В конце февраля 1988 года в наш активный политический словарь вошло слово «погром». До этого советские школьники и студенты использовали данный термин, обращаясь к наследию «мрачных времен» (говоря о царской России или о нацистской Германии). После событий двадцатилетней давности погром стал актуальным понятием. Приходится констатировать, что в сегодняшней РФ это слово не утратило своей актуальности (свидетельством тому Яндыки, Кондопога, восточные районы Ростовской области и причерноморские районы Краснодарского края, Ставрополь).
20 лет назад армянские погромы в Сумгаите (они начались 26 февраля 1988 года, достигли своего пика 28 февраля и прекратились 29 февраля) перевернули сразу несколько фундаментальных мифов, на которых держались КПСС и советская власть, а также массовые представления homo soveticus.
Во-первых, в течение трех дней «горячего февраля» был разрушен миф о дружбе народов. Оказалось, что не только «отдельные экстремистские круги», но и «широкие народные массы» готовы к применению насилия по отношению к «другим», «не нашим». Особой остроты ситуации добавляло то, что Сумгаит до трагедии февраля 1988 года считался образцовым советским городом, едва ли не примером многонационального мира и согласия для всего Союза ССР. По словам британского журналиста и политолога Томаса де Ваала, «есть какая-то мрачная закономерность в том, что первая в современной советской истории вспышка массового насилия произошла именно в Сумгаите… В реальности же Сумгаит породил целый класс неустроенного и недовольного люмпен-пролетариата. Отрезок каспийского побережья к северу от Баку, где ныне стоит Сумгаит, пустовал вплоть до второй мировой войны. Именно здесь в конце 1940-х и начал расти новый город. Первыми его жителями были самые низы советского общества – зэки – политические заключенные, выпущенные из сталинских лагерей; азербайджанцы, покинувшие Армению, куда стали в массовом порядке возвращаться армяне-репатрианты; а также обнищавшие армянские рабочие из Карабаха. К 1960 году население нового города выросло до 65 тысяч человек. К восьмидесятым годам 20-го века мечта об интернациональном сообществе трудящихся обратилась в кошмар. Население стремительно росло, составив четверть миллиона человек, и в городе стала остро ощущаться нехватка жилья. Рабочие ютились в перенаселенных общежитиях. Городские химические предприятия были среди первых в Советском Союзе по уровню загрязнения окружающей среды. Детская смертность была столь высока, что в Сумгаите возникло даже специальное детское кладбище. Средний возраст горожан составлял двадцать пять лет, причем каждый пятый житель Сумгаита имел судимость. В период между 1981 и 1988 годами в Сумгаит вернулось более двух тысяч вышедших на свободу заключенных». Однако официальные власти последовательно игнорировали «упрямые факты», продолжая эксплуатировать миф о побеждающем пролетарском интернационализме.
Во-вторых, трагедия в Сумгаите показала, что коммунистическая власть, считавшаяся гражданами СССР неприступным Монбланом, в реальности слаба, не готова к действиям в экстраординарных условиях. Власть была готова сама задавать повестку дня, предлагать и навязывать свои условия другим, но она же оказалась совершенно беспомощной тогда, когда кто-то другой попытался навязать ей свою игру, предложить трудноразрешимую задачу. В Сумгаите 20 лет назад советская власть оказалась беспомощной не только потому, что вовремя не применила силу (знаменитая фраза Михаила Горбачева об опоздании войск на три часа), но и потому, что не смогла грамотно интерпретировать события. Разговоры о «хулиганских действиях отдельных несознательных элементов» вызывали только раздражение. Не было и своевременного расследования событий, правильной диагностики событий «горячего февраля». В частности, государственный обвинитель по делу о погроме пытался отстаивать тезис о том, что пострадали не только армяне, но и «трудящиеся других национальностей». Не слышим ли мы сегодня отзвуки этой «бытовой» методологии в комментариях российских чиновников о ситуации в Кондопоге или в Ставрополе?
В-третьих, Сумгаит стал первой информационной войной, которую тогдашнее советское руководство с треском проиграло. В данном случае, речь идет не только и не столько о столкновении двух «правд» – армянской и азербайджанской. Советское руководство не смогло дать адекватное освещение событий «горячего февраля 1988 года». Оно предпочитало либо вовсе замалчивать трагедию, либо давать не ко времени, и не к месту комментарии, после которых взаимное ожесточение враждующих сторон только нарастало. Таким образом, Москва стремилась «успокоить общество». Чего стоят только рекомендации Михаила Горбачева на заседании Политбюро ЦК КПСС 29 февраля 1988 года (посвященном фактически ситуации в Сумгаите) подготовить «для печати информацию о том, что армянские предприятия начали работать. Кстати, у них вчера прекрасные передачи прошли по местному телевидению. Показали людей на рабочих местах, хорошее их настроение». Такими же оторванными от реальности были предложения о «мобилизации рабочего класса» (на это упирал Михаил Соломенцев). Как будто не этот самый «рабочий класс» в Сумгаите совершал бесчинства?! В это же самое время армянская сторона стремилась изобразить трагедию в Сумгаите, как логическое продолжение османского геноцида 1915 года (сами события многократно назывались «сумгаитским геноцидом»). Азербайджанская же сторона говорила об армянской провокации и заговоре «мирового армянства». Именно этой стороной была раздута роль одного из погромщиков Эдуарда Григоряна. Эту версию впервые озвучил академик Зия Буниятов в статье «Почему Сумгаит». Власть, таким образом, утратила монополию на информацию и интерпретацию, но создать свою «картинку событий», вызывающую доверие она оказалась не в состоянии.
Приведем всего лишь два примера. Вечером 28 февраля (это пик погромов) программа «Время» подготовила сообщение о том, что армянские рабочие выступили с инициативой отработать сверхурочно простои, ставшие следствием митингов и массовых акций (которые, заметим, начались в Армении после того, как большинство Областного Совета Нагорно-Карабахской Автономной области выступили с инициативой о ее переводе под юрисдикцию Еревана). Когда знакомишься с подобной информационной политикой, удивляешься тому, как история ничему не учит. Сегодня, двадцать лет спустя, некоторые не в меру активные чиновники стремятся ко всяческому замалчиванию ситуации в Ингушетии или в Дагестане (где контртеррористическая операция в селе Гимры затянулась на два с лишним месяца). А в это время информационная ниша занимается другими интерпретаторами, эксплуатирующими слухи и не всегда достоверные факты. Кто в результате оказывается в выигрыше, государство или его оппоненты, которые начинают всем этим слухам верить и использовать в своих интересах? Тогда, укрывшись за фразами об армянском пролетариате и сумгаитских «хулиганах», советское руководство, отдало информационную инициативу двум конфликтующим сторонам. И это свидетельство неумения тогдашних руководителей к месту и ко времени комментировать инциденты на национальной почве. До сумгаитского погрома армяно-азербайджанские отношения уже перешли из плоскости кабинетно-академических дискуссий о том, кто был первым в Карабахе на площади и улицы. Уже был инцидент в селе Чардохлу. Уже были столкновения в районе Аскерана. Однако вечером 27 февраля 1988 года по Центральному телевидению выступил заместитель Генерального прокурора СССР по следствию Александр Катусев. Он упомянул, что в стычке у Аскерана погибли 2 азербайджанца (эта информация легла на уже подготовленную почву и, конечно же, повлияла на настроения погромщиков). Представитель генеральной прокуратуры не стал говорить о гибели советских граждан, он сделал акцент на этническом факторе. Но разве сегодня представители наших отечественных правоохранительных структур перешли с этнического языка на гражданский? Увы, они предпочитают говорить о таджиках, чеченцах, армянах или азербайджанцах, но не о гражданах России, имеющих равные права и обязанности перед законом.
Как справедливо замечает Дмитрий Фурман, «в эпоху „перестройки“ впервые Азербайджан громко заявляет о себе и вторгается в российское сознание ужасом сумгаитского погрома. Сейчас, после одной и в ходе другой чеченской войны, после множества гражданских войн и межнациональных столкновений, нам уже надо сделать над собой некоторое усилие, чтобы вспомнить нашу реакцию на Сумгаит. Тогда для русских, привыкших за долгие „позднесоветские“ годы к отсутствию массового насилия и относительному порядку, Сумгаит был шоком. Но довольно быстро русское массовое сознание включило это страшное событие в свои схемы. Сумгаит, естественно, противоречил советским стереотипам о „дружбе народов“, но он прекрасно соответствовал более глубоким стереотипам русского сознания, связанным с исламом и мусульманскими народами. Сумгаит оживил представления о нетерпимых, фанатичных и жестоких мусульманах (хотя сегодня независимый Азербайджан – светское государство, никак не похожее на исламские республики- С.М.)… Либеральное российское сознание (а либеральные идеи в тот период доминируют) прочно встало в карабахском конфликте на армянскую сторону. Частично – из-за популярной тогда идеи права наций на самоопределение (о том, что в Армении тоже компактно проживали азербайджанцы, которые теоретически также имели право на самоопределение, но были изгнаны, русские в большинстве своём просто не знали). Частично – из-за готовности поддерживать всех, кто выступает против status quo. Но в значительной мере – потому, что армяно-азербайджанский конфликт прекрасно „лёг“ на унаследованные нами образы жестоких мусульман, истребляющих маленький христианский народ».
Спору нет, армянские погромы (как в Сумгаите, так и потом в Баку) еще долгие годы будут черными пятнами на репутации независимого Азербайджана. Однако нельзя не видеть и того, что армянские лидеры, замышлявшие проект «объединения Карабаха с Арменией» не слишком задумывались, во-первых, о возможных последствиях его реализации (об этом, между прочим, говорил в беседе с армянскими писателями Михаил Горбачев), а во-вторых, не интересовались судьбой азербайджанцев в Армении и в самом Нагорном Карабахе. В этом плане весьма показательно интервью одного из наиболее ярких активистов карабахского движения Игоря Мурадяна уже упомянутому Томасу де Ваалу. На вопрос журналиста о том, думали ли активисты армянского движения об азербайджанцах, Мурадян честно ответил: «Хотите знать правду?- спросил он, – Я скажу вам правду. Нас не интересовала судьба этих людей. Эти люди были послушным орудием власти, в течение многих десятилетий, даже веков, они были инструментом насилия против нас. Их судьба не интересовала нас тогда, и не интересует сейчас».
Был и еще один факт, способствовавший черно-белому восприятию армяно-азербайджанского конфликта. Период Перестройки был эпохой тотальной переоценки советской истории и политического наследия СССР. Свою роль сыграл и тот факт, что Нагорный Карабах был включен в состав Азербайджана 5 июля 1921 года на пленуме Кавказского бюро (Кавбюро) ЦК РКП (б). Решение о включении Нагорного Карабаха в состав Азербайджана на основе «широкой областной автономии» было принято стараниями лично товарища Сталина. К такому решению тогдашнее большевистское руководство подтолкнули события в Армении в начале 1921 года. Еще 4 декабря 1920 года в «Правде» вышла статья Сталина, в которой был озвучен тезис о вхождении спорных земель в состав Армении. Однако политика советизации, сопровождавшаяся конфискациями, реквизициями, политическими репрессиями по отношению к оппонентам, вызвала резкое недовольство внутри Армении. В январе 1921 года была подавлена попытка антисоветского мятежа. После этого представители политической элиты Первой Республики (1918–1920 гг.) создали Комитет спасения, целью которого было свержение советской власти. В феврале 1921 года в Армении началось антисоветское восстание, а 18 февраля под контролем восставших была большая часть республики. Таким образом, Армения подтвердила свою «антисоветскую репутацию» у лидеров тогдашней РСФСР. Азербайджан же, напротив, продемонстрировал лояльность российским большевикам. Восстание во главе с лидерами партии «Дашнакцутюн» во многом предопределило последующее разрешение армяно-азербайджанского территориального спора не в пользу Армении.
В 1988 году российская интеллигенция была готова отречься от старого мира, признав армян Нагорного Карабаха коллективной жертвой сталинского режима. А потому после сумгаитских погромов академик Андрей Сахаров сделает следующий вывод: «Никакие полумеры не смогут успокоить людей, никакие разговоры о дружбе народов. Если кто-то мог сомневаться в этом до Сумгаита, то после этой трагедии ни у кого не остается никакой нравственной возможности настаивать на сохранении территориальной принадлежности НКАО к Азербайджану». Развивая сахаровский тезис можно сказать, что вопрос о территориях – не самый важный. Главный вопрос – это готовность армян Карабаха (а также армян, проживавших в других азербайджанских районах и городах) считать Азербайджан своей родиной, а себя гражданами этой страны. Сама постановка такого вопроса кажется экстравагантной и нереалистичной. А между тем, не решив этой проблемы, нельзя говорить и о восстановлении территориальной целостности Азербайджана. «Территория без населения» – тот принцип, который в сегодняшних условиях Баку не сможет реализовать. Конечно же, речь идет только о мирном, а не о военном сценарии.
В феврале 1988 года трагические события в Сумгаите стали неким водоразделом для армян Азербайджана. Впоследствии армянские погромы в Баку в 1990 году сделают процесс деарменизации Азербайджана необратимым. Однако у этой медали была и другая сторона, о которой нельзя умолчать. Сумгаит стал также определенным рубежом для азербайджанцев Армении. После «горячего февраля» 1988 года у них не осталось иного выбора, кроме, как покинуть свои дома ради обретения «исторической родины». Сегодня армянские и азербайджанские историки и политологи ведут жесткие споры о том, что первично, а что вторично. Стал ли Сумгаит ответом на изгнание азербайджанцев из Армении (из Кафанского района) или же таковое стало реакцией на армянские погромы в Сумгаите (а затем и в других городах Азербайджана)? Обе стороны приводят ссылки на источники, ссылаются на мнения очевидцев. Сегодня с полной уверенностью можно лишь утверждать, что фактический обмен населением между двумя закавказскими республиками стал неизбежен после Сумгаита. И это также один из безусловных итогов трагедии 26–29 февраля 1988 года. Этническая «чистота», как принцип одержал тогда верх. И Сумгаит, в котором прошли армянские погромы, стал символом победы этого принципа. За Сумгаитом последовали другие армянские погромы в Азербайджане, и исход азербайджанцев из Армении. Эскалация взаимного насилия привела в конечном итоге к трехлетней армяно-азербайджанской войне из-за Нагорного Карабаха в 1991–1994 гг.
Но, пожалуй, главным итогом сумгаитской трагедии стало формирование особой социальной психологии двух конфликтующих обществ. Ее основными чертами является повышенная чувствительность к своим трагедиям и нечувствительность к трагедиям противника (даже готовность отрицать эти трагедии). Автору настоящей статьи не раз приходилось отвечать на вопросы азербайджанских журналистов о роли КГБ (ЦРУ, мировой армянской закулисы) в трагедии «горячего февраля» 1988 года и в то же время спорить с армянскими коллегами по поводу того, что трагедия другого февраля (1992 года в Ходжалы) не является выдумкой азербайджанской пропаганды. Второй чертой такой конфликтной психологии является ксенофобия, ощущение себя солдатом осажденной крепости. Дмитрий Фурман и Али Абасов использовали для такой черты удачное обозначение «заговоромания».
В любом случае сегодняшней российской власти было бы весьма полезно выучить уроки Сумгаита двадцатилетней давности. И осознать, что «причесывание действительности», отказ (даже в кругу элиты) от правильной диагностики политической болезни, апелляция к этническим ценностям и использование ксенофобии в «креативных целях» ведут всегда к одному и тому же результату- погрому, который становится главным (и иногда единственным) инструментом нациестроительства.
