Проф. Тереса Раковская-Хармстоун – политолог, специалист в области внутренней и внешней политики стран бывшего советского блока, профессор Карлтонского университета в Оттаве (Канада), директор Института исследований СССР и Восточной Европы Карлтонского университета (1972–1974), преподаватель Военно-морской академии США в Аннаполисе (1989–1990), научный сотрудник Гарвардского центра исследований России, автор многочисленных статей и монографий, посвященных межнациональным отношениям в СССР, новейшей истории стран Центральной и Восточной Европы, а также стран бывшего СССР. В 1984–1986 гг. была редактором и соавтором изданной в Оттаве трехтомной монографии, посвященной политической и военной интеграции стран Варшавского договора

– Распоряжение министра обороны Польши Радослава Сикорского о рассекречивании архивов Организации Варшавского договора вызвало оживленную реакцию в политических кругах Польши. Политики, представляющие партию «Право и справедливость», сочли, что решение министра полностью оправданно. По их мнению, рассекреченные документы показывают подлинное лицо Варшавского договора, а также его намерения в период «холодной войны». С другой стороны, представитель партии «Гражданская платформа», бывший министр обороны Бронислав Коморовский заявил, что раскрытие документации Варшавского договора, особенно военных планов, ставит в «довольно неловкое положение» США и НАТО, потому что именно их бомбами и ракетами должны были уничтожаться польские города. Наиболее яростными противниками рассекречивания документов Варшавского пакта оказались партийные деятели [посткоммунистического] «Союза демократических левых сил». Например, Ежи Шмайдзинский, бывший министр национальной обороны в правительстве Марека Бельки, прямо заявил, что Польша нарушила соглашение, касающееся нерассекречивания этой документации, на что единодушно согласились государства-участники Организации Варшавского договора в момент его расформирования в 1991 году. Публикация секретного устава Варшавского договора, а также протоколов встреч руководства пакта и документации, относящейся к вторжению в Чехословакию, будет иметь «негативные последствия для Польши», – сказал Шмайдзинский, выступая в программе польской радиостанции «Тройка». Как вы оцениваете решение министра Сикорского?

– Я считаю, что это правильное решение. Во-первых, нельзя забывать, что первое не вполне коммунистическое, квази-коалиционное правительство Тадеуша Мазовецкого, которое взяло на себя обязательства o нерассекречивании документации Варшавского договора, действовало в трудных внешнеполитических условиях. Когда расформировывался Варшавский договор, еще не было очевидно, что удастся бесповоротно освободить Восточную Европу из-под советского влияния. Теперешнее польское правительство действует в иной ситуации и в связи с этим не обязано считать своим долгом соблюдение договоренностей, которые не были результатом свободного выбора его предшественников. Я согласна с принципом международного права «pacta sunt servanda» [«Договоры следует выполнять» (лат.)], но с одной оговоркой: всегда следует принимать во внимание, кто и почему заключил то или иное соглашение.

Я думаю, что последствия решения об открытии архивов будут наблюдаться в основном в сфере внутренней политики. Когда речь идет об оценке достижений ПНР и ее фактической или фиктивной суверенности, мнения поляков резко расходятся. Для нас, западных политологов, занимавшихся странами «социалистического лагеря», было совершенно очевидно, что в 70–80 е гг. независимость стран Центральной и Восточной Европы была абсолютной фикцией. Однако значительная часть польского общества очевидным образом этого факта просто не осознаёт. Об этом свидетельствуют результаты опросов общественного мнения, касающихся ответственности генерала Войцеха Ярузельского за введение военного положения в 1981 году. Половина опрошенных по-прежнему считает, что генерал спас Польшу, тогда как другая половина уверена, что он «польскими руками для русских жар загребал». Это противоречие невозможно устранить, не дав ответа на следующий вопрос: следовало ли считать своей обязанностью лояльность по отношению к политической системе, олицетворяемой Советским Союзом, в обстоятельствах, когда национальные интересы этого государства вступали в конфликт с польскими национальными интересами? Ответ на этот вопрос косвенно связан также с оценкой деятельности полковника Рышарда Куклинского. Многие в Польше по-прежнему считают, что полковник был предателем, так как шпионил для иностранной державы – вопреки интересам Организации Варшавского договора, который Польша подписала. Если появится возможность продемонстрировать, опираясь на архивные документы, что интересы Организации Варшавского договора явным образом резко противоречили польским государственным интересам, тогда споры о «предательстве» Куклинского больше не будут иметь под собой рационального основания. To, что было обнародовано польским оборонным ведомством, нельзя назвать иначе, как шокирующим. Действительно, Москва в своих стратегических планах исходила из предпосылки, что ее союзница ПНР будет полностью уничтожена в случае вооруженного конфликта с Западом. Наверно, это было бы даже удобно для Кремля, так как Польша всегда рассматривалась там как заноза в теле империи. Но неужели в этом контексте можно еще спорить о какой-то лояльности?

Что касается межнациональных последствий, то я хотела бы подчеркнуть один важный момент. Когда будут опубликованы документальные доказательства того, что Москва с самого начала и совершенно сознательно игнорировала интересы «младших братьев» по Варшавскому договору, это наверняка опровергнет целый ряд ошибочных представлений, бытовавших на Западе в годы «холодной войны». Прежде всего будет разрушен миф, согласно которому Советский Союз играл в рамках Варшавского пакта роль, аналогичную роли США в НАТО. Организация Варшавского договора была создана в 1955 г. в качестве противовеса Североатлантическому союзу. Многие на Западе воспринимали Варшавский договор как его структурный аналог. Считалось, что все государства-участники Варшавского пакта, a не только СССР, имеют право голоса при обсуждении военных вопросов. Для подтверждения тезиса о квазипартнерских отношениях внутри Варшавского пакта некоторые наблюдатели ссылались на пример Румынии, которой было позволено занимать особую позицию и проводить сравнительно независимую национальную оборонную политику. При этом, однако, эти наблюдатели чаще всего забывают, что Румыния вместе с Болгарией и Венгрией входила в состав Южного театра военных действий, который рассматривался Москвой как стратегически второстепенный. Советские войска численностью 65 тысяч солдат и офицеров постоянно находились там исключительно в Венгрии. Совершенно по-другому СССР относился к так называемому Западному театру военных действий, включавшему в себя Польшу вместе с ГДР и Чехословакией. О военном значении этого региона свидетельствовала концентрация советских гарнизонов. В ГДР было расквартировано 380 тыс. солдат и офицеров, в Польше и в Чехословакии – соответственно 40 и 80 тысяч (данные относятся к середине 80 х).

– В монографии «The Warsaw Pact: the Question of Cohesion» («Варшавский пакт: проблема сплоченности»), над которой вы совместно с Кристофером Джонсом в качестве редактора и соавтора работали в 1984–1986 гг., вы не имели возможности обосновать большинство выводов, опираясь на документальные источники. Вы были вынуждены ссылаться на сообщения в прессе и в официальных публикациях Организации Варшавского договора. Ожидаете ли вы сегодня каких-либо сенсационных открытий?

– Я лично считаю, что не следует ожидать никаких крупных сенсаций, которые могли бы соперничать с тем, что рассекретил министр обороны Сикорский (так называемый «план военных действий»). Скорее нас ждет разочарование, подобное тому, которое сопутствовало открытию архивов ЦК ПОРП. Проблема состоит в том, что целый ряд решений принимался без фиксирования их на бумаге. Варшавский договор в этом отношении не был исключением. Поэтому чрезвычайно важным будет расширение наших знаний об отношениях внутри Варшавского договора с помощью индивидуальных бесед с персоналом среднего уровня.

В монографии, которую я готовила совместно с Джонсом, работа исследователя фактически сводилась к расшифровке головоломок. Ключевое значение имели несущественные на первый взгляд детали, которые в конечном итоге складывались в единое целое, дающее более точную картину действительности. Например, тот факт, что командование было сосредоточено исключительно в руках советских военных, нам удалось установить на основе отрывочных сведений и анализа инструментов командования – таких, как координация, управление, связь и разведка («CCC & I»). Для многих исследователей не было тайной, что Объединенное командование Варшавского договора выполняло исключительно административные функции, но это было трудно подтвердить на основе источников. Аналитики, которые, как и мы, занимались этим вопросом, в частности, Джон Эриксон и Малколм Макинтош, советник Маргарет Тэтчер по военным вопросам, считали, что в случае вооруженного конфликта оперативное управление объединенными армиями Варшавского договора будет осуществляться советским Генеральным штабом, так как формальное командование Варшавского пакта не располагало ни одним из вышеупомянутых инструментов. Быть может, теперь удастся подтвердить это утверждение документами, а также окончательно подтвердить фрагментарные сведения, содержащиеся в свидетельствах, оставленных генералом Тадеушем Пюро (в книге «Безупречная армия») и полковником Рышардом Куклинским. Генерал Пюро, который был представителем Польши на раннем этапе существования Варшавского договора, утверждал, что представители государств-сателлитов никогда не участвовали в процессе принятия решений и «просто производили хорошее впечатление». В свою очередь полковник Куклинский, заместитель начальника оперативного управления Генштаба Войска Польского и одновременно начальник его отдела оборонно-стратегического планирования, рассказал после своего побега из Польши, что принятый в 1980 году новый устав объединенных армий предусматривал, что право государств-сателлитов объявлять войну будет делегировано Верховному командованию Советской Армии[1].

– Монументальное исследование о Варшавском договоре было предпринято по поручению канадского министерства обороны. Оно заняло четыре тома, из которых два первых были посвящены проблеме сплоченности войск и анализу отношений между армиями стран-участниц, а также организационной структуре Варшавского договора. В двух остальных обсуждалось военно-политическое положение государств-участников в контексте их участия в союзническом пакте. Прежде чем вы приступили к работе над монографией o Варшавском договоре, вы были известны среди советологов как эксперт в области национальных проблем в СССР. Ваша книга об этническом положении в Таджикистане («Russia and Nationalism in Central Asia: The Case of Tadzhikistan», 1970) до сих пор считается одним из самых выдающихся исследований в области межнациональных отношений. Почему вы обратились к военной проблематике?

– Издание этой монографии было в определенном смысле результатом случайности. Инициатором исследовательского проекта был офицер канадской армии и сотрудник военной разведки Джордж Камофф-Никольский, родом из русской «белой» эмиграции. Этот необычайно умный и образованный человек был направлен в Карлтонский университет, где я тогда преподавала, для сбора исследовательской информации в библиографических источниках, архивах и т. п. Никольский заинтересовался проблематикой межнациональных отношений и моими работами на эту тему, после чего обратился ко мне. «Существует целый ряд работ на тему Варшавского договора, в которых анализируется его вооружение, численность вооруженных сил, технологии, администрация, – сказал он. – Но нет ни одной работы, в которой бы анализировалось то, что творится в головах всех этих людей, проходящих воинскую службу в вооруженных силах Варшавского договора». И спросил, не интересует ли меня подобное исследование. Я согласилась, потому что осознавала, что советская армия, как и вооруженные силы стран-сателлитов, строилась на основе всеобщей воинской повинности. Это означало, что все призывники думают примерно так же, как остальные люди из их деревни, города, региона, союзной республики или государства. В силу этого такое исследование выходило бы за рамки работы из области военного дела. Я подготовила предварительную экспертизу и решила, что на этом моя роль закончена. Однако дело повернулось иначе. Текст был представлен Никольским в канадское министерство национальной обороны и вызвал там нешуточное замешательство. Несмотря на первоначальные оговорки военных, которые считали, что анализ в соответствии с предложенным мной подходом может поставить под вопрос представление об огромной военной мощи СССР, которую было необходимо «уравновешивать» и «сдерживать» (за счет высоких финансовых отчислений из бюджета), мне было поручено подобрать группу научных сотрудников и попытаться углубить проблематику, обозначенную в исходном проекте. Моим основным сотрудником был Кристофер Джонс, который первым на Западе занялся проблемой отсутствия сплоченности в оборонной системе Варшавского договора. В то время как я анализировала политические и национально-социальные вопросы, Джонс сосредоточился на чисто военных проблемах, которые я знала хуже.

– Ваш анализ не ограничился лишь военными и политическими аспектами. Были детально рассмотрены мероприятия, направленные на упрочнение хозяйственной интеграции в рамках СЭВ и даже в сфере культуры…

– Исходным тезисом исследования был следующий: несмотря на все несовершенства во внедрении интеграционной программы, модель подчинения Москве, вытекающая из этой программы, неизменно остается той же самой во всех сферах политического, военного и экономического сотрудничества. В соответствии с этим исходным положением, механизмы, которые имели целью повышение военной сплоченности Варшавского договора, следует рассматривать в более широком контексте как один из факторов, способствующий многоуровневой интеграции государств-сателлитов с СССР. Очевидно, что этот процесс не имел ничего общего с интеграцией в ее западном варианте. Дело в том, что здесь речь шла исключительно об интенсификации двусторонних контактов, связывающих метрополию с государствами-сателлитами, причем таким образом, чтобы эти государства осуществляли государственные интересы СССР, а не свои собственные. В первой части исследования, на которой, кстати, основывалась обширная рецензия, опубликованная в 1991 г. министерством национальной обороны, проблема решалась в чисто теоретическом аспекте. Я стремилась показать, что, начиная с эпохи Брежнева, отношения между Москвой и государствами Центральной Европы, формировались в соответствии с образцами, выработанными на основе внутрисоветского опыта, т. е. по примеру отношений Москвы с союзными республиками. Я уже раньше опубликовала в журнале «Сервей» статью на эту тему, где обращала внимание на то, что в советской партийной печати очень часто можно найти доказательства, что Москва проводит знак равенства между межнациональными отношениями в СССР и отношениями между государствами социалистического лагеря. Кроме того, я обратила внимание на тревожную интенсификацию действий, направленных на создание густой «паутины» связей между отдельными партийными организациями, хозяйствующими субъектами и администрацией в СССР, с одной стороны, с соответствующими им учреждениями и организациями в отдельных странах Центральной Европы (в особенности это касалось ГДР и Польши). В соответствии с планами Кремля, это должно было привести к более тесной связанности последних с Советским Союзом.

– Что было для вас и ваших коллег основным аргументом в пользу признания Варшавского договора ключевой осью интеграции в рамках коммунистического лагеря?

– Организация Варшавского договора была лишь одной из составных частей сложной сети взаимосвязей, существовавших между социалистическими государствами и Москвой. Но в то же время это был участок, которому Москва придавала наибольшее значение, справедливо усматривая в нем самый эффективный способ удержать в повиновении государства Центральной и Восточной Европы. Стоит напомнить, что идея использования военного союза как инструмента политической интеграции (в экономической сфере сотрудничество было организовано по линии СЭВ) внедрялась в жизнь со времен Брежнева вплоть до последних дней существования СССР. Если вначале, еще при Хрущеве, в этом договоре упор делался прежде всего на его чисто военную сторону, так как политическое единство обеспечивал подчиненный Москве партийный аппарат каждой отдельной страны, то в 70–80 е годы именно Варшавский договор, а также органы госбезопасности каждой страны, курируемые КГБ, позволяли Москве контролировать так называемую «внешнюю империю». Техническая модернизация, проведенная в 70 е годы, после вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию, открыла путь к еще большей «функциональной сплоченности». Ее целью было достичь дисциплины, подчинения приказам и высокой оперативности армий Варшавского договора – независимо от поведения отдельных воинских частей и даже соединений.

То, что произошло в Польше в декабре 1981 г., явно свидетельствовало, что «функциональная сплоченность» оправдала себя. Действительно, под пристальным советским надзором вооруженные силы в странах-сателлитах достигли способности провести интервенцию в своих собственных странах («self-intervention»). Что же касается «сплоченности на уровне сознательности (общей этики)», которую планировалось достичь путем введения общей шкалы ценностей и связанного с ней поведения, то это сталкивалось с большим сопротивлением ввиду прочно сформированного национального чувства в странах Центральной Европы и иных образцов в области политической культуры.

– В монографии o Варшавском пакте вы выдвигаете тезис, что Москва использовала решения, опробованные внутри СССР, для урегулирования своих отношений со странами-сателлитами. Трудно отделаться от ощущения, что легче всего им удалось перенести на чужую почву свою подозрительность по отношению к нерусским…

– Недоверие действительно было движущей силой многих действий Москвы. Например, проникновение в силовые органы принуждения в каждом из государств-сателлитов рассматривалось как необходимое условие успешного достижения военно-политической сплоченности. Органы госбезопасности были прочно объединены со структурами КГБ, служа фактором сдерживания и подавления любых отступлений от нормы в государствах-сателлитах. Одновременно они использовались как альтернативная сеть связи и кризисного управления в обстоятельствах, когда требовалось «обойти» коммунистический аппарат в данном государстве в целях сохранения советских интересов.

В этой связи стоит также напомнить, что в рамках планов территориальной обороны каждого из государств-сателлитов наряду с силами госбезопасности существовали самого различного рода вооруженные формирования, предназначенные для охраны тыла, надзора за гражданским населением и противодействия актам саботажа. В таких странах, как ГДР, Польша, Болгария, численность военизированных частей (включая службы безопасности) превышала численность регулярной армии. В ГДР на 172 тысячную армию приходилось 185 тыс. милиционеров, пограничников и сотрудников госбезопасности «Штази». В Польше это соотношение составляло 406 тыс. человек к 465 тысячам. В Болгарии, на территории которой не было советских войск, на 158 тыс. армейских солдат и офицеров приходилось 172,5 тыс. представителей сил охраны порядка и других силовых структур (цифры за 1985–1986 гг., на основе данных ежегодника «Military Balance», издающегося Международным институтом стратегических исследований). В остальных странах военизированные части – как правило, лучше оснащенные и подготовленные, чем регулярная армия, – были столь же или менее многочисленны, чем вооруженные силы. Интересно, что, сравнивая численность армии с численностью спецслужб и военизированных частей в данной стране, можно обнаружить интересную корреляцию, которую в монографии o Варшавском договоре мы назвали «the ratio of distrust» – «коэффициентом уровня недоверия». Численное преимущество военизированных частей было отчетливо заметно в тех странах, которым Москва по тем или иным причинам не доверяла. Меньше всего она доверяла ГДР (вопреки тому, что было принято думать на Западе) и, разумеется, Польше.

Наличие военизированных частей, контролируемых органами госбезопасности, при одновременном размещении на территории страны советских гарнизонов, априори исключали возможность проведения самостоятельной, независимой военной операции в странах-сателлитах. Вооруженные силы отдельных стран были сплочены с советской армией, но не представляли собой отдельных, автономных армий. Дело в том, что в этих странах существовало четкое разделение на так называемые «части особого назначения» и регулярные воинские части, комплектуемые призывниками, причем последние характеризовались довольно низкой боевой ценностью. По оценкам британского Института стратегических исследований (Institute of Strategic Studies), это были формирования третьестепенного значения. Они использовались в основном на строительно-ремонтных и полевых работах. Поэтому в своих военных планах советская сторона опиралась исключительно на собственные войсковые группировки, расположенные в Центральной Европе, а также на части особого назначения, которые были выведены из-под юрисдикции главнокомандования данной страны и подчинялись исключительно командующим войсками Варшавского договора. В случае войны части особого назначения должны были включаться в советскую систему дислокации войск. Они формировали бы оперативные армии, расположенные между советскими формированиями такой же численности (по принципу «сэндвича»). Части особого назначения были хорошо оснащены и обучены. Они должны были быть полностью совместимы с советской армией, поэтому при подборе офицерских кадров для этих формирований командование руководствовалось такими критериями, как лояльность и уровень самоотождествления с советской культурой. Впрочем, так же обстояло дело и в СССР, откуда был перенят этот принцип. В отборных воинских частях преобладали этнические русские, а в войсках, расположенных за пределами СССР, могли оказаться только политически надежные солдаты и офицеры. У евреев и прибалтов не было никаких шансов дойти до высших должностей в армии. Мусульмане с Кавказа и из Средней Азии набирались почти исключительно в так называемые стройбаты.

Нельзя также забывать, что языком командования в Варшавском договоре был русский. Перечни и списки составлялись в алфавитном порядке русского языка. Вся техническая документация была составлена по-русски. Интеграция в рамках Варшавского договора требовала, чтобы высшие офицеры в совершенстве знали русский язык и русскую культуру. Разумеется, в странах-сателлитах допускалось использование особого национального церемониала и военной символики, а также обращение к памяти собственных, местных героев и образцов. Но это был лишь поверхностный камуфляж, неумело скрывающий советскую модель вооруженных сил. На Западе никогда не понимали, что первоочередной задачей армии в коммунистических странах была охрана политической системы, а не защита независимости государства.

– Принцип отбора по национальности применялся в советской армии чрезвычайно последовательно. А использовался ли этот принцип в Организации Варшавского договора?

– Исследования этнического состава офицерских кадров недвусмысленно подтвердили наш тезис о дискриминации нерусских в Советской Армии. Крис Джонс показал, что в масштабах СССР самый крупный вклад в победу во II Мировой войне внесли кавказские и среднеазиатские народы. Я лично сомневаюсь, оставили ли им иной выбор. Работая в 50 е годы над книгой о Таджикистане, я внезапно с изумлением обнаружила, что сразу после войны число членов ВЛКСМ в этой республике резко уменьшилось. Причиной была война и тот факт, что молодых людей направляли обычно на передовую. И все же тема отношения власти к этническим меньшинствам во время Отечественной войны нуждается в отдельном рассмотрении.

Если же речь идет o Варшавском договоре и государствах-сателлитах, то занять высокую должность в армии могли только те офицеры, которые закончили Военную академию им. Ворошилова или иное специализированное советское высшее военное училище. Мне говорили, что представители стран Центральной Европы обучались отдельно. Я в этом не уверена и не скрываю, что очень хотела бы узнать, в какой степени обучение координировалось совместно советским и восточноевропейским руководством, а в каком – происходило отдельно. Уровень обучения, по всей вероятности, зависел от численности вооруженных сил, к которым относился конкретный офицер. Польша была, как представляется, единственной страной, помимо России, которая теоретически могла располагать несколькими войсковыми армиями. В связи с этим поляки допускались к подготовке в Генштабе в области управления армиями. Представители более малочисленных вооруженных сил не имели доступа к подобного типа подготовке.

– Картина, которую вы рисуете, не настраивает на оптимистический лад. Слабые оперативные возможности, второстепенная роль в рамках Варшавского договора, высшие офицерские кадры, эмоционально и интеллектуально более связанные с СССР, нежели с Польшей. Даже трудно поверить, что польские вооруженные силы пользовались таким высоким общественным доверием в Польше 80 х годов.

– Для меня лично это загадка. Я была действительно изумлена, когда при проведении систематических исследований для раздела монографии, посвященного Польше, я все время отмечала высокий уровень доверия к армии. Я уже не помню в точности, как выглядел общий рейтинг, но армия неизменно занимала одно из самых высоких мест – сразу же после Богоматери и Папы Римского. «Да просто оттого, что это ведь наши ребята», – как выразился один из респондентов… Причины этого, вероятно, следует усматривать в этике польской армии, которую ценят не только за победы, но и за поражения. Генерал Ярузельский использовал это общественное доверие – а вернее, злоупотребил им – ради сохранения контроля компартии над Польшей. Если говорить о строгих исторических фактах, то военное положение в Польше было своего рода «исключением из правил». Армия в социалистических странах всегда была подчинена партии и выполняла ее распоряжения, а в данном случае армия спасла партию. Если бы не было военного положения, само существование компартии в Польше оказалось бы под угрозой. Разумеется, в конечном итоге это партию все равно не спасло, но факт остается фактом: действия генерала Ярузельского были продиктованы государственными соображениями СССР, а не политическими интересами Польши. Если вспомнить, что Войцех Ярузельский был типичным продуктом советской военной номенклатуры, то это не должно никого удивлять.

Когда я работала над разделом, посвященным Польше, меня все время мучил вопрос, был ли хоть какой-нибудь шанс достичь сплоченности польской армии и подчинить ее единому польскому командованию («координация, управление, связь и разведка»), если бы генерал Ярузельский все-таки принял решение противостоять СССР в 1981 году? Мне кажется, что это было бы чрезвычайно трудно, так как система обучения в польской армии носила не оборонный, а наступательный характер («offensive warfare»). Хотя Польша и не находилась на основном фронте потенциальных военных действий, перед ней стояли определенные задачи на северном участке театра военных действий. В связи с этим Войско Польское не прошло обучения в области территориальной обороны страны и потому, вероятно, не было бы способно противостоять советской армии. И все же – если сравнить поведение генерала Ярузельского с поведением нескольких генералов, которые в 1956 г. решили поддержать Гомулку несмотря на угрозу вторжения, можно отчетливо увидеть, каковы были практические результаты политики повышения «функциональной сплоченности», а также «сплоченности на уровне сознательности», которая проводилась в период правления Брежнева… В 1956 г. польские вооруженные силы были насквозь пронизаны сетью советских офицеров. А генерал Ярузельский в 1981 г. располагал значительно более широким полем для маневра уже хотя бы по той причине, что польская армия не контролировалась непосредственно Москвой, а Кремль не хотел прямо вмешиваться в события в Польше.

– В 1990 г., когда коммунистический режим рухнул, вы опубликовали статью o Варшавском договоре, которую закончили несколькими вопросами: удастся ли советскому руководству сохранить прежнюю оборонительную систему? Окажется ли эта система эффективной в условиях кризиса? Какой армией будет располагать Советский Союз в 2000 году? И будет ли это все еще «советская» армия? Сегодня, почти через 20 лет после расформирования Варшавского договора, мы уже знаем ответ на все эти вопросы. Так что стоит ли открывать архивы и вновь заниматься Организацией Варшавского договора?

– Я считаю, что углубленный анализ системы, сущность которой сводилась к подчинению всей территории Центральной Европы интересам Москвы, может по-прежнему быть полезен и необходим. Во-первых, потому что поляки и другие народы этого региона не до конца осознают, до какой степени их страны рассматривались Москвой как часть империи. Подлинной целью СССР было постепенное поглощение стран Центральной Европы и их слияние с советским миром. А во-вторых, пример Варшавского договора показывает, что в условиях вынужденного подчинения единственным видом сплоченности может быть только «функциональная сплоченность», но сплоченность в сфере этических понятий и принципов никогда не будет достигнута. Чтобы выдержать испытание временем, любая коалиция должна опираться на добровольное желание участвовать в ней. Попытки создать ее «под давлением» не приносят никаких результатов. Любые действия, направленные на то, чтобы принудить данную страну реализовать программу, не учитывающую местной специфики – так, как это сейчас делают США в отношении Ирака, – обречены на провал. И это важнейший урок, который можно извлечь из анализа истории развития и развала Варшавского договора.

Беседу вел Мариуш Сельский

[1]. Тем не менее сенсационные открытия не заставили себя ждать. В конце января 2007 г. среди рассекреченных документов Варшавского договора была обнаружена папка, относящаяся к операции «Висла». Оказалось, что на территории ПНР располагалось около 180 ядерных зарядов (в то числе 14 по 0,5 мегатонн) – в случае войны они подлежали передаче Войску Польскому, которое и должно было нанести ими удар по Западной Европе. Дело в том, что проведенные в 1965 г. учения по транспортировке ядерного оружия в западную Польшу в условиях войны закончились провалом. Сроки доставки не соблюдались, а сами ракеты оказались слишком легкой целью для противника. В условиях доктрины Варшавского договора, предусматривающей вторжение в Западную Европу, единственным выходом оставалось соорудить в Польше склады ядерных бомб и боеголовок и передать их в случае войны польским частям. В 1967 г. был подписан соответствующий двусторонний военный договор. Склады с ядерным оружием охранял советский «спецназ». Помимо прочего, среди рассекреченных документов был обнаружен также документ на русском языке («совершенно секретный», как и все остальные), озаглавленный «Схема доведения до В[ойска] П[ольского] приказов выдачи ядерных боеприпасов, разблокировки и применения ядерного оружия». Сохранились также полномочия на имя польских офицеров и список 12 высших военных чинов, допущенных к этой тайне. Было ясно, что НАТО ответит контрударом. Штабисты Варшавского договора исходили из того, что он уничтожит до 53% войск СССР и его союзников. – Ред.