупции. Это не то, что в Англии, Германии, Франции или США. Нужно всегда помнить о наших чиновниках, проводить реформу и выстраивать систему так, чтобы у них был минимум возможности вымогать взятки и воровать».

 

Анатолий Чубайс:

«Угольная промышленность оказалась первой, в которой была проведена реструктуризация. Она и должна была быть первой. В чем заключался драматизм ситуации? В том, что политический и экономический векторы были ориентированы навстречу друг другу. Направленность политического вектора определялась тем, что шахтеры как наиболее сплоченная тогда отраслевая группа были исключительно активны и их роль в развитии демократического движения трудно переоценить. Они первыми вышли на забастовки не только экономического, но и политического характера, они были нашими союзниками. Но если взглянуть на ситуацию в угольной отрасли глазами экономиста, то станет ясно, что оставлять ее в таком виде было нельзя. Чтобы сохранить угледобычу в России, необходимо было пройти через тяжелейшие преобразования, очень болезненные, я бы сказал, мучительные — прежде всего, для самих шахтеров.

Угольная промышленность содержала значительную долю шахт, которые были не только не рентабельны, но и не имели ни малейших шансов стать когда-либо прибыльными. Отрасль тащила за собой этот невероятный груз, объемы бюджетных дотаций требовались гигантские — на фоне того, что бюджет в то время был просто катастрофическим по напряженности. Было понятно, что для того, чтобы спасти отрасль, нужно отрезать ее безнадежную часть. Но как быть, если шахта является градообразующей? Закрыть такое предприятие — все равно, что полностью закрыть шахтерский город или поселок. У жителей иных источников к существованию нет, все рабочие места так или иначе связаны с угледобычей, городской бюджет умирает, потому что предприятие закрывается. Нужны были невероятные усилия по переподготовке и переобучению, по социальной защите людей.

Поэтому с самого начала было понятно, что нужно искать источник средств, который облегчил бы этот переход. И тут на помощь пришел МБРР, и его роль в проведении угольной реформы можно оценить как предельно позитивную (без боязни прослыть агентом мирового империализма). Я скорее вижу наши ошибки и на федеральном уровне, и, в большей степени, на региональном. Реформа начиналась в 1993-1994 гг., когда ни казначейского исполнения бюджета, ни бюджетного кодекса не было. Все горит, взрывается, погибает… Задолженности по зарплате, пенсиям, детским пособиям, забастовки! Ясно, что где-то губернатор вынужден был брать то, что находилось под рукой. Угольный займ МБРР, так угольный. У него там пять тысяч учителей собрались, сейчас вынесут на вилах! Он и решает: «Заплачу им зарплату». А где-то просто воровали..

Все это действительно было, но речь идет о большом деле, в котором нужно отделить основное от второстепенного. А основное состояло в том, что, благодаря Банку, нам удалось отдать шахтерам сотни миллионов долларов, направить средства на обучение, выплату компенсаций, и в результате существенно, радикально смягчить степень остроты преобразований. Иногда спрашивают, можно ли было использовать какие-то механизмы, которые бы гарантировали, что эти средства не будут потрачены не целевым образом. Но надо отдавать себе отчет, что вся программа реструктуризации проводилась в реальной России, в реальных условиях того времени. Уровень законодательства, регламентирующего бюджетный процесс, само качество его подготовки, механизм государственного контроля за его выполнением, да и вообще государство, как институт, находились в зачаточном состоянии. Поэтому, конечно, случались достаточно болезненные, тяжелые истории. Можно ли было уменьшить их количество? Наверное, можно было сделать где-то лучше, где-то эффективнее… Но перевести на принципиально другой уровень— невозможно. Большая часть средств, я вас уверяю, все равно попала по назначению. Если бы мне сейчас, не дай Бог, опять оказаться в ситуации, когда надо заново принимать решение, я бы точно такое же решение принял.

Сказать, что реформы шли нелегко — ничего не сказать. Влияние различных лоббистских групп было тотальным, чудовищным. Я сам тогда еще не до конца понимал, как все устроено в отрасли. Угольная реформа была первой секторной реформой, первым конкретным шагом. Одно дело — макроэкономика вообще, другое дело — консолидированный сектор. Реструктуризация попадала на социально организованную среду, она была в центре внимания, и противостояние ей было очень мощным. Во-первых, коммунисты. По определению. Всегда и везде. Во-вторых, значительная часть губернаторов (за небольшим исключением). В-третьих, профсоюзы (в большей или меньшей степени), сложно маневрирующие между нами. Еще был важный фактор, который я тогда тоже до конца не осознавал — криминал. Ведь одной из целевых задач было сокращение бюджетных дотаций, а это мощный источник средств. Да и вообще, весь угольный бизнес тогда был чрезвычайно криминализирован. Причем, не масштабными группировками, а разнообразными мелкими бандитами, которые перепродавали уголь каждой шахты, угрозами расправы брали в «оборот» каждого директора. Кто-то из директоров сдавался, кто-то пытался сопротивляться, кого-то стреляли.

Все это в совокупности серьезно тормозило реструктуризацию. В ход пошли контрлозунги: «Реформаторы пытаются уничтожить угольную отрасль!» «Реформаторы хотят, чтобы Россия осталась без угля!» «Реформаторы хотят, чтобы Россия перешла на импорт угля, что обеспечит зависимость России от Запада!» Вы это можно найти в газетах того времени в большущем объеме.

Но если ретроспективно взглянуть на весь ход реформы угольной отрасли, то результаты ее можно оценить как поразительно успешные, хотя она до сих пор еще не завершена. Остались еще несколько трудных регионов, в которых начатое дело предстоит довести до конца. Да, шахты Кузбасса практически все эффективны, рентабельны, зарплата в них выплачивается регулярно, объем добычи растет, инвесторы охотно вкладывают в них средства. Налаживается ситуация в Воркуте, куда пришла «Северсталь». А вот Восточный Донбасс, Челябинск, Мосбасс — это три оставшихся тяжелых угольных региона. Но и тут уже 90% работы сделано, и сейчас наступил окончательный этап — правда, самый тяжелый.

Начиная с 2000 г. в угольную отрасль устремился крупный капитал. Устремился потому, что реформа по большей части осуществилась, людям начали платить. Теперь частные собственники не боятся вкладывать инвестиции в угольные предприятия. Но другое дело, что объем сбыта угольной продукции ограничен, и на рынке угля наблюдается острая конкуренция. Сейчас на Дальнем Востоке идет замещение сибирских углей приморскими, сокращается объем дальнепривозных углей. И правильно, потому что из-за транспортных затрат они оказываются дорогими. Естественно, для кого-то такие процессы болезненны. Но это тот процесс, который ведет к экономически целесообразным преобразованиям. И для этого нужно было пройти весь наш путь, очень трудный и дорогой.

До тех пор, пока отрасль не функционировала по законам нормальной экономики и в ней не было финансовых потоков, ничего и никого, кроме мелких бандитов, там и не могло быть. Когда все было расчищено, реструктурировано, туда пришли настоящие собственники, но это безусловно позитивное, масштабное явление, произошло еще не везде. Даже те собственники, которые показали себя эффективными хозяйственниками, внедрили первый слой культуры бизнеса — только первый слой, однако этого мало. Да, отстроенный ими бизнес стоит гораздо дороже, и они с удовольствием будут его продавать. И это — замечательно. Потому что дальше должен быть второй уровень, связанный с углублением стратегических задач: масштабное инвестирование, модернизация оборудования, инжиниринг и формирование требований к машиностроителям по новому оборудованию, создание собственной проектной и научной базы, внедрение новых технологий — такого рода «подвижки», как мне кажется, пока еще не произошли даже на лучших угольных предприятиях.

Напоследок достану еще один камешек из огорода реформаторов. «Концентрация в руках нескольких собственников практически всех угольных активов – это как»? - спрашивают меня. Отвечаю: это неизбежно, и поэтому к такому процессу нужно относиться спокойно. Государство не должно заставлять собственников делиться прибылью, это почти бессмысленно, но обязано вводить правила игры для монопольных секторов, получая полномочия по контролю за ценой и по борьбе с монопольными «эффектами». Сегодня государство не умеет этого делать, а отдельные попытки МАП России неадекватны остроте проблемы.

Парадоксально, но в таких реформах, как угольная, ничего более жестокого, чем мягкость, нет. Стремление отложить, перенести, затянуть, якобы смягчая ситуацию, — все это бьет по людям, загоняя ситуацию в тупик. Там, где кричат «дольше», «медленнее», «потом», «не сейчас», «долой радикалов-реформаторов», там на самом деле ситувция оказывается гораздо болезненней. Кстати, не знаю, справедливо ли будет упрекать конкретно губернаторов, но то, что Челябинск до сих пор «бултыхается» (задолженность по зарплате закрыли, но все равно банкротство не завершено), а Кузбасс благополучно выбрался из кризиса — в значительной степени определяется тем, что Аман Тулеев в конце концов понял и принял суть реформ.

Реструктуризация угольной промышленности — это, на самом деле, элемент государственной промышленной политики в данном секторе экономики. Я вижу сегодня ряд отраслей, в которых необходимы содержательные институциональные шаги со стороны государства. И напротив, существует множество отраслей, в которых нет необходимости во вмешательстве государства, где оно ничего, кроме помех, произвести ничего положительного не может. В этом смысле мне кажется, что угольная реформа – пример правильного баланса, который мы пока еще не нашли в других отраслях.

Суть реструктуризации угольной отрасли абсолютно адекватна тому, что позже было сделано в энергетике, что начинает делаться сейчас и в ЖКХ. Что представляет сейчас это хозяйство? Оно — ничто иное, как гигантская административная структура, которая в отличие от бизнеса работает не для того, чтобы удовлетворить потребности населения и получить за это деньги, а для того, чтобы доложить начальству, что все работники трудятся, что «административные колесики» крутятся. И здесь необходимо вводить апробированные ранее средства – антикризисный менеджмент, прекращение бартера, отказ от посредников, прекращение воровства, бизнес-планирование и т.д., то есть все то, что до сих пор воспринимается в ЖКХ как марсианский язык».

 

Яков Уринсон:

«Знаете, когда я понял, что все, процесс реструктуризации запущен? Совершенно точно помню — когда Б.Е. Немцов возглавлял Правительственную Комиссию и расковырял воркутинских перепродавцов, которые понастроили Бог знает что в Москве… Он организовал съемку фильма, который показали по телевизору. Короче, он тогда поставил на уши все МВД.

Так вот, когда он мне все эти данные показал, я посмотрел и подумал: «много украли, непонятно, как после этого еще все крутится — должно было остановиться». Но поскольку я хорошо знал экономику Инты, Воркуты, относительно неплохо знал, каковы транспортные издержки, то посчитал и понял, что настал тот этап, когда они воруют не из себестоимости, а из прибыли. Я рассказал об этом Ясину, а он ответил: «значит, там все в порядке».

Реформируя отрасль, мы сильно разбрасывались, занимались всем одновременно. С самого начала надо было отложить на задний план приватизацию, а заняться бюджетными деньгами: нарисовать матрицу распределения средств, навести порядок в их расходовании, а потом уже заниматься всем остальным.. И второе: надо было существенно больше взаимодействовать с «генералами». Мы пытались иногда сломать кого-то, поставить в безвыходное положение и т.д., а надо было все-таки даже ценой потери некоторых средств, больше заинтересовывать людей в результате. Когда я сопротивлялся той же приватизации, я понимал, что фактически первым делом лучшие куски прихватят люди, которые сидят у кормушки… Ну и пусть, неважно, кто прихватит, лишь бы побыстрей и получше — и с меньшими потерями».

 

Игорь Кожуховский:

«Процесс реструктуризации с самого начала...проходил крайне неровно, противоречиво, характеризовался, несмотря на его реализацию в рамках социального партнерства, борьбой участников за свои интересы, зачастую в конфликтной форме, с высоким эмоциональным накалом. На каждом этапе была высока вероятность принятия решений, противоречащих целям реструктуризации — решений, которые фактически означали бы ее свертывание. Эта борьба стала следствием выбора, стоявшего в то время перед страной: между государственно-монополистической формой капитализма и ориентацией на создание конкурентной среды на основе частного капитала. С определенной долей условности победило второе направление.

Одним из глубинных основных процессов, составляющих содержание реструктуризации, является разделение функций государства и бизнеса. Продолжительный и конфликтный процесс этого «развода» проявлялся, в частности, в закреплении ответственности по социальным обязательствам перед работниками между государством и работодателями, в преобразовании компании «Росуголь» и передаче ее функций частично государственным органам, частично — менеджменту угольных компаний. В результате возможности государства были существенно укреплены и усилены в естественных для него областях компетенции. Вместе с тем, оно было выведено полностью из несвойственных для него сфер, освободив место институтам гражданского общества.

Другой важнейший урок реструктуризации заключается в необходимости опережающего введения механизмов социальной поддержки трудящихся по отношению к преобразованиям в производственной сфере. Из-за большой затратности мероприятий по социальной защите к ее реальному осуществлению часто приступают только после того, как возникает социальная напряженность. Поэтому в числе первоочередных задач реформирования любой отрасли следует рассматривать оценку потенциальных направлений и регионов, в которых обостряются социальные проблем и организацию соответствующего пакета мер по их решению. Важно своевременно, на самой начальной стадии реструктуризации осуществить оценку социальных последствий и сформулировать конкретные требования к системе социальной защиты, оценить стоимость решения социальных проблем и определить специфические для реструктуризации каждой отрасли источники финансирования. Управление «размером ожиданий трудящихся» должны быть приоритетными мероприятиями при организации социальной защиты. Несоответствие реальных объемов финансирования продекларированным социальным мандатам – мощнейший фактор возникновения конфликтов.

Вот наиболее важное, на мой взгляд, что можно почерпнуть из опыта реструктуризации угольной промышленности России. Естественно, другие участники процесса могут представлять выводы несколько иначе — вплоть до диаметрально противоположных, расставлять иные приоритеты.

 

Юрий Спиридонов, бывший Глава Республики Коми:

«Альтернативы реструктуризации не было, но проводить ее надо было иначе... Подземный уголь в принципе нерентабельный, не доходный. Но те отрасли, которые используют этот уголь, очень прибыль, сверхприбыльны: черная металлургия, энергетика. Вот все это вместе м угольной промышленностью и надо было реструктуризировать. Что касается подземной добычи угля, то осуществлять ее без поддержки государства никто, даже самый могущественный частный собственник, не сможет. Это мое твердое убеждение.

Тот проект, который мы осуществляли, — это реструктуризация только угольной отрасли. Государство, инвестируя деньги в реконструкцию угольных шахт, новую технику, новые технологии планировало, что будет повышаться производительность труда, будут закрываться убыточные шахты (и это правильно), но будут строиться новые шахты.... Но оно же предполагало, что будет высвобождаться большое количество людей, и как заботливая мать, предусмотрело в этой же программе реструктуризации социальный блок, включавший содействие трудоустройству и переселению.. Я думаю, это было абсолютно правильно. Однако социальная часть программы не выполняется".

 

Александр Окатов:

«Сама задумка реструктуризации, как процесса, направленного на улучшение функционирования угольной отрасли России в целом и вхождение ее в мировой рынок угля, правильная. Эту работу надо было делать. А вот некоторые моменты и способы достижения этой цели положительно оценить нельзя.

Где-то с 1995 г. начали выделяться деньги на техническое перевооружение шахт — примерно два с небольшим млрд рублей ежегодно. Это деньги, которые должны были помочь действующим предприятиям самим выйти из кризиса. И государство, и его структуры в лице Министерства финансов и отдельных работников «Росугля» сделали немало для того, чтобы эти деньги не были доведены до шахт».

 

Игорь Шпектор:

«Сегодня город находится в ситуации острейшего дефицита бюджета: доходная часть – полтора миллиарда рублей, а расходная, подсчитанная тютелька в тютельку, — три миллиарда триста рублей. Дефицит бюджета 100 процентов. Это нарушение бюджетного кодекса. И никто нам такой бюджет не утвердит. А произошло это по причине реструктуризации, которая сделана государством, я считаю, совершенно непродуманно. Реструктуризация превратилась в способ уйти от ответственности за судьбу угольной отрасли, а не создать необходимые блага для шахтеров. Это моя точка зрения.

Как президент союза городов Заполярья и Крайнего Севера могу сказать: со скрипом, с барабанным боем, со скандалами мы вместе с Комитетом по Северу пытаемся выбить из федерального бюджета два с половиной миллиарда рублей на переселение. Этих денег хватит на 5,5-6 тысяч квартир. Если переселять воркутинских пенсионеров такими темпами, на это уйдет сто лет (сейчас в очереди 44 тыс. человек). А как решить вопрос с теми, кто уже переселился, но не смог прижиться на новом месте и вновь возвращается в Воркуту? И таких вопросов очень много: детский отдых, передача в муниципальную собственность объектов социальной сферы, жилья, которое находится на балансе у предприятий… Все это очередной удар по городу, по муниципальному бюджету. Так что я считаю, что реструктуризация — это большая, крупная афера, которая снимает головную боль у одних и создает значительно большую головную боль у других».

 

Максим Басов, бывший генеральный директор ОАО «Угольная компания «Кузбассуголь»:

«Реформа угольной отрасли несомненно была нужна. По моему мнению, реструктуризация была и задумана правильно, и проведена правильно, но она еще не закончена. Когда мы увидим, что конкурсы на получение лицензий на угольные месторождения проходят при реальной конкуренции, после того, как «Воркутауголь» и «Ростовуголь» будут санированы, можно говорить, что реструктуризация завершилась.

Те предприятия, которые нужно закрыть — закрыли. Те, что могут работать нормально, приватизированы. Сегодня кроме «Якутугля» и «Интаугля» приватизированы все угольные компании.

Еще один инструмент – макроэкономическая поддержка отрасли. Стоимость транспортировки угля, хотя и поднималась, но в нормальных пределах. Продолжалось субсидирование процентных ставок (другой вопрос, что это зачастую не используется самими угольщиками). Кроме того, Правительство не отказалось одномоментно от социальной и технической поддержки, а делало это пошагово, что абсолютно правильно. Цели были поставлены, инструменты выбраны, и все это в конечно счете сработало. Сегодня мы имеем конкурентную отрасль, которая увеличила и продолжает увеличивать производство. Отрасль, в которую начинают инвестировать. Это положительный момент.

Конечно, были ошибки. Например, у нас в компании совершенно напрано закрыли шахту «Бирюлинская». Ее бы сегодня расконсервировать и добывать уголь. Ликвидация шахты «Западная» в городе Белово — тоже, скорее всего, ошибка. Но это сейчас нам кажется, что были приняты ошибочные решения. Тогда же было потеряно управление отраслью и в регионе, и в Министерстве — легче было выделить деньги на ликвидацию.. Как была закрыта «Бирюлинская»? Забастовка, голодовка, пикеты. Компания слабая, и единственный способ, с помощью которого государство могло выделить деньги для решения социальных вопросов — через механизм ликвидации. Сняли социальную напряженность, но с закрытием шахты обострились экологические проблемы, не решен вопрос с переселением людей.

Естественно, когда проводится реформа, нужно потратить много времени, чтобы оценить последствия. А когда принято решение, важно четко и жестко действовать. В последние годы Правительство действовало четко, жестко и правильно».

 

Александр Бобовников, генеральный директор НПО «Прокопьевскуголь»:

«Основной положительный итог реструктуризации, по-моему, заключается в том, что у угольных компаний появились стабильные собственники, которые выстроили долгосрочную стратегию действия... Ко всему прочему они купили металлургические комбинаты, акции РАО «ЕЭС России», угольные порты и вагонный парк. Понятно, что люди пришли надолго, потому что они строят стратегическую программу, а не сиюминутную – «покопаем и отвалим».

Второй важный момент: угольная отрасль выходит на рентабельный уровень, мы научились работать с рынками. На первом этапе реструктуризации отрасли, когда продавались первые угольные компании, не было людей с капиталом, не было людей, которые смогли бы серьезно взяться за угольное дело. Получалась какая-то вакханалия. Те, которые дорывались до власти на предприятиях, просто их грабили, разворовывали и благополучно исчезали — кто куда.

Конечно, выстраивание угольного бизнеса было для нас самой важной задачей. Но мы налаживали и новые отношения с местными властями. В Прокопьевске сначала было активное противостояние, рожденное тяжелым предшествующим опытом. Мэр опасался, что в компанию придет вороватый собственник. К тому же у местной власти выработался командный стереотип взаимоотношений с угольным объединением. Пришлось подобную ситуацию перестраивать. Мы не «давили» на главу города, а просто показали, какие мы видим социальные цели и задачи, поскольку ситуация в городе напрямую отражается на ситуацию в компании».

 

Владимир Лаврик, генеральный директор ЗАО «Южкузбассуголь»:

«В период реструктуризации стоял вопрос как быть с людьми, уволенных с шахт. Решение о создании специальных государственных структур, которые должны заниматься социальными вопросами в этой связи, было правильным. Но заниматься людьми они должны и сейчас. На производстве будет сокращение кадров и никуда от этого не денешься. Если мы не будем уменьшать численность работающих, то обречем себя на инфляцию и рост цен. И потом: рентабельность наших шахт, прибыльность, производительность находятся, к сожалению, на задворках мировой угольной отрасли. Если твое производство позволяет прокормить 30 тыс. человек, тогда прокорми, создай им нормальные условия, плати достойную зарплату. Кто будет лезть в шахту, заниматься физически тяжелым трудом, терять здоровье при средней зарплате в 5-8 тыс. рублей?

Если ты всего этого не можешь, тогда прокорми хотя бы 15 тыс. человек.

Есть государство, есть Министерство, есть огромные средства, выделяемые на реструктуризацию Их то и надо направлять на создание рабочих мест. Сейчас этих средств меньше, но раньше-то выделялось очень много. Задача государства в период перехода от социализма к капитализму, перехода шахт от дотационной системы —заниматься такими делами. А задача предприятий… В уставе акционерного общества четко записано: главная задача — получение прибыли. И это правильно. Предприятию надо повышать свою экономическую эффективность. Мы увеличиваем каждый год объемы добычи по 1-1,5 млн тонн. В 1997 г. мы добыли 8,9, в 2002 г. —– 16, в 2003 г.— 17 млн тонн.. И при этом снижаем численность ЗАО. Думаю, что государство должно заниматься трудоустройством высвобождаемых людей».

 

Леонид Заводчиков, бывший генеральный директор ОАО «Тулауголь»

«Недаром Путин назвал Тулу столицей ветхого жилья Российской Федерации. Эту ситуацию усугубила прошедшая реструктуризация Подмосковного угольного бассейна. Относительно быстро закрыли убыточные и не очень убыточные шахты и разрезы, не строя жилье под снос, не создав даже самого минимального количества рабочих мест. В результате тысячи людей остались в аварийных домах до конца дней своих и без работы.

Конечно, реструктуризация была необходима - нужно было ликвидировать все убыточные шахты, которые уже только качали воду. Подмосковный уголь стал неконкурентоспособен, но ведь был и целый ряд шахт и разрезов, которые при соответствующей поддержке могли бы работать сносно и до сей поры. Их и нужно было поддерживать. Ибо через какое-то время в регион станут завозить уголь, подобный по качеству подмосковному. Нельзя же было таким топорным образом повторить действия по выводу наших войск из Германии, когда, решая проблему «вывода», вывели тысячи людей в чистое поле.

 

Геннадий Тушнолобов:

«До 1998 г. никакой программы реструктуризации не было. По крайней мере, мы ее не чувствовали. Частично в 1998, 19999 и 2000 гг. программа рестуктуризации выполнялась очень неплохо. Я бы дал ей высокую оценку. А дальше —пошли проблемы. Если б программа была выполнена полностью, то можно было сделать не то чтобы оптимистично-радужное заключение, но с деловой, с организационной точки зрения реструктуризацию следовало бы назвать удачной. Но программа, рассчитанная на 1998-2003 гг. по моим оценкам (я могу ошибаться, потому что сейчас этим не занимаюсь) быда выполнена процентов на 40. Возьмите ту же экологию. Работы по ней были запланированы на 2002-2003 гг. А сейчас — что, на решение экологических проблем выделяются средства?

По жилищным сертификатам. Конечно, основной объем нуждающихся в переселении значительно снизился, когда, завершился эксперимент 1999-2000 гг. Там все выполнено — проблем нет. Но предполагалось, что эта программа будет продолжена. Причем не только за счет федерального, но и областного, и местных бюджетов. Сначала областной бюджет и местные участвовали. Сейчас, насколько мне известно, перестали. Впрочем, то, что программа переселения полностью так и не выполнена - это вина комплексная.

 

Александр Гаврилов, мэр Кизела:

«Реструктуризация была задумана Западом для того, чтобы подорвать нашу металлургическую промышленность. Ну, как же: вот закрыт Кизеловский угольный бассейн, который в частности поставлял уголь на «Коксохим», находящийся в Губахе. Тот в свою снабжал сырьем металлургов. Закрыт наш бассейн —нет сырья для «Коксохима»…

Несмотря на проблемы, которые после реструктуризации сложились в Кизеле, психологическая обстановка у нас нормальная: касками стучать не будут, железнодорожные пути не будут перекрывать —мы с людьми каждый день работаем. Рабочие места есть – проблема в другом: не хватает квалифицированных кадров. Но, вообще-то, мы сейчас готовим проект построения горнолыжного курорта под Кизелом.

 

Валерий Бахмин:

«Опыт, накопленный при реструктуризации угольной промышленности, для нашего государства очень ценен. Жаль, что он до сих пор не используется. Нет политического итога реструктуризации угольной отрасли. Никто не сказал: это получилось, а это не получилось. Но если получилось, то давайте использовать этот опыт для реформирования других нерыночных отраслей. Ведь там разрабатывались уникальные механизмы, которые можно сегодня использовать с меньшими издержками.

Еще, как мне кажется, государство, должно до конца выполнить свои обещания. Потому что оно приняло решение о реструктуризации, приняло проекты ликвидации шахт и предусмотрело в этих проектах необходимые для их реализации бюджетные средства. Да, у государства не было возможности профинансировать эти проекты в полном объеме, но обязательства остались и их надо выполнять.

 

Виталий Будько:

«Если бы угольная отрасль не была реструктурирована, то в России сегодня не было бы угля. Иного варианта просто не существует. Например, в Ростовской области из-за жесткого противостояния реформе все реформаторские процессы затянулось, и сегодня мы здесь пожинаем горькие плоды. Везде, куда пришел частник, ситуация меняется в лучшую сторону.

 

Александр Сергеев:

«То, что угольную промышленность необходимо реструктурировать, никакого сомнения быть не может. Другое дело, что мы хотим, как лучше, а получается как всегда: личный интерес конкретного руководителя на конкретном месте, личный интерес конкретного губернатора, идеологические споры о развитии экономики — все это в каше. Отсутствие государственного контроля за расходованием средств, отсутствие внятной политики... — это все затянуло процесс реструктуризации. Реального улучшения люди не видели. Вроде бы все по закону должно было быть, все решения были правильные, но когда наступала реализация этих решений, то деньги до получателя не доходили.

Если я скажу, что 40%, а то и половина денег были потрачено неэффективно, я еще ошибусь. Угольные деньги использовались для обогащения местных предпринимателей. Производственники использовали деньги для накопления капитала, а местные власти —для обогащения своего окружения. Я не хочу сказать, что так было везде, но такие случаи имели место».

 

Анатолий Скрыль, генеральный директор ЗАО «Росинформуголь»:

«Более 93% убыточных шахт было закрыто и в 2001 г. отрасль впервые вышла на уровень рентабельности — он составил 6%; при этом более 72% добычи обеспечивалось частными угольными компаниями; по сравнению с 1994 г. производительность добычи выросла почти вдвое — с 63 до 118 тонн угля в месяц на шахтера; вдвое снизился уровень смертности».

 

Владимир Путин:

«Главный итог развития угледобывающей промышленности — ее полное и успешное вхождение в рыночную экономику. Сегодня в отрасли идут динамичные процессы укрупнения компаний, создания современных интегрированных производственных комплексов. Стабильность, которую мы видим в Кузбассе...— яркое тому подтверждение. Из глубокого кризиса отрасль вышла на уровень рентабельности, которой не было во времена Советского Союза. Что особенно радует —темпы роста производительности труда. При этом разительный контраст сохраняется между частными структурами и теми предприятиями, которые до сих пор не отказались от государственной опеки и устаревших методов хозяйствования.

Чтобы закрепить достигнутые успехи, необходимо снять ряд серьезных проблем. Первая из них —дисбаланс в ценовой политике на основные виды топлива – газ и уголь. Сегодня на внутреннем рынке газ дешевле угля. Это создает серьезный крен в сторону увеличения внутреннего потребления газа, снижает экспортные возможности газовиков и одновременно снижает емкость для внутреннего рынка угольщикам. Но дешевый газ – явление временное…. А объемы запасов газа на порядок уступают объемам разведанных запасов угля. Иначе говоря, уголь — это весомый фактор безопасности и энергетической устойчивости нашей страны.

Государство ушло от прямого экономического участия в угольной отрасли. Но реально у нас остается серьезный долг перед шахтерами. С нашей стороны было бы нечестно не вспомнить об этой проблеме. Она очень остра для всей страны, а для угольной отрасли и для угольных районов она остра вдвойне. Я имею в виду проблему ветхого жилья… Надо откровенно признать: до сих пор государство не уделяло этому такого внимания, которого проблема заслуживает. В начале года правительство приняло соответствующую программу. Эта программа в целом до 2010 г. должна нам стоить 160 млрд рублей. Хочу подчеркнуть, средства будут выделяться Федерацией только в том случае, если регион берет на себя значительную часть расходов по реализации этой программы». (Из выступления в Кемерово, 2002 г.)

 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ, ИЛИ НАЗАД В БУДУЩЕЕ

 

Евгений Ясин:

«Я даже представить себе этого не могу, что произошло, если бы угольную отрасль не реформировали — это был бы конец света. Вы представьте: около миллиона шахтеров, которые сидят и хотят добывать уголь, больше никому не нужный? Шахты, которые приносят сплошные убытки, где люди гибнут сотнями, потому что нет денег для того, чтобы поддерживать технику безопасности. Полагаю, что это привело бы к очень печальным последствиям. И я думаю: какое счастье, что нам все-таки удалось это сделать, хотя бы так, как это было сделано.

Прошло уже немало лет. Люди, которые были героями этой реформы, или лучше сказать: участниками этой драмы — почти все оказались в отставке. И тогда я собрал в Высшей школе экономики семинар, куда пригласил и Малышева, и Кожуховского, и всех остальных… Мы поговорили, еще раз поспорили, еще раз посмотрели, что получилось, и я, заключая дискуссию, сказал: «Посмотрите: то что мы сделали — сделали общими усилиями, в борьбе и тревогах, и все-таки добились желанного результата. Не в полной мере, конечно, но все-таки добились». И с этим согласились все».

 

 

ЛИТЕРАТУРА

1. И.С. Кожуховский И.С. Реструктуризация угольной промышленности России. М.: Государственный университет —Высшая школа экономики, 2003.

2. Крутой пласт. Шахтерская жизнь на фоне реструктуризации отрасли и общероссийских перемен. Под ред. Л.А. Гордона, Э.В. Клопова, И.С. Кожуховского. М.: Комплекс-Прогресс, 1999

3. Малышев Ю.Н. и др. Реструктуризация угольной промышленности (Теория. Опыт. Программы. Прогноз). М.: Росуголь, 1966

4. Попов В.Н., Рожков А.А. Социальные проблемы в угледобывающих регионах при структурной перестройке угольной промышленности. М.: Недра, 1998

5. Рожков А.А. Социально-экономические последствия реструктуризации угольной промышленности. М.: Недра, 2003

6. Яновский А.Б. Основы реструктуризации угольной промышленности. М.: Недра, 1995

 

34 Кстати, на шахте «Шумихинская» первые четыре сертификата решением общего собрания решили отдать вдовам погибших шахтеров.