А. Ваганов. Фонды и мозги. Вопрос не в том, как возвратить уехавших ученых, а в том – зачем их возвращать?

Источник: Независимая газета – Наука. 25.05.2005. http://www.ng.ru/science/2005-05-25/12_fondy.html

 

Продолжаются героические попытки понять, что же происходит с российской наукой, в каком она состоянии находится (ясно, что это болезнь, но в какой фазе?), и дать прогноз дальнейшего развития ситуации. Неделю назад, 18 мая, на Общем собрании Российской академии наук Комиссия по совершенствованию структуры РАН (глава комиссии – вице-президент РАН Валерий Козлов) представила «Программу модернизации функций, структуры и механизмов финансирования РАН». Настоящий гвоздь «Программы…» – заявленное намерение довести к 2008 году (sic!) зарплату академических ученых до 1 тыс. американских долларов в месяц, а то и больше. Ну что ж, не так много времени осталось, чтобы мы все смогли оценить прогностические возможности главной научной организации страны.

Между тем проводятся и вполне реальные полевые социологические исследования российской науки. Одно из них недавно было представлено на семинаре в Московском представительстве Фонда Карнеги. Название этой работы интригует не меньше, чем обещание увеличения академических зарплат до 1 тыс. долларов в месяц – «Воспроизводство научной элиты в России: роль зарубежных научных фондов (на примере Фонда им. А. Гумбольта)».

«Мы занимаемся научной элитой не потому, что мы снобы, а потому, что именно от этих единиц процента зависит воспроизводство научных кадров и собственно науки», – подчеркнул руководитель проекта, доктор экономических наук, профессор Государственного университета – Высшая школа экономики Александр Чепуренко. Так что же происходит с этой самой элитой.

Авторы работы «Воспроизводство научной элиты в России…» в качестве таковой определяют эту «прослойку» в количестве около 22 тыс. человек. Дальше начинается статистика.

По данным ПРООН (2004 г.), ежегодный ущерб в России от «утечки умов» на Запад оценивается в 25 млрд долларов. С другой стороны, по экспертным оценкам, за последние 5–6 лет через длительную работу за рубежом прошло порядка 100 тыс. российских ученых, вернувшихся затем в Россию. Если оценить масштабы возвращения в 25 тыс. человек в год, то «добавленная научная стоимость», привносимая одним таким ученым в страну, должна составлять хотя бы 1 млн долларов в год, чтобы уравновесить масштабы чистого «научного вывоза». «По-видимому, эта цифра – при неразвитости инновационной системы, слабой степени коммерциализации научных разработок – является на сегодня нереальной, – делают вывод авторы исследования. – Но в большой мере это зависит уже не от самих ученых, а от структуры и систем стимулов в экономике страны».

Вот со стимулами для ученых в экономике страны – туго. (Если не считать таковым – в третий раз помяну – обещание зарплат в тысячу долларов к 2008-му.)

Так, например, анализ ответов на вопрос о значимости различных источников финансирования научных исследований, которые проводят сейчас гумбольтианцы – то есть ученые, получавшие когда-либо стипендии Фонда Гумбольта, – выявил очень интересную картину. Национальные источники: федеральный бюджет – 60%, внебюджетные фонды – 18%, частный капитал – 6%, региональный бюджет – 2%. Иностранные источники: некоммерческие фонды – 25%, университеты – 12%, межгосударственные организации – 12%, государственные НИИ и центры – 13%, национальные министерства – 14%, частные компании – 7%... Эти позиции были названы в качестве основных источников финансирования научных работ в России. «Возникает вопрос – а российская ли наука в России?» – риторически восклицает один из авторов исследования, кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Института статистических исследований и экономики знаний ГУ–ВШЭ Ольга Шувалова.

Вообще, кажется, в системе организации российской науки (пока будем, все-таки, называть ее российской) происходят процессы поистине тектонического характера. Вот один из индикаторов. Директор Института статистических исследований и экономики знаний ГУ-ВШЭ Леонид Гохберг отметил некий качественный скачок в структуре научной мобильности, произошедший за последние годы. Нарастает «хаотический» поток ученых из России по самостоятельным контрактам, почти половина из них – на срок более 3 лет. 68% ученых положительно оценивают эти миграционные потоки. «В Российской Федерации сегодня, строго говоря, нет воспроизводства научных кадров, – подчеркнул Леонид Гохберг. – Побывав за рубежом, ученые начинают вовлекать в этот процесс молодых коллег из России. Сама наука в стране не готова к тому, чтобы из-за рубежа возвращались наши соотечественники-ученые: нет современного оборудования, низкие зарплаты, тематика исследований, бытовые проблемы».

Показательно, что этой проблемой в первую очередь озаботились сами зарубежные научные фонды. Так, «Программа Марии Кюри – кадровые ресурсы и мобильность ученых» в составе 6-й Рамочной программы ЕС содержит теперь специально оговариваемое в контракте условие возвращения иностранных исследователей на родину. Но не менее показательно, что нет ни одной заявки ни от одного российского вуза или научного института на предоставление рабочих мест зарубежным ученым, в том числе – репатриантам.

Вроде бы этот последний факт кажется слегка парадоксальным. Ведь количество НИИ в России за последние 14 лет увеличилось более чем на 800 (1991 г. – 1831; 2003 г. – 2564). Однако при этом сократился объем финансирования (внутренние затраты на исследования и разработки в постоянных ценах 1989 г. составили: 1991 г. – 7287,6 тыс. руб.; 2003 г. – 4778,5 тыс. руб.). Сокращается участие университетов и предприятий в исследованиях; происходит дробление крупных институтов на мелкие структуры и фирмы: в РАН – 460 институтов, в Российской академии медицинских наук – около 50. Все это не так безобидно, как кажется…

«Сегодня 40% занятых в российской науке не имеют высшего образования, – подчеркнул Леонид Гохберг. – И эта тенденция прослеживается на протяжении последних 6–7 лет. То есть наука превратилась в дирекцию по управлению зданиями. Это и понятно: растет количество институтов – растет количество управленческого и обслуживающего персонала».

Профессор Гохберг был предельно откровенен: «Вопрос не в том, как вернуть людей назад – это малореально, а в том, как создать условия для функционирования науки в самой России». Предложенные в исследовании «Воспроизводство научной элиты в России…» варианты решения тоже, в принципе, не новы. «Надо, чтобы профессор стал главным действующим лицом в науке; надо избавиться от многих фобий, как в ФРГ – когда не имеет значения национальность: многие из моих респондентов, живя в ФРГ, и немецкого языка не знают, – например физики обходятся английским. Но при этом они распоряжаются немецким бюджетом на науку», – отметила профессор Татьяна Иларионова.

Увы, по мнению Леонида Гохберга, «интереса у органов государственного управления к таким исследованиям в сегодняшней России нет». Поэтому-то, на мой взгляд, сегодня вопрос не в том, как вернуть ученых в Россию, а в том – зачем их возвращать?

____________

 

А. Ваганов. «Фундаментальные» деньги для Академии наук

Источник: Независимая газета – Наука. 08.06.2005. http://www.ng.ru/science/2005-06-08/12_dengi.html

 

Андрей Геннадьевич Ваганов – ответственный редактор приложения «НГ-Наука» «Независимой газеты»

 Жесткая внутренняя борьба за финансирование делает РАН неэффективной структурой в глазах государственных чиновников

Невыполнение этого минимума (расходов на гражданскую науку – 110 млрд руб. к 2010 году. – А.В.) академия будет расценивать как возвращение политики удушения науки», – грозное заявление президента Российской академии наук Юрия Осипова на общем собрании РАН 17 мая вызвало лишь легкий бриз одобрения в зале. Оно и понятно: подобные реплики из уст руководителя главной научной организации страны стали уже вполне привычными и могут с очень большой вероятностью прогнозироваться на год-два вперед.

Между тем ситуация в научно-техническом комплексе страны действительно критическая. Конкретно – и в самой Российской академии наук дела обстоят далеко не блестяще именно с точки зрения организации исследований. По данным вице-президента РАН академика Валерия Козлова, в системе академии сейчас в общей сложности 466 институтов. В 80 из них каждый научный сотрудник публикует статью за своей подписью с периодичностью раз в два года, а в 34 институтах – каждый научный сотрудник пишет одну статью аж раз в 4 года. Чтобы требовать у государственных чиновников существенного увеличения финансирования такой структуры, это надо быть большим оптимистом. Академики таковыми, по-видимому, и являются. По крайней мере в «Проекте программы модернизации функций, структуры и механизмов финансирования РАН» заявлены планы выйти к 2008 году на уровень средних зарплат научных сотрудников в 30 тыс. руб. в месяц.

Однако вполне вероятно, что этот вопрос – о модернизации академического сектора науки – умрет естественной смертью, без всякого обсуждения. Есть вполне материальные признаки того, что госчиновникам уже неинтересно спорить лоб в лоб с оптимистами-академиками: ученый, конечно же, может переспорить практически любого чиновника и с цифрами в руках доказать, что эффективность российской науки ничуть не ниже, а пожалуй, и выше таковой в самых развитых странах мира.

Например, согласно расчетам академика Виктора Макарова и профессора Александра Варшавского («Инновационный менеджмент в России: вопросы стратегического управления и научно-технологической безопасности». М.: Наука, 2004. 880 С.), на 1 долл. затрат на НИОКР в России приходится больше валовой добавленной стоимости продукции высокотехнологичных отраслей, чем в США, Японии и Франции. Чистые поступления от экспорта российских технологий в расчете на единицу затрат НИОКР примерно соответствуют уровню США (0,135 и 0,137 долл./долл. соответственно). Затраты НИОКР в расчете на одну статью в ведущих журналах в нашей стране примерно в 2– 4 раза ниже, чем в США, Японии, Германии, Франции... Одно только непонятно: почему при такой потрясающей эффективности доля США в мировом производстве наукоемкой продукции – 34%, а доля России – 0,9%? Возможно, именно такого рода нестыковки подвигли, например, Экспертное управление президента РФ объявить конкурс на проведение научного исследования по заказу администрации президента. Тема заказного исследования звучит, не побоюсь этого слова, судьбоносно для РАН: «Анализ структуры, функций, источников и механизмов финансирования Российской академии наук, Российской академии образования, Российской академии медицинских наук, Российской академии сельскохозяйственных наук, Российской академии архитектуры и строительных наук, Российской академии художеств. Возможные пути их модернизации, в том числе механизмы интеграции... (выделено мною. – А.В.)».

Поэтому если отбросить всю эту крупнокалиберную пальбу по воробьям с трибуны президиума РАН, то речь нужно вести о вещах абсолютно понятных и банальных: в чьих руках окажутся основные механизмы регулирования финансовых потоков и ручейков, питающих отечественную науку.

И в этом контексте становится понятно, почему президент РАН Юрий Осипов с не меньшим жаром, чем он критиковал правительство, поднялся на защиту вверенной ему Академии наук от... научных же фондов. Эта тема как-то осталась вне дискуссии на общем собрании РАН. А жаль – это очень хороший индикатор процессов, происходящих подспудно в российском научном сообществе в целом. Ведь грантовая (проектная) система финансирования научных исследований – то немногое, что было создано из действительно полезного в сфере государственного управления наукой за последние 15 лет.

«Финансирование фундаментальной науки должно возрастать опережающими темпами, минимум – на 1,5% в год, – настаивает Юрий Осипов. – Должно возрасти и финансирование РАН. Но сейчас проявляется тенденция направить эти деньги на финансирование фондов и вузовской науки. Закачивание излишних денег в фонды – неправильная политика. Фонд не в состоянии правильно оценить все состояние фундаментальной науки в целом».

Любому человеку, кто хоть немного знаком с деятельностью Российского фонда фундаментальных исследований и Российского гуманитарного научного фонда (очевидно, что академик Осипов имел в виду прежде всего именно эти организации) совершенно понятно, что, если где и создана более или менее действующая экспертная система, так это именно в этих фондах. Только в РФФИ в экспертизе участвуют более 2000 ведущих ученых из различных ведомств и регионов страны. Мало того, почти 60% грантов РФФИ – это гранты сотрудникам Российской академии наук; еще около 11% грантов – МГУ им. М.В. Ломоносова. Доля РАН в конкурсных заявках РГНФ также все время держится в диапазоне 40–60%. Так что странно звучат слова о неспособности фондов «правильно оценить все состояние фундаментальной науки в целом». Скорее как раз наоборот.

Но все дело в том, что суммарная доля РФФИ и РГНФ составила почти 5% в структуре финансирования Российской академии наук в 2004 году. (Для сравнения: бюджетное финансирование РАН – 18,6 млрд руб., или 57,2% в структуре финансирования.) Деньги фондов вполне и очень даже ощутимые. Но вот распределяет их какое-то «экспертное сообщество». Непорядок! Хотя, казалось бы, чего бояться: большинство сотрудников в руководстве научных фондов и экспертных комиссий люди академические – члены-корреспонденты и академики, сотрудники академических институтов.

А вот чего действительно следовало бы испугаться академикам, так это чеканной формулировки министра образования и науки РФ Андрея Фурсенко, произнесенной им с трибуны общего собрания: «Если РАН управляет государственной собственностью, то священное право собственника – назначать управляющего, то есть утверждать президента РАН». Это слова уже не просто чиновника, но представителя того самого собственника.

***

Доля РФФИ и РГНФ составила 5% в финансировании Российской академии наук

___________________

 

А. Ваганов. В академическом отпуске. Наука – это то, чего не может быть; все остальное – научно-технический прогресс

 

Источник: Независимая газета – Наука. 22.03.2006. http://www.ng.ru/science/2006-03-22/12_otpusk.html

 

 

Сверхэмоциональные споры о судьбе Российской академии наук, в том числе и те, результаты которых сейчас у вас перед глазами, уважаемый читатель, на самом деле уже не имеют никакого отношения к реальности. Хитроумные бюрократические интриги, которые сплетаются и расплетаются вокруг российской академической науки, как кольца питона Каа вокруг пойманной им бедняги мартышки, приносят лишь моральное удовлетворение, причем участникам с обеих сторон. Идет дележ шкуры не то чтобы не убитого, но давно уже занесенного в Красную книгу медведя. Я имею в виду фундаментальную науку, как ее понимают оппонирующие друг другу стороны – академическая верхушка и правительственные чиновники.

 

Конечно, тут само собой на горизонте возникает свинцовая туча контрпримеров… Электромагнитные волны, ядерные реакции, излучения атомов – все эти явления были первоначально открыты именно как теоретическое знание. И только потенциально в этих открытиях можно было рассмотреть принципиально новый уровень технологического развития цивилизации, который реализовался позже в технических устройствах: электродвигателях, системах телекоммуникации, лазерах, атомных электростанциях… (Кстати, «атомом для практических целей овладеть невозможно», утверждал Эрнст Резерфорд в 1919 году. «Я не верю в возможность использования атомной энергии в ближайшие сто лет», – вторил ему Альберт Эйнштейн.)

 

Все так. Однако надо учитывать и еще одну важную характеристику научного процесса – умопомрачительную динамику его развития. Известно, например, что половина всех научных данных получена в последние 15–20 лет. Аристотелевская теория гравитации просуществовала почти две тысячи лет; идеи Ньютона ждали своего пересмотра 300 лет; атомно-корпускулярная теория Дальтона–Авогадро, исходившая из представления о неделимости атома, определяла взгляды на структуру материи в течение столетия; теория атомной структуры Резерфорда и Бора просуществовала уже не более 10 лет… Свыше столетия ожидала фотография практической реализации уже установленного наукой принципа, в области телефонной связи на то же самое потребовалось не многим более 50 лет, для реализации идей дизельного двигателя – 30 лет… Соответствующие сроки для радара – 15 лет, для атомной бомбы – около 6 лет, а для мазеров – менее чем 2 года. То же относится и ко времени между появлением изобретения и его практическим использованием: для бумаги – 1000 лет; паровой машины – 80; самолета – 20 лет; транзисторной техники – 3 года; волновых передач – 1 год; лазеров – 0,5 года; ФАКСов – 3 месяца…

 

Понятно, почему известный социолог Поль Друкер утверждает: «Единственная вещь, имеющая значение (does matter), – это инновации». И в этом смысле судьба фундаментальной науки печальна: ее не будет, она исчезает уже у нас на глазах. Но это – светлая печаль.

 

Что было самым значимым за последние примерно 40–50 лет, после изобретения лазера? Многие эксперты полагают – интернет. Но интернет уже не родился в рамках традиционной парадигмы (как инженерное применение естественно-научных исследований и материальное подтверждение теоретических научных построений): Сеть стала просто следующим этапом технологического (а лучше сказать – культурологического) развития цивилизации.

 

Фундаментальная наука же постепенно становится некоей мировоззренческой заменой религии; при этом сама во многом превращаясь (мутируя) в эзотерическую систему. Некоторые современные научные модели – это принципиально не верифицируемые мыслительные конструкты. Таковы, например, космологические модели Большого Взрыва (Big Bang), теория суперструн, квантовая теория физического вакуума, «теория рождения Вселенной из ничего» (термин из квантовой физики). Не случайно известный американский научный журналист Джон Хорган (сам в прошлом физик) в книге «Конец науки» замечает: «Физики, работающие над теорией суперструн <…> больше не занимаются физикой, потому что их теории никогда не могут быть подкреплены экспериментами, а только субъективными критериями, такими, как элегантность и красота. Физике частиц <…> грозит стать ветвью эстетики». Хорган называет разработку такого рода гипотез «ироничной наукой». Диалектика, одним словом.

 

Наука изменится (изменяется) функционально: главная ее функция – поддерживать необходимый уровень любопытства у определенных (некоторых) представителей популяции homo sapiens. Таковых в любой популяции обычно около 5%. Наука будет нужна только затем, чтобы помочь более или менее адекватно ориентироваться в мире стремительно развивающихся технологий, чтобы не заблудиться в них, не сломать ногу или голову. Потом и эта функция науки отомрет – наука окончательно утратит контроль над/за технологиями. Ее, собственно, уже никакими клещами нельзя будет отодрать от технологии.

 

Что касается российской фундаментальной (академической) науки, то и сейчас очевидно, что мы интересуем мир только в качестве территории, на которой располагается глобальная – потенциально – помойка или склад ненужных вещей техногенной цивилизации. Кто хочет убедиться в этом – поинтересуйтесь, что инкриминируется большинству наших ученых, уже обвиненных или еще обвиняемых в шпионаже в пользу иностранных государств: сбор, анализ и передача зарубежным контрагентам экологических данных, результатов исследования минеральных ресурсов, материаловедческие разработки. Но даже чтобы обслуживать эту помойку, нужна прослойка более или менее грамотных специалистов. Если кому-то от этого станет легче – пожалуйста, можно присвоить этой прослойке и статус «главного экспертного органа», как предлагает, например, Сергей Глазьев в интервью, напечатанном в нынешнем выпуске «НГН»…

 

Вот прогноз на ближайшие 50 лет, сделанный известным американским писателем, футурологом, автором журналов Fortune, Wired, Newsweek Брюсом Стерлингом: «Академической сфере при подобных обстоятельствах не удастся сохранить традиции западной модели, существовавшие на протяжении девяти веков. Она станет похожа на индустриальные исследовательские институты – все разумно, мобильно, но жестко сфокусировано на продукции и прибыли. Исчезнут штатные должности, и лишь немногим резервуарам абстрактного знания удастся укрыться от напора рынка. Классические дисциплины, вероятно, изменятся, подстроившись под практику бизнеса, причем новые академические дисциплины могут «позаимствовать» достижения старых. Физика элементарных частиц (старомодная и относящаяся к холодной войне) может быть востребована нанотехнологией (очень соблазнительной и бурно развивающейся). Направления исследований будут с головокружительной скоростью перемещаться из одной области в другую, оставляя без работы любого профессора, который окажется слишком старомодным, чтобы держаться на плаву: биология, объединившись с кибернетикой, превратится в биоинформатику. Таксономия, когда из нее выбросят естественную историю, породит новейшие генетические исследования».

 

Как видите, российская академическая наука не одинока и не уникальна перед лицом исторического вызова. Так что пора успокоиться и начать жить. А то ведь пока мы меняем вывески на здании Министерства образования и науки РФ на Тверской, 11, в Москве, уже подсчитано, что к 2015 году внешний рынок наукоемкой продукции достигнет 6 трлн. долл. в год, из которых до 2 трлн могут составлять информационные услуги. Сейчас доля России на этом рынке статистически незначима.

 

____________

 

С. Кордонский. Служение истине и инновационное развитие. Гипертрофированное стремление к «чистой» науке оставляет страну без современных технологий

 

Источник: Независимая газета – Наука. 28.05.2008. http://www.ng.ru/science/2008-05-28/19_science.html

 

 

Симон Гдальевич Кордонский – профессор Государственного университета – Высшая школа экономики

 

Общепринято, что иного пути развития страны, кроме инновационного, нет и не может быть. По умолчанию источником инноваций считается наука, и прежде всего отечественная академическая наука в лице Российской академии наук (РАН). Я, однако, попытаюсь показать, что эта наука вряд ли может стать источником инновационного развития, если сохранит основные принципы своей организации и функционирования.

 

Академики и распорядители

 

Чиновники понимают науку как совокупность самоуправляемых (в случае академий) бюджетных организаций, результатом деятельности которых должны быть некие знания, новации, изобретения, технологии и изделия, которые могут быть включены в государственный оборот и служить развитию народного хозяйства и нейтрализации внутренних и внешних угроз. То, что академическая наука практически не создает такого рода новаций, ставится ей в упрек и стимулирует попытки распорядителей бюджетов ее модернизировать.

 

Предприниматели, основываясь на зарубежном опыте, какое-то время считали академическую науку возможным источником ноу-хау, которые – при удачном стечении обстоятельств – могут дать прибыль на уже известных рынках или даже стать основой формирования принципиально новых рынков. Сейчас предприниматели, как правило, считают, что академическая наука уже прошла «точку возврата» в смысле обоснованности вложений в нее. Однако она, РАН, остается привлекательной для бизнеса как фондодержатель и распорядитель колоссальных и некапитализованных земельных и прочих ресурсов. И предприниматели не так уж неправы.

 

Ученым удалось измерить идеальное энергетическое состояние атома

Научное сообщество понимает науку как способ получения знания и как организационное и публичное оформление результатов исследований, проведенных его членами. Научное сообщество измеряет научный процесс количеством публикаций по результатам исследований. Статус современного ученого оформляется не научными и учеными степенями, званиями и наградами, как это принято в академической науке, а индексами цитирования (в широком смысле этого слова), то есть показателями использования текстов данного ученого другими учеными, а также уровнем коммерческой привлекательности результатов исследований.

 

Служение истине как самоценность

 

Академии наук выступают как институты воспроизводства обрядов служения науке, осуществляемых жрецами науки – членами академии. (Термины «жрецы науки», «алтарь науки», «служение науке», «постижение истины» и т.п. используются академическими учеными для самоописания.) И это естественный для этой науки порядок вещей, не подлежащий сомнению и изменению. Академические ученые воспринимают попытки реформирования системы служения как покушение на истину, на святое. Науке должно поклоняться, а не пытаться ее модернизировать – прежде всего потому, что ее ценность исторически фундирована, то есть архаична.

 

С академической точки зрения, новое – истинное – знание возникает в ходе исполнения сакральных научных обрядов, таких как эксперимент, научное доказательство или моделирование. Оно скорее чудо, чем результат труда.

 

Далее: истина дается только тем, кто этого достоин, а именно настоящим ученым, которыми не рождаются, а становятся в ходе многочисленных процедур научной инициации и преодоления мирских соблазнов. Если знание получено с нарушением ритуалов или же человеком, который не прошел процедур научной инициации, то оно «не чисто», профанно, настоящим знанием считаться не может и должно быть многократно испытано на истинность, если оно того заслуживает.

 

Научные результаты, если исходить из такого понимания науки, есть побочное следствие правильно организованного служения науке и не могут быть самоцелью. Они, результаты, возникают в том случае, если соблюдена обрядовая, сакральная сторона служения, и не могут принадлежать простому ученому, еще не полностью посвященному в таинство постижения истины. Скорее авторство принадлежит жрецу науки – научному руководителю, – который истово поклонялся ей, окормляя научную паству и тем самым способствуя тому, чтобы на «коллектив авторов» сошла научная благодать.

 

Совокупность настоящих ученых, прописных научных истин уже ушедших времен, обрядов и ритуалов, с одной стороны, и способов их воспроизведения, с другой, составляет, с такой точки зрения, истинную науку.

 

Можно сказать, что академическая наука в своем понимании истины остается в стандартах XVIII–XIX веков и принципиально не учитывает даже тех новаций, которые стали общепринятыми в результате философского осмысления ее собственных достижений. Современная наука уже давно не ищет истину, оставив это благое дело философии. Она фиксирует научные факты, выстраивает эмпирические обобщения о связи между фактами, разрабатывает теории, объясняющие выявленные связи, и предсказывает проверяемые фактами следствия из теорий.

 

Понимание науки как стремления к истине воплощено в структуре современных отечественных академий, в их нормативных документах и поведенческих стереотипах их членов. За три сотни лет существования академической науки выработано огромное количество сакральных процедур и священных текстов, обеспечивающих при их аутентичном воспроизведении, как считают настоящие ученые, успешность служения. Это в первую очередь Устав академии, регламенты выбора действительных членов и членов-корреспондентов, документы, фиксирующие статус научных жрецов и их обеспеченность ресурсами, необходимыми для правильного служения. Кроме того, это институты научной социализации-инициации и формы фиксации рангов простых ученых: системы научных советов, научных наград и знаков отличия, писаная и неписаная методология науки, легенды и мифы об «известных», «выдающихся» и «гениальных» ученых и их открытиях и многое другое.

 

Благодаря институту научных и ученых степеней и званий, который академическая наука в значительной степени контролирует, отечественные академии встроены в очень мощную систему фиксации социальных статусов. Принадлежность к ученому сословию дает в нашем аномичном общественно-государственном устройстве хотя бы иллюзию социальной определенности, фиксирует принадлежность к, по-видимому, не маргинальной социальной группе. Удовлетворяя потребность в социальной определенности, академическая наука стала неотъемлемой частью современных общественных отношений и использует это в своих попытках полностью монополизировать распределение бюджетных ресурсов на проведение всех и всяческих исследований, то есть на поиск своеобразно понимаемой истины.

 

Необходимо, однако, отметить, что сама система современных организаций науки в постперестроечные времена сохранилась во многом потому, что академические ученые продолжали служить науке, несмотря на мизерные ресурсы, выделявшиеся государством. Хотя, с другой стороны, именно президентом Борисом Ельциным был подписан указ, передававший существенную часть имущества РАН на ее баланс. Такого не было ни при каком другом российском общественном устройстве.

 

Однако этим благом академическая наука если и воспользовалась, то скорее для получения легких денег от сдачи в аренду помещений, чем для развития исследований. Сохранившись в лихие времена, институты академической науки во многом утратили остатки своей научной определенности в части получения нового знания, компенсировав это гипертрофированным служением.

 

Академическая наука и просто наука

 

Совсем не тривиальные отношения сложились у академической науки с научным сообществом, члены которого если и поклоняются науке, то с присущим этой среде юмором, если не цинизмом. В этой среде царит дух научного поиска и предпринимательства, который принципиально чужд академической науке. Ученые формулируют свои исследовательские задачи, ищут ресурсы для их решения, отчитываются за проведенные работы научными публикациями. В ходе исследований выявляются эффекты и конструируются приборы, которые, если повезет, трудами конструкторов и технологов превращаются в товары, иногда выходящие на глобальные рынки или даже эти рынки формирующие.

 

Сугубая рациональность этого сообщества, отсутствие авторитетов и пренебрежение ритуалами воспринимаются академической наукой как своеобразное варварство и корыстолюбие, которые подлежат искоренению, а сами варвары – обращению в истинную «чистую» науку, не имеющую мирских приложений.

 

Научное сообщество и академическая наука вынужденно сосуществуют в одном социальном пространстве. Дело в том, что по совокупности обстоятельств практикующие ученые работают в институтах и лабораториях, чаще всего принадлежащих академиям, их приборы и оборудование приобретены или созданы за счет бюджетного финансирования академий, а научные и инфраструктурные коммуникации находятся на балансе организаций, возглавляемых членами академий.

 

Между научным сообществом и академической наукой издавна существует своеобразный симбиоз, в котором научное сообщество делится с академической наукой результатами своих исследований, обеспечивая членам академий возможность возлагать эти результаты на алтарь науки. Кроме того, они «отстегивают» руководству своих организаций от грантов и бюджетов, «помогают» защищать диссертации «нужным людям» и выполняют множество других функций, обеспечивая и обслуживая служение науке.

 

Сегодня у государства сформировался запрос по отношению к науке, но баланс между служением и приложением знаний уже, возможно, необратимо сдвинут в пользу служения. Научное сообщество поставлено в условия, когда собственно исследованиями заниматься не на что и негде, так как большая часть ресурсов осваивается в служении науке.

 

От смещения баланса в отношениях между академической наукой и научным сообществом страдают все: и государство, и научное сообщество, и бизнес, и в конечном счете сама академическая наука, так как качество тех, кто ее обеспечивает и обслуживает, катастрофически ухудшается. Это осознается и самими жрецами науки, которые винят в этом систему образования, государство и общество, но только не самих себя.

 

Научное сообщество и инновационное развитие

 

Можно сколько угодно повторять тезисы о величии отечественной науки, но от этого на рынках не станет больше инновационных товаров отечественного производства. Очевидно, что для решения задач инновационного развития необходимо выстроить отношения между государством, бизнесом и научным сообществом и дистанцироваться от академической науки с ее служением истине.

 

Очевидно, необходимы прямые, не опосредованные академической наукой контакты государства с научным сообществом. Однако это сейчас невозможно, так как задачи инновационного развития формулируются на федеральном уровне, где с властью коммуницирует только академическая наука, несовместимая с инновационными процессами.

 

Научное сообщество, как это ни парадоксально, не имеет сейчас практически никаких иных институализаций, кроме академической. Даже технические общества, весьма развитые при советской власти, сейчас влачат в основном жалкое существование. Например, Московское общество испытателей природы, когда-то не менее значимое, чем Императорская академия, совершенно исчезло из научного пространства.

 

Научное сообщество, за исключением городов федерального значения, существует по большей части на муниципальном уровне и в меньшем – на региональном, куда государственные интенции доходят с большим трудом. И проблемы у членов этого сообщества, кроме институциональных, связаны гораздо больше с муниципалитетами, чем с федеральными институтами. Это чаще всего проблемы аренды помещений, предоставления землеотводов, создания технической и информационной инфраструктуры и другие приземленные вещи. Без прямой заинтересованности муниципальных властей в успехе инновационных начинаний почти любое дело обречено, даже если федеральные власти сформируют корпус нормативных актов, стимулирующих инноваторов.

 

Очевидно, что необходимо заинтересовать муниципальные власти в стимулировании развития научных и прикладных исследований, ориентированных на коммерческий выход.

 

Существующий опыт создания наукоградов и технопарков оказывается пока непродуктивным прежде всего потому, что эти федеральные организационные новации остаются чуждыми (за единичными исключениями) муниципалитетам, на территории которых они размещены. Муниципалитеты, не включенные в собственно инновационную экономику, стремятся так простроить отношения с ними, чтобы максимизировать ренту со статуса наукограда или технопарка, не особо заботясь о содействии исследованиям и разработкам.

 

Нужно в какой-то форме делегировать инновационные функции с федерального на муниципальный уровень власти и подкрепить их специальными федеральными грантами и преференциями. Естественно, что при этом муниципальные власти должны быть заинтересованы в доходах от инноваций, научных разработок и других продуктов научного сообщества. Научный и околонаучный бизнес, как представляется, должны стать как источником доходов муниципальных бюджетов, так и источником личных доходов муниципальных чиновников.

 

Другая, не менее важная задача – формирование научных коммуникаций, не опосредованных академической наукой. Необходимо создание альтернативной научной информационной среды, элементами которой могут стать новые, поддержанные государством и муниципалитетами научные журналы, а также специальные коммуникационные институты, основанные на современных сетевых принципах. Одного отечественного индекса цитирования, который формируется сейчас наиболее активными членами научного сообщества при поддержке Министерства образования и науки РФ, будет явно недостаточно, так как степень контроля жрецов науки за информационным пространством науки непомерно велика.

 

* * *

Образцово организованное поклонение науке и стремление к истине позволили академической науке пережить империю, советскую власть, демократическую вольницу ельцинских времен, прибавляя себе понемногу при всех политических режимах. Очевидно, что и в сегодняшней России ей вполне комфортно. Только с инновациями, как всегда, проблема. Их в основном приходится заимствовать в тех странах, где поклонение науке не зашло так далеко.

 

Остается утешаться тем, что существенная часть научных идей, лежащих в основе современных технологий, как считается, сформулирована отечественными учеными, не сумевшими благодаря гипертрофированному стремлению к несуществующей истине в том числе довести их до товарного вида.

__________________

 

 

А. Ваганов. Научно-технический износ демократии. Академик Гинзбург уверен, что ростки инновационной экономики в России имеются

 

Источник: Независимая газета – Наука. 28.09.2009. http://www.ng.ru/politics/2009-09-28/1_science.html

 

 

Как стало известно «НГ» из хорошо информированных источников в Российской академии наук, к рассмотрению на заседании совета будет представлен доклад под условным пока названием «О развитии отечественной фундаментальной науки и деятельности Российской академии наук».

 

«Важно, чтобы у граждан было понимание, что фундаментальная наука – это не только РАН, хотя РАН и оттягивает основную часть финансирования, – пояснил наш источник. – Кроме того, в докладе рассматриваются такие темы, как результативность научных исследований, отношение к науке в обществе, оценка зарубежного опыта, влияние кризиса на научно-техническую сферу, организационно-правовые аспекты функционирования отечественной науки ну и, естественно, предложения по совершенствованию системы научных исследований».

 

«Какие, на ваш взгляд, решения должны быть приняты на заседании совета, которые позволили бы говорить, что это мероприятие было проведено не просто для галочки?» – с таким вопросом накануне заседания мы обратились к академику, лауреату Нобелевской премии по физике Виталию Лазаревичу Гинзбургу.

 

«Мне не кажется, что сейчас самое плохое время для науки, бывало и похуже. Все зависит от людей и от их активности, – подчеркнул Виталий Гинзбург. – Не могу говорить о решениях, которые должен принять Совет по науке. Понимаю только, что не надо принимать дурацких решений вроде поворота сибирских рек или, как мне недавно рассказали, идеи объединения всех физических институтов России в холдинг. Со стороны государства надо поддерживать тех и то, что работает хорошо, а не навязывать сверху беспрерывные радикальные преобразования».

 

Оптимизму – и жизненному, и научному – Виталия Лазаревича можно только искренне позавидовать (академику Гинзбургу 4 октября исполняется 93 года). Однако не случайно президент Медведев вынужден был признать недавно: «Наша страна очень сильно технологически отстала… мы реально очень сильно отстаем».

 

Президент считает «технологическое развитие приоритетной общественной и государственной задачей еще и потому, что научно-технический прогресс неразрывно связан с прогрессом политических систем… Демократия стала массовой, когда массовым стало производство самых необходимых товаров и услуг». Тезис, конечно, спорный. Самый яркий контрпример – Китай. Но в данном случае важен сам факт того, что Медведев увязывает дальнейшее развитие демократии с развитием технологий.

 

Но вот с развитием технологий у нас в стране как раз большие проблемы. «В наше время состояние науки должно оцениваться по ее роли в инновационной деятельности, потребности которой определяют горизонты научного поиска и в значительной мере программируют открытия и изобретения, – заявил в беседе с корреспондентом «НГ» доктор экономических наук, директор Российского фонда технологического развития (РФТР) Андрей Фонотов. – Научно-технический комплекс страны функционирует в настоящее время практически полностью автономно от производственной системы».

 

Действительно, в масштабах экономики России эффект от инновационной деятельности практически незаметен. По данным Андрея Фонотова, в 2007 году крупными и средними предприятиями было произведено инновационной продукции на сумму 916,1 млрд руб., а ее доля в общем объеме товаров, работ и услуг составила всего 5,5%.

 

«Основным способом перехода к инновационному типу развития является формирование нового воспроизводственного механизма, – считает Фонотов. – Необходимые для этого реформы должны носить радикальный характер и затрагивать основы хозяйственного и политического устройства нашего общества. Подчеркну, что основу нового воспроизводственного механизма должна составлять свободная конкуренция, и чем острее она будет, тем больше возможностей открывается для задействования в качестве основных (в борьбе за рынки) – научно-технических, и в целом – инновационных факторов».

 

Очевидно, что и президент РФ понимает, что страна находится фактически в состоянии научно-технического износа и что, не справившись с этой проблемой, бесполезно говорить о развитии демократических институтов. Ростки инновационной экономики, конечно, имеются уже сейчас. «Своим текущим достижением считаю то, что удалось инициировать создание современной лаборатории высокотемпературной сверхпроводимости в Физическом институте РАН, – рассказывает академик Виталий Гинзбург. – И хорошо, что планы самые амбициозные, получается не только лаборатория, а то, что у Чубайса называется «наноцентром». В начале года Анатолий Борисович приехал ко мне в гости, и мы мило поговорили. Мне кажется, что он способен сделать много полезного для российской науки».

 

Но пока отдельные примеры разработки и реализации наукоемких технологий и продуктов носят в целом локальный характер и общей картины не меняют. Инновационная спячка страны продолжается.

_________________

 

 

Наша наука потерпела поражение в холодной войне. Но в этом есть свои плюсы: мы можем вырваться вперед там, где еще ничего не сделано. Интервью с академиком М. Эповым

 

Источник: Независимая газета – Наука. 28.10.2009. http://www.ng.ru/science/2009-10-28/9_coldwar.html

 

 

Это интервью состоялось после выступления академика Михаила Ивановича Эпова в Доме ученых Сибирского отделения Российской академии наук. Сибирское отделение, пожалуй, можно было бы назвать академией в академии. Хотя наверняка на такое определение академики – и сибирские, и все остальные – обидятся.

 

Но факт остается фактом: 30 тысяч сотрудников, из них 9 тысяч – научные сотрудники; 1853 доктора наук, 149 – действительные члены и члены-корреспонденты РАН. Средняя зарплата всех сотрудников – 25 283 рублей, научных сотрудников – 37 716 рублей. Сотрудников старше 70 лет – около 600 человек, 8%. Общий финансовый оборот – 15 млрд рублей, в том числе из госбюджета – 9,5 млрд рублей (остальное – привлеченные средства). Недаром СО РАН – один из самых крупных налогоплательщиков в Сибири. Так что тем для разговора с академиком, директором Института нефтегазовой геологии и геофизики им. А.А. Трофимука СО РАН (Новосибирск), заместителем председателя президиума СО РАН Михаилом Эповым выдумывать не пришлось.

 

Беседу провел Андрей Ваганов

 

А.В.: Михаил Иванович, мне показалось вполне оптимистичным ваше выступление: финансирование, кадровый потенциал, научные результаты Сибирского отделения РАН – все основные показатели деятельности впечатляют. Тем не менее эксперты, государственные деятели, сами ученые – все говорят сегодня о кризисе науки в России. В чем дело?

 

М.Э.: Если говорить в общем плане, то дело в том, что наша наука потерпела поражение в холодной войне. Смена социально-политического строя очень долго будет сказываться. Здесь выход только один: я считаю, что каждый человек на своем месте, в своем окружении должен делать то, что он может. Многое не будет получаться, но в конечном итоге все сложится как надо.

 

А.В.: Вы – оптимист…

 

М.Э.: Я с молодежью очень много общаюсь. Я вижу, что много умных ребят вокруг меня. Почему же я должен быть пессимистом?

 

А.В.: Ну хотя бы потому, что, если мы возьмем любой гаджет – вот хотя бы этот диктофон, – все это не в России сделано. Автомобили мы стараемся покупать японские или даже китайские, но только не отечественные…

 

М.Э.: Есть такие области, где мы уже безнадежно отстали. Но эта безнадежная отсталость тоже имеет свои плюсы: мы можем вырваться вперед там, где еще ничего не сделано.

 

А.В.: Не секрет, что в научном сообществе часто говорят о противопоставлении и даже порой о противостоянии Сибирского отделения Российской академии наук и центральной части РАН. Вы как считаете, существует ли некая конфронтация, а лучше сказать – внутреннее соревнование, между СО РАН и остальной академией?

 

М.Э.: Есть и конфронтация. Вы знаете, что внутривидовая конкуренция – самая жесткая. В Москве совершенно другое окружение у науки. Московской науке гораздо сложнее. В Москве очень много денег, много возможностей, кроме науки. Ситуации в Сибири и в Москве – совершенно разные. Поэтому и разные подходы к разрешению этих ситуаций возникают: то, что можно здесь, в Сибири, нельзя сделать в Москве, и наоборот. Есть такие противоречия, но они были и при советской власти.

 

А.В.: Тем не менее в реализации научных достижений страна серьезно отстает. Не кажется ли вам, что это во многом связано с тем, что в последние 10–15 лет в РАН преобладает такой подход: мы занимаемся фундаментальной (чистой, академической) наукой; дайте финансирование – а мы уж сами знаем, лучше всяких чиновников, кому, сколько денег нужно выделить; сами разберемся, как оценивать результаты научной деятельности.

 

М.Э.: На мой взгляд, науки фундаментальной или прикладной не существует, наука едина. Есть фундаментальные и прикладные научные результаты. Поэтому, когда люди говорят, что мы, мол, занимаемся фундаментальной наукой, то мне это несколько странно. Когда я вижу, что человек получил фундаментальный результат, мне не важно, где он работает – в отраслевом НИИ, в вузе, в академическом институте. И наоборот: прикладной результат может получить человек, работающий в каком-то теоретическом отделе.

 

А.В.: Вот, кстати, пример. Совсем недавно ученые из французского отделения Bell Labs установили новый рекорд в передаче данных на большие расстояния. С новой технологией содержимое 400 однослойных DVD-дисков можно передать на расстояние от Парижа до Чикаго всего лишь за одну секунду. Что это: фундаментальный или прикладной результат?

 

М.Э.: Прикладной в том смысле, что он имеет коммерческий выход.

 

А.В.: Но его же получили не в академии, а в исследовательском подразделении крупной фирмы.

 

М.Э.: Я об этом и говорю: наука не делится на фундаментальную и прикладную. А вот результаты научного исследования можно так разделить. Повторяю, я очень настороженно всегда отношусь к людям, которые говорят: «Я занимаюсь фундаментальной наукой». Настоящий исследователь не может так сказать. Он может сказать, что получил вот такой-то фундаментальный результат. Вот это я понимаю.

 

В каждом сообществе есть люди, которые исповедуют разные подходы. Есть исследователи, которые даже в силу своих психологических особенностей не готовы и не хотят что-то внедрять. Допустим, у них плохой психологический контакт с окружающим миром, такой легкий аутизм. Среди ученых такое встречается частенько.

 

А.В.: Говорят, Ньютон был аутистом…

 

М.Э.: Да, говорят. И поэтому требовать от такого человека, чтобы он занимался внедрением научных результатов, – это заранее обречь и его, и себя на неудачу. Поэтому я, как руководитель, всегда смотрю: иногда очень интересный прикладной результат лучше «изъять» у того или иного исследователя и передать энергичному сотруднику, который сам получить такой результат не может, но зато он контактен, умеет с людьми разговаривать, ориентируется в бизнесе и может довести этот результат до какой-то стадии внедрения.

 

Как в любой конторе, в том числе и государственной, в научных организациях есть люди, которые просто хотят жить спокойно и чтобы их никто не трогал. И самое страшное не в том, что такие люди есть. Самое страшное, когда их становится слишком много.

 

А.В.: По поводу коммерциализации и внедрения научных результатов. Еще в 1990-е годы мне попадались данные, которые приводил директор Института катализа СО РАН, академик Валентин Пармон: по итогам 1995 года доля валютных поступлений в бюджете института составила 32% за счет выполнения 60 контрактов с зарубежными фирмами. «Причем данная плата – не за лицензию, а на расширение исследовательской (в том числе фундаментальной) деятельности в обмен на предоставление фирме достаточно большого объема прав на действительно первоклассную технологию», – подчеркивал Пармон. Безусловно, можно только порадоваться за конкретных сотрудников конкретной научной организации. Однако у этой проблемы есть и еще один аспект. Он касается возможностей (и желания) государства осуществлять самостоятельную научно-техническую политику. Российская наука, в том числе академическая, становится просто исследовательским филиалом западных компаний. Российские ученые работают просто на аутсорсинге.

 

М.Э.: Как всегда, здесь существуют крайние случаи и они выглядят гротескно. Кто-то, конечно, уходит в аутсорсинг. Я могу вам честно сказать, в начале 1990-х годов, когда было очень сложно заниматься наукой в России, у меня был такой случай, когда мы продавали не только разработки, но даже и авторство. За это платили больше денег.

 

А сейчас мы работаем не только с западными компаниями, но и с российскими. На своих разработках мы построили завод в Новосибирске, с нуля.

 

А.В.: Здесь существует и еще один очень важный аспект, который почти всегда остается как бы за скобками, – вопрос об интеллектуальной собственности.

 

М.Э.: Действительно, это животрепещущий вопрос. И вот почему. Все деньги за лицензию уходят прямо в государственный бюджет. В бюджете не выделяется денег для поддержки патентов. Это можно делать только из прибыли. Поэтому поддержание патентов, их лицензирование и продажа – это абсолютно убыточная для академических институтов операция. Уже несколько лет РАН пытается сделать так, чтобы хотя бы часть денег за продажу лицензий возвращалась если не авторам, то хотя бы собственникам – Академии наук. Но пока из этого ничего не получается.

 

Но тем не менее в Сибирском отделении РАН рост числа патентов составляет 30% в год. Мы приняли решение, что, несмотря ни на что, должны патентовать в надежде на то, что государственные структуры в конце концов примут решение по этому вопросу – часть денег за лицензию возвращать в институты. А стоимость лицензии – это очень и очень приличные деньги: иногда она сравнима с годовым бюджетом института. Речь может идти о 50–70 миллионах долларов. И конечно, очень обидно, когда эти деньги «проносят» мимо научных институтов. Это не мотивирует научных сотрудников заниматься патентованием.

 

А.В.: Но даже здесь, в новосибирском Академгородке, самые крупные исследовательские отделения и лаборатории имеют такие западные гиганты, как Baker Hughes, Schlumberger, Intel… Они же привлекают всю более или менее работоспособную талантливую молодежь.

 

М.Э.: Талантливой молодежи здесь, в Сибири, хватит на всех. Молодежи у нас очень много. В тех же Baker Hughes и Schlumberger работают и мои ученики. Есть определенный процент ребят, которым после защиты кандидатской нужно уходить работать в такие крупные, высокотехнологичные и наукоемкие компании. В тот же Intel, например. Было бы неправильно искусственно удерживать их в академической науке. На их место приходят молодые.

 

А.В.: Ваше отношение к предложениям, что в будущем, в том числе и в системе Академии наук, должно преобладать конкурсное распределение финансирования на исследования?

 

М.Э.: Как говорил наш недавний вождь, не важно кто выбирает, важно кто считает. Вот с конкурсами также, к сожалению. Очень трудно придумать идеальную систему конкурсов.

 

У нас в Сибирском отделении РАН система несколько иная. Скажем, треть денег бюджета не распределяется между институтами. Вместо этого объявляется так называемый конкурс междисциплинарных проектов. Требования: в проекте должны участвовать несколько институтов из разных отделений. Например, археологи и геофизики, математики и биологи. И треть бюджета, повторяю, делится исключительно на конкурсной основе, с закрытым рецензированием. Я скажу, что очень многих членов академии «обижают» на этих конкурсах. Эта система существует уже шесть лет, и она дала совершенно потрясающие результаты. Банальная мысль – все рождается на стыке наук, но это действительно так.

 

Кстати, у пятерки самых крупных институтов СО РАН – ядерной физики, физики полупроводников, катализа, нефтегазовой геологии и геофизики, теоретической и прикладной механики – суммарный оборот составляет 3,5 миллиарда рублей. При этом внебюджетные поступления – 2 миллиарда. То есть больше половины денег эти институты зарабатывают сами. Причем доходы от аренды – мизерные: 23 миллиона. Я хочу обратить ваше внимание на то, что среди институтов, внебюджетные поступления в которых превышают 100 миллионов рублей, есть, например, Институт археологии и этнографии РАН.

 

А.В.: А пример такого междисциплинарного проекта привести можно?

 

М.Э.: Вместе с академиком Вячеславом Молодиным из Института археологии и этнографии СО РАН мы нашли мумию мужчины при раскопках одного из курганов в Северной Монголии. Весь вопрос был как раз в том, какой курган выбрать для раскопок. Их там, в Северной Монголии, было 20 штук. Максимум в год археологи могут раскопать три кургана. Кроме того, изучение курганов осложняется тем, что они были насыпаны из камней, поэтому обычные геофизические контактные методы исследования здесь не подходили. Мы сделали съемку с помощью разработанного в нашем институте низкочастотного электромагнитного сканера.

 

Дали прогноз, в каких из курганов могут находиться ледяные линзы. (А в этих линзах как раз лучше всего сохраняются археологические артефакты, если они там присутствуют.) В одном из предложенных нами курганов нашли просто ледяную линзу; во втором – мумию, но она была уже сгнившей. А вот в третьем кургане нашли великолепно сохранившуюся мумию. Туда даже прилетал президент Монголии. Геофизика не заменяет археологию, конечно. Но она дает возможность археологам более целенаправленно работать.

 

Новосибирск–Москва

_______________

 

 

Академическая периферия. Одна из крупнейших в мире научных организаций интересна лишь самой себе

 

Источник: Независимая газета – Наука. 16.11.2009. http://www.ng.ru/editorial/2009-11-16/2_red.html

 

 

Стали известны показатели финансирования Российской академии наук (РАН) в 2010 году. Академии и ее отделениям планируется выделить 53,67 млрд рублей, то есть меньше 1,5 млрд евро по текущему курсу. Это на 11,8% меньше, чем в текущем году – даже с учетом того, что бюджет 2009 года был урезан в связи с финансовым кризисом. (Для сравнения: годовой бюджет Университета Карлсруэ (ФРГ) составляет около 700 млн евро.) Что означают эти цифры для академической науки?

 

Фактически они демонстрируют реальную, а не декларируемую политику государства в отношении науки. Очень грубо ее можно сформулировать так: деньги в обмен на эффективность. И, как бы там ни обвиняли нынешнее российское руководство в пренебрежении интересами сохранения и развития научного потенциала, это требование совершенно справедливо. Сами же академики в неформальных беседах признают: «Из 400 с лишним институтов РАН треть можно закрыть, еще с третью можно поработать».

 

Академия наук, тавтологично выражаясь, отвыкла от Большой Науки, от крупных научных проектов. Остались лишь фантомные боли, мечты о Mega Science. Между тем логика развития событий неумолима. Так, совсем недавно Национальный исследовательский центр «Курчатовский институт», согласно указу президента России, поглотил сразу три других крупных ядерных центра и в том числе Петербургский институт ядерной физики им. Б.П.Константинова РАН. С этим согласился и президент РАН Юрий Осипов, подписав соответствующее письмо.

 

Российская наука постепенно превращается в периферию мировой науки. И даже не столько в смысле объемов финансирования. По темпам роста вложений в сектор исследований и разработок Россия в последние годы была в мировых лидерах. Дело в другом. Еще совсем недавно одна из крупнейших в мире наук, сейчас интересна лишь самой себе. Да и то весьма относительно. Характерно, что в России нет, например, ни одного академического специализированного науковедческого журнала.

 

Мало того, современная российская академическая наука еще и самоизолируется от мирового научного мейнстрима. Министр образования и науки РФ утверждает, что существует письмо из РАН, в котором академики выступают против вступления России ассоциированным членом в 7-ю рамочную программу ЕС по науке и технологическому развитию. Резон академиков очень характерный: мы неконкурентоспособны.

 

Напомним, идея Европейского научного пространства состоит в создании «внутреннего рынка» исследований, на котором беспрепятственно циркулируют ученые, знания и технологии. Бюджет 7РП, рассчитанной до 2013 года, – чуть больше 50 млрд евро. Часть этих денег, и довольно ощутимая, вполне могла бы быть и нашей. Но, как видим, академию эта перспектива не сильно интересует.

 

Академическая наука пережила свой звездный час и проспала момент реинкарнации. Современная мировая наука, уже совершенно очевидно, превратилась в технонауку. И делают эту технонауку не в академиях, а в исследовательских лабораториях крупных корпораций, средних фирм и мелких фирмочек – инженеры и технологи, а не физики-теоретики. Что не исключает, а, наоборот, подразумевает фундаментальную физико-математическую подготовку.

 

Финансировать деятельность 48 434 исследователей (численность научных работников РАН в 2008 году), занятых поисками гипотетического бозона Хиггса или изучением проблемы возникновения жизни во Вселенной, не сможет никакое государство. Задавать мировоззренческие вопросы Природе, искать Истину – это становится уделом очень узкого круга избранных ученых. Роль остальных – научная экспертиза. В том числе экспертиза по формированию приоритетных программ научных исследований фундаментального характера. Но вот этого, кажется, академия делать и не хочет. Или уже не может.

______________

 

 

Институты вынуждены заниматься коммерцией. Никакие структуры не могут конкурировать с Академией наук в области фундаментальных исследований. Интервью с академиком Р. Нигматулиным

 

 

Источник: Независимая газета – Наука. 23.11.2011. http://www.ng.ru/science/2011-11-23/12_instituty.html

 

О своем видении перспектив академической науки в России накануне общего собрания РАН в беседе с заместителем главного редактора «НГ» Андреем Вагановым делится доктор физико-математических наук, академик, член президиума РАН, директор Института океанологии имени П.П.Ширшова РАН Роберт Нигматулин.

 

А.В.: Роберт Искандерович, на ваш взгляд, предстоящее общее собрание Российской академии наук и выборы новых членов РАН – это стандартная, рутинная процедура? Или в данном случае мы можем говорить о каком-то их рубежном, символическом значении?

 

Р.Н.: Я не думаю, что это будут какие-то особые выборы. Выборы и выборы. Но всегда это нервы, суета особенно для тех, кто выдвигается. Да и для тех, кто выбирает. Но всякие выборы несколько встряхивают научное сообщество.

 

На 134 вакансии членов-корреспондентов выдвинуты более 1000 докторов наук. Таким образом, почти 900 будут не избраны. Половина из них будут обижены, а часть из них, наиболее «пассионарных», будут разгневаны. А к ним с большим удовольствием и энтузиазмом присоединятся «озабоченные» журналисты, которые опубликуют много статей и интервью. В этих публикациях они, ссылаясь на мировой опыт, который, кстати, они плохо знают, будут предлагать поменять систему выборов, отменить академические стипендии, превратить Академию наук в клуб. Как будто от этого состояние науки улучшится.

 

А.В.: Это взгляд изнутри научного сообщества. Но все отчетливее ощущается, что выборы в РАН не дают корреляции между ожиданием общества. Другими словами, и Академия наук, и выборы в РАН уже вне поля зрения общества. Хорошо это или плохо? И чем это можно объяснить?

 

Р.Н.: Да, действительно. Я помню, как лет тридцать назад имена всех выдвинутых кандидатов и результаты выборов в Академию наук СССР печатались в газете «Известия». Общество следило за этим. Но сейчас роль науки в мире упала, а у нас в стране – особенно. Общество ориентируется на артистов, которые создают иллюзии, и спортсменов, которые вызывают бурные эмоции. Научные работники ориентированы на реальные, сложные, а порой скучные и непонятные для публики дела.

 

Кроме того, в Академии наук есть проблемы, связанные и с возрастом ее членов, с падением престижа, с обнищанием. Всякое обнищание приводит к деградации. Все это коррелирует с тем, что вы сказали. Но за такое отношение к ученым мир пострадает. Раз роль науки упала, «мусор» поднимается на поверхность. Отсюда – расцвет всяких шаманов, колдунов, крикливые и бестолковые дискуссии по ТВ и прочее, а это «предвестье бед неумолимых».

 

Я все больше и больше убеждаюсь – наступает кризис европейской демократии, к которой мы стремимся. Мы говорим, что все люди равны – это правильно, перед Богом все равны, – но когда мы определяем, кого избрать президентом, депутатом, то голос профессора равен голосу человека малообразованного и малоподготовленного. И это противоречие стало актуальным. Через нынешние СМИ и особенно телевидение вам устроят любой спектакль, малокомпетентного и слабого представят как великого, мудрого и доброго человека, и половина народа проголосует за него. Я сужу и по Америке. Мои коллеги в США всегда были очень осторожны в высказываниях о своих государственных лидерах. А вот в конце президентского срока Буша-младшего мне нередко приходилось слышать от профессоров: «Буш – идиот, а наш голос тонет в общем хоре».

 

С помощью телевидения можно обмануть большинство народа. Кто победит в телевизионной дискуссии по военным проблемам: маршал Жуков или артист Михаил Ульянов, играющий роль маршала Жукова по «красиво» написанному сценарию и красиво загримированный? Конечно, большинство проголосуют за великого актера, и актер будет командовать и армией, и всем народом.

 

В науке при решении – что правильно, что неправильно – мнение одного профессора гораздо важнее, чем мнение ста студентов. Не все равны при принятии решений. Тут квалификация и опыт играют большую роль. Тем более что энергетический эквивалент решений современных экономических и политических правителей достигает сотен миллионов тонн нефти, и их ошибки и недобросовестность обходятся очень дорого.

 

Когда меня в 1987 году избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР, я работал в Тюменском научном центре Сибирского отделения РАН. Я позвонил в приемную первого секретаря обкома партии Г.П.Богомякова и представился: такой-то, избран членом-корреспондентом АН СССР. Через минут сорок Г.П.Богомяков сам напрямую (не через секретаря) перезвонил мне. Он пригласил меня, часа три мы с ним беседовали, он изложил мне свое видение проблем нефтегазового комплекса Тюменской области – ключевого региона для экономики СССР. Вы сейчас можете себе представить, чтобы губернатор какому-то членкору позвонил?!

 

А.В.: Но сейчас в Госдуме – несколько академиков, в том числе нобелевский лауреат; Юрий Сергеевич Осипов, президент РАН, ветеран правительства России, член президиума правительства уже лет пятнадцать, наверное. Много правительственных и президентских комиссий, в которых работает большое количество ученых, в том числе академических…

 

Р.Н.: Я тоже был депутатом Госдумы, тоже был в одной из таких комиссий, заседавшей в Кремле. В комиссии – человек тридцать. Обсуждаем проект постановления. От науки я был один, и мое предложение о том, чтобы не вычеркивали из проекта постановления положение о необходимости учета производственного опыта при подборе руководителей отрасли, отвергли. А ведь сегодня это очень актуально. Мы там все – поодиночке.

 

Но это все-таки механизмы, о них можно спорить. Общая же тенденция в мире и в России – падение престижа науки, ее авторитета и влияния. Хороший индикатор – зарплата. Зарплата профессора была такой же, как у министра или первого секретаря обкома (по нынешним меркам – губернатора). А сейчас зарплата профессора в несколько раз уступает зарплатам депутатов, менеджеров и чиновников средней руки.

 

Грубейшая ошибка правительственных чиновников считать, что они все сами знают. Напомню, что за весь XIX и XX века ни об одном первом руководителе страны мы не вспоминаем без очень серьезных отрицательных оценок. Боюсь, что ХХI век продолжит эту трагическую ситуацию с оценкой деяний российских царей, генсеков и президентов. Россия нуждается в крупномасштабных, научно обоснованных и действенных решениях в интересах народа.

 

А.В.: Даже учитывая всю серьезность ситуации с наукой, вам не кажется, что избранная руководством Академии наук тактика и стратегия – замкнуться, сохраниться в этих действительно критических условиях – не приводит ли она к тому, что Академия наук превращается в «этнографические консервы»? Нужна ли в этой ситуации реформа РАН?

 

Р.Н.: В РАН многое нуждается в совершенствовании. Члены РАН об этом говорят на общих собраниях РАН. Но я встаю на позицию руководства академии и понимаю: как все зыбко. Скажи что-то не то, пострадает вся академия.

 

Ведь какая сейчас идеология? Мол, Академии наук в 2008 году увеличили в несколько раз финансирование, а отдачи нет.

 

Во-первых, отдача есть. Во-вторых, никакая структура, в том числе и Сколково, и Роснано, и Курчатовский ядерный центр, который стал заниматься когнитивными исследованиями, не могут сравниться с объемом исследований, выполняемых в институтах РАН. Хотя я поддерживаю организацию указанных структур для стимулирования инвестиций в хай-тек. Но только не надо ставить их в привилегированное положение по сравнению с РАН при обеспечении госбюджетными средствами.

 

В области фундаментальных исследований и университеты России не могут конкурировать с Академией наук и несколькими НИИ великого МГУ имени Ломоносова. Объем исследований на кафедрах университетов не может сравниться с ведущими академическими институтами. Кафедры перегружены преподавательской работой. Я могу говорить об этом ответственно, потому что заведую в МГУ кафедрой газовой и волновой динамики. И я поддерживаю усилия Министерства образования и науки по существенному увеличению финансирования науки в университетах.

 

В России благодаря Академии наук затраты на науку, отнесенные к числу статей в рецензируемых журналах, являются самыми низкими в мире. Разве это не высокая эффективность РАН? Наших ученых приглашают в лучшие университеты и лаборатории мира. Скажите, каких менеджеров и чиновников приглашают в лучшие компании?

 

И, наконец, в качестве характерного примера обратимся к Институту океанологии. Из бюджета РАН мы получаем на экспедиции 30 миллионов рублей. А чтобы работали в экспедициях наши пять исследовательских судов, нужно более 3 миллионов в день только на топливо и содержание команды! Значит, из бюджета РАН мы имеем средства на 10 дней в году. Поэтому помимо хоздоговорных работ с промышленными компаниями дирекция должна заниматься сдачей в аренду части площадей, наших судов и т.д. Бюджетных денег нам не хватает даже на то, чтобы эксплуатировать здание института. А при советской власти в институте и судов было больше, и все они работали в научных экспедициях без перебоев.

 

Государство должно в полном объеме обеспечивать необходимыми средствами содержание научных институтов. Если институт работает плохо, то поменяйте руководство, но институт должен обеспечиваться ресурсами и не должен ничего сдавать в аренду. Это не наше дело – заниматься «примитивной» и подозрительной коммерцией. А сегодня мы вынуждены этим заниматься.

 

Часто звучит упрек – количество статей растет не так быстро. Но оно и не может расти быстро, ведь статьи по океанологии непосредственно связаны с экспедиционными исследованиями.

 

Сейчас расходы на науку, отнесенные к численности населения, в Китае больше, чем у нас. Надо задуматься. Должны соблюдаться нормы обеспечения науки. Если общество и государство еще больше понизят статус и усложнят жизнь и работу Академии наук, то Россия падет еще ниже.

 

Если мы хотим дать импульс академической науке, необходимо (именно необходимо) обеспечить РАН нормальным финансированием. Это главная проблема. Необходимо увеличить финансирование хотя бы целевым образом – на покупку приборов, проведение экспедиций, содержание наших зданий, поддержку молодых ученых, в том числе на реальное обеспечение их жильем. Надо в два раза увеличить и бюджет РФФИ. Безотлагательно.

 

Сейчас на Академию наук тратится около 60 миллиардов госбюджетных рублей. Нужно довести этот показатель – срочно! – до 100 миллиардов. Пусть с ограничениями: директорам институтов, академикам не повышать зарплату. А вот заведующим лабораториями, научным сотрудникам, инженерам и лаборантам и особенно молодым людям – безусловно, повысить. А коммерция у академического института может быть связана только с прикладными исследованиями и разработками.

 

Нужно передать несколько университетов в тех городах, где есть крупные научные центры РАН (Санкт-Петербург, Новосибирск, Екатеринбург, Владивосток, Казань, Уфа, Нижний Новгород и др.), в ведение РАН. Это бы встряхнуло наши академические институты в этих городах и активизировало их работу с молодежью, повысило бы их ответственность в жизни страны. И, самое главное, подняло бы уровень этих университетов.

 

А.В.: Часто, когда заходит речь о современном состоянии РАН, предлагают разделить ее естественно-научную часть и гуманитарную. Ваше мнение?

 

Р.Н.: Это характерный пример мышления всех непродуктивных, но избыточно активных реформаторов – давайте что-то объединим или разделим.

 

Академия наук «вылезет» из организационных проблем, если будет обеспечено финансирование наших исследований. Почему-то общество мирится с гигантскими отчислениями олигархам, гигантскими зарплатами топ-чиновников и топ-банкиров, хотя в целом они работают очень плохо. Но при этом считает копейки в академических тощих карманах.