Глава 1. Артикуляция интересов в период развитого социализма

1.1. Официальные общественные организации в СССР

В соответствии с вышеприведенной классификацией, начнем наш анализ с наиболее оформленных и социально-значимых структур артикуляции интересов групп общества – общественных организаций. Сразу подчеркнем, что в полностью тоталитарном государстве реальных, независимых от государства общественных организаций не существует вовсе – функционируют лишь их «маски» или «тени», полностью контролируемые партийной номенклатурой. Основной функцией этих квазиорганизаций является не выражение интересов слоев граждан, а выполнение функции «приводных ремней» от правящей элиты к рядовым гражданам. Разнообразие стоящих перед современным обществом задач требовало и разнообразия «приводных ремней», соответственно, в СССР существовали разнообразные общественные организации. Однако глубокая дифференциация общественных структур в советском государстве не сопровождалась их автономизацией.

Главной формой контроля со стороны партийных функционеров за деятельностью общественных организаций был кадровый контроль. Практически все выборные лица этих организаций утверждались заранее в соответствующих отделах районных или городских комитетов КПСС, а выборные лица первичных организаций – на заседаниях партийных бюро или парткомов предприятий. Контролировалась и текущая работа общественных организаций, однако степень контроля была все же различной: более плотной – в комсомоле и профсоюзах – «кузнице кадров» и «приводных ремнях» партийного аппарата, более слабой – в менее политизированных организациях, вплоть до общества охраны памятников культуры или общества рыболовов-любителей. В этих организациях допускалась большая самостоятельность в их деятельности, лишь бы она не противоречила гласным и негласным указаниям чиновников номенклатуры. В противном случае, если, например, общество охраны природы начнет слишком рьяно бороться против чиновных губителей природы, то на следующем отчетно-выборном собрании в ее руководство рекомендовались иные фигуры. Общий страх, вскормленный в сталинские годы, был настолько велик, что игнорировать мнение партийных чиновников гласно не осмеливался практически никто.

Идеальным тоталитарным государством, какое изображено, например, в романе Оруэлла «1984» СССР не был даже в годы сталинского террора, тем более это не относится к годам правления Л. Брежнева, или к периоду «застоя». Определенная самостоятельность, сохранялась, например, в природозащитном движении. Так, в работах Douglas Weiner[1], посвященных истории взаимодействия ученых-биологов с советским руководством, показано, как на территориях биологических заповедников удавалось сохранять «островки свободы». Именно на территории биостанций и заповедников находили прибежище и работу многие ученые, изгнанные из университетов за излишнюю самостоятельность, например, ленинградский цитолог, член-корреспондент АН СССР Ю. Полянский.

В ряде случаев, научному сообществу удавалось даже противостоять решениям центральных партийных органов о ликвидации заповедников как таковых, правда это происходило в тех случаях, когда несогласие с ликвидацией заповедников проявляли и партийные лидеры соответствующих регионов[2].

Определенным каналом обратной связи в СССР были общественные организации. С их помощью выявлялись, особенно в 1970–1980-е гг., мнения, запросы и проблемы конкретных групп общества. Другое дело, какой была последующая судьба интересов, артикулированных с их помощью. Один канал использования этой информации – партийно-хозяйственные органы, которые иногда вносили коррективы в свою деятельность. Это преимущественно касалось случаев мелких отклонений от нормы, аморального поведения, отступления чиновников невысокого уровня от «кодекса чести» самой номенклатуры. Если же выявленная с помощью общественных организаций информация могла нанести ущерб лицу действительно влиятельному или противоречила господствующей в то время «генеральной линии», то она как бы переставала существовать, а судьба главных «артикуляторщиков» зависела от их настойчивости и толерантности репрессивных органов.

Общественные организации, имевшие вертикальную структуру с выходом на столичные круги, обладали большими возможностями для донесения артикулированных интересов до принимавших решения лиц и до столичных средств массовой информации, которые пользовались большим «зазором допустимого», чем газеты периферии.

Наибольшей самостоятельностью, несмотря на постоянный партийный контроль, обладали творческие союзы – корпоративные общественные организации творческой интеллигенции. Это определялось как природой их членов, так и меньшей «встроенностью», например, членов союза писателей в другие государственные структуры (член союза писателей не зависел, в отличие от большинства сограждан, от дирекции своего завода или фабрики, не был обязан не только вовремя, но и вообще приходить на службу), что придавало личности несколько большее достоинство и относительную независимость. Именно такие организации имел в виду Дж. Хоскинг, когда писал о «предпосылках образования гражданского общества в период «застоя»[3].

В целом, однако, к общественным организациям СССР догорбачевской поры вполне можно применить термин «администрируемые массовые организации», который использует Gregory J. Kaszs для описания общественных организаций в странах с авторитарными политическими режимами[4].

1.2. Неформальные организации в советском обществе

Название данного пункта может вызвать очевидный вопрос: не поспешил ли автор, ведь термин «неформалы» – это отличительная черта следующего периода, периода расцвета горбачевской перестройки? Действительно, широкое использование этого термина относится к концу 1980-х гг., однако, по сути, он применим и к периоду «развитого социализма». Во-первых, это организации, возникшие уже в послесталинское время, по инициативе их членов, и явившиеся одним из прямых результатов хрущевской «оттепели». Во-вторых, это организации или компании по интересам, которые либо вообще не имели оформленной структуры, либо имели ее в достаточно мягком виде.

Наибольшее значение, с точки зрения развития политической системы, имело правозащитное движение. С точки зрения анализа разрушения тоталитарной системы, правозащитное движение представляет особый интерес. Действительно, впервые за многие десятилетия советской власти граждане страны открыто заявляли о своем желании участвовать в развитии правового государства. Конспиративные антисоветские организации существовали с той или иной степенью активности на протяжении всей истории СССР, однако впервые люди собирались открыто содействовать укреплению права в стране. Толчком к появлению правозащитного движения стали выступление Хрущева на ХХ съезде КПСС о культе личности Сталина и начинавшаяся политическая оттепель. Своеобразной предтечей этого движения стали встречи на площади Маяковского, участники которых читали друг другу стихи, пели песни, просто неформально общались между собой. Началось всё с официального митинга по поводу открытия памятника В. Маяковскому в июне 1958 г., затем неформальные встречи продолжались еще несколько лет[5].

Первым публичным выступлением правозащитного характера является, по-видимому, демонстрация на Пушкинской площади в Москве 5 декабря 1965 г. (в день Конституции), участники которой развернули плакаты с призывом соблюдать Конституцию, а также обеспечить открытый характер суда над писателями А. Синявским и Ю. Даниэлем. За несколько дней до демонстрации в стенах нескольких гуманитарных вузов Москвы были распространены машинописные листовки с текстом «Гражданского обращения». Его автором и инициатором демонстрации был математик и поэт, сын С. Есенина А. Есенин-Вольпин. Он один из первых стал пропагандировать непривычную для советского сознания мысль, что законы следует понимать в соответствии с их смыслом, а не так, как их трактует начальство. Около 20 участников демонстрации были арестованы: но к вечеру отпущены[6]. Спустя год люди снова пришли на площадь, на этот раз это было молчаливое стояние со снятыми головными уборами. Эти сборы в день Конституции продолжались до 1977 г., когда была принята новая Конституция и день Конституции стали отмечать 7 октября, поэтому молчаливые пикеты перенесли на 10 декабря, в день подписания Всеобщей декларации прав человека[7].

Призыв к соблюдению на практике принятых законов явился сильным ударом в жизненный центр тоталитарной системы власти, в основе которой были новояз и двоемыслие по Оруэллу[8] – слова в реальности имели противоположный смысл, а все договоренности в глазах истинных коммунистических лидеров, начиная с Ленина, гроша ломаного не стоили. И вот появляются люди, желающие воспринимать правовые нормы действительно, как полновластный Закон. Система не могла допустить деятельность правозащитников, ибо само их существование развенчивало мифы и разрушало краеугольные камни коммунистической диктатуры. С другой стороны, сплошного железного занавеса уже не существовало, от тоталитаризма страна переходила к авторитарному режиму, при котором власти не пытались контролировать все стороны жизни людей.

Власти были поставлены перед сложным для них выбором – начать репрессии против правозащитников либо начать действительно приводить в соответствие свои слова и дела, то есть начать движение к правовому государству. Как пишет в документальной повести «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын[9], возможность движения властей, страны по второму пути казалась ему в конце 1960-х – начале 1970-х гг. вероятной, именно поэтому он написал и отправил в ЦК КПСС свое «Письмо к вождям».

Период 1965–1968 гг., после отставки Н. Хрущева до ввода войск в Чехословакию, был временем первого подъема правозащитного движения. Одним из ярких проявлений политической активности того времени стало появление «петиций» – открытых писем видных представителей науки и интеллигенции СССР в адрес партийно-государственного руководства, содержащих их собственное коллективное мнение по определенным политическим вопросам. Темами этих писем были, как правило, предостережения против возможной реабилитации сталинизма, а также протесты против начинавшихся политических судебных процессов. При этом общее число «подписантов» в 1968 г. достигало 700 человек. Как отмечал в своей книге А. Амальрик, обращение с петициями характерно для авторитарных обществ[10]. Поэтому проходившая кампания петиций реально свидетельствовала о трансформации советского режима из тоталитарного в авторитарный.

Наряду с петициями одной из основных направлений деятельности правозащитников стало распространение «самиздата», при этом наряду с перепечаткой литературных произведений стали издаваться и машинописные издания правозащитного характера. Наиболее ярким примером последних может служить «Хроника текущих событий», издававшаяся с 1968 г. почти 15 лет, в которой фиксировались все известные редакции сведения о нарушении прав человека в стране. Только за ее хранение человек мог получить тюремный срок. Но, несмотря на аресты редакции, издание продолжалось, и к концу 1983 г. на Западе было опубликовано 64 выпуска[11]. Другими направлениями деятельности стала организация материальной помощи политическим осужденным и членам их семей, а также демонстрации и пикеты.

В 1969 г. появилась первая правозащитная ассоциация, получившая название «Инициативная группа защиты прав человека в СССР», которая возникла на основе общего письма-жалобы в ООН по поводу нарушений прав человека в стране. Приведем ее состав на 1968 г.: Генрих Алтунян (Харьков), Владимир Борисов (Ленинград), Татьяна Великанова (Москва), Наталья Горбаневская (Москва, первый редактор «Хроники текущих событий»), Мустафа Джемилев (Ташкент), Сергей Ковалев (Москва), Виктор Красин (Москва), Александр Лавут (Москва), Анатолий Левитин-Краснов (Москва), Юрий Мальцев (Москва), Леонид Плющ (Киев), Григорий Подъяпольский (Москва), Галина Ходорович (Москва), Петр Якир (Москва) и Анатолий Якобсон (Москва) – второй редактор «Хроники текущих событий»[12]. Эта ассоциация возникла как бы стихийно, образовавшись из круга друзей-правозащитников в процессе их совместных обращений в международные инстанции.

Год спустя в Москве была создана еще одна правозащитная ассоциация, но уже с разработанным уставом и правилами членства – Комитет прав человека в СССР. В учредительном заявлении указывались цели Комитета: консультативное содействие органам государственной власти в создании и применении гарантий прав человека; разработка теоретических аспектов этой проблемы и изучение ее специфики в советском обществе; правовое просвещение. Ее инициатором был В. Чалидзе, членами-основателями – А. Твердохлебов и академик А. Сахаров, несколько позже к ним присоединился член-корр. АН СССР И. Шафаревич[13].

Власти, конечно, не желали консультироваться у этого Комитета, однако самим своим существованием он утверждал право на независимые ассоциации, подавая пример объединения на законном основании – он был основан как ассоциация авторов, что по закону не требовало ни разрешения властей, ни регистрации. Определенную надежду на отсутствие немедленных репрессий придавал научный вес и известность на Западе членов этих ассоциаций, что и подтвердилось на практике. Однако после принятия столь жесткого решения, как оккупация Чехословакии, советское руководство стало меньше оглядываться на зарубежное общественное мнение, и начало 1970-х гг. характеризовалось ужесточением репрессий против правозащитников, их арестами, увольнениями с работы и т. д. Так, к 1972 г. восемь членов инициативной группы были лишены свободы.

Вторая волна активизации правозащитного движения была связана с подписанием Хельсинского соглашения в 1976 г., в которое наряду с признанием послевоенных границ и планами экономического сотрудничества входили и обязательства соблюдать права человека. Текст этих соглашений был опубликован в открытой советской печати и стал доступным любому гражданину (до тех пор все международные документы по правам человека содержались в СССР в строгой тайне). Эти соглашения подразумевали также и готовность к взаимному контролю за их выполнением. Очень скоро правозащитник создали Группу содействию выполнения Хельсинских соглашений в СССР (Московская Хель-синская группа). В ее учредительном заявлении говорилось, что она будет принимать от граждан информацию о нарушениях гуманитарных статей Заключительного Акта, составлять на этой основе документы и знакомить с ними общественность и правительства стран, подписавших Заключительный Акт. Это заявление подписали 11 человек: Людмила Алексеева, Михаил Бернштам, Елена Боннэр, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Александр Корчак, Мальва Ланда, Анатолий Марченко, Юрий Орлов, Виталий Рубин и Анатолий Щаранский[14]. Аналогичные группы были созданы вскоре на Украине, в Армении, Грузии и Литве.

Вскоре при МХК была создана Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях, члены которой помогали конкретным узникам совести в психиатрических клиниках, вели их учет и делали достоянием международного общественного мнения это страшное явление. Годом позже появился Христианский комитет защиты прав верующих в СССР, затем Инициативная группа защиты прав инвалидов в СССР, Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся (СМОТ).

Однако власти не дремали, и после некоторого оцепенения от неожиданно бурного развития правозащитного движения, перешли в атаку: начались аресты, помещение в психбольницы, высылки за границу. В 1977–1979 гг. репрессии были довольно умеренны – как-никак это были годы разрядки и руководство страны в определенной степени считалось с общественным мнением. Ужесточение репрессий началось в 1980 г. и совпало с вводом войск в Афганистан. Снова, как и после оккупации Чехословакии, отношения с Западом ухудшались параллельно с усилением борьбы с инакомыслием внутри страны.

Опыту и истории правозащитного движения посвящены, к сожалению, пока еще немногие исследования[15], среди которых следует особо выделить работу Л. Алексеевой «История инакомыслия в СССР»[16]. В этой ситуации ценную информацию о деятельности правозащитного движения можно найти в мемуарах и воспоминаниях его участников[17].

Второе направление самодеятельных организаций было связано с группами по интересам, и было наиболее близко к «неформалам» периода ранней перестройки. Люди стремились общаться и заниматься любимым делом или отдыхом самостоятельно, и власти уже не могли им в этом помешать. Наиболее яркой и солидной организацией этого типа был КСП – клуб самодеятельной песни, проводивший ежегодные слеты на берегах Волги. К этому же типу можно отнести и многочисленные туристские и альпинистские группы, иногда достаточно стабильные в течение нескольких лет, но не обладавшие какой-либо формализованной структурой. Наличие КСП и стабильные туристских групп было уже явным признаком не тоталитарных, а авторитарных тенденций в политической системе, то есть допущение определенной самодеятельности при условии гарантированного невмешательства во властные (а для СССР того времени – и в хозяйственные и социальные) проблемы. Досуг понемногу становился уже частным делом.

Для многих тысяч граждан СССР участие в таких туристских движениях, да еще с самодеятельными песнями, было отдушиной, возможностью уйти от казенной официальной обыденной жизни и работы. В этом было благо КСП и подобных организаций. Весте с тем такие организации были удобным каналом сублимации социальной активности граждан в безопасное для властей русло. При этом, например, по мнению М. Мамардашвили[18], и об артикуляции интересов говорить уже сомнительно, а происходит погружение индивида на более глубокие, архаичные и связанные с мифом уровни коллективной ментальности.

«Они живут, прислоняясь к теплой, непосредственно доступной человеческой связи, взаимному пониманию, чаще всего неформальному. Им противостоят какие-то законы, которые воспринимаются как нечто формальное и лишенное оттенка человечности. Люди же компенсируют это „прислонением“ друг к другу, некоей человечной аморфной, неартикулированной связью взаимных подмигиваний и пониманий, которые устанавливаются всегда поверх каких-либо законов и формальных критериев. И мы обогреваемся соприкосновением человеческих тел, тем минимумом тепла, которое они обеспечивают, сбившись в ком. На этом уровне человек не способен осознать себя самого…, в этом коме возможны лишь законы мифологического цикла и повторения»[19].

Другим примером неформальных организаций в 1970–1980 гг., находившихся вне строгого контроля партийно-хозяйственной номенклатуры, может служить коммунарское движение, включавшее в себя молодых, а затем и взрослеющих со временем людей, объединенных неформальным подходом к педагогике, к воспитанию детей и подростков. Многие из зачинателей коммунарского движения прошли хорошую школу в черноморском пионерлагере «Орленок», сначала в качестве пионеров, а затем и пионервожатых. Многие из активистов этого движения работали в журналистике, группируясь вокруг «Комсомольской правды» и ее подростковой рубрики «Алый парус». Элементы сублимации присутствовали и здесь, однако это движение обладало существенно большей социальной значимостью по сравнению с туристским, так как многие «коммунары» пытались реализовать неформальные подходы к организации работы с подростками у себя дома, в школьных пионерских и комсомольских организациях. Но таким образом «коммунары» вторгались в «святая святых» социалистической системы – в процесс воспитания и социализации, задачей которого было, с одной стороны, готовить не рассуждающих и социально (а тем более – политически) пассивных «винтиков» общественного механизма, с другой – в существенно меньшем количестве, активных в установленных свыше рамках и полностью признающих номенклатурные «правила игры» будущих функционеров.

Именно поэтому властные структуры скоро раскусили опасный для них характер коммунарского движения, стараясь его формализовать и взять под контроль. В итоге ко второй половине 1970-х гг. в стране сохранились лишь некоторые его ячейки, преимущественно вокруг редакции «Комсомольской правды», да и круг интересов вчерашних коммунаров стал, по мере их взросления и появления потомства, смещаться в сторону более актуальных для них (и более безопасных для системы) проблем детского и младенческого воспитания, родов в воде и т. д.

1.3. Конспиративные организации в советском обществе

Среди оппозиционных режиму политических групп Советского Союза 1970–1980-х гг. существовали различные течения. Наряду с правозащитными группами, принципиально претендовавшими на легальность, существовали и другие группы, с той или иной степенью конспиративности. Как отмечает в своей книге Л. Алексеева[20], избираемый способ деятельности зависел во многом от конкретной ситуации в регионе: те же действия – перепечатка самиздата, обсуждение книг – которые в Москве проводились в рамках правозащитных организаций, в Ленинграде уже делались в рамках конспиративных подпольных кружков. Наиболее известными из таких групп конца 1950-х годов были кружки Р. Пименова – Б. Вайля, М. Молоствова, В. Трофимова. В 1965 г. были арестованы члены группы «Колокол» (лидеры – В. Ронкин и С. Хахаев), выпускавшие одноименный самиздатовский журнал и состоявшая преимущественно из студентов Технологического института. Несколько позднее судили членов Всероссийского Социал-Христианского союза освобождения народа (ВСХСОН), просуществовавшей около трех лет.

Основываясь на «Хронике текущих событий», Людмила Алексеева пишет о подпольной студенческой группе в Саратове, именовавшей себя Партией истинных коммунистов (создана в 1968 г., раскрыта в 1969 г.), о студенческой нелегальной организации в Рязани под названием Марксистская партия нового типа (также 1968 г.), о молодежных подпольных организациях в Свердловске: «Свободная Россия» (1969 г.) и «Революционная партия интеллектуалистов Советского Союза» (1971 г.) и т. д. Не избежали диссидентские настроения и флот – в 1969 г. на Балтийском флоте был раскрыт подпольный «Союз борьбы за демократические права»[21].

Можно предположить, что выявленные подпольные группы были все же лишь «верхушками айсберга», и наряду с ними были и другие начинания, в силу разных обстоятельств не выросшие в сколь ни будь стабильные организации. Понимая всю глубину различия с реальными участниками оппозиции системе, в качестве примера такой не выросшей в реальные действия инициативы можно привести возникшую весной 1968 г. среди десятиклассников 45 специнтерната – физматшколы при Ленинградском университете подпольную группу под типичным для того времени названием «Коммунары», одним из организаторов которой был и автор этих строк. Ее участники на своих встречах обсуждали развитие ситуации в Чехословакии и перспективы аналогичных событий в СССР, читали А. Солженицына, планировали даже акцию с распространением листовок с его письмами в БДТ им. Горького. Короткий период деятельности нашей группы и надвигавшиеся выпускные экзамены, после которых группа распалась, позволили нам не оказаться «под колпаком», но это было скорее исключение из правил.

Многие из участников подобных кружков, получив внушение в Госбезопасности, либо отбыв небольшой срок заключения, превращались (по крайней мере, внешне) в благонамеренных граждан. Однако часть из них продолжала, в том или ином виде, свою деятельность и в дальнейшем. Примером последнего может служить ленинградский (а потом, по месту отбытия ссылки, и сыктыкварский) математик Револьт Пименов, протестовавший как против событий в Венгрии 1956 г., так и против советской оккупации Чехословакии в 1968 г.[22].

Часть из таких диссидентов влилась в 1970-е гг. в правозащитное движение, часть – продолжала строго конспиративную деятельность, не веря в возможность изменения ситуации легальными методами[23]. Зачастую один и тот же человек имел «двойное дно», сочетая в себя как легальную, так и нелегальную активность. Хорошим примером может служить жизнь А. Солженицына, когда деятельность члена Союза писателей, автора «Нового Мира» и кандидата на получение Ленинской премии по литературе 1964 года сочеталась с параллельной конспиративной работой над «Архипелагом Гулаг» и созданием системы тайных хранителей рукописи и сети доверенных лиц[24].

Среди нелегальных антисоветских организаций нельзя не отметить Народно-трудовой союз российских солидаристов, организованный еще в 1930 г. среди молодого поколения белой эмиграции и сохранивший организационную структуру и ячейки в советской России до сегодняшних дней[25]. Сама принадлежность к НТС была в 1970-е гг. основанием для длительного тюремного заключения, однако организация продолжала существовать, а ее лидеры-эмигранты уже второго и третьего поколений сохраняли способность оценивать ситуацию в стране вполне реалистично. Интересно, что непримиримая оппозиция к коммунистической власти в России не помешала Совету НТС еще в 1956 г. сделать прогноз о том, что крах тоталитарной системы в стране может наступить в результате модернизаторских действий наиболее просвещенной части самого советского руководства[26].

Такие нелегальные организации, будучи, по сути, антисистемны по отношению к тоталитарной коммунистической системе, представляли при этом реальный канал артикуляции гражданских интересов хотя и немногочисленных, но все же существовавших политически активных общественных групп.

1.4. Анонимные группы интересов и спонтанные группы протеста в советском обществе

Наряду с антисистемными организациями в СССР 1970–1980-х гг. существовали и интенсивно развивались внутрисистемные анонимные группы артикуляции интересов. Значение этих групп, землячеств и кланов заключалось в том, что их члены были одновременно элементами, зачастую и ключевыми, реальных властных структур страны, а именно партийной и хозяйственной номенклатуры. Само появление стабильных групп интересов внутри партийно-хозяйственной номенклатуры знаменовало собой ослабление степени жесткости тоталитарного режима – во время кровавых мясорубок Сталина землячества долго не существовали. Вспомним хотя бы знаменитое Ленинградское дело конца 1940-х гг., когда репрессиям подвергались кадры, у которых в послужном списке присутствовал период работы в Ленинградской парторганизации, в каком бы регионе они не работали к моменту репрессий.

С приходом к власти Хрущева, а затем и группы Брежнева, наступили более «вегетарианские» времена и время репрессий во «внутренней» (по Оруэллу) партии, то есть в партноменклатуре, ушло в прошлое. Но вместе с тем безвозвратно закончился и период «идейных» коммунистов, и в 1970-х гг. основным критерием для продвижения по службе в партийной номенклатуре стала уже «личная преданность Хозяину». Соответственно, передвигаясь от одной номенклатурной должности к другой, первые лица старались вести за собой наиболее знакомых и проверенных людей, желательно с первого места своей руководящей работы.

Так, наиболее сильной «группой влияния» в высших эшелонах власти во времена Брежнева была «днепропетровская группировка», названная так по месту начала деятельности будущего Генсека. Меньшим, но все же ощутимым влиянием, пользовались и соратники Брежнева по его работе в Молдавии и Казахстане.

Аналогичные примеры можно было найти на всех уровнях. Наличие таких анонимных групп, затрагивающих различные слои номенклатуры, приводило к тому, что реальный процесс принятия решений во властных структурах СССР отличался не только от декларируемых в Конституции, но и от негласных принципов деятельности партийно-хозяйственной номенклатуры. Интересы конкретных членов группы и, что особенно важно, интересы их клиентелы на местах, могли определять многие решения, которые затем оформлялись бюрократией партийной, легитимизировались через бюрократию советскую и выполнялись бюрократией хозяйственной[27]. Для среднеазиатских и кавказских республик Союза наряду с описанными выше местническими или земляческими группировками, были характерны также и родовые кланы, члены которых принадлежали к тем или иным родо-племенным группировкам. Примером могут служить казахские джузы – большой, средний и малый. В этих случаях группировки отражали и неноменклатурные общности, включая и «простых смертных», с другой стороны, родовая принадлежность к правящему клану могла обеспечить быстрое проникновение в номенклатуру. Зачастую в этих регионах имели место оба типа таких анонимных групп – на родоплеменную накладывалась региональная общность.

Среди существенных групп артикуляции интересов можно выделить спонтанные акты протеста и насилия, стихийно образующиеся демонстрации, мятежи и беспорядки. Для брежневского СССР такая форма артикуляции интересов была в целом нетипична – сказывался уже генетический страх репрессий, сформировавшийся во времена Сталина. Наиболее известной и, по-видимому, действительно спонтанной демонстрацией протеста против повышения цен на мясные продукты была демонстрация рабочих в Новочеркасске в 1961 году, расстрелянная армейскими частями[28]. Известны также студенческие беспорядки в Тбилиси в 1956 г., вызванные протестом против развенчивания культа личности Сталина. Как пишет в «Архипелаге Гулаг» А. Солженицын, в 1950-е гг. имели место спонтанные восстания заключенных в ряде лагерей в Казахстане[29].

Дальнейшие исследования должны выявить другие случаи спонтанных акций протеста, так как все подобные акции тщательно скрывались. Специфика советской системы брежневского периода заключалась в том, что система строго контролировала внешние, публичные формы активности граждан, тогда как их частная жизнь, «кухонные разговоры» «отслеживались» уже далеко не так строго, как в сталинское время.

1.5. Индивидуальная артикуляция интересов в советском обществе

Этот тип артикуляции, наименее типичный для стран с развитым гражданским обществом[30], был максимально распространен в Советском Союзе, особенно в брежневские времена. Индивидуальные жалобы поощрялись уже во времена Сталина, как сигналы о беспорядках, а зачастую и как прямые доносы. Организации работы с жалобами и письмами трудящихся были посвящены специальные постановления партии и правительства. Отделы писем существовали почти во всех газетах, сотрудники редакций составляли специальные обзоры поступивших писем и передавали их в партийные органы.

Чем же определялось столь большое внимание и поддержка к этому виду артикуляции интересов? Прежде всего письма и жалобы были одним из инструментов надзора за ситуацией и за поведением отдельных самостоятельных личностей. Любая структура, любая система нуждается для своей стабильности в постоянной обратной связи. Письма и жалобы граждан и были таким, наиболее приемлемым для советской системы, каналом обратной связи. Такой канал позволял выявлять реальные проблемы и держать при этом под полным контролем весь процесс: исправлялись лишь те ошибки и несправедливости, которые могли быть исправлены без ущерба власти номенклатуры. Важно при этом отметить, что даже необходимые для стабильной работы системы сигналы обратной связи тормозились и фильтровались, если они противоречили тем или иным интересам «региональной» или клановой группировки во властных структурах.

В любой ситуации автор сигнала оставался один на один с властными структурами, и если он был особенно настойчив в попытках передать мешающую какому-то чиновнику информацию, то против него могли быть приняты соответствующие меры – начиная с притеснений по службе и заканчивая помещением в психбольницу с диагнозом вялотекущей шизофрении, одним из симптомов которой считалось именно сутяжничество[31]. При этом правдоискатель мог в принципе апеллировать к высшим инстанциям, либо опираться на отделы писем центральных газет, которые иногда вмешивались и защищали своих корреспондентов от произвола местных чиновников. Однако в большинстве случаев индивид оставался один на один с системой, «внутренние правила игры» которой, интересы ее кланов и региональных групп, зачастую противоречили интересам выживания системы в целом.

В заключение следует отметить, видимо, специфически советский способ артикуляции своих интересов отдельными индивидуумами – использование для большей значимости своих жалоб периода избирательной кампании. Напомним, что выборы в органы советской власти, пусть и имевшие лишь декоративное значение, обладали определенным сакральным значением, обеспечивая легитимность властной системы. Поэтому вышестоящие органы тщательно контролировали, чтобы вся избирательная процедура прошла без сучка и задоринки.

Прежде всего необходимо было обеспечить 99,99-процентную явку на выборы. И в этот период отдельный гражданин мог заявить председателю избирательной комиссии, или пришедшему к нему домой агитатору, проверявшему избирательные списки, что он не пойдет на выборы, если ему, например, не сделают обещанного 3 года ремонта в квартире, либо не поставят, наконец, телефона, и т. д. Как ни удивительно, во многих случаях такой конкретный вопрос решался за 1–2 дня. Далее некоторые жалобы высказывались прямо на избирательном участке, но не гласно, а непосредственно председателю комиссии или присутствующему здесь же представителю райкома КПСС, эффект часто был значительным.

Наконец, некоторые граждане писали свои жалобы и предложения прямо на обороте избирательного бюллетеня или готовили тексты заранее и бросали в урну вместе и избирательным бюллетенем. В обоих случаях такому посланию было обеспечено особое внимание. Примеры действенности подобного пути донесения своих проблем до лиц, принимающих решения, наблюдал автор этих строк, работавший председателем участковой избирательной комиссии на выборах в Верховный Совет РСФСР и местные органы власти в 1984 г.

По-видимому, выборы оставались в какой-то мере точками неустойчивости властной системы, здесь реальность подходила совсем близко к глубоко запрятанной «кощеевой игле» и правящая элита мобилизовывала все ресурсы, чтобы безболезненно пройти к более стабильному существованию. Соответственно, любые слабые возмущения, в том числе и жалобы, внутри этой области нелинейности могли оказаться аномально эффективными.

Глава 2. Агрегация интересов и КПСС в период развитого социализма

2.1. Альтернативные программы в демократическом и тоталитарном обществах

В соответствии с определением Дж. Алмонда и Дж. Пауэлла, агрегацией интересов называют функцию превращений требований в альтернативы общей политики[32]. В странах с демократическим режимом основным актором, ответственным за выполнение этой функции, являются политические партии, которые агрегируют определенные интересы в набор политических предложений и затем пытаются победить на выборах, чтобы внедрить в состав лиц, принимающих решения (ЛПР), тех индивидов, которые будут использовать агрегированные политические предложения как основу для законотворчества. Наряду с политическими партиями функция агрегации интересов реализуется также бюрократическими структурами исполнительной власти, а также чиновниками легислатуры.

Исходя из вышесказанного, функцию агрегации интересов можно иначе назвать функцией подготовки альтернативных программ деятельности. На наш взгляд, именно последняя формулировки может помочь найти соответствующие акторы в системе развитого социализма – в советском обществе 1970–1980-х гг. И таким актором являлся своеобразный симбиоз партийной номенклатуры и аппарата министерских структур, прежде всего структуры Госплана.

Отметим сразу, что в тоталитарном социалистическим обществе, в его зрелой и поздней форме, альтернативные программы развития в явном виде отсутствуют. Подобие таких программ в явном виде обсуждались на партийных съездах начала 1920-х гг., пока еще существовали внутрипартийные фракции и платформы, выполнявшие, пусть и в очень редуцированном виде, некоторые функции многопартийной системы. В период же брежневского социализма функция агрегации интересов и подготовка альтернатив существовала уже в скрытом виде. Представляется, что выявление деталей этого процесса позволит лучше понять интимные механизмы функционирования партийно-государственной номенклатуры.

В отличие от демократии, в тоталитарной системе многие функции выполнялись одними и теми же структурами, причем ключевой являлась специфическая структура под названием «партия нового типа» – в нацистской Германии – национал-социалистическая партия, в СССР – Коммунистическая партия. Мы будем возвращаться к партийным структурам и при анализе путей реализации четырех остальных функций политической системы (принятия законных актов и их исполнения, судебной функции и функции политической коммуникации), однако начать анализ этой специфической политической структуры естественно именно в этом разделе.

КПСС, как сердцевинная структура советской политической системы, являлась одним из основных предметов анализа зарубежных советологов[33]; соответствующих исследований отечественных ученых пока, к сожалению, очень мало – можно отметить лишь книги Ю. Иванова[34] и А. Шубина[35]. Структура и функция КПСС анализировалась также в сравнительном аспекте в работах некоторых политологов, изучавших политические партии. Среди последних следует особо отметить классические работы М. Дюверже, в которых КПСС сравнивалась с другими партиями тоталитарных государств – фашистской Италии и нацистской Германии[36].

Особое внимание к КПСС при анализе политической системы Советского Союза определяется ее ключевой ролью в государственной и шире – во всей политической системе страны. Знаменитая шестая статья Конституции 1977 г. лишь закрепила в явном виде существующую в реальности ситуацию: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. Вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа, придает планомерный, научно-обоснованный характер его борьбе за победу коммунизма»[37].

Отметим, что ничего подобного не было ни в одной из предыдущих советских конституций, но влияние большевиков от этого слабее не было. Напротив, выраженная в явном виде, в формально правовой форме идея о руководящей роли КПСС, на мой взгляд, в чем-то потеряла свой сакральный характер и стала в принципе доступной для анализа, сомнения и отрицания как и любой иной формализованный текст. Препятствием для этого являлось лишь сохранение страха репрессий.

Мне кажется, что ближе всего к пониманию истинных механизмов деятельности руководящей партии в тоталитарном государстве подошел Д. Оруэлл в своем знаменитом романе «1984»[38]. Его образные названия – «внешняя» и «внутренняя» партии хорошо отражают разделение КПСС на основную массу (порядка 17 млн членов в начале 1980-х гг.) рядовых коммунистов и на партийную номенклатуру («внутренняя партия», примерно 1 млн. членов), состоявшую из освобожденных и полуосвобожденных партийно-хозяйственных работников всех уровней. Так же, как у Оруэлла, реальной властью обладала лишь партия «внутренняя», при создании иллюзии власти и у членов партии «внешней», тогда как ответственность за все деяния «внутренней» КПСС распределялась между всеми членами партии равномерно.

Можно выделить следующие основные функции, за реализацию которых отвечала КПСС:

– функция политической социализации;

– функция идеологического контроля;

– функция политической рекрутизации (кадровой политики);

– функция агрегации интересов (подготовки альтернативных программ).

Рассмотрим процесс реализации этих функций более подробно.

2.2. Политическая социализация и идеологический контроль в СССР

Эта функция реализовывалась прежде всего через различные общественные организации, находившиеся под контролем КПСС. Причем, как отмечалось в предыдущей главе, чем ближе эти организации были к процессу политической социализации – процессу воспитания советского гражданина – тем строже был контроль со стороны партийных органов. Это же относилось и ко всем образовательным учреждениям, в особенности к вузам, готовившим будущих преподавателей или специалистов по общественным наукам. Этот контроль и прессинг явился одной из причин крайней отсталости университетской общественной науки в стране даже по сравнению с академической общественной наукой – самостоятельные и творческие ученые просто не могли выжить в удушливой университетской атмосфере и старались перебраться в академические учреждения, где партийный контроль был не столь велик и, соответственно, было больше свободы для научного творчества. Другим каналом воспитания «образцового советского гражданина» – винтика общественной системы развитого социализма – были средства массовой информации, основной задачей которых было не распространение информации, а именно агитация и пропаганда. Реализовывалась эти функции партии через соответствующие отделы партийных комитетов – общественных организаций, культуры, учреждений образования, агитации и пропаганды (последние отделы были преобразованы в идеологические отделы). Основным рычагом воздействия на соответствующие внепартийные структуры – газеты и журналы, телевидение и радио, органы образования и общественные организации – была кадровая политика, право согласования и вето при назначении на все руководящие должности.

Существенным этапом в процессе социализации советского гражданина являлась особая процедура приема в члены КПСС, которая была возможна, в отличие от приема в ВЛКСМ в годы Брежнева, далеко не для всех советских граждан.

Как отмечает М. Дюверже, до 1939 г. существовало четыре категории советских людей по критерию процедуры вступления в ВКПб:

– рабочий со стажем более 5 лет;

– рабочий совхоза или рабочий со стажем менее 5 лет; инженер, техник или солдат со стажем работы рабочим или в совхозе;

– колхозник, кооператор, учитель;

– остальные служащие.

Для кандидатов первой категории требовались три рекомендации от членов партии с пятилетним стажем, четвертой – уже пять рекомендаций от членов партии с 10-летним стажем. Кандидатский стаж – один год для первой категории, два – для остальных[39].

Позже, в 1960–1970-е гг., уже не существовало таких формализованных правил, однако различия в возможности вступления в КПСС для различных социальных групп советских граждан существовали все время. Кандидатуры кандидатов в члены партии согласовывались с соответствующими отделами райкомов, и лишь затем выносились на решение партийных собраний первичных парторганизаций. Существовали специальные «разнарядки» – когда каждой первичной организации давали «места» для приема стольких-то научных сотрудников, рабочих или других категорий граждан. Как правило, путь в партию для рабочих был широко открыт, тогда как для интеллигенции количество вакансий по разнарядке были существенно меньше. Прием в члены КПСС означал одновременно отбор специалистов определенного профиля по деловым и политическим качествам, по уровню профессионального мастерства и готовности принимать существующую политическую систему. Таким образом, решалась задача формирования резерва для последующей более или менее ответственной работы. На этом уровне реализация функции политической социализации плавно переходила в реализацию функции политического рекрутирования.

Следует отметить, что вступление в члены КПСС далеко не всегда определялось «шкурными интересами» – желанием приблизиться к «кормушке власти», очень часто вступавшие были искренне уверены в том, что именно в рамках КПСС они смогут оказывать большее влияние на протекавшие в учреждении, регионе и стране процессы. Можно сказать также, что легальная политическая активность в СССР допускалась только в рамках структуры Коммунистической партии. Однако вступившие в члены партии сразу же оказывались объектами применения различных мер партийного воздействия, оказывались в рамках партийной дисциплины. Лишение партийного билета в большинстве случаев закрывало возможность для продолжения профессиональной карьеры, поэтому возможности манипулирования поведением членами «внешней» партии были существенно выше, чем поведением беспартийных.

Поведение и деятельность беспартийных членов любого производственного коллектива также находилось, впрочем, под постоянным партийным контролем. Так, например, любые заграничные поездки, награждения, решение жилищных и многих иных, непроизводственных вопросов жизни граждан требовали представления характеристики с места работы, которые подписывались так называемым треугольником – руководителем предприятия, секретарем парткома и председателем профбюро. И подпись секретаря парткома как бы удостоверяла идеологическую благонадежность данного сотрудника. В случае же «неблагонадежного» поведения существовал целый ряд репрессивных мер – начиная от отказа подписать хорошую характеристику и кончая передачей материала на строптивого сотрудника в репрессивные органы.

Особенно ярко это давление проявлялось на уровне воздействия на руководителей учреждений и предприятий, когда рядовой чиновник райкома или горкома КПСС мог указывать, что надо делать директору завода или научного института. Слушались же руководители потому, что ни одно назначение на руководящие должности не производилось без визы инструктора соответствующего партийного комитета. Кроме того, практически все руководящие работники к концу 1980-х гг. уже были членами партии, поэтому к ним были применимы и все меры партийной дисциплины.

Желание партийных чиновников усиливать контроль над реальной жизнью путем принятия все большего числа активных в производственном отношении людей в члены «внешней» партии привел в конце концов к обратному результату – к изменению характера самой «внутренней» партии. Например, в научных учреждениях к началу 1980-х гг. практически все руководящие работники, начиная с заведующих лабораториями и включая многих активно работающих научных сотрудников, уже были членами КПСС, беспартийны профессора ушли на пенсию. Соответственно, в руководстве партийными организациями этих институтов были те же ученые, что и в составе Ученых советов, атмосфера в парткомах приближалась к нормальной научной атмосфере, постепенно избавляясь от идеологического давления, становясь более либеральной. Таким образом готовились предпосылки для преобразований в период горбачевской перестройки.

2.3. КПСС и функция политической рекрутизации (кадровая политика)

Получение партийного билета открывало для нового члена партии несколько возможностей – он мог просто продолжить работу по прежней специальности, получив лучшую перспективу для административного продвижения по службе, мог быть выдвинут для избрания в руководство одной из общественных организаций (на уровне первичных организаций этот как правило сочеталось с первой возможностью), он мог быть избранным в народные депутаты, либо, наконец, при соответствии существенно более строгим правилам отбора, мог быть включен в состав партийной номенклатуры – «внутренней» партии.

Следует подчеркнуть, что как только член КПСС становился членом «внутренней» партии – попадал в список номенклатуры – давление на него резко усиливалось. Здесь самое время расшифровать сам термин «номенклатура», означающий по своему первоначальному смыслу лишь список руководящих должностей, требующих для утверждения кандидатур на их замещение согласование соответствующих отделов партийных комитетов. Если уровень руководимого предприятия был не велик (например директор клуба или школы) и требовалось согласование инструктора райкома, то и номенклатура считалась районный. Для директора НИИ уже требовалось согласование городского или областного комитетов КПСС, а руководитель крупного оборонного завода мог принадлежать уже к номенклатуре ЦК КПСС.

В соответствии с направлением деятельности того или иного учреждения можно было выделить списки руководителей хозяйственных, научных, военных, руководителей системы советов народных депутатов и т. д. Соответственно, существовали хозяйственная, научная, военная, советская и прочие виды номенклатур. Выделялась также комсомольская и профсоюзная номенклатуры. Центральным звеном всей номенклатурной системы была номенклатура партийная, включавшая освобожденных партийных работников различного уровня, осуществлявших общее руководство[40].

Реальная сила партийных чиновников была в их праве согласовывать назначения на все руководящие должности в государственных и общественных структурах, т. е. контроль состава отраслевых номенклатур. Соответственно, влияние партийных чиновников – «офицеров внутренней партии» на «рядовых» этой самой внутренней партии, или членов отраслевых номенклатур, было существенно сильнее, чем на рядовых членов партии «внешней». Во взаимоотношениях членов партийной и отраслевой номенклатуры были возможны и хамство, и грубость, и мат в обиходе. Рефреном при этом звучало «Иначе партбилет на стол положишь!», что автоматически означало вычеркивание из списка номенклатуры и лишение руководящей должности.

Система номенклатуры как система особых списков была создана в 1923 г. по указанию и при самом непосредственном участии Сталина и стала поистине становым хребтом тоталитарно-авторитарного режима[41]. Она создавалась сверху – на должности списка № 1 кандидаты утверждались только Политбюро и Секретариатом ЦК, на должности списка № 2 – организационно-распределительным отделом ЦК. С 1925 г. вводится список № 3 – в этом случае отбор руководителей осуществляли уже лица из предыдущих списков, однако назначения все же согласовывались с организационно-распределительным отделом.

Сущностной особенностью номенклатуры СССР являлась её закрытость. Обществу оставались неведомы ни характер полномочий чиновников, ни их привилегии, ни даже сам факт существования списков. В этом состоит основное отличие номенклатуры от Табели о рангах, регулировавшей иерархию чиновников в старой России. Существенно, что номенклатурные перечни должностей и списки входящих в номенклатуру лиц стали с 1932 г. государственной тайной.

Особенностью номенклатуры СССР являлось то, что основную долю оплаты ее службы составляли не деньги, а широкая совокупность дополнительных льгот и привилегий, которые, однако, исчезали в случае удаления данного чиновника из этого клана. Получаемые членами привилегии и льготы позволяют заключить, что реально совокупность богатств, извлекавшихся номенклатурой из государства, возводила её представителей по спискам № 1 и № 2 в ранг советских миллионеров[42].

2.4. Агрегация интересов: КПСС и иные структуры

Одной из важных функций КПСС, отличной по сути от функций партий в демократических странах, была функция согласования интересов различных ведомств и учет при этом интересов отдельных регионов. Официально процесс подготовки будущих пятилетних планов развития народного хозяйства проходил через отраслевые министерства, которые давали свои предложения в Госплан – одну из важнейших структур Совета Министров. Однако параллельно предложения по этим проектам поступали в соответствующие отделы региональных партийных комитетов, анализировались и поступали в отраслевые отделы ЦК КПСС. И когда разработанный в Госплане проект пятилетнего плана по отдельным отраслям поступал на визирование в отраслевые отделы ЦК, там уже были готовы свои коррективы и предложения, составленные на основе информации с мест, а главное, с учетом интересов партийной номенклатуры и региональных группировок.

Скорее всего, именно на этом этапе и появлялись альтернативы, выбор среди которых, однако, совершался в тиши кабинетов на Старой площади (комплекс зданий ЦК КПСС, занимаемый сейчас Администрацией Президента), так сказать, в рабочем порядке. Еще один возможный источник появления альтернативных предложений – это учет интересов территорий – областей и республик. Эти предложения также поступали по двум каналам. Руководители исполкомов советов народных депутатов соответствующих областей передавали свои предложения в Госплан, а руководители соответствующих обкомов и крайкомов – в ЦК.

Разрешение естественно возникающих противоречий между отраслевыми и региональными интересами также проходило в «рабочем порядке», в кабинетах Госплана и ЦК. И лишь несогласованные альтернативы, поддержанные влиятельными партийно-хозяйственными группировками, выносились на рассмотрение коллегиальных органов – Секретариата и Политбюро ЦК КПСС.

Как показал предыдущий анализ, наряду с партийной номенклатурой в подготовке различных альтернативных программ реально участвовал также аппарат отраслевых министерств и региональные советские чиновники. Определенное участие в формулировке альтернатив – агрегации интересов – принимали также и функционеры наиболее массовых общественных организаций – комсомола (молодежные проблемы) и профсоюзов (проблемы социальные).

Все эти структуры, однако, были под контролем аппарата КПСС через механизм утверждения номенклатурных должностей, через полную монополию партийного аппарата при решении всех кадровых вопросов. В официальной пропаганде эта монополия преподносилась в виде «руководящей роли КПСС», т. е. в мифе о том, что руководство осуществляет не «внутренняя», а вся 18-миллионная Коммунистическая партия. При этом всегда подчеркивалось, что воля партии монолитна, поэтому само признание возможности альтернатив вносило бы диссонанс во внушаемый официальный пропагандистский образ.

В некоторых случаях, однако, дело доходило все же до публичного обсуждения альтернативных программ, касающихся правда исключительно конкретных хозяйственных вопросов. примером может служить дискуссия вокруг планов строительства Нижне-Обской ГЭС в начале 1960-х гг. Этот пункт был даже включен под давлением гидростроителей в текст одобренных съездом КПСС Основных направлений пятилетнего плана, т. е. приобрел уже силу реально силу закона. Ученые-экологи выступили при этом с резкими возражениями, было проведено несколько публичных обсуждений, проблема получила освещение в прессе и в конечном итоге решение о строительстве этой ГЭС было фактически отменено.

Подлинной причиной отмены столь высокого решения было не только (и не столько) возражения общественности и ученых-экологов, сколько сопротивление другого хозяйственного гиганта – нефтяного и газового комплекса, руководители которого вполне обоснованно опасались, что под водой планируемого водохранилища окажутся не только гигантские площади Западно-Сибирской низменности, но и богатые месторождения нефти и газа[43].

Этот пример гласного обсуждения альтернатив, в котором наряду с противостоящими хозяйственными группировками приняла участие и зарождающаяся экологическая общественность, был скорее исключением из правил, ибо вся эта история противоречила мифу о «безошибочности действий КПСС – нашего рулевого». Вместе с тем именно на базе подобных исключений и зарождались ростки гражданского общества, без которых были бы невозможны события периода горбачевской перестройки.

2.5. Какие интересы учитывались в советской системе?

На мой взгляд, стоит обсудить вопрос о том, насколько вообще имеет отношение «агрегация интересов» к советской системе, или иначе, если и есть такая агрегация, то каких интересов, интересов каких слоев общества? Согласно системному подходу, изменения в политической системе могут вызываться тремя основными факторами – потребностями социума, потребностями правящей элиты и воздействиями извне. На воздействия извне советская система старалась не отвечать, отгородившись от них, правда это удавалось все в меньшей степени – в «железном занавесе» появлялось все больше щелей. Потребности же социума, интересы и нужды его социальных групп, их артикуляция и агрегация, интересовали правящую элиту лишь как датчик запредельных отклонений, причем диапазон возможных отклонений от заданной партией нормы увеличивался по мере удаления от сталинского периода.

Реальными же двигателями эволюции системы, источником планов и программ развития были в основном интересы правящей элиты, а также некие идеологические ценности и ориентиры, например, построение коммунизма или расширение социалистического лагеря и т. д. Этот последний, четвертый источник развития (или эволюции) политической системы достаточно специфичен именно для идеологизированных тоталитарных систем и их авторитарных инкарнаций. Максимальное значение «идейные факторы» имеют при установлении диктатуры, в так называемый «героический период» империи, когда многие функционеры были готовы за идею отдать жизнь. По мере же дальнейшего развития таковой системы этот механизм постепенно слабеет, уступая интересам элитарных властных группировок.

При дальнейшем анализе логичен вопрос о сути интересов правящей элиты (различных слоев номенклатуры), о ее «истинных» и «мнимых» интересах. Достаточно легко выявить различие интересов двух групп хозяйственной номенклатуры – гидростроителей и нефтяников, выразившееся в столкновении вокруг перспективы строительства Нижне-Обской ГЭС. Сложнее определить подлинные интересы элит при принятии, например, решения о вторжении в Афганистан – наряду с очевидным интересом ВПК, желающего апробировать новые виды вооружений в реальных боевых условиях, вероятно, не последнюю роль играли и идеологические факторы – стремление расширять сферу влияния «наших идей».

Наконец, логичен вопрос о кратковременных и долгосрочных интересах правящей элиты – господствует ли принцип «после нас – хоть потоп» или побеждает стремление обеспечить стабильное существование системы и в будущем, пусть и причиняя некие неудобства элите сегодняшней? Можно предположить, что носителем первой тенденции был Л. Брежнев, а второй – Ю. Андропов.

Глава 3. Принятие решений и законотворчество в период развитого социализма

3.1. Функция законотворчества в СССР и Советы народных депутатов

В списке функций политической системы, приведенном в работах Алмонда и Пауэлла, эта функция определена как «rule-making», что можно перевести в данном контексте как «разработка и принятия законов и правил». Авторы используют термин «rule-making» вместо устоявшегося «legislation», чтобы избежать привычной ассоциации с легислатурой – системой законодательной власти, ибо по их, вполне обоснованному мнению, в демократических странах функция создания законов реализуется не только и не столько парламентами, сколько системой исполнительной власти и правительственной бюрократией. Парламентарии лишь корректируют подготовленные чиновниками законопроекты и придают им легитимную силу через парламентские процедуры голосования.

В нашем же случае – в случае поздней советской системы – сами законы не играли столь важной роли, которую они играют в странах с демократическим режимом, ибо функцией законов в СССР было лишь придание внешней формы для уже принятых решений и разработанных правил. Такое положение вещей стало результатом реализации принципов В. Ленина с соратниками, принципиально отвергавшими любое ограничение революционного насилия и диктатуры пролетариата (точнее, собственной диктатуры), а также стойкой российской традиции неуважения собственных законов.

Чтобы приблизиться к пониманию механизмов принятия решений в СССР 1970–1980-х гг., придется последовательно снимать слои маскировки, ибо большевики, верные конспиративным традициям, тщательно маскировали структуры – подлинные носители власти.

Официально высшая власть в СССР принадлежала народу, а осуществлялась она через пронизывающую всю страну систему Советов народных депутатов. Сами Советы возникли в Иванове в период революции 1905 г. как форма самоуправления рабочих и поддержания порядка в охваченных забастовками рабочих поселках и городках. Ленин и его партия приняли этот опыт на вооружение и, опираясь на него, отвергли весь многовековой опыт разделения властей как очередную буржуазную выдумку. Напротив, большевики предлагали использовать опыт Советов как объединение исполнительной и законодательной власти в рамках одной структуры.

Не будем анализировать здесь всю историю эволюции Советов от 1905 г. до 1970-х гг., достаточно подробно описанную во многих изданиях. Здесь можно выделить три группы публикаций: советские работы, которые не столько анализировали реальное положение дел, сколько участвовали в укреплении мифа о народовластии в СССР[44]; работы зарубежных исследователей, изучавших механизмы государственного управления на общесоюзном уровне[45] и на региональном[46]. Это отечественные исследования периода 1920-х гг., когда правдивое описание власти было еще возможно[47], или периода поздней перестройки и постперестройки, когда оно становилось уже возможным[48].

В период зрелого (либо, иначе, развитого) социализма деятельность Советов проходила следующим образом. На регулярно проводимых выборах (1 раз в 4 года – в Верховные Советы СССР и РСФСР, каждые два года – в местные советы народных депутатов) прямым, тайным голосованием избирались народные депутаты, причем подавляющее большинство из них – без освобождения от своей работы. Термин «избирались» здесь используется в соответствии в принятым в СССР «новоязом» (по Оруэллу), так как выборы депутатов всех уровней были принципиально безальтернативными, а единственный кандидат, чье имя было внесено в бюллетень для тайного голосования, был предложен, согласован и утвержден в кабинетах партийного комитета соответствующего уровня. Здесь наблюдалась полная аналогия с назначением на ответственный руководящий пост, то есть выбор кандидата в депутаты означал внесение данного лица в список соответствующей номенклатуры. Так как состав депутатов должен был отражать демократичность советского строя, то и список кандидатов должен был содержать необходимый процент женщин, рабочих и колхозников, молодых людей и т. д.

Как правило, процедура согласования проходила даже без уведомления потенциального кандидата, и лишь после одобрения данной персоналии партийным чиновником соответствующего уровня человеку говорили: «Есть мнение выдвинуть тебя кандидатом в такой-то Совет». Отказов практически не было, ибо факт выдвижения на 100% гарантировал избрание, а само депутатство было своего рода почетной наградой. Особенно ценным оно было для руководящих работников, ибо сразу переносило их в номенклатурном списке на несколько строчек выше, давая им на срок избрания определенную гарантию неприкосновенности от партийных чиновников разного уровня. Избрание в Совет давало депутату целый ряд материальных преимуществ и льгот, например, работа депутатом в течение четырех лет давала право на персональную пенсию. Кроме того, депутатство существенно увеличивало возможности избранного руководителя в решении многих хозяйственных вопросов его предприятия, открывая ему двери недоступных прежде кабинетов. Например, директор крупного завода – депутат Верховного Совета мог решать свои проблемы уже не только в своем министерстве, но и в соответствующих отраслевых отделах ЦК, более того, чиновники министерства могли использовать его в качестве толкача уже своих проблем.

На основе анализа состава высших слоев партийной номенклатуры, О. Шкаратан и Ю. Фигатнер[49] делают вывод: «…членом ЦК чиновник становится, как правило, пройдя через членство в Верховном Совете СССР после нескольких (2–4) созывов. Верховный Совет СССР предстает в качестве «Высшей школы номенклатурного образования». В работе А. Шайкевича[50] приведены результаты сравнительного анализа состава депутатов Верховного Совета СССР 7-го (1966 г.), 9-го (1974 г.) и 11-го (1974 г.) созывов. Как оказалось, для этих депутатов имеют положительную корреляцию такие показатели, как преклонный возраст, мужской пол, партийность, высшее образование и принадлежность к номенклатуре.

С противоположными признаками (молодость, женский пол, беспартийность) связана принадлежность к «рядовым труженикам» (то есть никем не руководящим) – крестьянам, рабочим, учителям, врачам. Корреляция этих полярных признаков и групп выявлена для составов Верховного Совета СССР всех трех созывов. Анализ навеял А. Шайкевичу художественный образ структуры Верховного Совета СССР в духе картины Рубенса, «на которой пожилой номенклатурный деятель, увешанный медалями, обнимал бы молодую беспартийную пастушку с нерусскими чертами лица».

Работа же депутата в Совете заключалась прежде всего в «работе в избирательном округе» – в регулярном приеме избирателей (где при желании депутат мог реально повлиять на решение многих проблем своих избирателей: помочь установить телефон, отремонтировать квартиру и т. д.), а также в отстаивании интересов своего округа в целом (то есть интересов региональной элиты) на российском либо союзном уровне. Наконец (именно наконец), депутат должен был участвовать в работе сессий Совета, как правило, 1–2 дня в квартал, на которых он голосовал за подготовленные проекты решений, законов и иных нормативных актов.

Интересно, что эта последняя сторона работы депутата, составлявшая по сути сердцевину его деятельности как законодателя, старательно пряталась в тень средствами массовой информации и пропаганды, с гораздо большим желанием освещавшими благородную деятельность депутата по выполнению наказов и просьб своих избирателей. Люди не должны были задумываться – а может ли народный избранник сознательно голосовать за проекты, если он получал их непосредственно перед голосованием, можно ли серьезно обсудить и принять за один день столько документов?

По-видимому, процедура голосования на сессиях Советов, наряду с процедурой выборов народных депутатов, была одной из тех «особых зон системы», где механизмы власти были зависимы от многих граждан, достаточно удаленных от них в остальное время. И чтобы эти голосования проходили «без сучка и задоринки», уже тщательно отобранных до выборов депутатов продолжали и далее подкреплять различными материальными и моральными привилегиями. Однако этих мер руководству казалось недостаточно, и к депутатам-коммунистам применялись также меры партийной дисциплины.

В принципе, весь депутатский корпус мог состоять из одних коммунистов. Но тогда бы нарушился еще один миф – об избирательном блоке коммунистов и беспартийных. Поэтому члены партии среди депутатов составляли обычно 60–70%. Итак, депутатов-коммунистов объединяли в так называемую неуставную партийную группу, которая собиралась до начала общей сессии Совета, заслушивала информацию о выносимых на сессию проектах документов и принимала решение голосовать за эти проекты на сессии. Таким образом, большинство депутатов оказывались связанными еще и партийной дисциплиной. Создавался еще один рубеж гарантий, что дисциплинированные депутаты-коммунисты достойно (послушно) проведут сессию. Правда и меньшинство – беспартийные депутаты также никогда не выступали в роли нарушителей спокойствия, но… «береженого и бог бережет» считали чиновники и еще и еще раз обеспечивали гарантию спокойного запланированного протекания мероприятия.

3.2. Исполнительные комитеты Советов народных депутатов в СССР

Итак, сессия депутатов лишь послушно одобряет подготовленные документы, придавая им законную силу. Соответственно, реальной властью должны обладать структуры, подготовившие эти документы. Готовили же все документы сессий сотрудники аппарата исполкома – Исполнительного комитета этого совета, избранного на первой же сессии Совета. Этот Исполком был одновременно и коллективным руководящим органом самого Совета – в этом и заключалась большевистская идея соединение воедино законодательной и исполнительной власти.

В состав Исполкома депутаты избирали (разумеется, безальтернативно и единогласно) его председателя, выполнявшего одновременно и функции председателя (спикера) самого Совета, т. е. его сессии; заместителей председателя; руководителей наиболее важных отделов Исполкома и нескольких неосвобожденных депутатов, придававших заседаниям Исполкома не только аппаратный, но и представительный характер. Естественно, что для того, чтобы быть избранными в состав Исполкома, руководители соответствующих отделов должны были быть вначале выдвинуты и избраны депутатами соответствующего Совета, но это было уже делом рутинной техники. Исполком, как коллегиальный орган, собирался значительно чаще сессии – примерно дважды в месяц – и принимал постановления, имевшие практически ту же юридическую силу, что и решения сессии.

Официальными задачами Исполкома и его аппарата была подготовка и реализация решений сессий Совета, однако так как сессии одобряли подготовленные решения практически без изменений, то реальным органом управления городским хозяйством был Исполком и его бюрократический аппарат.

На уровне Верховных Советов – СССР и Российской Федерации – существовало по форме несколько более глубокое разделение властей. Коллегиальный орган управления Верховного Совете – его Президиум, чью Указы также, как и законы Верховного Совета, обладали законной силой, существовал отдельно от Совета Министров – коллегиального руководящего органа власти исполнительной. В Верховном Совете существовал и свой собственный аппарат, обеспечивающий деятельность постоянных комиссий, которые по идее готовили и обсуждали проекты законов, однако все это были декоративные по сути структуры, задачей которых была имитация законотворческой деятельности, а также демонстрация своим согражданам и западным партнерам наличия в Советском Союзе всех властных структур нормальной демократической системы.

Итак, депутаты Советов выполняли исключительно декоративную функцию, а реальными властными функциями, то есть способностью готовить проекты решения, организовывать работу после их единогласного утверждения Советов, а также контролировать процесс исполнения обладали сами исполнительные структуры Советов – фактически работники его аппарата во главе с формально избираемым исполкомом. Однако самостоятельные решения работники исполкомов принимали лишь в определенных, четко ограниченных пределах, например, в организации коммунального хозяйства города, ремонте улиц и т. д. Принципиальные же вопросы городской жизни, планы развития городского хозяйства – все это они должны были согласовывать с соответствующими партийными комитетами, районные исполкомы – с райкомами, городские исполкомы – с горкомами. Термин «согласовывать» в данном случае не вполне подходит, более точно было бы говорить «получать указания».

Вторым важным каналом, обеспечивающим однозначное подчинение исполкомов соответствующим парткомам, было решение кадровых вопросов. Все руководство исполкома, как и руководство завода или института, было номенклатурой соответствующего партийного комитета, то есть все назначения визировались партийными чиновниками. Случай советской или исполкомовской номенклатуры отличался лишь тем, что соответствующий кандидат на должность, например зампредисполкома, должен был быть предварительно проведен через двойную процедуру выборов – вначале в народные депутаты, а затем на сессии – в состав исполкома. Это заставляло лишь более ответственно подходить к подбору кандидатур, так как выборы в Советы проводились не каждый день.

Итак, анализ конкретных путей реализации функций принятия и исполнения решений в системе власти советского государства позволил нам выделить одну чисто декоративную структуру – сессии народных депутатов, и одну действительно властную – исполкомы и их аппарат, однако властную в определенных, четко очерченных пределах и полностью подконтрольных соответствующим территориальным партийным комитетам.

3.3. Партийные комитеты в СССР и их аппарат

Что представляли из себя территориальные партийные комитеты – райкомы, обкомы вплоть до Центрального Комитета? Прежде всего это были выборные органы соответствующих партийных организаций – районных, областных и т. д. Избирались они в полном соответствии с партийным уставом (так же, как и Советы избирались в полном соответствии с Конституцией) на регулярно проводимых партийных конференциях (раз в 2 или 4 года, а под конец – раз в 5 лет) или на партийных съездах.

Существенно, что все выборы на этих конференциях были такие же безальтернативные, как и выборы народных депутатов, поскольку число кандидатов в соответствующих комитет никогда не превышало числа требуемых мест. Были, правда, случаи, когда кандидат не набирал требуемой половины голосов, но они были исключительно на уровне первичных парторганизаций, где все знали друг друга и зачастую сводили свои личные или производственные счеты. На уровне районных партконференций и выше все проходило без подобных инцидентов.

Избрание в состав партийных комитетов означало, аналогично избранию в народные депутаты, вид поощрения и существенно увеличивало возможности для решения как личных, так и производственных проблем. И хотя формально статус народного депутата был выше, реальный политический вес члена горкома КПСС был существенно выше, чем вес соответствующего депутата городского совета. Идеальным вариантом было, конечно, совмещение обеих выборных позиций – и в советской и партийной иерархии, однако возможность подобного дубля давалась лишь за серьезные заслуги.

В уже цитированной работе О. Шкаратана и Ю. Фигатнера проанализированы данные о составе ЦК КПСС на 1986 г., то есть в период завершенности старого режима. Среди 281 членов КПСС, избранных на XXVII съезде партии, функционеров, управленцев разного рода было 91,5%, только 8,5% членов ЦК принадлежали к квалифицированным рабочим. Партийные лидеры составляли 36,6% всех членов ЦК (в том числе члены Политбюро и Секретари ЦК 8,9%). Секретари же первичных организаций вообще не были представлены[51].

Что же касается возможности участия члена, например, горкома КПСС, в подготовке и принятии решений горкома, то все было аналогично возможностям соответствующего депутата городского совета, лишь назывались собрания членов парткомов иначе – не сессии, а пленумы, и продолжались они не более 1 дня. И в этом случае все дружно голосовали за подготовленные проекты решений и разъезжались по текущим делам. Разве что предварительной репетиции пленума в виде заседания партгруппы не проводилось – итак все достаточно сознательные члены партии. Реальные столкновения мнений и позиций на партийных съездах и конференциях, на пленумах партийных комитетов закончились в 1920-е гг., вместе с ликвидацией всех видов фракций, оппозиций и платформ. Сталинские же репрессии против самых правоверных коммунистов приучили их преемников и потомков не задавать лишних вопросов.

Итак, пленумы партийных комитетов в период развитого социализма были такими же декорациями, как и сессии советов народных депутатов, только более глубокого уровня. Разве что случайный, непроверенный человек имел существенно меньше вероятности попасть на этот уровень, а если бы и попал, то увидел бы, что здесь все так же, что и на уровне предыдущем, лишь названия иные. А кащеево яйцо с иглой прячется где-то глубже…

Где же реально принимались решения в советской политической системе? Там, где готовились решения партийных комитетов разного уровня, – в кабинетах освобожденных партийных работников, в недрах партийного аппарата. Руководило же работой аппарата бюро соответствующих партийных комитетов, избираемое на организационном пленуме комитета. Возглавлял бюро первый секретарь, в помощь к нему избирались еще 2–4 секретаря (по идеологии, оргвопросам, в крупных областях – еще и по промышленности и сельскому хозяйству), которые и осуществляли непосредственное руководство партийным аппаратом. Аналогично исполкому городского совета в бюро горкома партии избирали также 1–2 заведующих отделами горкома, как правило, организационного и идеологического, кого-то из секретарей районных организаций, а также несколько человек из рядовых, но заслуженных коммунистов для предания бюро характера «демократического, представительного органа».

Именно эти бюро горкома или обкома (а на уровне СССР – Политбюро и отдельно собирающийся Секретариат) и были теми коллегиальными органами, на которых принимались наиболее существенные решения. Особых дискуссий на заседаниях этих бюро, как правило, не было, выносимые вопросы были уже «проработаны» на уровне отделов и согласованы с секретарями по профилю вопроса. Вариации были иногда при разборе персональных дел, в зависимости от итогов обсуждения мера наказания провинившегося могла слегка измениться – вместо простого выговора он мог получить строгий или наоборот. Характер обсуждения и принятия решений на бюро партийных комитетов в различные периоды советской истории требует дальнейшего анализа для понимания интимных механизмов деятельности прошлого режима.

Большинство вопросов, а также определение реальных перспектив развития региона или страны в целом, как и наиболее важные назначения, решались «в рабочем порядке», то есть в процессе согласования между чиновниками партаппарата с привлечением для обсуждения представителей высших эшелонов отраслевых номенклатур – хозяйственной, военной, дипломатической и т. д. В качестве консультантов привлекали ученых и специалистов из соответствующих отраслей. Мнение специалистов, если оно расходилось с уже выраженным мнением по данному вопросу высшего чина партийной иерархии, можно было проигнорировать, мнение же влиятельных лиц из отраслевой иерархии игнорировать было сложнее, и проводились серии согласований.

Жесткая вертикальная иерархия партийной номенклатуры, являвшейся становым хребтом системы политической власти СССР, своего рода лейб-гвардией коммунистического режима, была все же включена в определенные линии обратной связи, обеспечивающие устойчивость всей системы. Так, инструктор соответствующего отдела или секретарь Обкома партии мог достаточно жестко диктовать свои условия директору завода и даже давать ему конкретные указания. Если все же партийный чиновник преступал определенные рамки, наглел выше нормы, то директор завода мог через свое отраслевое руководство – главк и министерство – выйти на соответствующих отдел ЦК КПСС и оттуда при благоприятном стечении обстоятельств могли и приструнить зарвавшегося партийного босса. Если же директор завода был к тому же народным депутатом или членом пленума обкома, то сделать это ему было существенно легче.

Вся деятельность партийного аппарата протекала в соответствии с Инструкциями ЦК КПСС, определяющими полномочия, а, главное, степень осведомленности сотрудника того или иного отдела, того или иного ранга. В одной из немногих книг, где дается достаточно приближенная к реальности картина деятельности партаппарата – книге ответственного работника ЦК КПСС с середины 1960-х гг. Л. Оникова[52] – отмечается, что среди отделов ЦК были два, обладавшие наибольшей силой – общий и организационный, причем сила их не в последнюю очередь была связана с правом формулировать инструкции ЦК, являвшиеся подлинными Законами Партии и Государства. При этом большая часть этих инструкций была секретной, сотрудники аппарата различались по степени допуска к этим документам. Эта ситуация действительно напоминает творения Кафки, когда идет процесс по законам, являющимися тайной. Дифференцированный допуск к секретным документам и наложение грифа «секретно» на самый широкий спектр партийной информацией, были еще одним механизмом иерархического управления уже внутри партийной номенклатуры. Л. Оников приводит пример, когда протоколы заседаний бюро горкома партии получали такую степень секретности, что они были недоступны даже для членов самого горкома.

3.4. Партноменклатура и спецслужбы в СССР

В процессе подготовки и реализации принятых решений в системе партаппарата возникали определенные конфликты и напряжения. Наряду с конфликтами, вызванными противоречиями между интересами определенных отраслевых элит (подобно описанной выше ситуации вокруг строительства Нижне-Обской ГЭС) постоянно проявлялись столкновения кратко- и долговременных интересов самой партноменклатуры – правящей элиты страны, столкновение интересов чиновников, живущих только днем сегодняшним и части аппарата, заботившейся о сохранении и развитии режима на перспективу. Среди представителей последней группы находились и те, которые осознавали реальные проблемы страны и даже – страшно сказать – понимали необходимость определенных реформ.

Однако прежде всего надо было увидеть проблему, для чего важно получать реальную информацию о событиях в стране, а с этим было сложно… Мы коснемся позже подробнее проблемы политической коммуникации, здесь же отметим, что основные партийные каналы информации верхнего эшелона очень часто передавали эту информацию в соответствии с пожеланиями (даже и невысказанными) самого верхнего эшелона. Искажения и фильтрация при этом были неизбежны. Возникала необходимость независимых каналов информации. Выполнение этой функции и взяли на себя органы госбезопасности. Анализ деятельности этих органов не входит в задачу настоящей работы, однако мы не сможем обойти их стороной, ввиду тесной переплетенности этих органов и чиновников партноменклатуры в 1970–1980-е гг. Эта переплетенность усилилась в частности в результате хрущевских чисток репрессивных органов и их пополнения в этот период за счет комсомольского набора.

Наряду со своей основной политической функцией – политического сыска, надзора за неблагонадежными и репрессий к противникам режима, органы госбезопасности в период развитого социализма выполняли такую важную функцию в политической системе страны, как участие в подготовке наиболее проверенных и квалифицированных кадров для правящей элиты – партийной номенклатуры, причем выполняли эту функцию органы безопасности совместно с комсомолом. Дело в том, что большинство ответственных комсомольских функционеров – основной резерв функционеров партийных – состояло на воинском учете не в райвоенкоматах, как подавляющее большинство лиц призывного возраста страны, а в соответствующих управления госбезопасности, проходя при этом глубокую проверку и обучение в соответствующих структурах. У многих партийных чиновников в их служебной биографии перемежались периоды и официальной работы как в комсомоле, так и в КГБ. Главным критерием при подборе и подготовке кадров через систему госбезопасности являлась конечно безусловная лояльность правящему режиму и готовность принять правила игра. Но, и это было также связано со спецификой «Конторы Глубокого Бурения», они обучали своих питомцев и пониманию необходимости работы с подлинной информацией, умению ее получить и анализировать, а также важности перспективного мышления.

Если обратиться к внешней политике, то здесь партийные органы использовали не одну, а две дополнительных и жестко конкурирующих между собой системы получения информации – службу внешней разведки КГБ и Главное разведывательное управление (ГРУ) Генерального штаба Минобороны. Последняя служба была значительно более законспирирована, чем КГБ, и информации о деятельности ГРУ в обществе, в отличие от работы КГБ, практически не было. В книге В. Суворова, бывшего офицера ГРУ, «Аквариум»[53], описывается деятельность ГРУ и внутри России – как офицеры ГРУ армейских частей, наряду с и помимо своих основных служебных обязанностей, как офицеров разведки, талантливо вели кадровую работу – выявляли нестандартно мыслящих офицеров различного уровня, желающих быть настоящими профессионалами и имеющих для этого предпосылки, «брали их под свое крыло» – защищали от притеснений со стороны армейских рутинеров, а при обновлении военного руководства конкретных частей (к которому офицеры ГРУ также были причастны) старались расставить своих питомцев на ключевые посты в армейской машине. Часть офицеров из этого «элитного списка» попадала затем в Академию Генштаба и становились затем также офицерами ГРУ.

Мне не известна информация об аналогичной деятельности ГРУ вне воинских частей. Можно сделать предположение, что КГБ старалось выполнять аналогичные функции в подборе и продвижении кадров в системе партийно-хозяйственной номенклатуры. Причем подбор кандидатов шел как по критерию профессионализма и творческого мышления, так и по критериям готовности вписаться в авторитарную систему и принять принципы режима. Одни питомцы системы соответствовали лучше одним критериям, другие – другим. Не случайно, среди представителей региональных партийных элит, внедренных Ю. Андроповым в высший эшелон власти страны были такие разные люди, как Г. Романов и М. Горбачев, олицетворявшие два возможных пути развития страны. Не случайно также, что после смерти Ю. Андропова именно между ними шла острая конкуренция за первое место в партийной иерархии страны в 1983–1985 гг.[54].

Глава 4. Практика исполнения решений и «рассуживание» как функции советской системы

4.1. Структуры исполнительной власти и советское общество

Настоящая глава могла бы носить и иное, наверно, более верное название – «Исполнение принятых решений», так как конкретные решения властных органов были в большинстве случаев выше каких-то законов. Вообще говоря, законы и постановления, принимаемые сессиями Советов, носили в основном наружный, декоративный характер и это понимали все связанные с властью люди. Настоящими же властными полномочиями обладали решения партийных органов, которые с точки зрения права, пусть даже и социалистического, властными полномочиями не обладали.

Выход был найден очень скоро – стали практиковаться совместные постановления ЦК КПСС и Совета Министров, которые соединяли в себе и форму и содержание. Участие в этом постановлении Совета Министров давало формальную легитимность, а ЦК КПСС – указывало на реальный источник власти и намекало на возможность партийной ответственности при его невыполнении. Иногда к подписанию таких постановлений привлекали, в зависимости от их характера, ЦК ВЛКСМ или ВЦСПС, т. е. руководящие органы комсомольской или профсоюзной организаций. Такое совместное решение, символизируя его «демократический» характер, носило нормативные функции и имело обязательный характер. Тем самым невольно раскрывалось «огосударствление» комсомола и профсоюзов, их встроенность в государственную машину развитого социализма.

Ответственными за исполнение принятых решений в советском государстве были, естественно, разнообразные структуры исполнительной власти. На уровне Союза, союзных и автономных республик – Советы Министров, отдельные министерства и комитеты, на уровне краев, областей и городов – исполкомы, их управления и комитеты. Специфика государства развитого социализма заключалась в том, что практически вся экономическая сфера представляла государственную собственность, поэтому подавляющее большинство производственных, обслуживающих или научно-образовательных структур были фактически частью подразделениями структур исполнительной власти. Различие было лишь в том, подразделением структуры какого уровня являлось данное учреждение – местной, республиканской или союзной.

Поэтому в исполнении принятых решений были задействованы через свою работу или службу практически все граждане страны. Если же решение было совместным, то к его исполнению привлекали и в порядке партийной, комсомольской или профсоюзной дисциплины. Впрочем, руководители любого уровня и типа в любом случае ощущали на себе и меры партийного воздействия, так как все решения властных структур в реальности были решениями партийных органов (или выполнением предыдущих решений), а все руководители к концу 1970-х гг. были членами партии.

Следует отметить, что большинство жителей Советского Союза себя государственными служащими не ощущали, а относили к последним лишь деятелей сотрудников министерств, главков, исполкомов и т. д. Осознание того, что при гегемонии партии-государства госслужащими, по сути, были все работающие приходит к нашим согражданам лишь сейчас.

Таким образом, ежедневная работы каждого из нас и была, фактически, выполнением государственных решений. Эта работа должна была выполняться хорошо в силу производственной дисциплины, для руководителей добавлялась дисциплина административная. Соответственно, за плохую работы должны были меньше платить, а лодырей и бракоделов должны были увольнять. Однако так это были лишь официально, т. е. формально. В реальности же с этим подходом вступал в острое противоречие один из главных принципов социализма – «Безработных у нас нет» (и быть не должно). При этом необходимо видеть, что за «идейным» обоснованием этого принципа скрывался его глубинный смысл – все трудоспособные граждане страны должны были работать, т. е. быть работниками той или иной государственной структуры, и находиться таким образом под контролем и воздействием государственно-партийной машины все рабочее время. Такой подход позволял контролировать и общественную активность каждого человека, ибо первичные организации всех общественных организаций также находились на предприятиях.

В итоге стабильность зарплаты рабочего или служащего и, особенно, гарантия ее постоянного роста, определялась не только и не столько качеством и количеством труда, сколько принятием и соблюдением «правил игры» социалистического общества. Человек должен был быть «активным гражданином», поддерживающим все призывы партии и правительства, участвующим в праздничных демонстрациях и послушно несущим на них портреты членов Политбюро, но не задающим лишних вопросов и не «сующим свой нос, куда не надо» – как на уровне родного предприятия, так и особенно, на уровне государства. Идеологическая выдержанность в стране ценилась выше, чем качественный и производительный труд. Однако награждать «общественника» в ущерб «хорошему производственнику» можно было лишь в очень узких пределах, иначе могло нарушиться общественное спокойствие в коллективе. В результате все получали примерно равную оплату за труд самой различной производительности, производственные факторы стимулирования и контроля были фактически сведены к нулю господствовавшей идеологией.

4.2. Разнообразие форм контроля в СССР и его эффективность

В условиях отсутствия реальных экономических стимулов на передний план выдвигались разнообразные формы контроля, как государственного, так и общественного. Для облегчения контроля составлялись подробные планы работы, включая месячные и недельные. Зачастую это «гиперпланирование» доходило до абсурда – например, месячные планы работы научных сотрудников. Профсоюзные комитеты организовывали социалистическое соревнование за досрочное выполнение и перевыполнение планов, за принятие «встречных обязательств» и т. д. Комсомол организовывал рейды «Комсомольского прожектора»: фотографируя опоздавших и всячески борясь за соблюдение трудовой дисциплины. Главным было – прийти к началу работы, не опоздать ни на минуту, а что человек будет делать потом – зачастую никого не интересовало.

Наряду с ведомственным контролем и контролем общественных организаций, повсеместно существовали специальная «негосударственная» контролирующая служба, по форме – также общественная организация, целью и непосредственной задачей которой был именно контроль – контроль выполнения плана, выявление бесхозяйственности, волокиты и т. д. Называлась эта организация Народным контролем. Народный контроль, как и все остальные «общественные» организации, сам находился под плотным контролем КПСС. Значимость народного контроля и особое внимание КПСС к этой организации отражалась, в частности, в том, что председатель первичной организации народного контроля входил «по должности» в состав партийного бюро предприятия, наряду с председателем профком. Народный контроль позволял выявлять определенные недостатки в производственном процессе, но в «строго определенных пределах», пока выявленные факты не затрагивали интересы влиятельных лиц из партноменклатуры. Если же «народные контролеры» принимали свою деятельность слишком всерьез, их вскоре выводили из состава «постов НК», а далее – могли перевести и в разряд кляузников и сутяжников.

Важно подчеркнуть, что система НК зачастую использовалась высшим руководством для «сведения счетов» с непослушными хозяйственными руководителями. Так как эффективно работать, не нарушая никаких инструкций, было практически невозможно, то у любого начальника было что вскрыть при тщательной проверке его деятельности. И если такая проверка не проводилась по служебной линии (например, если руководитель был на хорошем счету у своего руководства в министерстве), то недовольный его строптивостью секретарь райкома мог дать команду народному контролю: «Копать здесь!» Материалы же такой проверки могли быть переданы для принятия мер как в партийные органы, так и в прокуратуру.

Функция контроля планирования и исполнения принятых решений реализовывалась и непосредственно партийными структурами. Так, в повестку заседаний партийного бюро предприятия или института рекомендовалось включать отчеты или самоотчеты членов партии – руководителей подразделений или администрации института «о выполнении своих уставных обязанностей». И здесь уже анализировалась вся деятельность отчитывающегося, делались замечания и, если все было в порядке, человек «отпускался с миром». Если же ситуация изменялась, то могло быть вынесено и партийное взыскание, а также, в более редких случаях – в решении партбюро могла содержаться рекомендация для администрации о «желательности укрепления руководства соответствующим подразделением». Наконец, решением могло, в принципе быть и исключение из КПСС, что автоматически влекло в то время лишение должности, исключение из номенклатуры, а при наличие криминала – и отдачу под суд.

Важно понимать при этом, что сила партийной власти на уровне первичной организации не слишком превышала реальную власть руководителя предприятия. На этом, низовом уровне, также как и на уровне верхнем, срабатывала своеобразная система обратной связи – хозяйственный руководитель мог существенно влиять на персональный состав руководства парторганизации, контролируя список кандидатов в члены партбюро выносимый на отчетно-выборное партийное собрание. (Ситуация зеркальная к визированию партийными чиновниками высшего уровня кандидатур хозяйственных руководителей). Стоило автору этих строк, будучи членом партбюро и председателем партийной комиссии по контролю деятельности администрации одного из научно-исследовательских институтов, серьезно заняться рассмотрением жалобы на хамство одного из руководителей лабораторий, пользовавшегося явной симпатией директора института, как со стороны последнего проявилось явное недовольство. Дело было все же доведено до конца и виновный получил таки на партбюро выговор за грубость. Однако в преддверии отчетно-выборного собрания я узнал, что моей фамилии среди официальных кандидатур в состав нового партбюро уже нет. Из конфиденциального источника я узнал также, что вычеркнул ее из списка сам директор со словами: «Дайте же ем, наконец, спокойно заниматься докторской диссертацией!».

Жесткий контроль руководителей предприятия велся со стороны районных, городских и областных комитетов партии, при этом текущий контроль состоял прежде всего в выполнении формальных характеристик, в соответствии запланированного и показанного в отчетах. Реальное положение дел интересовало партинструкторов существенно меньше, так как сами они отчитывались перед своим партийным начальством именно «выходом на запланированную цифру» курируемых ими предприятий. Я сам был свидетелем, как инструктор райкома задиктовывал замсекретарю парторганизации института, какие именно цифры должны быть в отчете института в райком, чтобы они соответствовали запланированным показателям.

Партийный контроль за деятельностью госпредприятий и организаций дополнялся также контролем со стороны органов прокуратуры. Система прокуратуры занимала (и продолжает занимать сейчас) особое, достаточно специфическое место в структурах государственной власти, сочетая в себе важнейшие функции участника судебного процесса, функции расследования и функции надзора за деятельностью всех остальных государственных структур. Так, прокуратура могла в порядке надзора проверить деятельность любого предприятия или конкретного хозяйственного руководителя и вынести различные официальные решения вплоть до отстранения руководителя от должности. Вертикальная иерархическая подчиненность прокурорской системы не исключала, конечно, их реальной подконтрольности соответствующими парткомами и их подчиненности последним.

Наконец, фактически на каждом предприятии имелся свой Первый отдел, отвечавший официально лишь за соблюдения режима секретности. Начальником его являлся, как правило, офицер «действующего резерва» госбезопасности, и представлял собой в реальности низовую структуру разветвленной империи госбезопасности в нашей стране. Наряду с соблюдением режима секретности, он контролировал и остальные направления деятельности института, а также морально-психологический климат в учреждении. Вместе с партийными функционерами он отвечал за соответствие сотрудниками учреждения идейно-политическим нормам советского государства, однако подробный анализ деятельности КГБ выходит за рамки данной работы.

Неестественность самой экономической системы, необходимость соответствия определенным идеологическим установкам, типа обеспечения всеобщей занятости, приводила к отсутствию реальных стимулов к эффективному труду на всех уровнях государственных структур и учреждений. Это отсутствие система пыталась заполнять многочисленными системами контроля, однако в основу контролируемых характеристик также ставились не сущностные, а формальные критерии, поэтому эффективность такого контроля была достаточно низкой, а сам контроль был под контролем партийной номенклатуры.

Одним из следствий такой ситуации было то, что фактически все хозяйственники, руководители предприятий и организации, должны были действовать, организовывать работы своих предприятий в тесной сети всевозможных систем контроля. С одной стороны, такая ситуация затрудняла их деятельность, тормозила инициативу, с другой, мешала им «зарываться», т. е. сверх меры нарушать правила для личного обогащения.

Справедливо расценивая большинство требований контролирующих структур лишь как помехи в его деятельности, руководитель советского предприятия стал относить к «помехам» и контроль за соблюдением общечеловеческих норм поведения. Привычка «обходить правила» стала распространяться и на правила этики, в итоге моральные правила стали зачастую держаться не на внутренних установках руководителя, а лишь на внешних контролирующих системах. И стоило этим системам рассыпаться… но это уже предмет анализа последующих разделов данной работы.

4.3. Внесудебное разрешение спорных ситуаций в СССР

В политической системе СССР 1970–1980-х гг. существовала разветвленная система судебных органов, начиная от Верховного суда и кончая народными судами районного уровня, т. е. все было как в любом демократическом государстве. Однако прежде чем приступать к рассмотрению советской судебной системы необходимо отметить, что эта система принимала участие в реализации «рассуживания спорных ситуаций» лишь в очень небольшой степени. Действительно, все многообразие конфликтов, ежедневно возникающих в ходе хозяйственной, экономической жизни страны, не подлежало судебному разбирательству, ибо они происходили внутри одного гигантского государственного механизма. Поэтому спорные ситуации и конфликты между юридическими лицами решались либо в административном порядке, старшими по должности руководителями, либо, если конфликт затрагивал различные ведомства, в дело вступала система государственного арбитража.

Трудовые споры между администрацией предприятия и его сотрудниками также преимущественно не доходили до суда, так как становились вначале предметом рассмотрения комиссии по трудовым спорам, а затем могли рассматриваться на заседаниях профкома. И лишь если пострадавший был решением профкома недоволен, дело мог взять к рассмотрению народный суд – суд низшей инстанции.

Судебные органы рассматривали в основном случаи нарушения уголовного кодекса, однако и в этих ситуациях многие дела решались во внесудебном порядке. Прежде всего, это дела, решаемые во внесудебном порядке органами милиции. В 1970-е гг. к ним относилось в основном мелкое хулиганство и другие нарушения, влекущие штраф или краткосрочный арест (до 15 суток). Напомним, что в годы жесткого тоталитаризма, в период сталинских репрессий, во внесудебном порядке – решениями «троек» или «двоек» были отправлены на смерть десятки тысяч наших сограждан («тройка» включала в себя первого секретаря соответствующего партийного комитета, начальника госбезопасности (НКВД) и прокурора).

Существенным для понимания закономерностей функционирования всей советской системы обстоятельством была неподсудность судебной системе целого слоя граждан – а именно лиц, входящих в партийную и хозяйственную элиту страны – номенклатуру различного уровня. Существовало негласное, но строго выполняемое правило, запрещавшее органам следствия и прокуратуры даже заводить уголовные дела на лиц, входящих в состав номенклатуры. Полученная органами компрометирующая информация на соответствующего функционера должна была передаваться в соответствующий партийный комитет, в номенклатуру которого входил данный руководитель. Далее проводилось собственное партийное разбирательство, итог которого зависел как от тяжести содеянного, так и от конкретной личности индивида. Партийное следствие проводилось специальной структурой – комиссией партийного контроля при ЦК КПСС, соответствующие комиссии имелись и при региональных партийных комитетах.

Существовало также более широкое, также негласное правило – принципиальная неподсудность обычному советскому суду члена КПСС. Однако для совершивших уголовно наказуемые преступления членов КПСС, не принадлежавших к партноменклатуре, то есть для членов «внешней» партии, вопрос решался просто – собиралось партийное собрание, на котором обвиняемый исключался из КПСС и под суд шел уже беспартийный Иванов.

Таким образом, основанием для исключения из партии могло быть лишь возбуждение уголовного дела, а не судебный приговор. Эта ситуация, однако, всеми воспринималась как естественная, так как возбуждение уголовного дела практически со стопроцентной вероятностью влекло за собой и приговор – оправдания в советских судах были крайне редки. Вопрос же об оправданности исключения из партии действительно виновного, скажем, в неумышленном дорожно-транспортном происшествии, даже не ставился.

Вернемся к случаю принадлежности Иванова к партноменклатуре. В этом случае, как уже указывалось, дело вообще не заводилось, а велось партийное разбирательство. Если его прегрешение было не столь велико, касалось, например, его хозяйственной деятельности, и если Иванов был в целом на хорошем счету – соблюдал «правила игры» и был послушным функционером, то результатом рассмотрения дела на соответствующем парткоме (или его бюро) могло быть партийное взыскание той или иной степени строгости или, в более серьезных случаях, перевод на другое место работы.

Строго говоря, решение бюро горкома в этом случае гласило: «Рекомендовать соответствующему главку усилить руководство данным заводом», означало же оно – указание на необходимость снятия Иванова с его должности. Судьба Иванова, если он одновременно не исключался из партии, т. е. оставался в списках номенклатуры, была не столь уж плоха – ему подбирали другую руководящую должность, возможно, рангом пониже и не в столь почетной отрасли народного хозяйства, но все же руководящую. (Типичным явлением было, когда не справившегося со своей работой хозяйственника «бросали на культуру» – поручали руководство театром или клубом.)

Если же Иванов все же исключался из КПСС, что могло иметь место, если, например, он совершил убийство, да еще ставшее достоянием гласности, то он одновременно с этим выбывал из номенклатуры и против него, как против рядового гражданина возбуждалось уголовное дело с последующей отдачей под суд. Не усматривается ли здесь аналогия с действиями инквизиции, которая сама никогда не выносила смертных приговоров, а лишь передавала жертву в мирской суд для принятия там своего решения…

4.4. Система советского правосудия

Как уже отмечалось, в конце 1970-х гг. в СССР сложилась достаточно разветвленная судебная система, включающая как общегражданские, так и ведомственные суды – военные суды. Формально – по закону – суды были независимы в принятии своих решений, однако реальная независимость была только мифом.

Прежде всего, это относилось к процедуре вхождения судьи в должность. По Конституции 1977 года, народные судью избирались населением в результате прямых, равных и тайных выборов. Вроде бы, наиболее демократический принцип, однако выборы судей организовывались и проходили по той же самой процедуре, что и выборы народных депутатов. В каждый избирательный бюллетень включалась только одна кандидатура, которая успешно и избиралась, так же, как и кандидатура народного депутата. Включение в бюллетень автоматически означало избрание. Кто же определял, какая именно кандидатура будет включена в бюллетень?

Прежде всего свои предложения вносили отделы юстиции исполкомов соответствующих Советов, которые отвечали за обеспечение текущей работы судов и владели конкретной ситуацией в каждом суде. Однако утверждение кандидатур в судьи проходило опять таки в отделе административных органов соответствующего партийного комитета. Судьи, в зависимости от уровня суда, выбирались на весьма ограниченный срок – на 2 или 4 года. Поэтому вопрос, будет ли судья Иванов выдвинут для избрания на следующих выборах всецело зависел от того, довольны ли действиями судьи чиновник из отдела юстиции исполкома и партийный чиновник отдела административных органов горкома партии.

Наряду с этим, можно сказать, абсолютным рычагом влияния, существовали и другие, связанные с конкретными жилищно-бытовыми и семейными условиями жизни судей. Получит ли он (она) квартиру в следующем году, или лишь в следующей пятилетке, а пока придется жить вчетвером в одной комнате; найдется ли место для ребенка в хорошем детском саду рядом с домом, или придется каждый день возить его на другой конец города – все эти обстоятельства всецело зависели от решения работников исполкома (и мнения чиновника горкома КПСС), поэтому о реальной независимости говорить уже не приходилось.

К этому стоит добавить также уже чисто легальную, законную систему контроля со стороны прокуратуры. В функции этого достаточно интересного учреждения входил надзор не только за действиями органов власти, но и за решениями суда. А так как в соответствии со своей другой функцией прокуратура выступала в судебном процессе в роли государственного обвинителя на основе материалов, подготовленных опять-таки следственным управлением прокуратуры, то естественно было ожидать опротестования со стороны этого учреждения любого оправдательного приговора суда. Впрочем, повода для протестов прокуратуры суды, как правило, не давали, так как оправдательные приговоры были очень редки.

Наконец, с учетом того, что многие судьи, особенно в судах городского и республиканского уровня, были членами КПСС, не стоит забывать о существовании партийной дисциплины. Не знаю, были ли в судах, аналогично депутатским сессиям, свои партгруппы, но в любом случае, платили же куда-то свои партвзносы судьи-коммунисты?

Рассматривая деятельность судов, нельзя не остановиться на институте народных заседателей, участвующих в процессе формально на равных правах с судьей: состав народного суда – судья и два заседателя. Процедура выборов народных заседателей была существенно проще выборов судей – они избирались списком, открытым голосованием на собраниях трудовых коллективов в учреждениях или организациях (списки, естественно, также визировались в партийных бюро учреждения).

В большинстве случаев не имевшие юридического образования заседатели сидели на процессе в роли молчаливых статистов и послушно следовали решениям судьи (отсюда и название заседателей в судебном жаргоне – «кивалы»). В случае же более активных заседателей, имевших и отстаивавших свое, отлично от судьи мнение, мог применяться другой прием – их не приглашали участвовать в суде в следующий раз. Количество избранных в различных организациях района народных заседателей как правило существенно превышало потребности судов, и решение, какого именно заседателя пригласить на следующий процесс, принимали сами судьи.

В 1975–1977 гг. автор этих строк был избран коллективом своего института в состав народных заседателей районного суда. В течение двух недель мне пришлось принимать участие в рассмотрении нескольких уголовных дел. Я оказался активным участником процесса, задавал вопросы и старался влиять на решения суда. Однажды мы вместе с другим заседателем даже перевесили мнение судьи, выступив за более мягкий приговор, и судья уступил большинству. В другой раз, оказавшись в меньшинстве, я оставил в деле свое «особое мнение». При этом никакого давления со стороны судьи я не испытывал. Больше меня, правда, для участия в процессе из этого суда не приглашали…

Глава 5. Политическая коммуникация в период развитого социализма

5.1. Средства массовой информации в СССР

Анализ деятельности структур, ответственных за реализацию функции политической коммуникации в СССР 1970–1980-х гг. логично начать со средств массовой информации – газет, журналов, радио и телевидения. Сразу стоит отметить, что в данном случае термин «средства массовой информации» верен лишь отчасти, ибо по своей сути эти средства задумывались как средства агитации и пропаганды. Здесь снова полезно вспомнить роман Оруэлла «1984» и место работы его героя – министерство Правды, отвечающее за постоянное приведение всего массива печатной информации прошлых лет в соответствие с текущей расстановкой сил на политическом Олимпе страны.

До ситуации, описанной в романе Оруэлла – ситуации «живых» архивов и газетных хранилищ – наша страна все же не дошла, однако эталоном была «партийная», т. е. заведомо предвзятая журналистика, а термин «объективная информация» применялся с эпитетами «так называемая» и «буржуазная». Иными словами, газеты и журналы писали не о том, что есть в реальности, а о том, что должно быть в идеале, публикуя материалы и информацию, направленные на воспитание «образцового строителя коммунизма»[55]. Существенную роль в такой ситуации играла мощная разветвленная система цензуры, скрывавшаяся под названием Главное управление по охране государственных тайн. История зарождения советской цензуры описана в книге А. Блюма, носящей название «За кулисами «Министерства правды» (прямая реминисценция из романа только что упомянутого романа Оруэлла[56].

Другой характерной чертой советской прессы была реализация знаменитой ленинской фразы: «Газета как коллективный организатор», т. е. использование возможностей прессы как организаторов партии. К концу 1970-х гг. в СССР организация новых партий уже не требовалась, однако использование газет и журналов для выполнения организационных функций по отношению к многочисленным советским общественным организациям по-прежнему продолжалось.

С другой стороны, власти опасались использования этого лозунга для создания организаций независимых от партийного контроля, поэтому любые средства тиражирования информации, размножения печатных текстов находились под строжайшем контролем партии и госбезопасности. Именно в сфере средств массовой информации наиболее ярко проявилось «закручивание гаек» при переходе от хрущевского к брежневскому периоду. Система, уже дозволявшая вести свободные беседа дома за чашкой чая, строго следила за идеологической чистотой любых публичных выступлений, тем более с использованием средств массовой информации.

Отношение к средствам тиражирования в СССР хорошо отражает ситуация, когда во всех учреждениях и организациях ксероксы и другие копировальные установки подчинялись непосредственно начальнику Первого отдела – офицеру КГБ, отвечавшему за режим секретности в учреждении. Кроме этого, у него должны были храниться образцы отпечатков от всех пишущих машинок в учреждении, для идентификации источника любых подозрительных печатных текстов. На период праздников все кабинеты учреждения должны были быть опечатаны, а пишущие машинки – запираться в сейфы и другие недоступные для потенциальных злоумышленников места. Я помню, как придя в свой институт 8 ноября, во второй день «октябрьских праздников», чтобы закончить печатать статью в научный журнал, не смог этого сделать, так как у электрической пишущей машинки, которой пользовалась вся лаборатория, не оказалось электрического шнура. На следующий день выяснилось, что заведующий лабораторий, не имея физической возможности спрятать машинку в сейф, спрятал на праздники шнур себе в стол. И если такие меры предосторожности принимались к пишущим машинкам, то что же говорить о газетных типографиях?

Вместе с тем жизнь брала свое и многие центральные газеты, начиная с «хрущевской оттепели», старались сохранить свое лицо. Так, «Известия» всегда отличались относительно меньшей политической ангажированностью по сравнению с ЦО ЦК КПСС газетой «Правда», «Комсомольская правда» позволяла себе иногда даже легкое фрондирование. Однако наиболее интересная ситуация в конце 1960-х гг. сложилась с так называемыми «толстыми журналами», являющимися типично российским симбиозом литературного альманаха и журнала общественной публицистики. Так, например, символом либеральных, антитоталитарных идей в то время был журнал «Новый мир», рупором набирающих все большую силу нео-сталинистов – журнал «Октябрь», а вокруг «Нашего современника» сгруппировались писатели и публицисты почвеннического направления, писатели -«деревенщики»[57]. В какой-то мере тогда воспроизвелась ситуация 1960-х гг., когда также существовала активная журнальная полемика между западниками, славянофилами и официозом.

Этот феномен – выражение политических и общественных взглядов через журнальную и литературную публицистику был характерен для России – в условиях отсутствия свободы общественных организаций политические интересы проявлялись (артикулировались) именно таким способом. Образно говоря, снова работало определение Ленина «Газета как коллективный организатор», однако теперь уже либерально-демократическая оппозиция режима легко находила друг друга через общий интерес к «Новому миру». Как писал А. Солженицын, в период «закручивания гаек» в конце 60-х годов за чтение в казарме «Нового мира» солдаты получали срок на гауптвахте[58]. Не мудрено, что одним из вех начала брежневского застоя стало отстранение А. Твардовского с поста главного редактора этого журнала и назначение на его место более лояльного к режиму редактора[59].

Отвлекаясь от функций коллективного организатора и пропагандиста, как же все-таки средства массовой информации в годы застоя выполняли функцию политической коммуникации? В целом можно сказать, что печатные издания, а также радио и телевидение, находившиеся под еще более пристальным контролем партийного аппарата, достаточно последовательно выполняли функцию политической коммуникации «сверху вниз», доводя при этом до граждан далеко не всю информацию, а лишь ту, которую считало нужным довести до населения партийное руководство. Существовал и обратный канала информации – «снизу вверх», для его реализации во всех редакциях специально создавались отделы писем, материалы которых в большинстве своем и не попадали на страницы газет, а после соответствующей обработки в виде подготовленных обзоров поступали прямо на стол к руководству (см. главу 1).

5.2. «Закрытые» печатные издания и линии спецсвязи в СССР

Даже официально советское общество можно было охарактеризовать как общество с резким расслоением в отношении доступа к информации. Считалось, что члены КПСС, как наиболее сознательные члены общества, могут получить больше информации, чем беспартийные; ответственные работники – еще больше и т. д. Этому способствовала и многоуровневая система секретности, в которой лишь малую часть занимала действительно необходимая для интересов обороны страны секретность, а в основном служившая целям идеологической и политической цензуры. Тема «секретной» информации и ее связь с сущностными свойствами советской системы нуждается в отдельном рассмотрении. Здесь же отметим, что большая информированность членов партии по сравнению с беспартийными была к концу 1970-х гг. уже лишь мифом, так как практически вся информация, доступная для рядового члена партии, была доступной и для беспартийного.

Исключение составляли лишь так называемые «Закрытые письма ЦК КПСС», которые доставлялись специальной фельдегерьской связью и которые даже не давали в руки, а лишь зачитывали на закрытых партсобраниях. Из тех писем, которые мне пришлось слушать в 1978–1985 гг., однако ничего нового по сравнению с тем, что можно было найти в открытой прессе, за исключением некоторых конкретных цифр, я не узнал. Такие письма служили скорее укреплению мифа о том, что все члены КПСС, а не только партноменклатура, являются одной командой, и в силу этого обладают особыми каналами информационного взаимодействия с руководством.

Реальная же и весьма существенная граница по степени доступа к каналам информации пролегала не между беспартийными и рядовыми членами КПСС, а между теми и другими вместе с одной стороны, и членами партийной номенклатуры, то есть членами «внутренней» партии, с другой. При этом разделение по степени секретности (доступности) каналов и источников информации проходило и внутри самой партноменклатуры – выделялись более и менее посвященные слои. Например, в 1970–1980-х гг. издавался так называемый Атлас ТАСС, источник достаточно полной информации, недоступный даже для членов выборных органов первичных парторганизаций и циркулировавший лишь в среде высшей партноменклатуры. недавно я узнал, что этот «Атлас ТАСС» был, оказывается, разного цвета, и «Белый Атлас ТАСС» был наиболее полным.

Право доступа к полной информации было, таким образом, еще и одним из видов привилегий, получаемых лишь при достижении соответствующего уровня партийной иерархии. Парадокс заключался в том, что при достижении этого уровня у многих функционеров пропадала сама потребность в этой информации, им были нужны уже более примитивные виды привилегий – сауна, выпивка и т. д. Такая ситуация – отсутствие информации у тех, кому она нужна и наличие у тех, кто не знает, что с ней делать – являлась одним из существенных изъянов системы, приведшими позже ее к краху.

Отметим также, что вся эта многоярусная система круговорота секретной, совершенно секретной и тому подобной информации, циркуляров ЦК, рапортов снизу, информационных сводок и аналитических записок, поставляемых для партийного руководства органами госбезопасности и т. д. – находилась в техническом обеспечении соответствующих управлений КГБ. Подведомственность каналов прохождения закрытой информации «комитету глубокого бурения» объяснялось его специализацией на сохранении секретности вообще. Однако при этом службы безопасности получали возможность и контроля над проходящей через их каналы информацией.

Система отдельной телефонной связи, или «вертушка», была, с одной стороны, символом принадлежности к партноменклатуре, с другой – действительно удобным средством общения внутри этого слоя. Так, по написанным правилам, аппарат «вертушки» (в Ленинграде эта система называлась «Смольнинская АТС») находился непосредственно на столе руководителя, и на звонки отвечал он сам, а не его секретарь. Сам факт звонка по «смольнинскому телефону» означал, что абонент имеет доступ к «вертушке», поэтому разговор протекал уже в более благожелательной тональности.

В Москве в 1980-е гг. существовало уже целых две системы «вертушек» – АТС-1 и АТС-2, различающиеся по уровню их абонентов в партийно-хозяйственной иерархии. для особо ответственных лиц аппараты спецсвязи ставились даже дома. Наконец, существовали и еще более «интимные линии» – например, прямые каналы связи между генсеком партии и достаточно узким кругом лиц его окружения. Так, в своих мемуарах Б. Панкин, министр иностранных дел СССР в сентябре–ноябре 1991 г., вспоминал, как после его назначения на этот пост М. Горбачев говорил ему: «При необходимости звони по этому телефону – я всегда отвечу»[60]. Подобные «прямые линии» имели и региональные партийные боссы.

Междугородняя связь высшего эшелона партноменклатуры также проходила по особым каналам связи, особо защищенным от прослушивания использованием высоких частот – так называемая ВЧ-связь. Особый канал связи требовал и особых мер по поддержанию его функционирования и особой охраны. А кто охраняет, тот может и контролировать. Спецсвязь в политической системе такого типа можно сравнить с нервной системой, и именно вокруг нее в переломные моменты истории происходят события, отражающие сущностные механизмы самой системы. События, связанные со спецсвязью президентов СССР и России в августе 1991 г. будут рассмотрены позднее, в соответствующем разделе. Здесь же упомянем лишь версию Бориса Бажанова, сбежавшего за рубеж сотрудника секретариата Сталина, описывавшего в своих мемуарах, как Сталин использовал в начале 1920-х гг. систему «кремлевской вертушки» для подслушивания разговоров своих товарищей по Политбюро[61].

5.3. Непосредственное общение в период развитого социализма

Одной из важных форм политической коммуникации в Советском Союзе всегда были различные собрания и митинги. Еще на заре советской власти большевики успешно использовали трибуны массовых митингов для распространения своего влияния. Собрания и конференции разного уровня также широко использовались для донесения политической информации «сверху-вниз», причем само участие в собрании определенного уровня означало твою причастность к соответствующему слою элиты. Эту функцию выполняли различные конференции и съезды как самой КПСС, так и комсомола, профсоюзов и других общественных организаций.

Другой формой непосредственного общения являлись так называемые «партийно-хозяйственные активы», как районного, так и городского и республиканского уровня. На партхозактив района, например, приглашалось руководство всех предприятий района в составе так называемого «четырехугольника» – директора, секретаря парторганизации, председателя профсоюзной организации и секретаря комитета комсомола. На партхозактив более высокого уровня – города или области – приглашались уже руководители и «четырехугольники» наиболее крупных организаций, в соответствии с уровнем номенклатуры. На этих собраниях, продолжавшихся 1,5–2 часа делали сообщения руководители района – первый секретарь и другие лица, в которых они касались ситуации в районе, отмечали передовиков и отстающих, ставили перед активом района актуальные задачи. Кроме получения информации «сверху», такие собрания давали возможность и личной встречи в первыми лицами в кулуарах собрания, в перерыве, договорится напрямую о времени более продолжительной встречи или даже оперативно решить какой-то несложный вопрос.

Наряду с такими формализованными собраниями, являвшимися постоянным каналом коммуникаций в среде руководителей различного уровня, существовали, конечно, и формы более неформального общения. Промежуточное положение имели практиковавшиеся в период Хрущева встречи с творческой интеллигенцией и иными группами общества, где после официальной части следовало застолье, в процессе которого создавались хорошие условия для неформального общения. В годы правления Брежнева такие профильные встречи были редкостью, зато регулярно проводились приемы по праздничным датам с приглашением высшего круга политической элиты.

Среди видов неформального общения представителей партийно-хозяйственной элиты в период расцвета застоя выделялись охота в спецзаказниках (одно из любимых занятий Брежнева) и времяпрепровождение в сауне. Последний способ проведения досуга стал особо популярным к концу брежневского периода. В самой сауне и в помещениях для отдыха члены теплой компании могли обмениваться информацией в самой непринужденной обстановке. Более того, в процессе такого общения иногда решались и достаточно важные вопросы.

Глава 6. Особенности политической системы «развитого социализма»

6.1. Политическая социализация и рекрутирование новых членов в советскую политическую систему

Целью этой главы является выявление особенностей политической структуры и политической культуры политической системы СССР времен «развитого социализма» на основе выполненного в предыдущих главах анализа ее основных функций. Как уже отмечалось во введении, важнейшими характеристиками политической системы является характер политической социализации граждан, в процессе которой они усваивают тот или иной тип политической культуры, и способ политической рекрутизации во власть, благодаря которому происходит ее обновление.

Задача политической социализации являлась одной из наиболее важных задач системы социализма. На эту цель была нацелена мощнейшая система идеологической обработки населения, начиная с детского возраста. Формально главной целью идеологической работы было воспитание образцового советского человека – строителя коммунизма. В реальности же все было нацелено на подготовку послушного винтика общественной и государственной машины, который если и проявлял инициативу, то в строго ограниченных пределах и, во всяком случае, не задавал лишних вопросов.

Начиная с детского сад ребенок подвергался мощной идеологической обработке, в младших классах школы практически все дети вступали в октябрята, а спустя пару лет – в пионеры. Далее конвейер нес подростков непосредственно в комсомол, и закрепляло процесс социализации молодого человека двухлетнее пребывание в армии, окончательно отбивавшее желание проявлять инициативу. Отслужив или закончив образование, человек приходил на производство и там попадал в тесные объятья трудового коллектива, имевшего уже устоявшиеся традиции как производственной, так и общественной жизни.

Трудовой коллектив завершал процесс реальной социализации советского гражданина, основное содержание которого можно выразить несколькими фразами: «Не высовывайся!», «Будь, как все», «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Человек, усвоивший эти нехитрые заповеди обычно хорошо вписывался в производственный коллектив, исправно ходил на демонстрации, и политинформации, не задавая лишних вопросов, участвовал в коллективных вечеринках, работал не лучше и не хуже остальных и в итоге потихоньку продвигался по службе, копил деньги на машину, а получив наконец дачный участок – проводил там все свободное время.

Как уже отмечалось, главным условием безбедного существования был не столько хороший труд, сколько принятие правил игры, молчаливое согласие на то, что на всех выборах ему предлагают голосовать практически без выбора, одобрять все решения партии.

Наряду с послушными исполнителями система нуждалась также в обновлении своих функционеров, и последних начинали готовить уже на уровне пионерских организаций. Наиболее активных подростков направляли в специальные пионерлагеря, им давали понять, что смотрят на них как на будущую элиту. Важным моментом был здесь отсев слишком активных и задающих ненужные вопросы подростков. Как отмечалось в первой главе настоящей работы, в конце 1960-х гг. в стране даже возникло особое коммунарское движение, объединявшее наиболее активных и неформальных представителей пионерского и комсомольского актива, однако для правящей элиты такие люди были скорее опасны и движение было вскоре заглушено.

Зеленую улицу для рекрутизации в сначала в комсомольскую, а затем и в партийную номенклатуру получали те активисты, которые могли не замечать расхождений между провозглашаемыми принципами и реальной жизнью, и даже воспринимать эти расхождения как должное. Дальнейшую обкатку такие молодые люди проходили уже в составе комсомольского актива, и здесь зачастую критерием дальнейшего продвижения могли быть такие факторы, как способность выпить большое количество спиртного и т. д. Ближе к концу советского периода в обычай комсомольских функционеров стали входить и развлечения в саунах, однако и в начале от них требовалось соответствие достаточно специфическому моральному кодексу партфункционера – безусловное подчинение старшему, готовность заложить друг друга, умение подбирать компромат на коллег, а главное – ставить в своей деятельности во главу не сущностные, а формальные показатели, умение хорошо подготовить отчет и иметь хорошие бумаги.

Как уже отмечалось, наряду с комсомолом существенную роль в подготовке и рекрутизации перспективных партфункционеров играли и структуры госбезопасности, отбирая среди готовых на все молодых волчат самых умных и перспективных. Структуры госбезопасности были также вторым, после комсомола, наиболее надежным каналом рекрутирования в партноменклатуру, как путем прямого делегирования туда своих коллег, так и помогая внедриться своим доверенным лицам.

Другие пути рекрутизации – включения в номенклатурные списки – были существенно менее эффективными. Они заключались в постепенном повышении своего статуса по профессиональной линии, что давало возможность со временем войти в отраслевую элиту – попасть в списки отраслевой номенклатуры. Однако и на этом пути честного специалиста часто обходил бывший комсомольский функционер, легче получавший административную должность. С другой стороны, членство в партии и, особенно, работа на выборной партийной должности давала определенные преимущества в карьере.

Наиболее реальным способом попасть в высшие эшелоны власти было оказаться в «команде» перспективного партийного или хозяйственного функционера, который, получив новое высокое назначение, старался перетащить под свое крыло старых проверенных коллег[62]. Напротив, выборы в народные депутаты фактически не были каналом рекрутирования новых членов элиты, так как являлись скорее почетной наградой и очередным знаком отличия.

6.2. Дифференциация политической структуры советского государства и общества

Представленные в предыдущих главах материалы позволяют сделать вывод, что структура политической системы развитого социализма характеризовалась высокой степенью дифференциации – существовал полный набор государственных институтов, было четкое разделение власти по вертикали и, несмотря на отрицание самого принципа разделения власти, по горизонтали, по крайней мере, на республиканском уровне. Имелись структуры партийной, комсомольской, профсоюзной организации, а также широкий спектр общественных организаций самого различного профиля.

Вместе с тем рассмотрение сущностной стороны этих многочисленных структур дает основание говорить об их во многом декоративном характере – вопросы, решаемые ими самостоятельно, ограничены достаточно узкой, строго очерченной областью текущих дел и не затрагивают перспективных вопросов. Самая же главная черта, позволяющая говорить об их декоративности или муляжности (папье-маше по Мамардашвили) – это полная зависимость в решении собственных кадровых вопросов. Во всех этих случаях прерогатива окончательного решения принадлежит структурам коммунистической партии. Коммунистическая партия, таким образом, являлась не партией в общепринятом смысле этого слова, а ядром и регулятором всей политической системы и самого государства. Реальная функция партийных структур маскировалась целым рядом якобы властных органов (сессии Советов, их исполкомы, пленумы партийных комитетов), которые в реальности выполняли волю партийного аппарата.

Поэтому мы можем в целом характеризовать политическую структуру Советского Союза как дифференцированную, но лишенную другого свойства демократических политических структур – автономии. Степень автономности, независимости всех остальных элементов политической структуры от центральной, подлинно властной подсистемы – партийно-хозяйственной номенклатуры, была чрезвычайно низка.

6.3. Секуляризация политической культуры СССР

Вопрос о степени секуляризации политической культуры советского общества 1970–1980-х гг. достаточно сложен. Как уже отмечалось (см. главу 1), под секуляризацией в политическом анализе понимают процесс, в котором человек увеличивает рациональность и аналитичность своих политических взглядов и действия, проверяет их на жизненном опыте и корректирует в соответствии с реальными условиями жизни. Можно ли сказать, что этот процесс был характерен для советского гражданина?

В какой-то степени на этот вопрос можно дать положительный ответ. Действительно, граждане нашей страны очень хорошо усвоили необходимость проверять на своем жизненном опыте политические взгляды и убеждения и очень хорошо в большинстве своем могли их корректировать в соответствии с реальными условиями жизни. Подавляющее большинство жителей Союза уже с детских лет усваивали необходимость различать теорию и практику общественной жизни и жить именно в соответствии с ее практикой, с теми неписаными правилами, которые существенно различались от теоретических представлений марксизма-ленинизма и его «творческого развития» современными обществоведами. Реальные условия жизни требовали также никогда не выражать гласно сомнений в верности этих «теоретических представлений» для жизни реальной, так как выражавшие такие сомнения из общественной жизни просто исключались (а в сталинское время – исключались и из жизни вообще). Более того, существовал целый спектр запретных вопросов, своеобразных табу, и прежде всего, это был вопрос о реальных механизмах и структурах власти в стране.

Поэтому можно сказать, что политическая культура Советского государства характеризовалась существенной раздвоенностью и двоемыслием: как внутри партноменклатуры, так и вне ее люди достаточно хорошо понимали неписаные правила игры и действовали в их рамках достаточно сознательно и аналитично. При этом включение в эти правила игры определенных «запретных понятий и вопросов» делали такое сознание в существенной мере разорванным, или дискретным, причем провалы в логике люди замещали с помощью различных мифов. Интересный анализ особенностей политической культуры советской и постсоветской России содержится в книге В. Бакштановского и др. «Этика политического успеха»[63].

Секуляризация политической культуры в нашей стране напоминала таким образом дифференциацию ее политической структуры – формально дифференциация была, и достаточно глубокая, однако она не сопровождалась ее автономизацией, то есть относительной независимостью от какой-то одной подсистемы. Таким образом, можно говорить об особом виде секуляризации в поздней тоталитарной системе, сочетающей в себе аналитичность мышления с двоемыслием, то есть принятием принципиальной несовместимости в общественной жизни теории и практики, а также наличием принципиально закрытых для обсуждения проблем – о раздвоенной или дискретной секуляризации.

6.4. Господствующий тип политической культуры в Советском Союзе

В первой главе были приведены определения трех основных типов политической культуры – патриархальной (приходской), субъектной и культуры участия. К какому же из них можно отнести политическую культуру советского государства конца 1970-х гг.?

Под патриархальной или приходской политической культурой в политологии понимают ситуацию, при которой человек интересуется только делами своего непосредственного окружения (церковного прихода, деревни, местечка и т. д.), общенациональные и государственные проблемы его как бы не касаются. Такая культура была свойственна большинству населения дореволюционной России, для которых образа царя было вполне достаточно для образа общероссийской власти, а основные проблемы вызывали его деревня, поле, соседи. С приходом к власти большевиков ситуация существенно изменилась – во главу угла было поставлено воспитание сначала строителя социализма, а потом и коммунизма. Вначале была развернута кампания всеобуча – ликвидация безграмотности, одной из целей которой являлось обеспечение доступа печатной агитации и пропаганды непосредственно к сознанию каждого жителя страны, то есть внедрение субъектной политической культуры. Затем в процессе коллективизации и индустриализации миллионы людей были как бы выдернуты из привычных условий жизни, из условий, обеспечивающих, в частности, воспроизводство приходского стереотипа политической культуры.

Позже, уже в эпоху развитого социализма в стране сложилась разветвленная сеть просветительско-пропагандистской работы, так, на каждом производстве практиковались еженедельные политинформации, проводимые специально обученными и инструктированными активистами. К политинформациям добавлялись ежемесячные занятия политучебы, за проведением которых зорко следили партийные органы. И это все вдобавок к воздействию средств массовой информации. В итоге большинство людей были достаточно информированы по вопросам внутренней и внешней политики страны. И хотя эта информированность была в определенной мере насильственной, все же патриархальная политическая культура к концу 1970-х гг. охватывала небольшую часть советских граждан.

С другой стороны, правящая партийно-хозяйственная номенклатура была крайне не заинтересована в распространении политической культуры участия, которая характеризует тех, кто ориентируется на «входы» политической системы, кто участвует в процессах проявления интересов и запросов различных групп населения и желает влиять на процессы принятия решений в обществе. Более того, желание влиять на процессы принятия решений в обществе расценивалось системой как тяжкий криминал, как посягательство на монополию власти партийной номенклатуры. Поэтому вся система социализации граждан была направлена против воспитания таких «странных» желаний, а упорствующие в них в конце концов подвергались репрессиям. Партийная номенклатура также жестко контролировала процессы проявления интересов и запросов различных групп населения, и самозванцев в этой сфере также не терпела.

Открытым остается вопрос, можно ли отнести самих членов партхозноменклатуры, членов «внутренней партии» к слою с политической культурой участия. Во всяком случае для них никогда не была характерной ориентация на «входы» политической системы. Скорее всего, политическая культура «внутренней партии» представляла собой особый тип политической культуры монопольно правящей властной элиты, детальная характеристика которой является отдельной серьезной задачей.

Для подавляющего же большинства жителей страны развитого социализма был характерен субъектный тип политической культуры – люди разбираются в политической жизни страны, но ориентируются в основном на «выходы» политической системы, т. е. ждут от государства обеспечения их образования, трудоустройства, благосостояния, безопасности в обмен на их политическую лояльность к руководству. Именно такой тип политического поведения в наибольшей степени устраивал властные структуры, именно он был целью мощной воспитательной и агитационной обработки граждан нашей страны в течении долгих десятилетий.

Вместе с тем по мере ухода в прошлое страха массовых репрессий, а также по мере распространения в стране научно-технического прогресса, требующего уже не послушных винтиков на производстве, а думающих и самостоятельной принимающих решения людей, все новые и новые группы начинали задавать (сначала – себе, потом – друзьям и близким «запретные вопросы», все более стало распространяться желание реально влиять на процессы принятия решения в обществе. И эти ростки новой политической культуры были тем необходимым условием, без которого не смогли бы произойти события периода перестройки.

---

[1] Вайнер (Уинер) Д. Экология в Советской России. Архипелаг свободы: охрана природы и заповедники. М.: Прогресс, 1991. Подзаголовок переведенной на русский язык этой книги называется «Архипелаг свободы: охрана природы и заповедники» и бесспорно навеян «Архипелагом ГУЛАГ» А. Солженицина.

[2] Weiner Douglas. Three menin a boat: The All-Russian Society for the Protection of nature (VOOP) in the Early 1960s // The Soviet and Post-Soviet Review, Vol. 20, № 2–3, p. 195–212, 1993.

[3] Хоскинг Дж. Предпосылки образования гражданского общества в период «застоя» // Россия в ХХ веке. М.: Наука, 1994. С. 604–614.

[4] Kaszs Gregory J. Parties, Interest Grops, and Administered Mass Organizations //Comparative Political Studies, Vol. 26, № 1, April 1993, p. 81–110.

[5] Поликовская Л. Мы предчувствие… предтеча… Площадь Маяковского, 1958–1965. М.: Звенья, 1997.

[6] Цена метафоры или преступление и наказание Синявского и Даниэля. М.: СП «Юнона», 1990.

[7] Пятое декабря 1965 г. в воспоминаниях участников событий, материалах Самиздата, документах партийных и комсомольских организаций и в записках КГБ в ЦК КПСС. М.: Мемориал, 1995.

[8] Оруэлл Дж. 1984 // Новый мир. 1989, № 2. С.132–172; № 3. С.140–189; № 4. С.92–130.

[9] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни // Новый мир. 1991, № 6. С.6–116; № 7. С.65–158; № 8. С.5–125; № 12. С.5–76.

[10] Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? Амстердам: Фонд им. Герцена, 1970.

[11] Хроника текущих событий. Вып. 1–15, вып. 16–27. Амстердам: Фонд им. Герцена, 1979; Вып. 28–64, 1974–1983. Нью-Йорк: Хроника.

[12] Инициативная группа по защите прав человека. Сборник документов. Нью-Йорк: Хроника, 1976.

[13] Документы Комитета прав человека. Нью-Йорк: The International League for the Rights of Man, 1972.

[14] Сборник документов Общественной группы содействия выполнению Хельсинских соглашений в СССР. Нью-Йорк: Хроника, 1977, вып.1.

[15] Блох С., Реддауэй П. Диагноз: Инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. Лондон: Overseas Publ., 1981; За пять лет… Документы и показания (1966–1971) / Сост. П. Смирнов. Мюнхен: La Presse Libre, 1972; Казнимые сумасшествием. Франкфурт-на-Майне: Посев, Б.у.; Кандыба Н. Карательная система в Томской области (три истории психиатрического террора). Томск, 1992; Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. М.: Родина, 1994; Мейер М. М. Очерки истории правозащитного движения в СССР // Преподавание истории в школе. 1990. № 5; По страницам самиздата / Сост. К. Г. Мяло и др. М.: Молодая гвардия, 1990; Powell David E. Controlling Dissent in the Soviet Union. In: Political Oppositin in one-party states / Leonard Shapiro, Editor, L.: Macmillan Press, 1972, p. 201–218.

[16] Алексеева Л. История инакомыслия в России. Новейший период. Вильнюс-Москва: Весть, 1992.

[17] Боннэр Е. Постскриптум. Книга о горьковской ссылке. М.: СП «Интербук», 1990; Друскин Л. Спасенная книга. СПб: Библиотека «Звезды», 1993; Доусон Д., Цепилова О. Мобилизация экологического движения в Ленинграде // Социология общественных движений: эмпирические наблюдения и исследования. М.,СПб,1993. С.132–154; Драгунский Д. В. По ту сторону государства и права (Россия между коммунизмом и демократией) // Знамя, 1994. № 5. С. 175–185; Дробижева Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г. У. Деморатизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М.: Мысль, 1996; Тимофеев Л. Я особо опасный преступник. Минск: СП «Вся Москва», 1990; Чуковская Л. Открытое слово. М.: IMA Рress, 1991; Щаранский Н. Не убоюсь зла. М.: Век Олимп, 1991.

[18] Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М.,1990.

[19] Лотман Ю.М., Минц З. Г. Литература и мифология // Семиотика культуры. Тр. по знаковым системам. Тарту, 1981. Вып. XIII. С. 35–55; Лотман Ю. М. Символ в системе культуры // Символ в системе культуры. Тр. по знаковым системам. Тарту, 1987. Вып. XXI. С. 10–21.

[20] Алексеева Л. История инакомыслия в России. Новейший период. Вильнюс-Москва: Весть, 1992.

[21] Алексеева Л. История инакомыслия в России. Новейший период. Вильнюс-Москва: Весть, 1992.

[22] Пименов Р. И. Происхождение современной власти. М., 1996; Пименов Р. И. Девятый вариант // Северная Пальмира. 1994. № 6, декабрь. С. 16–50.

[23] Березовский В. Н. Движение диссидентов в СССР в 1960-х — первой половине 80-х годов // История России в ХХ веке. М.: Наука, 1994. С. 615–621; Буковский В. «И возвращается ветер…» Письма русского путешественника. М.: НИИО «Демократическая Россия», 1990; Корни травы. Сборник статей молодых историков / НИПЦ «Мемориал». М.: Звенья, 1996; Королев А. А. Диссидентство и молодая творческая интеллигенция: к проблеме духовных истоков современных радикально-либеральных реформ // Социальные реформы в России: теория и практика. Вып. 2. М., 1996. С. 81–102; Tokes Rudolf L. (ed.) Dissent in the USSR: Politics, Ideology and People. Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press, 1975.

[24] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни // Новый мир, 1991, № 6. С.6–116; № 7. С.65–158; № 8. С.5–125; № 12. С.5–76.

[25] Коммунистический режим и народное сопротивление в России 1917–1991. М.: Посев, 1997; Трушкевич Я.А. К истории НТС // Посев. 1990, № 1–6; 1991, № 1–3, № 6; 1992, № 1, № 3, № 5.

[26] Политическая обстановка, власть и правительство, народ и революционные силы после ХХ съезда КПСС // Сборник решений Совета НТС. Франкфурт-на-Майне, 1958. С. 132–147.

[27] Лоббизм в России, этапы большого пути /Авт. колл. под рук. А. А. Нещадина. // Социс, 1996, № 3. С. 54–62; Biddulph, Howard. Local Interest Articulation at CPSU Congresses // World Politics, v. 36, No 1, p. 28–52, October 1983; Interest groups on Soviet politics / Edited by H. Gordon Skilling and Franklyn Griffiths. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1971.

[28] Мардарь И. Хроника необъявленного убийства. Новочеркасск: Пресс-сервис, 1992; Цуканов А. Н. Расстрел в Новочеркасске: Трагедия продолжается. Волгоград: Ред.-изд. центр, 1991.

[29] Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования // Новый мир, 1989, № 8. С.7–94; № 9. С.68–165; № 10. С.25–149; № 11. С. 63–175.

[30] Алмонд Г.А., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // Полис, 1992, № 4. С. 122–134; G. A. Almond, G. B. Powell. Comparative Politics. A development Approach. Boston: Little, Brown & Co, 1966, 1978.

[31] Блох С., Реддауэй П. Диагноз: Инакомыслие. Как советские психиатры лечат от политического инакомыслия. Лондон: Overseas Publ., 1981; Казнимые сумасшествием. Франкфурт-на-Майне: Посев, Б.у.

[32] Almond G.A., Powell G. B. Comparative Politics. A development Approach. Boston: Little, Brown & Co, 1966, 1978.

[33] Biddulph, Howard. Local Interest Articulation at CPSU Congresses // World Politics, v. 36, No 1, p. 28–52, October 1983; Hill Ronald J. Party linkage in a communist one-party state: the case of CPSU. In: Political parties and linkage: a comparative perspective / Edited by Key Lawson. New Haven, London: Yale University Press, 1980, p. 345–369; Millar, James R., ed. Cracks in the monolith: party power in the Brezhnev era. Armonk, N.Y.: M. E. Sharpe, 1992; Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза. London: Overseas Publ. Int. Ltd, 1990.

[34] Иванов Ю. М. Очерки теории и практики тоталитарного социализма. М.: Московский философский фонд, 1997.

[35] Шубин А. Истоки перестройки. 1978–1984. В 2-х томах. М., 1997.

[36] См., например: Duverger Maurice. Political Parties: Their Organization and Activity in the Modern State. London: Methuen, 1969.

[37] Конституция (основной закон) Союза Советских Социалистических Республик. М., 1988.

[38] Оруэлл Дж. 1984 // Новый мир, 1989, № 2. С.132–172; № 3. С.140–189; № 4. С.92–130.

[39] Duverger M. Political Parties: Their Organization and Activity in the Modern State. London: Methuen, 1969; Холмская М. Р. Коммунистическое движение России: современный этап развития // Альтернатива, 1994, вып. № 2(5). С. 86–104.

[40] Вознесенский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М.: Советская Россия, 1991; Political Leadership in the Soviet Union / Ed. by Archie Brown. Bloomington: Indiana Univ. Press, 1989.

[41] Авторханов А. Технология власти. М., 1991; Говорухин С. Великая криминальная революция. М.: Андреевский флаг, 1993.

[42] Шкаратан О.И., Фигатнер Ю. Ю. Старые и новые хозяева России (от властных отношений к собственническим) // Мир России, 1992, Т. 1, № 1. С.67–90.

[43] Залыгин С. П. Экологический роман // Новый Мир, 1993, № 12. С.3–106.

[44] См., например: Василенков П. Т. Советы народных депутатов: Организация и деятельность. М.: Юридическая литература, 1983; Новый этап работы Советов народных депутатов / Под ред. А. Я. Берченко. М.: Мысль, 1986.

[45] Hough Jerry F., Fainsod Merle. How the Soviet Union is governed. Cambridge: Harvard University Press, 1979.

[46] Colton Timothy J. Moscow: governing the socialist metropolis. Cambridge, Mass: Belknap Press of Harvard University Press, 1995; Ruble Blair A. Leningrad. Shaping a Soviet City. University of California Press, Berkeley e.a., 1990.

[47] Кумыкин Н. Н. Как управляется РСФСР. М.: Юрид. Изд-во Наркомюста РСФСР, 1925, 1926.

[48] Батурин Ю.М., Лившиц К. З. Социалистическое государство: от идеи к осуществлению. М., 1989. С. 61–67; Коржихина Т. П. Советское государство и его учреждения: ноябрь 1917 г. — декабрь 1991 г. / Учеб. для вузов по спец. «История». М.: РГГУ, 1994.

[49] Шкаратан О.И., Фигатнер Ю. Ю. Старые и новые хозяева России (от властных отношений к собственническим) // Мир России, 1992. Т. 1, № 1. С.67–90.

[50] Шайкевич А. Портрет в манере Рубенса (Верховный Совет СССР в эпохи застоя) // Общественные науки и современность. 1991, № 2. С.105–118.

[51] Шкаратан О.И., Фигатнер Ю. Ю. Старые и новые хозяева России (от властных отношений к собственническим) // Мир России, 1992. Т. 1, № 1. С.67–90.

[52] Оников Л. А. КПСС: анатомия распада. Взгляд изнутри аппарата ЦК. М.: Республика, 1996.

[53] Суворов В. Аквариум. М.: НИИО «Демократическая Россия», 1991.

[54] Brown Archie. Power and Policy in a Time of Leadership Transition, 1982–1988. In: Archie Brown (ed.) Political Leadership in the Soviet Union — Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1989, p. 163–217; Doder Dusko. Shadows and Whispers: Power Politics Inside the Kremlin from Brezhnev to Gorbachev. London: Harrap, 1987.

[55] Геллер М. Машина и винтики. История формирования советского человека. М.: МИК; Пирожкова В. Человек в тоталитарном государстве // Новый журнал, Нью-Йорк, 1967, Кн. 87. С. 268–293.

[56] Блюм А. В. За кулисами «Министерства правды». Тайная история советской цензуры, 1917–1929. СПб: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1994.

[57] Лакшин В.Я. «Новый мир» во времена Хрущева: Дневник и попутное (1953–1964). М.: Кн. палата, 1991.

[58] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни // Новый мир, 1991, № 6. С.6–116; № 7. С.65–158; № 8. С.5–125; № 12. С.5–76.

[59] Кондратович А. И. Новомирский дневник (1967–1970). М.: Советский писатель, 1991.

[60] Панкин Б. Д. Сто оборванных дней. М.: Совершенно секретно, 1993.

[61] Балашов А.П., Мархашов Ю. С. Старая площадь, 4 (20-е годы) // Полис, 1991, № 1,2,4,5.

[62] Бурлацкий Ф. Вожди и советники: О Хрущеве, Андропове и не только о них… М.: Политиздат, 1990; Лейн Д., Росс К. Политбюро ЦК КПСС (1966–1991) // Кентавр, 1994, № 4, № 5. С. 98–104.

[63] Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В., Чурилов В. А. Этика политического успеха. — Тюмень-Москва: Центр прикладной этики, 1997.