Советская наука была гордостью страны, притяжением для талантливой молодежи. Ее достижения, воплощенные в атомном проекте и космической программе, были очевидны даже для тех, кто далек от научной области. А сегодня в адрес российской науки слышны только упреки.

По заключению Министерства науки:

— научных учреждений и ученых слишком много;

— преобладает фундаментальная тематика в ущерб приложениям;

— в результате доля России на мировом рынке высоких технологий ничтожна.

Предлагается:

—  жестко ограничить тематику исследований;

—  нацелить науку на решение «важнейших задач и критических технологий»;

— концентрировать усилия (и финансирование) на важнейших, «прорывных» мегапроектах, таких, как «нанотехнология», а также:

—  опережающими темпами развивать вузовскую науку.

Представители науки  в ответ резонно замечают, что причина видимой не¬эффективности науки — в ее катастрофическом недофинансировании.

Мне кажется, правительственный диагноз состояния науки слишком поверхностный, а предлагаемые рецепты ее лечения неэффективны и даже вредны. Поделюсь некоторыми размышлениями, приводящими к такому заключению.

Резкое сокращение финансирования науки определяет многое, но не все. В России принципиально изменились объективные условия для развития науки. Во-первых, разрушены связи науки с производством, а главное —  у молодежи наука оказалась на одном из последних мест в карьерных предпочтениях, а значительная часть талантливых выпускников вузов продолжает уезжать за рубеж. Сохранившиеся научные институты катастрофически стареют.

Какая структура науки наиболее оптимальна в новых условиях, какими путями, наиболее безболезненными и эффективными, двигаться для исправления ситуации — решение этих вопросов есть важная долгосрочная задача как власти, так и самого научного сообщества.

Остановлюсь только на двух моментах: первый — значение и роль фундаментальной науки и второй — взаимоотношение науки и образования. В диагнозе и пожарных мерах, намечаемых Миннауки (см. выше), трактовка этих проблем мне представляется принципиально неверной.

Полезно начать с некоторых общих вопросов. Наука — слишком размытое понятие. Фундаментальная и прикладная, естественные и гуманитарные, академическая и вузовская. Наука неоднородна, и ее части живут и болеют по-разному. А общая статистика для «всей науки» только мешает объективному анализу.

Речь пойдет в основном о естественных науках, которые только и входят в англоязычное понятие science. Гуманитарные исследования, humanity, — это другая профессия. (И, судя по количеству защищаемых диссертаций, там даже происходит буйный расцвет.)

Но и естественные науки существенно различны — не только содержанием исследований (что очевидно), но и «внешними связями». В науках о Земле, химии, биологии за любым новым открытием просматриваются возможные приложения. А для открытий в астрономии или физике элементарных частиц прямые приложения практически исключены, хотя требуемое приборное оснащение для этих фундаментальных областей наиболее объемно и дорого, часто неподъемно даже для богатых стран. Нашли выход — работать сообща в рамках международных коллабораций, международных научных центров. Причем в эти работы вкладываются и малые, не очень богатые страны. Конечно, работы на острие новых фундаментальных открытий для самих ученых наиболее интересны, но чем руководствуются государства, оплачивая их «любопытство»? Казалось бы, развитие науки следует начинать с прикладных областей, где отдача наиболее быстрая. Но весь мировой опыт говорит, что этот путь ошибочен. Два основных аргумента. Во-первых, несмотря на отсутствие прямых приложений, побочные результаты этих исследований очень существенны. Компьютеры, сверхпроводящие магниты, ускорители и детекторы излучений, томографы, компьютерные сети, интернет и многое другое вышли из фундаментальных лабораторий. И это понятно: работа на передовом фундаментальном фронте идет на пределе возможного, при постоянном поиске новых методов и средств. Только один пример. В этом году запускается самый большой ускоритель в европейском международном ядерном центре. Количество информации, которую потребуется обрабатывать, сопоставимо со всей информацией, существующей сегодня в мире. Для этого создается особая «грид-технология» оперативной обработки информации и расчетов в больших компьютерных сетях. Безусловно, это найдет много других применений.

Так, участие в передовых фундаментальных проектах позволяет быть в курсе и новых технических методов и идей, отбор которых проходит при жесткой международной конкуренции. Но, может быть, и этим пока можно пренебречь и сосредоточиться на развитии прикладных работ? Мировой опыт свидетельствует, что для эффективного продвижения прикладных работ фундаментальные лаборатории, даже мало связанные напрямую с основной тематикой, очень полезны как для оперативной помощи в непредвиденных вопросах, так и для общенаучной экспертизы, отсекающей псевдонаучные «сенсационные прорывы».

В СССР наука бурно развивалась в послевоенные годы. Конечно, главным стимулом для быстрого развития научной сферы были запросы ВПК, насущные потребности ядерно-ракетного комплекса. При всей жесткости властной системы направления научного развития, по существу, всегда определяла сама научная элита. Было четкое представление, что успех узконацеленных исследований определяется также и возможностью оперативных контактов с фундаментальными группами, что экономия на фундаментальной науке приведет к стагнации и прикладных исследований. При всей срочности прикладных «бомбовых» задач Средмаша в его научных центрах активно развивались и фундаментальные исследования. И нередко одни и те же ученые проявляли себя как в одном, так и в другом направлении.

Кстати, послевоенное международное сотрудничество началось с конференции, а затем постоянной совместной программы СССР—США «Фундаментальные свойства материи». Думаю, что во времена холодной войны и запрета атомных испытаний эта программа давала возможность через уровень фундаментальной науки оценивать интеллектуальный и военный потенциал и в какой-то мере получить ответ, являются ли блефом официальные заявления об этом политиков. (Замечу, что указанная программа научного сотрудничества плодотворно развивалась до недавнего времени, но была ликвидирована два года назад Роснаукой.)

Но главная отдача фундаментальной науки —  образованию, чем фактически определяется интеллектуальный уровень общества.

При всем различии предметов и направлений все научные исследования имеют много общего. Цель их — получение новых знаний. Но что искать, где, зачем, каким методом, как оценить надежность, достоверность результата и его значимость? Эти и многие другие навыки необходимы исследователю и приобретаются только в процессе самих исследований. Фактически работа в науке учит думать и критически анализировать информацию. Это качества, необходимые не только в науке. Как использовать научную лабораторию для обучения, не мешая ее основной задаче? Для ответа полезно заглянуть на исследовательскую кухню.

Наука — профессия специфическая, в чем-то сродни искусству. Для успехов нужны талант, определенные качества характера и (пожалуй, самое важное) хорошая школа в плодотворно работающем научном коллективе, исследовательской группе. Как правило, в группе есть лидер, генерирующий идеи, есть сотрудники, развивающие конкретные методики, есть исполнители прямых заданий. Со временем члены группы могут перемещаться по этим ступеням, более талантливые и успешные могут предложить свои идеи и возглавить отдельную группу. Но даже первые успехи и публикации не гарантируют успешную научную карьеру. Оптимальным является постоянный проток: приход молодых и их естественное созревание и поиск себя в процессе исследований. Некоторые уходят после получения диплома или защиты диссертации в другие сферы, другие остаются в науке, но все проходят исследовательскую школу, которая полезна в любой профессии. Чем более интенсивный проток, тем более эффективны исследования. Конечно, при высокой квалификации лидера и его ближайших помощников и хорошем приборном оснащении. Такие условия взаимного стимулирования образования и науки естественны в крупных университетах. Именно так функционирует наука в ведущих странах. Можно сказать, что она делается в основном молодыми людьми, проходящими за 5—10 лет путь от стажера до доктора наук (иногда не в одной, а в нескольких лабораториях). Только порядка 10 процентов продолжают затем карьеру в фундаментальной науке, остальные уходят в другие сферы, где навык исследователя дает им существенные карьерные преимущества в самых различных областях. Помню встречу с директором ведущей американской фирмы, производящей уникальные технические стекла, в свое время получившим докторскую степень в Фермиевской лаборатории высоких энергий.

Если идеальная схема взаимодействия науки и образования очевидна, то столь же очевидно, что ее реализация в российских условиях еще многие годы будет нереальной. Причины: наука — почти вся в НИИ, мобильность молодых людей (и не только) минимальна (разве что за рубеж). А вузы прежде всего заинтересованы готовить выпускников для процветающего бизнеса. Наука с ее мизерными зарплатами — не конкурент. Даже лучшие вузы, традиционно готовившие кадры для науки, от нее отворачиваются. Миннауки делает ставку на развитие науки в вузах, выделяя для этого значительные суммы. Однако только этим нельзя создать качественную науку там, где ее нет. Если говорить честно, науку (фундаментальную) мирового уровня можно найти сегодня лишь на некоторых кафедрах 20—30 вузов. В единицах вузов наука (часто прикладная) развивается при взаимодействии с крупными фирмами или ведомствами. Подавляющую же часть стимулированной министерством «вузовской науки» можно оценить по публикациям в многочисленных «Сборниках», «Записках» и «Трудах» вузов, которые используются лишь для защиты диссертаций, число которых и определяет рейтинг вуза.

Между тем есть отдельные примеры очень эффективного взаимодействия академических институтов с вузами. Не говоря о столицах, наиболее показателен пример Новосибирского университета, функционирующего как единый организм с институтами Академгородка.

Конечно, условия и формы для сближения вузов с академической наукой могут быть различными. Все зависит от местных условий. Казалось бы, надо стимулировать использование всех имеющихся возможностей. В том числе привлекать к преподаванию сотрудников НИИ. Это не только улучшит качество преподавания, но и упростит научные контакты между вузом и НИИ, а главное — откроет дорогу для исследовательской стажировки студентов в научных лабораториях.

Мешает стиль работы Миннауки в основном через общие для всех «нормативные документы». Такие, как: «оценивать научный уровень вуза по количеству докторов и кандидатов среди штатных преподавателей». Вузы и стараются улучшать этот показатель (как — см. выше), а не поднимать реальный научный уровень преподавания, используя местные возможности. В результате НГУ — в третьей десятке, хотя по мировому научному рейтингу преподавателей (а не только числу докторов и кандидатов) место его — в первой тройке. Причина: подавляющая часть преподавателей — совместители. А что важно студентам?

Кстати, о научном рейтинге. Коль скоро поставлен вопрос о сближении нашей образовательной системы с мировой, то не обойтись и без использования выработанного в мире научного рейтинга. Меньше будем себя обманывать, в том числе и в нормативных документах.

Возвращаясь к критической сегодня проблеме «кадры для науки», нужно признать, что нет ее простого решения. В науку сегодня можно завлечь только молодого человека с явными задатками исследователя. И только если интересная работа его захватит, появятся результаты, ясные перспективы, контакты с зарубежными сверстниками при работе в международных проектах, он может сохраниться в науке хотя бы на какое-то время. (Критичным может быть перевал «семья-дети».) При нынешних условиях кадровый проток обеспечивается сам собой, но как сделать его достаточно мощным?

Конечно, полезны и премии, и стипендии для лучших выпускников, но это не обеспечивает массовости. Решение я вижу в широком поиске талант-ливых ребят и как можно более раннем привлечении их к реальным исследованиям. Как раз совместители из НИИ могут успешно проводить эту работу в вузе. Но работу эту надо начинать со школы. Хотя при падающем качестве школьного образования это требует времени и больших усилий. Но рассчитывать на то, что талантливый выпускник придет сам, не приходится.

Я оставил в стороне ряд важных вопросов, в частности, проблему внедрения научных результатов, так как ее решение находится вне науки.

В заключение один общий (почти философский) вопрос о различии наук естественных и гуманитарных. Начну издалека. Нильс Бор в последние свои годы высказывал соображения, что его принцип дополнительности справедлив не только в квантовой теории. Например, в биологии изучение на клеточном уровне и на уровне всего организма — дополнительно. Однажды на лекции на вопрос, что является дополнительным к «истине», он ответил: «Ясность». Не зная, что имел в виду Бор, выскажу свои соображения. Думаю, всякий процесс познания идет по двум «дополнительным» направлениям: изучение конкретных фактов («истина») и создание общей картины, концепции («ясность»). Конечно, всегда присутствуют оба подхода, но у каждого человека один из них может превалировать. В естественных науках преобладает изучение фактов, в гуманитарных — создание концепций. Думаю, что англоязычное разделение их на science и humanity вполне оправдано. Было бы правильно проводить для них раздельно как статистику, так и анализ проблем.

Спартак Беляев,
академик РАН