Американская разведка о советских военных расходах

Сейчас уже трудно поверить, что немногим более десяти лет назад и политики, и экономисты, и средства массовой информации СССР объясняли все беды нашего хозяйствования непомерным бременем милитаризации советской экономики. 1989–1991 годы были периодом настоящего ажиотажа по поводу масштабов советских военных расходов. Печать и телевидение были переполнены высказываниями сотен экспертов, торопившихся дать свою количественную оценку реального, по их мнению, бремени советской экономики. Чаще всего цитировались академики Юрий Рыжов и Георгий Арбатов, считавшие, что советские военные расходы никак не могут быть ниже 200 млрд рублей и это при том, что в 1989 году официальный военный бюджет СССР был утвержден в размере 20,2 млрд рублей, что соответствовало 4,1% всех бюджетных расходов или примерно 2% советского ВНП.

Многие высшие государственные и даже военные деятели также предпочитали открещиваться от официальных бюджетных данных. Одним из первых это сделал министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, заявивший в мае 1988 года, что военные расходы СССР составляют 19% ВНП. Затем, в апреле 1990 года, президент Михаил Горбачев округлил эту цифру до 20%.

Однако наибольший интерес у экспертов по военным расходам вызвало заявление в конце 1991 года, еще до развала Советского Союза, вновь назначенного начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР генерала армии Владимира Лобова, объявившего, что военные расходы СССР составляют одну треть и даже более от ВНП. Данные генерала Лобова американские специалисты определили как соответствующие 260 млрд рублей в ценах 1988 года, то есть свыше 300 млрд долларов по официальному обменному курсу того времени.

Хотя ни один из авторов вышеприведенных оценок никак их не обосновывал, эти оценки охотно принимались на веру общественностью. Причину подобного легковерия нетрудно понять, ибо публиковавшиеся в СССР военные бюджеты выглядели откровенным издевательством над здравым смыслом. Так, в течение 20 лет, с 1968 по 1987 годы, официальные расходы СССР на оборону оставались практически неизменными и колебались от года к году между 16,7, 17,4 и 20,2 млрд рублей.

По официальному обменному курсу это составляло менее 15 млрд долларов в год. Естественно, что на этом фоне приводившиеся оценки в 200–260 млрд рублей (300 млрд долларов) и 20–30% от ВНП более отвечали здравому смыслу. Исходя из считавшегося в те годы аксиомой военного паритета между СССР и США как бы следовало, что и расходы обоих государств в этой сфере должны быть примерно одинаковы. Если США тратили на военные нужды около 300 млрд долларов в год, значит, и СССР должен был тратить примерно столько же. Аналогичным образом определялась и доля военных затрат в советском ВНП. Если, как тогда считал Госкомстат, американская экономика была вдвое больше советской, то это как бы подразумевало, что доля военных затрат в советском ВНП должна была быть, соответственно, вдвое больше. Если же, как утверждали некоторые экономисты, советский ВНП уступал американскому вчетверо, отсюда следовало, что и доля советских военных расходов была в четыре раза больше, то есть 24–25% ВНП (американский военный бюджет составлял в 1986 году 6% ВНП).

Следует отметить, что ни правительство, ни сами военные не отвергали с порога полученные такими нехитрыми способами оценки. Более того, давались обещания сделать показатели военных расходов более открытыми и осмысленными. Премьер-министр Николай Рыжков заверял, например, что в правительстве разрабатывается методика сопоставления советских военных расходов с западными, и что через год-полтора такая методика будет готова. Маршал Сергей Ахромеев, активный участник дискуссии по военному бюджету, обещал, что через год-два военный бюджет СССР будет представляться с такой же степенью детализации, как и бюджет США.

Впервые в советской истории показатели официальных военных расходов стали публиковаться не только заметно подробнее, чем ранее, но и в сопоставимых ценах. Так, в конце 1990 года показатели военного бюджета на 1990 год (71 млрд рублей) были пересчитаны в цены будущего, 1991 года. В результате получилось, что в планируемых ценах 1991 года военные расходы 1990 года составили 105,6 млрд рублей (8,65% ВНП). На 1992 год военный бюджет планировался как совместный для республик СССР. Предполагалось, что на долю России придется 61,2% всех расходов на армию, на долю Украины – 17% и т. д.

Развал Советского Союза прервал как развернувшуюся дискуссию по военному бюджету, так и процесс его рассекречивания.

Первый бюджет правительства новой России (на I квартал 1992 года) уделил военным расходам ровно восемь строк. К 2000 году он был сведен уже к трем строкам[1].

Сейчас и политики, и журналисты, и даже экономисты на полном серьезе пишут о том, что российские военные расходы (5–6 млрд долларов по обменному курсу) сопоставимы по размерам с военными расходами Швеции, Финляндии или Сингапура и составляют 2–3% от американских. Сегодня, в отличие от последних советских лет, похоже, никого уже не смущает, что подобные оценки противоречат здравому смыслу, и что нынешние российские официальные показатели военных расходов, особенно при их пересчете в доллары, почти так же далеки от реальности, как и официальные военные бюджеты СССР.

Спрашивается, как можно содержать на 5–6 млрд долларов в год армию, сопоставимую по численности, количеству и качеству вооружения с американской, которая стоит 300 млрд долларов в год, да еще и сохранять военную промышленность с 2 миллионами занятых, то есть больше, чем в США? Неужели это можно делать на протяжении десятилетия только за счет нищенской оплаты военнослужащих и неплатежей военной промышленности? Таких чудес современная история не знает. Поэтому вряд ли случайно западные эксперты дают оценки российских военных расходов, во много раз превышающие официальные российские данные. Так, по расчетам Лондонского международного института стратегических исследований (ЛМИСИ), опубликованным в последнем ежегоднике Института «Военный баланс 2000–2001», реальные военные расходы России в 1999 году были равны 57 млрд долларов, то есть в десять раз больше, чем официальный российский военный бюджет, переведенный в доллары по обменному курсу Центрального Банка России. При этом стоимость расходов на закупки военной техники оценена ЛМИСИ в 25 млрд долларов, то есть всего лишь в 2 раза меньше, чем совокупные расходы на закупки всех европейских стран НАТО, вместе взятых.

Расчеты ЛМИСИ основываются на собственном исследовании, проведенном в Москве в начале 2000 года, в котором ЛМИСИ определил собственный паритет покупательной способности (ППС) рубля к доллару США (пять рублей за доллар). Конечно, ЛМИСИ пересчитал на основе ППС не только военные расходы России, но и российский ВНП, оцененный им в 1998 году в 1100 млрд долларов (МВФ в том же году оценил его в 945 млрд долларов) по сравнению с 277 млрд долларов по среднерыночному обменному курсу. Но и при этом реальные военные расходы России оказались равными 5% ВНП, т. е. примерно в 2–3 раза выше, чем у гораздо более экономически благополучных США и их основных союзников по НАТО.

Разумеется, можно найти на Западе и более скромные оценки российских военных расходов. Например, Всемирный Банк оценивает их примерно вдвое ниже, чем ЛМИСИ, используя иной показатель ППС (10 рублей за 1 доллар).

Но дело не в том, чьи оценки более достоверны. Я привожу их здесь для того, чтобы показать, насколько изменилось отношение общества к проблеме военных расходов по сравнению с концом 1980-х – началом 1990-х годов. Если в те годы советские российские политики и экономисты в своем стремлении показать неподъемное, по их мнению, бремя военных расходов апеллировали к мнению на сей счет прежде всего западных экспертов, то сейчас это мнение никого – ни власть, ни общество – не интересует. И это при том, что западные экономисты считают военные расходы России, как и расходы СССР, чрезмерными для ее экономики.

Напротив, и в выступлениях подавляющего большинства политиков, и почти во всех СМИ начали отчетливо преобладать требования увеличения военных расходов. Даже «Яблоко» призывает правительство выполнить данное еще президентом Ельциным распоряжение о доведении доли военных расходов в ВНП до 3,5% ВВП (в 2001 году реальные, по мнению «Яблока», ассигнования по разделу «Национальная оборона» составляют 2,8% ВВП и 18% федерального бюджета). Это, по утверждениям «Яблока», даст армии дополнительно 70 млрд рублей в год.

В чем причина подобной метаморфозы?

Конечно, определение реального уровня военных расходов России, как и любого другого полностью или частично нерыночного государства – дело чрезвычайно сложное в интеллектуальном отношении, как я надеюсь показать ниже на примере усилий США в этой области в годы «холодной войны». Понятно, что желающих серьезно посвятить себя изучению данной проблемы мало, особенно в условиях падения спроса на результаты подобных исследований со стороны правительства, хозяйственных структур и общества в целом.

Однако главная причина всеобщей потери интереса к оценке реального бремени российских военных расходов все же иная. Дело в том, что в последние годы советской власти с избавлением от непомерных, как тогда считалось, военных расходов связывались все основные надежды населения и политиков на улучшение экономического положение страны.

Е. Гайдар писал в 1990 году в журнале «Коммунист», где он тогда работал редактором отдела политики: «Если оборонная нагрузка на экономику, выраженная как доля совокупных военных расходов в валовом национальном продукте, многократно превышает соответствующий показатель Японии, то бессмысленно закладывать в планы повторение японского экономического чуда. Конверсия оборонного сектора может стать важнейшим фактором сокращения расходов и роста доходов государства, насыщения рынка новыми поколениями потребительских товаров, катализатором структурной перестройки общества… Речь не о сокращении темпа прироста военных расходов, а о серьезном снижении их абсолютной величины».

И действительно, оказавшись у власти, Е. Гайдар первым делом объявил о резком сокращении военного бюджета, в частности, о сокращении в 1992 году объема закупок вооружения и военной техники сразу на 67%. С тех пор, вплоть до 2000 года, сокращение военных расходов продолжалось, в результате чего они по неофициальным, но никем не оспариваемым оценкам упали во много раз по сравнению с 1990 годом (размеры сокращения, правда, не подкрепленные убедительными доказательствами, оцениваются различными политиками и экспертами по-разному – от 10 до 30 раз). Тем не менее, несмотря на столь, казалось бы, радикальное уменьшение, употребляя терминологию Гайдара, «оборонной нагрузки на экономику», никакого заметного улучшения жизненного уровня населения, как известно, не наступило. Наоборот, произошло его резкое падение по сравнению с советским периодом. Более того, в глубокую депрессию впал и так называемый гражданский сектор российской экономики, особенно промышленность и сельское хозяйство.

В то же время считается аксиоматичным, что снижение военных расходов благотворно сказывается на экономике. Все экономисты сходятся в том, что хозяйственные успехи, например, Германии и Японии объясняются в большой, если не решающей, мере значительно более низким уровнем их военных расходов по сравнению с конкурентами. В России же доля официального военного бюджета в ВВП упала до уровня Германии и заметно приблизилась к показателям Японии, о которых так мечтал Е. Гайдар в 1990 году, но «русского экономического чуда» как не было, так и нет.

Естественно, в результате подобного развития тезис о том, что СССР рухнул под бременем военных расходов, утратил былую привлекательность. Более того, советский период по мере удаления от него все более начинает рассматриваться как время, когда страна имела и «пушки и масло», если понимать под «маслом» социальные гарантии. Уже не вызывают протеста в СМИ и среди экспертов и политиков утверждения представителей ВПК, что Советский Союз поддерживал военный паритет с США прежде всего за счет эффективности и экономичности своего ВПК.

По мнению Ю. Маслюкова, все наши хозяйственные беды проистекают как раз из того, что ВПК был разрушен: «Военно-промышленный комплекс – это прежде всего воплощение мечты о всеобъемлющей защите Родины от внешних посягательств… Если бы власть не бросилась на удушение ВПК, вместо того чтобы постепенно превратить этот могучий интеллектуальный потенциал в направляющую силу гражданского развития, – не было бы ныне задачи, которую он, ВПК, не смог бы решить»[2].

По словам Ю. Маслюкова, советский военно-промышленный комплекс потреблял всего 7% ресурсов страны, поставляя через машиностроительную промышленность на гражданский рынок 55% всех товаров народного потребления. И. Бобырев, бывший заместитель начальника отдела ВПК, в публицистическом фильме «Звездные войны», показанном по НТВ по случаю Дня космонавтики 11 апреля сего года, утверждает, что все гигантские достижения Советского Союза в космосе были достигнуты притом, что на космос выделялось в десятки раз меньше средств, чем, например, на сельское хозяйство.

Так кто же прав в этом затянувшемся споре? Стоял ли СССР перед рывком в экономические лидеры XXI века благодаря достижениям ВПК в области новейших технологий, как считают Маслюков и его сторонники, или же он рухнул под тяжестью непомерных военных расходов?

О том, насколько непросто найти ответ на этот вопрос, свидетельствуют не только долгие бесплодные споры советско-российских экономистов и политиков, но и, в частности, опыт США, затративших в годы «холодной войны» огромные средства на определение характера и направленности военных приготовлений СССР и масштабов милитаризации советской экономики.

Только на решение сравнительно узкой задачи – определение реальной величины советских военных расходов и их доли в валовом национальном продукте (так называемая программа SCAM) – США, по оценке американских экспертов, затратили с середины 1950-х годов до 1991 года от 5 до 10 млрд долларов (в ценах 1990 года), в среднем от 200 до 500 млн долларов в год[3].

Приведенные выше огромные цифры затрат объясняются тем, что еще полвека назад, когда на ЦРУ была возложена задача вскрытия масштабов расходов СССР на военные цели, оно решило не полагаться на скудную и недостоверную советскую статистику, а разработать свой собственный альтернативный метод подсчета советских военных расходов, получивший название метода «строительных блоков». Компьютеризованная модель этого метода известна как программа SCAM. Хотя ЦРУ не опубликовало официальную расшифровку этого сокращения, специалисты в США считают, что она означает «советская компьютеризованная (или стоимостная) модель подсчетов».

В модели имелись два основных блока – блок определения количества (блок К) и блок определения стоимости (блок С) производимой военной продукции и услуг, необходимых для оснащения и содержания советской военной машины. Эти два блока делились на подблоки – закупки вооружения, материально-техническое обеспечение войск, исследования и разработки новой военной техники и др.

Полученные в первом блоке (блок К) величины (число произведенных в СССР танков, самолетов и других образцов оружия, количественный состав армии, число аэродромов, казарм, строящихся военных объектов, объем закупок для армии топлива, продовольствия и т. д.) умножались на их стоимость, получаемую во втором блоке (блок С), и определялась общая сумма военных расходов СССР.

Проведение подобных расчетов требовало огромного объема исходных данных, сбор которых был непосилен даже ЦРУ с его немалыми ресурсами. Поэтому к программе SCАМ было привлечено практически все разведывательное сообщество США.

Основной поток данных для блока поступал от Разведывательного управления министерства обороны (РУМО), разведок видов вооруженных сил и особенно от Национального разведывательного бюро (НРБ), отвечающего за аэрокосмическую разведку. О масштабах деятельности последнего можно судить по его расходам на свою деятельность, которые, по оценке американских экспертов, за четверть века (с 1960 по 1984 годы) превысили 250 млрд долларов[4]. И это не считая затрат на анализ полученной информации. Разумеется, НРБ интересовал не только СССР, но и весь мир, а сбор по программе SCАМ составлял только часть его деятельности. Тем не менее расходы США на аэрокосмическую разведку территории СССР были поистине астрономическими.

Для выполнения работ по блоку С (стоимость) привлекались университеты, исследовательские центры, частные фирмы-подрядчики, а также многие ученые-экономисты, заключавшие с ЦРУ, Пентагоном и другими ведомствами индивидуальные контракты.

В рамках программы SCАМ проводились также расчеты ВНП СССР, чтобы выяснить долю военных расходов в ВНП и тем самым установить степень милитаризованности советской экономики. Это была трудоемкая задача, учитывая, что показатель ВНП в СССР до 1988 года вообще не применялся. Вместо него использовался показатель национального дохода, при исчислении которого из экономического счета практически выпадают образование, здравоохранение, сфера услуг и т. д. Для получения советского ВНП ЦРУ создало собственную версию SOVSIM эконометрической модели SOVMOD, разработанной в Стэнфордском исследовательском институте и Уортоновской школе под руководством профессора Г. Левина (создателя знаменитой Уортоновской модели, на которой сделали свои диссертации десятки советских экономистов). Сам профессор Г. Левин на протяжении 1970-х годов был членом Консультативной группы экономического анализа ЦРУ.

Один из руководителей влиятельного Американского Предпринимательского Института Н. Эберштадт заявил на слушаниях в Сенате США 16 июля 1990 года, что «попытка правительства США оценить советскую экономику является, возможно, самым крупным исследовательским проектом из всех, которые когда-либо осуществлялись в социальной области»[5].

Методологически получение величины советских военных расходов осуществлялось ЦРУ как бы наоборот – сначала в долларах, затем в рублях. Ввиду нерыночного характера экономики СССР какие-либо реальные цены на советскую военную продукцию ЦРУ получить, естественно, не могло (их не было в природе). Поэтому оно синтезировало эти цены путем выражения в долларах стоимости разработки или производства в США того или иного образца вооружения с аналогичными тактико-техническими характеристиками. Затем уже эти цены в долларах переводились в рубли по паритету покупательной способности валют, также определявшемуся ЦРУ.

Паритет покупательной способности валют (ППС) используется в экономической практике для проведения международных экономических сопоставлений. Это делается потому, что система национальных валютных курсов (как плавающих, так и фиксированных) не обеспечивает удовлетворительную точность сопоставлений стоимостных показателей, так как система валютных курсов обслуживает только сферу внешнеэкономической деятельности. К тому же, как россияне хорошо знают на примерах «черного вторника» в октябре 1994 года и дефолта августа 1998 года, валютные курсы могут резко колебаться не только в течение года или месяца, но и всего за несколько дней по самым различным политическим, конъюнктурным или спекулятивным причинам. Поэтому примерно с середины 1950-х годов во всем мире пересчет показателей национальных валют в единую сопоставимую валюту осуществляется исчислением ППС.

Попросту говоря, ППС показывает количество денежных единиц страны, А, необходимых для покупки некоего стандартного набора товаров и услуг, который можно купить за одну денежную единицу страны Б или за одну единицу условной (общей) валюты группы стран.

Процедуры получения ППС весьма трудоемки и требуют привлечения большого числа специалистов самых различных профилей. О том, насколько кропотливо и дотошно ЦРУ подходило к этой работе свидетельствует эпизод, о котором рассказал заместитель директора ЦРУ Дж. МакЛафлин 9 марта 2001 года на конференции, организованной ЦРУ в Принстонском университете, и целиком посвященной работе аналитических подразделений ЦРУ по изучению Советского Союза в 1947–1991 годах. В марте 1992 года, в первый же день после назначения его шефом Управления славянского и евразийского анализа ЦРУ, МакЛафлин решил сделать обход помещений управления с тем, чтобы познакомиться со своими новыми подчиненными. В одной из комнат он обнаружил на компьютере находившейся там сотрудницы большую консервную банку с этикеткой на русском языке. В ответ на недоуменный вопрос МакЛафлина, почему ее компьютер украшает консервная банка вместо традиционных сувениров, как у других, сотрудница ответила: «Я специалист по советским консервам».

В следующем офисе МакЛафлин обнаружил специалиста по древесине и так далее. «По вполне понятным в данной аудитории причинам», – продолжал МакЛафлин, – «для нас действительно было важно понять, как функционирует советская пищевая промышленность, символом которой была упомянутая банка с консервированным горохом с тем, чтобы оценить реальную силу советской системы. …Наши аналитики понимали, что конечная цель их коллективных усилий – независимо от того, были ли они специалистами по гороху, древесине или танкам – состояла в определении намерений Советского Союза и способности советской экономики поддерживать его военную мощь. Как многие из вас, наверное, помнят, вопрос о том, скольким посудомоечным машинам эквивалентен танк, требовал серьезных аналитических усилий, особенно учитывая, что советские посудомоечные машины походили на танки»[6].

На базе ППС ЦРУ получало условные, так называемые «ресурсные» (то есть определявшиеся затратами трудовых, материальных, технологических и других ресурсов) рубли, а вовсе не те рубли, которые использовались советскими ведомствами при планировании бюджетных военных расходов и расчетах с оборонной промышленностью.

Результатом хитроумных подсчетов советских военных расходов по методу «шиворот-навыворот» (через доллары в «ресурсные» рубли), иногда публиковавшихся Конгрессом США, была немалая и радостная путаница в умах советских политиков и пропагандистов. По расчетам ЦРУ нередко получалось, что СССР в долларах тратит больше, чем США, при относительно меньшей нагрузке на экономику. Так, в 1974 году военные расходы СССР в долларовом выражении были на 20% выше, чем в США, при этом доля советских военных расходов в ВНП в рублях была всего 6%, т. е. ниже, чем военных расходов США в долларах (7%). В абсолютном выражении в 1974 году СССР тратил 24 млрд «ресурсных» рублей, что, по расчетам ЦРУ, равнялось почти 100 млрд долларов, в то время как военный бюджет США в 1974 году составлял всего 80 млрд долларов. Получалось, что советская военная экономика вдвое эффективнее американской, что, конечно, сотрудникам ВПК и агитпропа узнать было приятно.

Правда, впоследствии, в 1976 году, ЦРУ сделало переоценку советских военных расходов, увеличив их, в частности, до 50 млрд рублей (12–13% от ВНП) за 1974 год. И хотя в последующем военные расходы СССР в долларовом выражении продолжали превышать расходы США, их нагрузка на экономику выглядела уже иначе. Так, по оценкам ЦРУ, в 1988 году СССР тратил на военные цели уже 15–17% ВНП, а США – менее 6%.

Однако такое увеличение доли военных расходов в ВНП СССР американские разведчики объясняли вовсе не тем, что они занижали советские затраты в своих прежних оценках. По данным ЦРУ, в 1970–1988 годах советские расходы на военные цели росли весьма умеренно, не более 2% в год и отнюдь не превышали темпов экономического роста СССР. Свой же пересчет их доли в ВНП ЦРУ объясняло тем, что оно завысило размеры советского ВНП. Выступая 9 мая 1994 года в телевизионной программе Л. Кинга, директор ЦРУ Дж. Вулси на вопрос о причинах таких скачков в оценке военного бремени СССР отвечал: «Я изучил историю этого вопроса ввиду того, что по нему ведется много споров… Я считаю, что наша оценка величины советских военных усилий в 1970-х и 1980-х годах была довольно точной. Просто мы завысили величину российского или советского валового национального продукта. И это несколько исказило пропорции в наших расчетах».

По признанию ЦРУ, оно переоценило возможности советского гражданского сектора экономики, в результате слабости которого оказался невозможным перелив более производительных технологий из ВПК в гражданский сектор. Следствием этого стала стагнация невоенных отраслей хозяйства и более медленный рост ВНП, чем первоначально предполагалось.

Выступление директора ЦРУ в популярной передаче Кинга с ее огромной аудиторией было реакцией ЦРУ на шквал критики, обрушившийся на него после краха СССР. ЦРУ обвиняли в том, что оно не смогло спрогнозировать неожиданный крах СССР, военной мощью которого так долго пугали американцев. Особенно резко ЦРУ критиковали за неспособность правильно оценить масштабы и направленность советских военных приготовлений. При этом атаки на ЦРУ шли с диаметрально противоположных позиций. Больше и громче всего ЦРУ критиковали за недооценку советских военных расходов, под бременем которых якобы и рухнул Советский Союз.

Ричард Перл, бывший заместитель министра обороны США по международной безопасности, писал: «Неспособность точно оценить количество денег, которые Советский Союз вложил в свою чудовищную военную программу, бесспорно является одним из величайших разведывательных провалов современности. Если учесть те гигантские средства, которые были предоставлены в распоряжение ЦРУ для установления правды о советских военных расходах, то можно без колебаний утверждать, что мы имеем дело с самым дорогостоящим провалом в истории разведки… Разработанная в ЦРУ модель советской экономики в корне ошибочна, а ее заниженные и неточные оценки бремени военных расходов на советскую экономику серьезно усугубили ее недостатки. В конечном итоге мы получили картину Советского Союза, на которой Джакометти был изображен Рубенсом, а совершенно изможденная советская индустриальная инфраструктура, из последних сил выпускающая все меньшее и меньшее количество оружия, была разрисована так, словно она располагает резервами для огромного увеличения выпуска военной продукции»[7].

Сенатор Дэниэл Мойнихен даже внес в Сенат США законопроект о роспуске ЦРУ за допущенные им ошибки в оценке возможностей советской экономики и влияния на нее военных расходов. «Вот уже в течение четверти века, – заявил сенатор, – ЦРУ раз за разом ошибается в крупных политических и экономических вопросах, которые ей поручено анализировать»[8].

Однако столь крутой расправы над ЦРУ сенатор Мойнихен требовал не за преуменьшение, а за превышение советских военных расходов, в результате чего, по мнению Мойнихена, США выбросили на ветер через гонку вооружений триллионы долларов.

К выводу о том, что ЦРУ систематически завышало советские военные расходы СССР, пришли и видные американские экономисты, в том числе известный специалист по военным бюджетам профессор Фрэнклин Д. Хольцман, а также Комитет по делам разведки палаты представителей Конгресса США.

Между тем, ЦРУ твердо стояло на своем и утверждало, что военные расходы СССР в 1989 году никак не превышали 130–160 млрд рублей, то есть составляли не более 15–17% ВНП. Приведенные же выше оценки М. Горбачева, В. Лобова и других именитых советских политиков и специалистов о гораздо бóльших (по сравнению с данными ЦРУ) масштабах советских военных расходов ЦРУ объявило ничем не обоснованными.

В официальном ответе на запрос сенатора Джорджа Бингамэна ЦРУ сообщало 23 июля 1990 года: «В настоящее время не существует достаточных доказательств, которые могли бы вынудить нас пересмотреть наши оценки – как в сторону завышения, так и в сторону занижения. Мы считаем, что наша базовая методология верна, а имеющаяся информационная база вполне убедительна для подтверждения наших оценок. С другой стороны, мы детально рассмотрели другие имеющиеся советские и западные оценки и нашли их менее чем обоснованными»[9].

Со своей стороны, ЦРУ объявило, что оно располагает альтернативными оценками советских экспертов, в том числе и таких, которые утверждают, что военные расходы СССР не превышают 9–10% ВНП в год. И такие утверждения действительно были.

В апреле 1990 года Американский Предпринимательский Институт организовал в Вашингтоне конференцию под названием «Сравнение экономик СССР и США: производство, потребление, военные расходы», на которую пригласил большое число советских экономистов, в том числе из Госплана и Госкомстата. С американской стороны в конференции участвовали многие сотрудники ЦРУ, занимавшиеся анализом советской экономики. Вот как описывал встречу между аналитиками ЦРУ и Госкомстата Ричард Перл: «Чувство товарищества между ними просто поражало. Официальные лгуны из Москвы и те сотрудники из Лэнгли, которые сделали карьеру на своей вере этим лгунам, установили немедленное взаимопонимание друг с другом и сплотились в единый фронт против советских экономистов-реформаторов и горстки американцев, которые тщетно пытались доказать, иногда на протяжении целых десятилетий, как это делал Билл Ли, что советские военные расходы были больше, а экономика – много меньше по сравнению с тем, что утверждало ЦРУ»[10].

Надо сказать, что давая свои оценки военного бремени СССР, ни М.Горбачев, ни генерал В.Лобов, ни академики О. Богомолов и Ю. Рыжов никогда не приводили никаких доказательств и расчетов в подтверждение своих слов. Однако нетрудно заметить, что эти оценки поразительно напоминали те показатели, которыми оперировал Пентагон и его эксперты, обвиняя ЦРУ в недооценке советских военных расходов.

Вот какие данные давал Пентагон в своей брошюре «Советская военная мощь» за 1987 год: «Масштабы советских военных программ видны хотя бы из их сравнения с американскими. Общие советские военные затраты в 1977–1986 годах намного превосходили затраты США. В течение этого периода стоимость всех советских военных программ в долларах была на 25% выше, чем все военные расходы США, а стоимость программ закупок была выше на 30%. …Оценки советских военных затрат в рублях показывают заметный рост этих затрат в 70-е – 80-е годы, при этом рост, намного опережающий общий рост экономики. …В результате этих возросших военных обязательств военно-промышленные министерства сосредоточили у себя 60% выпуска всей машиностроительной продукции»[11].

Так как в это время США тратили на военные нужды около 300 млрд долларов в год, а официальный курс доллара равнялся примерно 60 копейкам, то простое деление военного бюджета США (с прибавлением к нему 25–30%) на этот курс давало примерно ту цифру, которой оперировали советские политики и экономисты. Такая «методика» представлялась им тем более обоснованной, что они исходили из наличия официально провозглашенного военного паритета между СССР и США.

Генштаб и экономика

В конце 1971 г. по инициативе Министерства обороны СССР было принято специальное решение Политбюро ЦК КПСС № 229 о сосредоточении усилий всех министерств и ведомств страны по вскрытию военно-экономического потенциала (ВЭП) зарубежных стран в Главном разведывательном управлении (ГРУ) Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Этим решением ГРУ наделялось правом ставить задачи по оценке ВЭП потенциальных противников всем государственным структурам (включая КГБ, МИД, Министерство внешней торговли, все военно-промышленные министерства и учреждения Академии наук СССР и т. д.) с тем, чтобы затем представлять свои оценки и выводы в Политбюро и правительство.

Решение Политбюро № 229 предусматривало среди прочего создание в ГРУ специального военно-экономического управления с задачей подготовки ежегодных «Сборников статистических и оценочных показателей военно-экономического потенциала» (сокращенно – сборников СОП ВЭП) основных иностранных государств (США, Китая, Японии, Великобритании, ФРГ, Франции и Италии). Кроме того, тем же решением правительству СССР предписывалось создать в составе ГРУ мощный центр по исследованию ВЭП зарубежных стран на базе одного из научно-исследовательских институтов Минобороны, в который вошли бы также все «закрытые» военно-экономические подразделения Академии Наук, включая отдел технико-экономических исследований (ОТЭИ) Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) и другие.

Немедленно после этого решения было начато и в сжатые сроки завершено формирование военно-экономического (10-го) управления ГРУ, которое уже в 1972 г. выпустило первые сборники СОП ВЭП. Укомплектование управления было значительно облегчено тем, что решение № 229 предусматривало выделение для него около ста генеральских и офицерских должностей «сверх штатной численности Вооруженных сил СССР».

Формирование военно-экономического управления было завершено в рекордно короткие сроки еще и потому, что должностные категории в нем, как и вообще в центральном аппарате Минобороны и Генштаба, были по тем временам довольно высокие (это сейчас в Минобороны несколько сот генерал-полковников, в то время как в конце Великой Отечественной войны их было всего 58). Так, у начальника управления была «вилочная» категория генерал-лейтенанта/генерал-полковника, у его заместителей – генерал-майора/генерал-лейтенанта, у начальников направлений – генерал-майора. Естественно, что на эти должности потянулись люди, стремившиеся больше к генеральским звездам, чем к познанию глубин военной экономики.

Во главе управления стал генерал Ч., пришедший в ГРУ незадолго до этого из Академии Генштаба скромным полковником и не отягощенный какими-либо познаниями в области экономики или иностранных языков. Тем не менее, он оказался человеком огромной трудоспособности и чрезвычайной требовательности, и работа закипела. Сборники СОП ВЭП пеклись как блины. За те немногие годы, что он возглавлял 10-е управление (генерал Ч. быстро пошел на повышение), был организован, начиная с 1972 г., не только выпуск сборников, заданных в решении Политбюро, но и, в дополнение к ним, сборников по военно-экономическому потенциалу стран Африки, Латинской Америки, блоку НАТО в целом, Израилю и др.

Первоначально ГРУ очень гордилось этими сборниками. Они действительно смотрелись впечатляюще. Не менее 200–300 страниц объемом каждый, в ярких твердых обложках апельсинового цвета (из-за этого вне стен ГРУ они были известны среди посвященных как «оранжевые сборники») с надписью «Главное разведывательное управление Генерального штаба» на обложке и грифом «Совершенно секретно».

Их престижу способствовало и то, что в соответствии с решением Политбюро № 229 сборники рассылались напрямую Генеральному секретарю ЦК КПСС и членам Политбюро, что делало их единственным периодическим документом ГРУ, в обязательном порядке адресованным в столь высокие инстанции. Остальные документы ГРУ, как организации внутриведомственной, направлялись сначала начальнику Генштаба, а затем через него министру обороны, который уже сам решал, кому направлять, а кому – нет тот или иной документ.

Первоначально список получателей сборников СОП ВЭП был чрезвычайно ограничен, не более двух десятков адресатов, однако постепенно он расширялся и ко времени моего ухода из ГРУ (1988 г.) зашкаливал за сотню.

Содержание сборников, однако, выглядело гораздо менее внушительно. В основном они были заполнены вполне безобидными показателями, взятыми из богатой западной статистики (численность и состав населения, валовой национальный продукт, производство основных видов промышленной и сельскохозяйственной продукции, объем, состав и географическая направленность экспорта и импорта и т. д.). Отдельные разделы посвящались численности и составу вооруженных сил, военному бюджету, количеству и тактико-техническим характеристикам вооружения и военной техники, имеющейся в войсках того или иного государства.

Ничего секретного в этих военных разделах также не было, так как все показатели для них брались из открытых зарубежных источников. Что касается данных, добытых разведкой агентурным путем или содержавшихся в шифртелеграммах заграничных аппаратов ГРУ, то их использование при подготовке сборников запрещалось. Такое решение объяснялось естественными соображениями конспирации, однако это был далеко не единственный мотив. Главная причина, как я убедился на своем опыте, состояла в том, что агентурные сведения слишком часто опровергали выводы и завышенные официальные оценки ГРУ, особенно в отношении характера и масштабов мобилизационных приготовлений стран Запада.

Таким образом, грифом «совершенно секретно» на сборниках СОП ВЭП ГРУ просто напускало на себя важность в расчете на то, что это придаст выдаваемым данным дополнительную достоверность.

Впоследствии, уже после 1980 г., когда я возглавил выпуск сборников, мне удалось понизить их гриф до просто «секретно», однако все мои попытки полностью рассекретить их или хотя бы сделать документами «для служебного пользования» потерпели неудачу. Камнем преткновения стал один из самых тощих разделов сборников, содержавший данные по мобилизационным мощностям промышленности и ее так называемому мобилизационному развертыванию. Термин «мобилизационное развертывание промышленности» изобретен в советском Генштабе и на Западе не используется. Там его приблизительным эквивалентом является понятие «промышленная мобилизация».

Формальное возражение начальства состояло в том, что ГРУ не может раскрыть перед возможным противником методики своих расчетов его мобилизационных мощностей и их развертывания.

Отговорка была явно надуманная, ибо все методики были сведены в несекретное, изданное в 1973 г. «Методическое пособие по подготовке сборников ВЭП», которое без всяких ограничений мог получить или скопировать любой сотрудник ГРУ.

Важнейшую роль среди них играла «Методика расчета максимальных мощностей с использованием данных о производственных площадях сборочных предприятий».

При подсчете мощностей эта методика предусматривала следующие ограничения:

• мощности комплектующих предприятий принимаются достаточными для обеспечения нормальной работы сборочных заводов;
• действующие предприятия будут выпускать при мобилизационном развертывании ту продукцию, которую они выпускают в настоящее время или для выпуска которой они имеют соответствующую оснастку;
• все сборочные заводы будут полностью укомплектованы людскими ресурсами;
• развертывание производства будет осуществляться без помех извне;
• сборочные заводы будут заняты выпуском только военной продукции.

Согласно методике, для получения мощностей необходимо было иметь следующие данные (цитирую по тексту пособия): «суммарный вес металлоконструкций, выпускаемых заводом, группой заводов или отраслью, вес одного образца боевой техники, фонд рабочего времени (количество человеко-часов, затраченное всеми рабочими сборочного завода), удельную трудоемкость, выраженную в человеко-часах, на один килограмм веса продукции, площадь завода и наименьшую площадь пола, приходящуюся на одного рабочего». При этом предполагалось, что в условиях мобилизационного развертывания работы будут вестись без выходных дней в двухсменном режиме, с продолжительностью рабочего дня в десять часов.

Одного взгляда специалиста на эту методику достаточно, чтобы понять, что составлял ее человек, совершенно не знакомый с деятельностью разведки. Ибо получить перечисленные выше данные в реальной жизни практически невозможно, за исключением производственных площадей, а точнее крыш заводов (их можно сфотографировать из космоса). Что касается расчетов темпов мобилизационного развертывания, то тут сотрудникам военно-экономического управления рекомендовался метод их прогнозирования путем подбора так называемой эмпирической кривой.

Сама по себе методика была чрезвычайно проста. Кривая строится в масштабе на миллиметровой бумаге следующим образом. В качестве исходных данных для построения кривой берутся две точки, А и В, то есть показатели текущего (А) и полного (В) использования производственных мощностей. Размеры текущего и полного развертывания, а также период полного развертывания, необходимые для нанесения точек, А и В определяются или из документальных источников или из экспертно-аналитических данных применительно к каждому образцу продукции. Таким образом, кроме размеров текущего производства для построения кривой необходимо было знать всего два параметра – максимальные производственные мощности после завершения мобилизационного развертывания и сроки достижения промышленностью максимального уровня производства. «Форма кривой, – писали авторы пособия, – в значительной степени определяется углом наклона, а, который устанавливается в результате экспертной оценки возможного нарастания производства в первый месяц после начала развертывания. Этот темп наращивания производства резко отличается в зависимости от типа и вида продукции и может быть с достаточной объективностью оценен подготовленными экспертами. По двум точкам, А и В и углу наклона, а проводится эмпирическая кривая, которая должна соответствовать вышеуказанным требованиям. Эта кривая удобна тем, что позволяет определить размер производства на любой день и месяц после начала развертывания путем логарифмирования этой функции, или, иными словами, путем вычисления площади под кривой»[12].

Я бы не стал так подробно останавливаться на этих методиках, если бы они не были на протяжении четверти века после решения Политбюро № 229 основным источником той «разведывательной» информации, на базе которой Генштаб давал свои оценки мобилизационных возможностей потенциальных противников.

Вот как эти методики применялись на практике.

Для получения оценки мобилизационных возможностей того или иного государства методики нуждались в трех показателях: текущем производстве конкретного образца вооружения, мощности сборочного завода по его выпуску и времени, необходимом для производства данного образца.

Получение первого показателя – текущее производство вооружения – особого труда не представляло, так как эти данные на Западе не являются, как правило, секретными, особенно по традиционным видам вооружения (танки, самолеты, корабли, артиллерийские орудия и т. д.). Информация о них содержится и в бюджетах, и в официальных докладах глав военных ведомств, и в многочисленных периодических военных изданиях (журналах, справочниках и т. п.), выходящих на Западе, и в специальных обзорах частных фирм, занимающихся изучением как национальных, так и международных рынков вооружений.

Сложнее было найти данные по мощностям сборочных заводов и срокам мобилизационного развертывания производства конкретных образцов вооружения. В открытых публикациях такие данные встречаются редко, а учитывая огромную номенклатуру выпускаемой в мире военной техники, к тому же постоянно обновляющейся, следует признать, что получение таких показателей представляет собой очень и очень непростую разведывательную задачу.

Однако 10-е управление ГРУ «решило» эту задачу элементарно. Любую попытку подчиненного офицера сослаться на отсутствие данных генерал Ч. пресекал словами: «Дай свою оценку», заканчивая разговор, как правило, своим любимым словом «Завтра!» При этом генерал Ч. требовал дать оценку не только мощностей отдельных заводов, но и всей промышленности (бронетанковой, авиационной, артиллерийской и других) в целом. Делать нечего, на следующий день офицер приходил и докладывал генералу Ч. свою оценку.

Я надеюсь, теперь читатель понимает, почему военно-экономические сборники ГРУ назывались «Сборниками статистических и оценочных (подчеркнуто мною – В.Ш.) показателей ВЭП».

Подход генерала Ч. позволял выпустить первые сборники СОП ВЭП в рекордно короткие сроки. Однако он имел и очевидные подводные камни. Генералу Ч. некогда было заниматься отдельными заводами, и он требовал дать ему в первую очередь обобщенную оценку мобилизационных мощностей всей промышленности той или иной страны. Естественно, что многие офицеры боялись занизить масштабы «милитаристской угрозы» со стороны стран Запада и давали свою оценку, что называется, по максимуму. Предполагалось, например, что если в годы второй мировой войны США имели возможность произвести 70 тысяч танков в год, то и сейчас они смогут произвести не меньше.

Однако методика требовала суммирования производственных мощностей именно сборочных заводов, а не оценки возможностей экономики в целом. Получив от подчиненного офицера его оценку мобилизационных возможностей всей промышленности в целом, генерал Ч. вызывал его на следующий день и требовал разбивки полученной суммарной мощности (скажем, 70 тысяч танков в год в случае с США) по конкретным заводам. И опять следовало грозное «Завтра!» Деваться некуда, на другой день офицер приходил и приносил список заводов, хоть в какой-то мере связанный с танковым производством, даже если это было в годы второй мировой войны.

Именно так и появилось в военно-научном труде ГРУ «Военный потенциал США» за 1975 г. под редакцией начальника Генштаба маршала В. Куликова утверждение о том, что в американской танковой промышленности производство танков по мобилизационному плану должно осуществляться на девяти сборочных заводах, три из которых (суммарной мощностью 27 тысяч танков в год) действуют, а шесть заводов (мощностью 29 тысяч танков в год) находятся в резерве.

Короче говоря, вновь созданное военно-экономическое (10-е) управление ГРУ начало свою деятельность по оценке мобилизационных возможностей стран Запада с выдачи откровенной «липы». Это в общем-то не должно удивлять, учитывая, что управление создавалось практически на ровном месте малоподготовленными людьми. Ведь до 1972 г. в ГРУ было всего с десяток сотрудников, более или менее систематически занимавшихся военно-экономической разведкой и привыкших работать с конкретными фактами и документами, а не с методическими пособиями. Хотя все они и вошли в состав нового управления, но были в нем в незначительном меньшинстве.

Эти разведчики-практики, конечно, пытались придать более реалистичный характер выдаваемым ГРУ данным по мобподготовке, однако устоять перед «варягами» не смогли. В безнадежности их усилий я смог убедиться в первый же день своей работы в 10-м управлении.

После назначения на должность в управление я, как полагается, зашел представиться к полковнику Т., начальнику западноевропейского направления, где мне предстояло работать. Полковник Т. был как раз одним из тех, кто много лет занимался в ГРУ вопросами военной экономики, имел ученую степень и тесно сотрудничал с ИМЭМО и другими академическими институтами. Полковник Т. встретил меня исключительно тепло. К этому времени я защитил в ИМЭМО кандидатскую диссертацию о совместном производстве вооружений в странах НАТО, написал ряд статей и книгу по военной экономике блока НАТО[13] (естественно, как кадровый сотрудник ГРУ, под псевдонимом), имел высшее гуманитарное (МГИМО) и военное (Военно-дипломатическая академия) образование, владел несколькими иностранными языками и, по-видимому, представлялся полковнику Т. ценным работником. Впечатление он производил человека самоуверенного и явно считавшего, что политику управления будет определять он. Мне он прямо сказал, что генерал Ч. в экономике абсолютно ничего не понимает, так что я буду работать только с ним, полковником Т.

Генерал Ч. действительно не очень хорошо разбирался в экономике, однако в вопросах утверждения своей власти в управлении он разбирался превосходно. Отлично понимал он и важность фактора внезапности для достижения своих целей.

Во всяком случае, когда я на следующее утро прибыл к полковнику Т. за указаниями, он довольно вяло велел мне принимать дела на моем участке и вообще не выказал желания продолжить вчерашний разговор о нашем будущем сотрудничестве. Я даже немного обиделся. И только к вечеру я понял причину странного поведения полковника Т. Именно в это утро он получил от генерала Ч. указание сдать дела в течение дня своему заместителю, а также письменное предписание на увольнение из Вооруженных Сил.

Неудивительно, что при такой хватке генерал Ч. сделал впоследствии блестящую карьеру. Уже через несколько лет после описанного мною эпизода он стал заместителем начальника ГРУ, а затем в звании генерал-полковника занял одну из ключевых должностей в самом Генштабе. И на протяжении всего этого времени он оставался как бы неофициальным куратором сборников СОП ВЭП, проявляя к ним неизменный интерес.

После публичной экзекуции полковника Т. и нескольких аналогичных акций генерала Ч. желающих открыто подвергать сомнению достоверность выдаваемых ГРУ военно-экономических данных не осталось. Ну, а после того, как был издан вышеупомянутый труд «Военный потенциал США» под редакцией начальника Генштаба маршала В.Куликова, куда вошли все основные оценки и цифры из сборников СОП ВЭП, это стало практически немыслимым. Надо знать армию, чтобы представить себе судьбу офицера, рискнувшего открыто оспаривать данные и выводы, утвержденные самим начальником Генштаба.

Как я уже писал выше, решение Политбюро № 229 от 1971 г. предписывало наряду с созданием в центральном аппарате ГРУ военно-экономического управления также сформировать мощный центр (институт) по изучению ВЭП зарубежных стран на базе одного из научно-исследовательских институтов Минобороны. В этот центр должны были войти ОТЭИ ИМЭМО и все остальные «закрытые» военно-экономические подразделения Академии наук.

Я думаю понятно, что ученым из этих академических структур совсем не улыбалась перспектива оказаться под армейским сапогом, и они начали разбегаться кто куда. Уходили, как водится, лучшие.

В конечном итоге после нескольких лет бюрократических тяжб влиятельные в то время директора-академики во главе с академиком Н. Иноземцевым отбились от поползновений ГРУ и сохранили независимость своих военно-экономических отделов и секторов. Однако последние уже никогда не смогли оправиться от понесенных кадровых потерь. К тому же на их деятельности все более неблагоприятно начало сказываться и новое обстоятельство – постепенное приоткрытие «железного занавеса». Возможность заграничных поездок или даже эмиграции стала все более превращаться в одну из главных приманок для научного сотрудника. А все прекрасно знали, что работа по «закрытой» теме чрезвычайно затрудняла выезд заграницу.

Потерпело ГРУ поражение и в своих попытках координировать и направлять в соответствии с решением № 229 военно-экономическое изучение зарубежных стран в других ведомствах (КГБ, МИД, и т. д.), а также получать от них разведывательную и иную информацию для сборников СОП ВЭП. Это был уже период прогрессирующего паралича советской системы, когда даже решения Политбюро выполнялись спустя рукава. Из КГБ и МИД вообще ничего не поступало, из Министерства внешней торговли поступали только статистические таблицы по экспорту и импорту, однако через несколько лет и этот источник информации иссяк. Лишь военно-промышленные министерства регулярно присылали свои справки о состоянии соответствующих отраслей зарубежных стран. Что же касается оценок производственных мощностей военной промышленности стран Запада, то тут они, за редкими исключениями, присылали цифры мощностей, взятые из получаемых ими сборников СОП ВЭП. Получался своего рода пинг-понг.

Чтобы понять, почему у ГРУ к началу 1970-х гг. не было собственной экономической разведки, надо вспомнить об отношении Хрущева к советскому генералитету. Судя как по его собственным воспоминаниям, так и по другой мемуарной литературе, он был весьма невысокого мнения об интеллектуальных способностях своих генералов и предпочитал при принятии военно-политических и военно-технических решений советоваться с представителями гражданской научной элиты. Приоритет ученых при разработке основных военно-стратегических вопросов не оспаривался и самими генералами.

Так, в самом известном военно-научном труде хрущевской эпохи «Военная стратегия» под редакцией маршала В. Соколовского (бывшего начальника Генерального штаба с 1952 по I960 г. и единственного военачальника, которого Хрущев уважал, если верить воспоминаниям его сына Сергея) говорилось: «Все более усиливающаяся связь современной военной стратегии с технико-экономической и социально-политической сторонами деятельности государства (коалиции) неизбежно приводит к снижению роли и значения чисто военных функций стратегии, присущих ей в прошлом. Это обстоятельство поставило под сомнение возможность разработки проблем военной стратегии только военными специалистами. Считается, что последние в силу своей «профессиональной ограниченности» уже не в состоянии охватить и оценить все многообразие технико-экономических и социально-политических факторов, оказывающих огромное влияние на современную военную стратегию. …Поэтому не удивительно, что в США все основные проблемы военной политики и стратегии разрабатываются гражданскими учеными при необходимой помощи и консультации соответствующих военных органов (подчеркнуто мною – В.Ш.)«[14].

Основным источником информации Хрущева о военной экономике зарубежных стран и особенно США, которые его чрезвычайно интересовали, стала Академия наук СССР, в составе которой были созданы довольно мощные центры по изучению военной экономики потенциальных противников. В частности, такой центр в I960 г. был создан под крышей Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) АН СССР. Центр в интересах секретности скромно назывался Отделом технико-экономических исследований (ОТЭИ) ИМЭМО, однако был практически автономен, имел собственную режимную службу, свой «закрытый» Ученый совет и т. д. ОТЭИ работал как на самые высокие партийные и правительственные инстанции, так и на оборонную промышленность. Так, он издавал периодический «Бюллетень экономической информации» (БЭИ), подробно освещавший состояние военной промышленности основных стран Запада. Выпускал ОТЭИ и серьезные академические труды по военной экономике. В том числе в отделе был подготовлен капитальный семитомный труд «Военно-экономический потенциал США», изданный в 1965–1967 гг., естественно, с грифом «совершенно секретно» (в конце 80-х гг. труд был рассекречен). В ОТЭИ пришло немало способных ученых и энтузиастов своего дела. Среди них можно назвать Сергея Благоволина, прошедшего путь от младшего научного сотрудника до заведующего ОТЭИ и известного широкой публике больше благодаря своей деятельности на поприще телевидения в середине 1990-х гг., когда он стал генеральным директором ОРТ. Сотрудники ОТЭИ (во всяком случае, многие из них) имели возможность выезжать за границу, участвовать в международных конференциях, заказывать за границей научную литературу.

ОТЭИ поддерживал самые тесные контакты с ГРУ, которое, в свою очередь, делилось с ним добываемой информацией по военно-экономическим вопросам.

О масштабах деятельности ОТЭИ можно судить хотя бы по тому факту, что к началу 1970-х гг. в нем работало около 400 научных сотрудников при общем штате ИМЭМО в 700 человек.

Аналогичные, хотя и меньшие по численности, отделы по «технико-экономическим» исследованиям были созданы и в ряде других академических институтов международного профиля (в Институте востоковедения, Институте Дальнего Востока, Институте стран Африки, Институте Латинской Америки, Институте географии и некоторых других).

Командование ГРУ в 1960-е гг. явно считало, что при наличии столь многочисленных и компетентных «субподрядчиков» в системе Академии наук ему нет необходимости иметь собственных аналитиков в области военной экономики. Поэтому оно и держало в составе своего огромного аппарата небольшое подразделение в составе десятка сотрудников, в основном для поддержания связи с ОТЭИ и другими подобными организациями АН СССР.

Короче говоря, перефразируя Ярослава Гашека, изучение зарубежной военной экономики успешно развивалось, пока не вмешался Генштаб.

Советские военачальники, роль которых в политике и военном строительстве резко возросла благодаря их участию в свержении Хрущева в 1964 г., решили взять дело оценки военной экономики вероятных противников в свои руки. Их явно не устраивала академическая добросовестность представляемых ИМЭМО и другими академическими институтами материалов, особенно в отношении мобилизационных возможностей военной промышленности стран Запада и Китая. Генштабу эти данные казались заниженными, а хотелось представить противника как можно страшнее. Впрочем, Пентагон делал то же самое[15].

Попросту говоря, Генштаб решил взять задачу оценки военно-экономических возможностей зарубежных стран в собственные руки. Более того, Генштаб вознамерился стать монополистом в этой области.

Забегая немного вперед, хочу сказать, что свой план Генштабу удалось реализовать на все сто процентов, что, по моему убеждению, в немалой степени способствовало резкому усилению гонки вооружений.

Однако все по порядку. Я был назначен в 10-е (военно-экономическое) управление ГРУ в 1974 г., когда уже было издано три сборника СОП ВЭП (за 1972–1974 гг.) и все цифры мобилизационных мощностей были выданы «наверх». Для США на 1 января 1973 г. ГРУ определяло их следующим образом: танки – 70 тысяч (50 тысяч основных и 20 тысяч легких) единиц в год, боевые самолеты – 23 тысячи, орудия полевой артиллерии (буксируемые) – 20 тысяч, САУ – 30 тысяч.

Примерно такие же цифры выдало и ИМЭМО (правда, на 1965 г.): боевых самолетов – 20 тысяч, танков – 44 тысячи, буксируемых орудий полевой артиллерии и минометов – 93 тысячи, САУ – 13 тысяч[16].

При всем том между цифрами ИМЭМО и ГРУ имелись принципиальные различия. В труде ИМЭМО была сделана следующая важная оговорка: оценка (мощностей. – В.Ш.) для каждого вида конечной военной продукции получается суммированием показателей мощностей кадровой военной промышленности и расчетных величин возможностей ассимиляции гражданских отраслей на выпуск военной техники (результат построения моделей). Построенные рабочие модели военного хозяйства США не дают ответа на вопрос о том, насколько это количество продукции может удовлетворить потребности вооруженных сил страны. Решение этой проблемы выходит за рамки данного исследования.

То есть фактически речь шла о верхней границе возможностей экономики США по производству вооружений, полученных при помощи математического моделирования с использованием межотраслевого баланса на базе учета материалоемкости производства конкретных образцов вооружения.

В данных же ГРУ речь шла о мобилизационных мощностях сборочных предприятий только военной промышленности, без ассимиляции, то есть без перевода на военные рельсы гражданского сектора экономики.

Что касается сроков и темпов мобилизационного развертывания, то здесь ГРУ просто решило перенести на западную промышленность советские взгляды на собственную мобилизационную подготовку, нисколько не заботясь об истинном положении дел в США и других странах. Главная задача состояла в том, чтобы все выглядело как можно более грозно и максимально насыщено деталями, которые должны были вызвать у потребителя информации ГРУ ощущение, что он имеет дело с добытыми разведкой подлинными документами.

В том же труде «Военный потенциал США» под редакцией маршала В.Куликова утверждалось, что согласно официальным документам (подчеркнуто мною – В.Ш.) предприятия кадровой военной промышленности США имеют три вида мобилизационной готовности: высокую, низкую и минимальную. Согласно этим неназванным документам, высокая мобилизационная готовность обеспечивается на действующих предприятиях кадровой военной промышленности, резервные мощности которых полностью осваиваются через 90 суток после начала мобилизации. При этом состоянии резервное производственное оборудование (законсервированные линии) в ряде случаев постоянно подключено к энергоисточнику. Примером такого предприятия назывался Детройтский танковый арсенал, на котором якобы имелось пять сборочных линий общей производительностью 16 тысяч танков в год (на самом деле в это самое время, как я покажу ниже, единственный в США танковый завод в Детройте с трудом выпускал 600 танков в год).

Низкая мобилизационная готовность предусматривалась на резервных предприятиях военной промышленности, выход которых на полную мощность в случае мобилизации возможен через полгода, от М90 до М180 (то есть, по принятой у военных терминологии, в течение 90–180 дней после начала мобилизации – В.Ш.). При данном состоянии готовности завод находится или полностью на консервации, то есть бездействует, или на его свободных площадях производится гражданская продукция, а оборудование для выпуска военной продукции законсервировано.

Минимальная готовность предусматривается на таких резервных предприятиях, которые ранее выпускали военную продукцию, а сейчас переведены на гражданское производство, но имеют мобилизационное задание. Развертывание военного производства на них может быть достигнуто к концу года (в период М270-М360).

И далее, в качестве примера ввода в строй подобного предприятия, находящегося в минимальном состоянии готовности, военно-научный труд приводит пример более чем тридцатилетней давности, когда в годы второй мировой войны локомотивостроительный завод фирмы «Болдуин Лайма Гамильтон» в городе Лайма (штат Огайо) приступил к серийному производству танков через девять месяцев с момента принятия решения о его перестройке. К этому времени его мощности были развернуты на 15%, а к концу года он достиг максимальной мощности.

Обобщая все выше сказанное, авторы труда приходили к выводу, что поддержание отраслей военной промышленности в состоянии трех видов готовности позволяет организовать ее работу в случае мобилизации (скрыто до начала военных действий или в ходе войны) таким образом, что основное ядро действующих предприятий развернет массовое производство оружия и боевой техники в первые три месяца войны с последующим его значительным наращиванием течение года за счет ввода мощностей резервных заводов.

На самом деле никаких «официальных документов» о столь высокой степени мобилизационной готовности промышленности США не существовало в природе. Да их и не могло быть хотя бы потому, что подобная степень регламентирования со стороны государства несовместима с самими основами функционирования частного сектора капиталистической экономики. В дальнейшем я еще остановлюсь подробнее на этом вопросе, ибо здесь кроется одна из основных причин живучести бытующих у нас до сих пор абсурдных представлений об американской системе мобилизационной подготовки экономики.

---

[1] В 2001 году военный бюджет стал подробнее в основном за счет второстепенных статей.

[2] Завтра. 1996. № 31, август.

[3] William T. Lee. «CIA Estimates of Soviet Military Expenditures. Errors and Waste», The American Enterprise Institute. Washington, D.C., 1995. P. 213.

[4] Washington Post, 10 August 1994.

[5] «Estimating the Size and Growth of the Soviet Economy», Hearing before the Committee on Foreign Relations of the U. S. Senate, 16 July 1990, Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1991. P. 49.

[6] Remarks of the Deputy Director of Central Intelligence John E. McLaughlin at the Conference on CIA’s Analysis of the Soviet Union, 1947–1991, Princeton University «The Changing Nature of CIA Analysis in the Post-Soviet World, 9 March 2001. The Washington File. Office of International Information Programs, U. S. Department of State // Johnson’s Russia List, No 5149, 14 March 2001.

[7] William T. Lee, Op. cit. P. VIII.

[8] Ibid. Р. VIII.

[9] «Allocation of Resources in the Soviet Union and China», 1990, part 15. Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1991. P. 169.

[10] William T. Lee. Op. cit. P. IX.

[11] «Soviet Military Power», U. S. Government Printing Office, Washington, D.C. P. 107–108.

[12] Методическое пособие по подготовке сборников ВЭП. М., 1973. С. 25, 27.

[13] Репницкий В. В. НАТО и военный бизнес. М.: Международные отношения, 1970.

[14] Военная стратегия. М.: Воениздат, 1963. С. 144.

[15] Шлыков В. В. Роковые просчеты американской и советской разведок. Гонка вооружений и экономика // Международная жизнь, 1996, № 9; 1997, № 4.

[16] Военно-экономический потенциал США. Т. IV. М.: Изд-во АН СССР. С. 314.