Поднебесная: опасный сосед или надежный партнер? Интервью с Л. Саалман

Лора Саалман – научный сотрудник Центра мировой политики Карнеги-Цинхуа в Пекине, исследователь, много лет живущий в КНР. Это взгляд изнутри на ситуацию в Китае и его действия на международной арене.

 

Госпожа Саалман, не могли бы вы прежде всего охарактеризовать российско-китайские отношения.

У России и Китая немало точек соприкосновения. Две страны продемонстрировали способность сотрудничать в Совете Безопасности ООН и на других площадках, продвигая свои преференции. Это не означает, что у Пекина и Москвы одинаковые предпочтения, но зачастую их интересы совпадают. Примером может служить традиционное неприятие Москвой и Пекином американской программы ПРО. Вот почему когда мы видим некоторое увеличение гибкости в том, что касается рамок потенциального сотрудничества Соединенных Штатов и Российской Федерации в области противоракетной обороны, китайцев, на мой взгляд, это скорее всего тревожит.

Вместе с тем большинство опрошенных мною в Китае полагают, что большая часть этих инициатив вряд ли будет реализована, а потому лучше придерживаться принципа «поживем – увидим». Публичные протесты могут лишь создать у американцев ощущение, что данные инициативы эффективны уже вследствие того, что вызывают реальную обеспокоенность Китая, а также могут способствовать укреплению американо-российского сотрудничества в других, новых областях. Следовательно, лучше подождать, пока это сотрудничество угаснет само по себе, а не давать Вашингтону и Москве поводы для его расширения.

В том, что касается представлений российской и китайской сторон об отношениях между РФ и КНР, мои выводы основываются на тех исследованиях, которые я проводила в Китае. Относительно российской стороны китайцам хорошо известно, что у нее сохраняется некоторая обеспокоенность по поводу китайской угрозы, как они сами часто говорят, или озабоченность в связи с «возвышением» Китая, которая, впрочем, может быть характерна не только для России, но и для ряда других стран. Кроме того, в РФ многие аналитики встревожены «ядерной гонкой к паритету»: есть опасения, что Китай может воспользоваться тем, что Москва и Вашингтон сокращают свои ядерные арсеналы, чтобы догнать или даже перегнать их по количеству ядерных вооружений. Правда, подобное мнение часто высказывается также в США, но и среди российских экспертов по стратегическим вопросам оно тоже озвучивается. Полагаю, другим естественным предметом опасений в России является географическая близость двух стран, особенно с учетом присутствия китайцев на российском Дальнем Востоке.

Коллаж Андрея Седых

С китайской стороны какая-либо тревога в отношении России публично высказывается редко. В большинстве статей и дискуссий вы ничего подобного не обнаружите. Несомненно, в Поднебесной существует ощущение, что Москва может в трудную минуту оказаться ненадежным партнером, особенно с учетом опыта 60-х годов прошлого века. В частных беседах некоторые китайские эксперты без обиняков говорили мне, что Россия их беспокоит даже больше, чем Соединенные Штаты. Но таких случаев очень немного. В ведущейся в китайском обществе дискуссии такое мнение звучит очень нечасто, и я бы сказала, что у двух стран есть куда больше общего, чем различий, в представлениях о ситуации в мире и целях США.

Во многих российских и китайских комментариях по поводу нового американского «Обзора ядерной политики», которые я проанализировала в своих рабочих материалах, недавно опубликованных Фондом Карнеги и Московским центром Карнеги на английском и русском языках, высказываются сходные мнения по проблемам ПРО, наращивания способности нанесения быстрого глобального удара с использованием стратегических вооружений в неядерном оснащении, размещения ударных вооружений в космосе. Можно даже сказать, что китайско-российские отношения имеют тенденцию выигрывать в том случае, если между США и одной из этих стран возникает напряженность.

Напротив, «перезагрузка» российско-американских отношений в случае успеха, возможно, необязательно будет означать позитивное развитие событий для Китая. Он может оказаться в изоляции по целому ряду вопросов. Поэтому, на мой взгляд, часто цитируемое сейчас заявление России и Китая с осуждением планов ПРО, принятое на недавнем саммите Шанхайской организации сотрудничества, скорее продиктовано стремлением Москвы и Пекина успокоить друг друга, чем адресовано внешней аудитории.

В СМИ Россия и Китай были названы главными участниками проходившего в Петербурге экономического форума. До этого мероприятия лидеры двух стран уже провели две встречи и планируют в ближайшем будущем так пообщаться еще дважды. 17 июня председатель КНР Ху Цзиньтао выступил на форуме. Дмитрий Медведев заявил о намерении сторон увеличить к 2020 году российско-китайский товарооборот до 200 миллиардов долларов и отметил, что одной из главных сфер сотрудничества двух стран остается энергетика. Тем не менее предполагаемая кульминация российско-китайских переговоров – подписание соглашения о поставках российского газа в КНР – не состоялась. Сторонам не удалось договориться о цене. Кто больше проигрывает, а кто, может быть, выигрывает от отсутствия этой договоренности? Чего, по-вашему, Китай ждет от России и что Москве необходимо сделать, чтобы поддерживать взаимовыгодные отношения с Пекином?

Относительно Петербургского форума замечу в качестве предисловия: я слушала речь Ху Цзиньтао и прочла ее стенограмму по-китайски, чтобы сравнить с английским переводом. Особо я отметила тот факт, что он использовал такие формулировки, как «хусян цзуньчжун» («взаимное уважение») и «цзити цзюэцэ» («коллективное принятие решений»). Прежде чем перейти к вопросу об энергоносителях, подчеркну также, что, на мой взгляд, заявления, сделанные на самом форуме, выглядят как довольно стандартные официальные высказывания китайского руководства – особенно в том, что касается концепции многополярности. Однако в ходе своих исследований в Китае я также поняла, что когда Пекин говорит о необходимости расширить круг сторон, принимающих решения, он подразумевает не только критику единоличного принятия решений Соединенными Штатами. В том, что касается поставок энергоносителей, Китай также не хочет зависеть от российской силовой политики, которую мы наблюдали на примере Украины и Беларуси.

Эта озабоченность сохраняется, причем не только на уровне государства. Когда мы оцениваем происходящее в Китае, необходим более нюансированный подход к вопросу об отношениях между государственными предприятиями и властями. Государство во многом контролирует эти компании, но не во всем. Деятельность госпредприятий все же определяется рыночными механизмами. Поэтому я думаю, китайские промышленники пытаются задать тональность взаимоотношений с Россией уже на их начальном этапе. Возможно, именно в этом причина того, что на экономическом «фронте», по крайней мере в энергетике, дело не движется так быстро, как хотелось бы российской стороне.

Тем не менее в целом оценка ситуации, прозвучавшая в выступлении председателя Ху Цзиньтао, представляется мне позитивной, особенно в том, что касается экономической дипломатии. Сегодня именно экономическая дипломатия определяет отношение Китая к России и ко всему миру. Более того, я сказала бы, что Пекин сейчас стремится не к тому, что западные страны называют «демократическим миром», а к «экономическому миру» или «миру на основе взаимозависимости». Согласно такому подходу чем выше ваша взаимозависимость с другими странами в экономике, тем лучше будут и отношения в целом. Речь идет не об «антагонистической игре» или сценарии по принципу «если один выигрывает, то другой проигрывает», поэтому в Китае широкое хождение имеет понятие «выигрышный для всех».

Хотя в данном случае говорится не о том, что одни выигрывают, а другие проигрывают, со стороны китайской энергетической отрасли тем не менее, судя по всему, наблюдается стремление воздерживаться от подписания каких бы то ни было соглашений до тех пор, пока не удастся договориться о наиболее выгодных для китайской стороны цене и условиях, особенно с учетом возможных долгосрочных колебаний рынка.

С недавнего времени наблюдается напряженность в связи с реализацией подписанного в 2009 году российско-китайского соглашения о нефтяных поставках. Согласно его условиям российская сторона получила 25 миллиардов долларов в обмен на договоренность о гарантированных поставках нефти китайской компании CNPC в течение 20 лет. С 1 января Роснефть и Транснефть начали откачку нефти. Но китайская компания неожиданно потребовала снижения тарифа за транзит по российской территории и в одностороннем порядке начала платить за получаемую нефть меньше, чем предусмотрено контрактом. Задолженность CNPC, достигшая к концу мая 250 миллионов долларов, в настоящее время почти полностью погашена, но налицо неприятный прецедент. Считаете ли вы, что такие проблемы могут повториться и способны ли они в будущем привести к конфликтам наподобие тех, уже упоминавшихся вами, которые были у России в прошлом с Украиной и Беларусью? Или с Китаем все будет по-другому? И что необходимо предпринять в этой связи?

В китайско-российских отношениях, где превалирует асимметрия, подобные споры даже более вероятны. К примеру, когда у китайцев имеется преимущество, то есть Россия зависит от их продукции, они тверже могут настаивать на своей позиции и своих предпочтениях. И аналогичным образом, когда российская сторона обладает преимуществом из-за зависимости китайцев от ее поставок, это тоже может привести к дисбалансу – вроде того, который существовал в отношениях России с Беларусью и Украиной.

Я уже упомянула, что китайцы пытаются с самого начала задать тон, поскольку убеждены, что если они не «продавят» свои интересы, то окажутся в проигрыше, и это, на мой взгляд, нагляднейший пример. Китайцы, особенно если речь идет о соглашении на 20 лет, пытаются избежать прежних исторических ошибок не только в том смысле, что они считают неравноправными многие договоры, которые заключали с ними другие державы на протяжении второй половины XIX и в начале ХХ столетия, но и в том смысле, что, по их мнению, в прошлом они часто оказывались в проигрыше.

На основе моих исследований мне кажется, что отличным примером здесь может служить вопрос о границе с Индией – представление о том, что когда Китай не высказывал вслух своей позиции или возражений, другая сторона видела в этом молчаливое согласие и возможность зайти дальше, так сказать, «играть на опережение». Это, говоря об общенациональном уровне. А на уровне отдельных отраслей народного хозяйства китайские компании стремятся обеспечить себе наиболее выгодные позиции, задавая тон с самого начала. Что расходится с прежним, более пассивным подходом китайских акторов, которые чаще всего лишь реагировали на действия другой стороны. Опять же хочу подчеркнуть: их связи с государством не означают, что эти компании не руководствуются собственными интересами, конъюнктурой спроса и предложения. Порой их действия выгодны китайскому правительству, а в других случаях даже идут вразрез с его другими дипломатическими инициативами.

Поскольку Дальний Восток является для России стратегически важным, существуют различные точки зрения на развитие событий в регионе. Некоторые считают: тот факт, что в приграничных с РФ районах Китая живут около 200 миллионов человек, а население российских областей по другую сторону границы составляет всего пять миллионов, несет в себе угрозу для России. Москва согласилась уступить Китаю два, точнее, полтора острова на реке Амур, принадлежность которых оспаривалась не одно десятилетие – в конце 60-х дело даже дошло до вооруженных столкновений. Считаете ли вы это решение оправданным? Можете ли назвать три причины, по которым России не стоит опасаться Китая?

Что касается оправданности решений о передаче тех или иных территорий, то это, на мой взгляд, определяется обстоятельствами, в которых они принимались. Насколько мне известно, решение об уступке территории на российско-китайской границе принималось не под угрозой применения силы или под военным давлением, поэтому оснований считать его неоправданным, по-видимому, не имеется. Но делать вывод, является ли оно оправданным или нет, должны те, кого оно касается.

С китайской стороны в последние годы всячески подчеркиваются определяющая роль ООН в выработке международного права и значение этих норм для принятия решений относительно своих внешнеполитических действий самим Китаем. Но даже международное право порой в той или иной стране трактуется по-своему, делаются поправки на внутриполитические условия. Можно утверждать, что в вопросе о границе на реке Амур Китай в последние годы имел более выгодные позиции на переговорах как в экономическом, так и в стратегическом плане, а потому мог настаивать на своей точке зрения. Но опять же я не рассматриваю этот вопрос с позиций 60-х годов. С тех пор регион сильно изменился.

То же самое относится и к «наплыву» китайцев через границу. В России идет дискуссия о преимуществах и недостатках присутствия большого числа китайских рабочих в малонаселенном Дальневосточном регионе, и это понятно и естественно. Аналогичные дебаты наблюдаются в Соединенных Штатах и других странах, где есть трудовые мигранты. Что же касается точки зрения китайцев, то, как мне представляется, люди, приезжающие на российский Дальний Восток, руководствуются прежде всего соображениями экономической выгоды. Их не интересуют геополитические последствия собственных действий.

В китайских аналитических материалах мне ни разу не попадались разговоры об освоении или приобретении каких-то территорий России, а затем об их присоединении к Китаю. Этот вопрос не обсуждается. Думаю, упомянутые китайские мигранты добиваются успеха и во многом стимулируют развитие трансграничной торговли. Проблема заключается в том, что их общины изолированы от местного населения, а потому между россиянами и китайцами в этом регионе существует определенное недоверие. Но я надеюсь, что помимо развития торговли у китайской миграции будет и другой позитивный результат, пусть и косвенный: российское правительство начнет вкладывать в этот регион, часто воспринимаемый как далекая окраина, больше средств и будет больше о нем заботиться.

И, наконец, ситуация на Дальнем Востоке может стать проверкой способности двух народов к взаимовыгодной интеграции в плане культуры, языка и так далее. Китай так или иначе всегда останется соседом России, и, думаю, обеим странам следует облегчать и углублять взаимопонимание, а данный регион в рамках взаимодействия с живущими там китайцами способен послужить для этого площадкой.

Госпожа Саалман, в прошлом году Россия и Китай поддержали санкции ООН против Ирана и по сути заблокировали вступление ИРИ в Шанхайскую организацию сотрудничества в качестве полноправного члена. Однако Москва и Пекин выражают большие сомнения в правильности действий НАТО в Ливии и скорее всего выступят против любого иностранного вмешательства в дела Сирии. Как бы вы прокомментировали призывы РФ и КНР к урегулированию ситуации в арабских странах исключительно правовыми мирными методами.

Я полностью поддерживаю правовые методы восстановления мира. Думаю, именно так ответят на ваш вопрос, в том виде, как он сформулирован, большинство людей на планете. Последние пять-шесть лет я не живу в Соединенных Штатах и с 1997 года много времени провожу в Китае, возможно, это повлияет на мой анализ – точку зрения американского эксперта по данному вопросу.

Прежде всего хочу заметить: оценивая позицию России и Китая в иранском вопросе, мы видим, что здесь у них наметилось большее совпадение интересов с США. В частности, как вы упомянули, это проявилось в поддержке санкций ООН и недопущении полномасштабного членства Тегерана в Шанхайской организации сотрудничества. Вместе с тем иранскому руководству по-прежнему позволяют использовать трибуну ШОС для нападок на Соединенные Штаты, что в Америке, несмотря на последние шаги Москвы и Пекина, вероятно, воспринимается с раздражением.

Однако, на мой взгляд, стремление Китая и России создать противовес США или их критику тех или иных политических шагов Вашингтона не обязательно следует считать негативным явлением. Мне кажется, что в рамках международной системы, сложившейся после холодной войны, где во многом преобладают Соединенные Штаты, нужен некий противовес. Кроме того, КНР и РФ играют важную роль, привлекая внимание к тем действиям Америки, которые могут повредить глобальному стратегическому равновесию. Лично я считаю, что это необходимо, особенно если способствует снижению вероятности военной операции против Ирана и/или Сирии.

Коллаж Андрея Седых

Что же касается Ливии, то в данном случае Москва и Пекин выступили не только против США. И этот кризис демонстрирует, что хотя Россия и Китай способны находить сферы, в которых они согласны друг с другом, собственными силами они не всегда могут преодолеть существующую систему.

В ваших рабочих материалах «Китай и американский «Обзор ядерной политики», опубликованных Фондом Карнеги и уже упоминавшихся ранее, вы отзываетесь о политике США по отношению к КНР несколько критически, но осторожно. Каковы удачи и неудачи администрации Обамы на «китайском направлении» и какие риски она должна учитывать? В вашей работе отмечается: Пекин по-прежнему убежден, что Вашингтон не относится к нему как к равному партнеру. Вы противопоставляете это ситуации в американо-российских отношениях. Превалирует ли в Китае именно такая оценка отношений между КНР и США?

Один из моих выводов заключается в следующем: США необходимо проявлять больше осторожности в попытках в целом ряде сфер подтолкнуть Китай в желательном для себя направлении. Ведь тем самым Вашингтон, возможно, увеличивает вероятность того, что Пекин станет предпринимать именно те шаги, которые Соединенные Штаты стремятся не допустить.

К примеру – и здесь мы возвращаемся к уже затрагивавшемуся вопросу о противоракетной обороне и высокоточных неядерных вооружениях, предназначенных для «быстрого глобального удара», – США используют эти две системы в качестве основы для своей разоруженческой инициативы. И в то же время в рамках своей доктрины, сформулированной в «Обзоре ядерной политики», призывают к установлению «стратегической стабильности» с Китаем и Россией.

На мой взгляд, данные цели противоречат друг другу, и знакомство с китайскими аналитическими материалами показывает, что их авторы утверждают то же самое. В КНР эти две системы расценивают как дестабилизирующие факторы и угрозу китайскому потенциалу сдерживания. Так, из-за этих двух программ в Китае уже принимаются меры по повышению выживаемости стратегических сил сдерживания. А во внешнем мире даже развернулась дискуссия о том, происходит или нет в Китае обсуждение целесообразности изменения его позиции, в частности по вопросу о неприменении ядерного оружия первыми и даже по поводу возможного увеличения арсенала ядерных вооружений.

Во многом эти дискуссии все еще носят теоретический характер, высказываются различные мнения и оценки. Но даже в ходе бесед с китайскими экспертами я порой слышала намеки: если Пекин сочтет, что Вашингтон своими программами ПРО и «быстрого глобального удара» загоняет его в угол, он предпримет некие контрмеры для исправления ситуации. Меня беспокоит также то, что нажим США на КНР в стремлении заставить ее сделать китайский ядерный арсенал более транспарентным, угрожает подрывом принципа непрозрачности, лежащего в основе принятой Пекином концепции «минимальных сил ядерного сдерживания». Подобное давление может на деле подтолкнуть Китай в самом нежелательном для Соединенных Штатов направлении.

Сказанное касается и второй части вашего вопроса – об асимметрии. На мой взгляд, в Китае действительно существует ощущение, что США не относятся к нему как к равному. Но вместе с тем – и об этом говорится все чаще – Америка, по мнению китайцев, пытается в рамках «стратегической стабильности» навязать им концепцию, основывающуюся, как пишут исследователи в КНР, на «балансе» или «стратегическом балансе». Этот принцип относится к периоду холодной войны и прежде касался американо-советских отношений. Теперь он представляет собой концептуальную проблему для китайцев, поскольку они считают, что военный потенциал двух стран несоизмерим, особенно в сфере ядерных вооружений. Государство предпринимало немало усилий, чтобы сохранять принцип «сдерживания минимальными силами», не ввязываться в гонку за ядерным паритетом.

Поэтому в Китае существует озабоченность, что тем самым США пытаются втиснуть страну в «российскую модель» цели для удара, в противника, которым являлся для Вашингтона Советский Союз в разгар холодной войны. Проводя эту параллель, я отметила, что в изученных мной китайских аналитических материалах, даже не затрагивающих американский «Обзор ядерной политики», постоянно выражается озабоченность в связи с масштабом разведывательной деятельности Соединенных Штатов. Поэтому китайские эксперты так часто говорят о космических радарах, американских военных кораблях в регионе, шпионящих за КНР и пытающихся выявить местонахождение ее ядерных сил. Все это связано для Пекина с уже упоминавшейся озабоченностью по поводу необходимости обеспечить «выживаемость» стратегических средств сдерживания. Если Китай будет поставлен в ситуацию, когда он почувствует, что его безопасность находится под угрозой, он может предпринять некоторые из тех самых мер, которые США стремятся предотвратить.

Вы уже частично высказались по вопросу ПРО, не могли бы остановиться на этом подробнее. Участники недавнего саммита ШОС в столице Казахстана Астане, в том числе Китай, осудили любые односторонние программы по созданию систем противоракетной обороны. Считаете ли вы, что американская система ПРО способна создать угрозу для Китая и России? Какие, на ваш взгляд, здесь возможны решения – программа-минимум и программа-максимум, перефразируя классиков?

Заявление ШОС по противоракетной обороне в том, что касается России и Китая, во многом было своеобразным «взаимным заверением». На фоне активизации российско-американских дискуссий о возможном сотрудничестве в области ПРО представляется логичным, что именно Пекин мог, по-видимому, более сильно желать заручиться какими-то гарантиями Москвы. При этом в КНР американская система противоракетной обороны в плане возможной нейтрализации ее потенциала сдерживания вызывает куда большую озабоченность, чем в России. Почему? Потому что китайский ядерный арсенал гораздо меньше. Если создание системы ПРО и дальше продолжится в рамках объявленного США поэтапного гибкого подхода, который фактически предусматривает бесконечный цикл ее развития, для китайских сил сдерживания это будет представлять очень серьезную потенциальную угрозу. Само количество российских ядерных боеголовок и средств доставки говорит о том, что они имеют намного больше шансов преодолеть противоракетную оборону. О Поднебесной этого не скажешь.

Поэтому, на мой взгляд, Китай сейчас озабочен данной проблемой гораздо серьезнее, чем Россия, и поэтому заявление ШОС представляется мне в первую очередь результатом стремления двух стран «успокоить» друг друга. Причем вопрос о ПРО в Китае – и в аналитических материалах это проявляется со всей наглядностью – рассматривается не только в связи с противоракетной обороной как таковой. Речь идет и о проблеме милитаризации космоса. Вот почему, говоря о долгосрочной перспективе, меня особенно беспокоит не только возможность гонки вооружений в ядерной области, но и ее распространение на другие сферы, включая околоземное пространство.

Несмотря на озабоченность, выражаемую обеими странами, Россия и Китай, развивая собственные противоспутниковые вооружения и программы ПРО, продемонстрировали, что они не допустят слишком большого отставания от США в этой области. Китайский ученый – мой руководитель в ходе работы над докторской диссертацией – называет это стремлением избежать «научной внезапности». Кстати, совсем недавно на конференции в сеульском Институте Асана я слышала, как один российский эксперт говорил о недопущении «технической внезапности». Я бы сказала, РФ и КНР пытаются не допустить, чтобы их «застали врасплох», чтобы у США появились технологии, которых нет у них самих. Они стараются идти в ногу с развитием подобных технологий в Соединенных Штатах.

Эксперты часто отмечают, что в экономическом плане существуют «два Китая». Первый включает побережье, Шанхай, свободные экономические зоны, функционирующие на основе частного предпринимательства, динамично развивающиеся, конкурентоспособные. Второй – это малоэффективные государственные предприятия и сельская глубинка. Прогнозируете ли вы, что в будущем китайская экономика будет развиваться стабильно, без перебоев? Или, на ваш взгляд, эти две тенденции рано или поздно придут в противоречие друг с другом и страна, исчерпав потенциал промышленного развития, забуксует?

Вы беседуете не с экономистом. В КНР я с перерывами живу с 1997 года. Так что речь идет о впечатлениях очевидца, своими глазами наблюдавшего последнее десятилетие роста и переходного периода в развитии китайской экономики. То, что в стране существует огромный диспаритет в уровне жизни, не подлежит сомнению. Однако, на мой взгляд, метафора о «двух Китаях» – побережье и сельской глубинке – зачастую является преувеличением. Почему? Потому что, как мне представляется, ситуация в государстве и процесс развития обеих этих «составляющих» носит куда более сложный характер.

По всей стране существует необычайное многообразие малых «экономик». Если говорить о государственных предприятиях, некоторые из них неэффективны, а другие очень эффективны. Среди частных компаний одни коррумпированы, а другие соблюдают законы. Поэтому наблюдается активное взаимодействие между этими различными моделями экономического роста, а одной, единообразной системы в стране не существует. Китай по сути – смесь всего вышеперечисленного.

Кроме того, с учетом массовой миграции внутри страны вряд ли можно утверждать, что побережье каким-то образом «сегрегировано» от внутренних районов: на мой взгляд, они никогда не были полностью изолированы друг от друга. Они тесно переплетены. В частности, немало сельских жителей приезжают на работу в Пекин, а потом возвращаются домой с деньгами. В Китае существует феномен «людун жэнькоу» – «текучести населения».

Что же касается долгосрочного прогноза и проблемы стабильности в стране, то в Китае происходят выступления протеста, и вы, наверное, довольно часто об этом слышите. Но примечательной чертой таких акций является их ограниченный масштаб и связаны они в основном с отдельными конкретными вопросами, предприятиями или действиями местных властей. В то же время против центрального правительства они если и бывают направлены, то очень редко.

Думаю, сила и прочность китайского правительства отчасти обусловлены как раз его способностью удерживать это недовольство на уровне небольших конкретных вопросов. Таким образом, Пекин позволяет людям, считающим, что они остались за бортом экономического развития – а оно в ряде регионов по-прежнему отличается неравномерностью, «выпустить пар».

Не думаю, что прогресс Поднебесной затормозится. Скорее речь идет о постепенном отказе от «индустриальной модели» развития и переходе к воплощению в жизнь концепции «чуансинь» («инноваций»), которая понемногу реализуется уже на протяжении пяти-семи лет. Она подразумевает попытки создать стимулы, дабы люди изобретали что-то новое, проявляли творческий подход, а не цеплялись за изготовление простых изделий и клонирование иностранных образцов. Отчасти это означает преобразование экономики, основанной исключительно на промышленном производстве, в экономику инновационную. Параллельно происходит сопутствующее экономическому росту увеличение зарплаты и льгот, а это значит, что некоторые рабочие места в китайской промышленности переместятся в другие регионы и страны, где оплата труда ниже. Поэтому хотя темпы развития КНР, очевидно, в будущем несколько замедлятся, я не вижу причин для резкого торможения в движении китайской экономики вперед.

Беседовала Наталия Бубнова,
заместитель директора по связям с общественностью Московского центра Карнеги