«Хотелось бы всех поименно назвать...»

В период массовых репрессий 30-х, 40-х и начала 50-х годов более ста кинематографистов стали жертвами беззакония и террора (цифра, разумеется, приблизительная, официальной статистики нет, так что сегодня, до более точных подсчетов, мы можем принять ее в качестве гипотезы). За каждым из них – арестованным, расстрелянным, умершим от голода, побоев и пыток – трагедия человеческой и творческой судьбы: непоставленные фильмы, ненаписанные сценарии, несыгранные роли… Их имена, оболганные и вычеркнутые из памяти нескольких поколений, возвращаются к нам сегодня.

11 января 1935 года центральные газеты опубликовали по случаю 15-летия советского кино приветствие Сталина, направленное на имя Б. Шумяцкого в Главное управление кинематографии. В приветствии определялась одна из задач кинематографа – «подымать политическую боеспособность масс».

В передовой статье «Правды» это приветствие было определено как «программный документ, ставящий перед фронтом киноискусства исключительно важные задачи, решение которых поднимает наше кино на недосягаемую доселе высоту».В свою очередь, руководитель кинематографии Б. Шумяцкий завершил свое выступление на торжественном заседании в Большом театре заверением: «С величайшей благодарностью, с огромной сыновьей любовью к нашему классу и нашей стране, словами привета нашему учителю, вождю, другу, великому, гениальному Сталину я зову своих товарищей по кинематографической работе к новым боям, новым победам на фронте самого важного и самого массового из искусств!»

«Фронты», «армии», «боеспособность», «бои» – этот лексикон подходил в те годы к кинематографу, как к никакому другому искусству. «В наибольшей степени Сталин был склонен программировать именно кино, – подчеркивал в воспоминаниях К. Симонов. – И как вид искусства, более государственный, чем другие, то есть требовавший с самого начала работы государственного разрешения на нее и государственных затрат, и потому еще, что он в своих представлениях об искусстве относился к режиссерам не как к самостоятельным художникам, а как к толкователям, осуществителям написанного».

Сталин последовательно и планомерно программировал будущие кинофильмы, связывал их с современными политическими задачами, хотя фильмы, которые он программировал, были почти все исторические. Сталин, как правило, брал готовую фигуру в истории, которая могла быть утилитарно полезна с точки зрения современной политической ситуации и идейной борьбы (Иван Грозный, Александр Невский, Суворов, Кутузов, Ушаков, Нахимов, Пирогов, Попов, Мичурин, Павлов).

Языком уставов гарнизонной и караульной службы, в присущем ему бюрократическом стиле – выделяя отдельные пункты и параграфы – Сталин писал записки возглавлявшим в разные годы советский кинематограф лицам: какие конкретные изменения внести в заказанный сценарий, каким должен быть образ того или иного киногероя. Рождалась нормативная эстетика нашего кинематографа. Например, когда Сталин посчитал необходимым сковать все население страны железной дисциплиной, в 1940 году появляется его наказ относительно сценария фильма «Суворов»: «В сценарии не раскрыты особенности военной политики и тактики Суворова…. Умение поддерживать в армии суровую, поистине железную дисциплину.

Читая сценарий, можно подумать, что Суворов сквозь пальцы смотрел на дисциплину в армии (не высоко ценил дисциплину) и что он брал верх не благодаря этим особенностям его военной политики и тактики, а главным образом – добротой в отношении солдат и смелой хитростью в отношении противника, переходящей в какой-то авантюризм. Это, конечно, недоразумение, если не сказать больше». (Можно только догадываться, какой смертельный ужас овладевал кинематографистами, к которым относились подобные сталинские реплики: «…недоразумение, если не сказать больше».)

«…Культ личности сам по себе противоречит марксистскому пониманию и общества, и функций искусства в обществе. В особенности остро, я бы сказал, как ни в одном искусстве, сказался культ личности в кинематографическом мире,- свидетельствовал Михаил Ромм.- В кинематографе положение было таково, что ни одна картина (я имею в виду полнометражные) или группа короткометражных картин, образующих программу, за исключением хроники, скажем, “Новости дня“ (да и “Новости дня“ просматривались), не выходила на экран без просмотра Сталина и прямого его разрешения и поправок, которые он вносил. Таким образом, каждая картина, какую бы мы ни сделали, непременно дожидалась, иногда по полгода и больше, просмотра ее Политбюро, а фактически – Сталиным».

И кинематографисты привыкли, что один-единственный директивный вкус определяет однозначно все требуемое, желаемое в искусстве. С учетом чудовищной системы перестраховочного мышления на всех этапах производства и «прохождения» фильма последний рассматривался как доклад или статья в газете, и творческий работник терял собственное лицо.

Над ним довлели страх перед возможностью ошибиться (творческая неудача могла стоить даже жизни) и абсолютная беспомощность в защите своих позиций, своих взглядов, полное лишение неотъемлемого права всякого цивилизованного человека – права возразить. В итоге в кинематографе сталинского периода восторжествовали лакировка действительности, бесконфликтность, высокомерное отношение к «винтикам», народу, с одной стороны, и неуемное подобострастие к вождю – с другой, пренебрежение исторической правдой и реальными фактами биографии выдающихся деятелей России в частности.

В своих воспоминаниях «Глазами человека моего поколения» Константин Симонов утверждал, что в советской кинематографии «в самые жестокие годы – тридцать седьмой и тридцать восьмой – было затронуто репрессиями людей куда меньше, чем в любой другой сфере искусства». Но если подсчитано число писателей – тысяча погибла, и еще множество прошли через тюрьмы, лагеря и ссылки, то репрессированных кинематографистов пока еще никто не считал…

Трудно провести здесь четкое разграничение – среди погибших писателей ведь были и авторы киносценариев. По свидетельству того же Симонова, Сталин, бичуя отдельные фильмы, часто сваливал грехи только на сценаристов. Например, выступая в 1940 году с речью по поводу фильма «Закон жизни» режиссеров А. Столпера и Б. Иванова, беспощадно критикуя автора сценария А. Авдеенко, Сталин не поддержал реплики, что надо, мол, наказывать и режиссеров. Небрежно покрутив пальцем в воздухе, показывая, как крутится в аппарате лента, он сказал: «А что они? Они только крутили то, что он написал».

Велико было количество жертв сталинизма в среде организаторов кинопроизводства. Наряду с Борисом Шумяцким были репрессированы его заместители Яков Чужин и Константин Юков, крупные организаторы кинопроизводства Александр Груз и Григорий Ирский, а также многие другие работники Главного управления кинематографии (ГУКФ) Репрессировали Бориса Бабицкого – директора «Межрабпомфильма», позже директора «Мосфильма», его жену актрису Любовь Бабицкую. Уничтожили заместителя директора киностудии «Мосфильм» большевичку с дореволюционным стажем Елену Кирилловну Соколовскую, в годы гражданской войны неоднократно побывавшую в белогвардейских застенках, многих других работников этой студии. Был арестован и расстрелян замечательный критик и теоретик кино, сценарист, драматург Адриан Пиотровский, художественный руководитель киностудии «Ленфильм». А также практически весь руководящий состав этой ведущей киностудии. Погибла сценарист и режиссер популярного детского фильма «Рваные башмаки» Маргарита Барская. И исполнительница ролей в фильмах «Пятый океан» и «Неуловимый Ян» актриса Евгения Горкуша-Ширшова. Был репрессирован замечательный оператор, применявший новые методы съемки, в том числе комбинированной, Владимир Нильсен.

Уничтоженный Вениамин Зускин работал в театре, но классической явилась его роль Пини в фильме «Искатели счастья». Репрессированные замечательные театральные режиссеры Всеволод Мейерхольд, Лесь Курбас и Соломон Михоэлс внесли свой вклад и в киноискусство.

Прошли через лагеря и ссылки кинодраматурги Алексей Каплер, Николай Эрдман и Михаил Вольпин, Юлий Дунский и Валерий Фрид, Сергей Ермолинский, звукооператор Яков Харон. Артисты Валентина Караваева, Татьяна Окуневская, Леонид Оболенский, исполнитель главных ролей в фильмах «Сорок первый» и «Летчики» Иван Коваль-Самборский и завоевавший признание уже в 70-е годы Вацлав Дворжецкий. Еще недавно мало кто знал о трагической судьбе популярного киноактера Георгия Жженова, потрясающие воспоминания которого о «колымском периоде» жизни мы теперь читаем в его «Омчагской долине».

А сколько потеряла наша кинематография безвестных звукорежиссеров и звукооператоров, ассистентов, помощников кинорежиссеров и операторов, редакторов и киноинженеров. Их всех необходимо назвать. Кровавые сталинские репрессии обрушились на зарубежных кинематографистов, спасавшихся от фашизма в нашей стране. Так, погибла в лагере известная немецкая киноактриса Карола Неер-Геншке – блистательная исполнительница главной роли в фильме прогрессивного режиссера Георга Пабста «Трехгрошовая опера» (по пьесе Бертольта Брехта). А известнейший актер Эрвин Гешоннек в ГДР опубликовал недавно воспоминания о том, как его, коммуниста с 1929 года, выслали в 1938 году из Советского Союза в Чехословакию, где он попал в гестапо.

Ударом по советскому кинематографу явилась инспирированная Сталиным в послевоенные годы кампания борьбы против «безродных космополитов». В космополитизме обвинялись один из зачинателей документального кинематографа Дзига Вертов, режиссеры Л. Трауберг и С. Юткевич, кинокритики и сценаристы М. Блейман и Н. Коварский, B. Сутырин и Н. Оттен, историк и теоретик кино Н. Лебедев. Когда читаешь опубликованную в «Правде» 3 марта 1949 года статью «Разгромить буржуазный космополитизм в киноискусстве», не веришь, что такое могло происходить. В ходе этой кампании культивировались самые низменные чувства, разжигались взаимная подозрительность и недоброжелательство.

С большим удовлетворением восприняла советская общественность в октябре 1988 года решение Политбюро ЦК КПСС отменить постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Нелишне напомнить, что 9 августа 1946 года на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) наряду с судьбой ленинградских журналов и отдельных писателей и поэтов была предрешена и судьба вторых серий фильмов «Большая жизнь» Л. Лукова и «Иван Грозный» C. Эйзенштейна.«Сталин дал приказ…»

Этот припев из «Марша артиллеристов» без особых натяжек может быть приложен и к советским кинематографистам 30-40-х годов. Как свидетельствуют участники событий того периода, начиная с середины 30-х годов Сталин лично (не смешивать с верноподданнической фальсификацией застойных лет – действительно лично!) не только определял стратегию развития советского кино, но и давал четкие «приказы» по созданию отдельных фильмов. Публикация этих «приказов», написанных Сталиным по поводу первых вариантов сценариев фильмов «Великий гражданин», «Суворов», «Георгий Саакадзе», поможет, на наш взгляд, по-новому подойти к ключевым проблемам истории советского кино.

Когда обращаешься сегодня к сталинским указаниям по развитию кинематографа, вновь и вновь вспоминаешь предупреждение, что благими намерениями вымощена дорога в ад. А ведь лицемерие Сталина поистине не знало границ! Истинно гуманистическими кажутся планы Сталина, высказанные им в декабре 1927 года в Политическом отчете Центрального Комитета на XV съезде партии: «Я думаю, что можно было бы начать постепенное свертывание водки, вводя в дело, вместо водки, такие источники дохода, как радио и кино. В самом деле, отчего бы не взять в руки эти важнейшие средства и не поставить на этом деле ударных людей из настоящих большевиков, которые могли бы с успехом раздуть дело и дать, наконец, возможность свернуть дело выпуска водки».Но, «раздувая» в последующие годы репрессии в стране, Сталин четко представлял себе, что они окажутся невозможными без психоза подозрительности в народе, без массового помутнения общественного рассудка. И поэтому особую роль отвел «самому важному» из искусств – кинематографу – в «раздувании» шпиономании.

В фильмах любого жанра, если они не носили исторического характера, должны были вкрапляться сюжеты о борьбе с троцкистами и бухаринцами, врагами народа и вредителями, диверсантами и саботажниками. Например, кинокритики едины во мнении, что первая серия фильма «Большая жизнь» была более удачна, чем вторая, буквально разгромленная лично Сталиным. Но не будем забывать и о тех моментах, которые объединяют обе серии. В первой гнусные вредители вначале пытались совратить «положительного» Валуна, а затем обвалом сорвать установление им рекорда. Во второй серии бюрократ Усынин – комический персонаж в первой – становится полицаем, и фашисты оставляют для диверсионной работы в советском тылу тех вредителей, которые, казалось бы, столь легко и окончательно были уже разоблачены в первой серии.

Кадр из фильма "Великий гражданин"

Фильм «Великий гражданин», о котором столь часто пишут в наши дни, явно выделяется на фоне других, близких по тематике, то есть разоблачающих «врагов народа». Например, именно этот фильм, а никакой другой массированно демонстрировался в Китайской Народной Республике в начале каждой политической кампании типа «культурной революции». Ибо в наиболее яркой форме выражал он сталинскую идею обострения классовой борьбы при социализме, что совпадало с поставленной тогдашним китайским руководством задачей – усилить бдительность масс по отношению к «скрытым врагам». Острая критика в последние месяцы обращена в первую очередь в адрес создателей фильма «Великий гражданин». Например, в журнале «Ринашита» – теоретическом органе Итальянской коммунистической партии – несколько месяцев назад была опубликована обширная статья о советском кинематографе. В ней автор доказывает, что советская система кинопроизводства «даже в худшие периоды не подавляла полностью творческие прерогативы создателей картин. Вот лишь один, но убедительный пример. В 1939 году Фридрих Эрмлер своим фильмом “Великий гражданин“ фактически оправдывал чудовищные сталинские репрессии, последовавшие за загадочным убийством Кирова. Этот его фильм, глубоко личный, а не придворно-конъюнктурный (подчеркнуто нами. – Авт.), был пронизан духом крестового похода против “правых и левых оппозиций“. Но примерно тогда же, в 1938 году, Марк Донской подарил нам ленту “Детство Горького“, произведение, дышащее поэзией и сочувствием к страдающему человеку. Два фильма-антипода, но выросшие в одно и то же время, на одной и той же почве». Как бы легко было, если мы сегодня могли объективно разделить кинематографистов сталинского периода на пары «чистых» и «нечистых». На первую полку положить ленты Марка Донского, на вторую – фильмы Фридриха Эрмлера. Ведь перечень кинокартин, а также их режиссеров, раздувавших шпиономанию, велик: «Аэроград» (1935 г., реж. А. Довженко) и «Комсомольск» (1938 г., реж. С. Герасимов), «Граница на замке» (1937 г., реж. В. Журавлев) и «Родина» (1940 г., реж. Н. Шенгелая), «Партийный билет» (1936 г., реж. И. Пырьев) и «Высокая награда» (1939 г., реж. Е. Шнейдер), «Честь» (1938 г., реж. Е. Червяков) и «Мужество» (1939 г., реж. М. Калатозов), «Ночь в сентябре» (1939 г., реж. Б. Барнет) и «Шахтеры» (1937 г., реж. С. Юткевич). Предшествовал им снимавшийся еще в 1934 г. фильм того же Ф. Эрмлера «Крестьяне».

Поимка диверсанта или вредителя становилась обязательным атрибутом даже лирических кинокомедий. Напомним «Девушку с характером» (1939 г., реж. К. Юдин), «Аринку» (1940 г., реж. Н. Кошеверова и Ю. Музыкант), «Светлый путь» (1940 г., реж. Г. Александров). Как сегодня оценить тот факт, что сценарий низкопробного фильма «Ошибка инженера Кочина» написал по пьесе братьев Тур и Л. Шейнина «Очная ставка» столь стойкий и благородный писатель, как Юрий Олеша? Нет, не был «Великий гражданин» только «глубоко личным» фильмом Ф. Эрмлера, он носил и «придворно-конъюнктурный характер». Об этом наглядно свидетельствует никогда не публиковавшееся ранее письмо Сталина в адрес руководителя кинематографического ведомства тех лет Б. 3. Шумяцкого (год спустя он был расстрелян как «враг народа»):«Б. Шумяцкому. Сценарий т. Эрмлера (“Великий гражданин“) читал. Составлен он бесспорно политически грамотно. Литературные достоинства также бесспорны.

Имеются, однако, ошибки.

1. Представители “оппозиции“ выглядят как более старшие физически и в смысле партийного стажа, чем представители ЦК. Это нетипично и не соответствует действительности. Действительность дает обратную картину.

2. Портрет Желябова нужно удалить: нет аналогии между террористами – пигмеями из лагеря зиновьевцев и троцкистов и революционером Желябовым.

3. Упоминания о Сталине надо исключить. Вместо Сталина следовало бы поставить ЦК партии.

4. Убийство Шахова не должно служить центром и высшей точкой сценария: тот или иной террористический акт бледнеет перед теми фактами, которые вскрыты процессом Пятакова – Радека.

Центром и высшей точкой сценария следовало бы поставить борьбу двух программ, двух установок: одна программа – за победу социализма в СССР, за ликвидацию всех остатков капитализма, за независимость и территориальную целостность СССР, за антифашизм и сближение с нефашистскими государствами против фашистских государств, против войны, за политику мира; другая программа – за реставрацию капитализма в СССР и свертывание социалистических завоеваний, против независимости СССР и за государственное расчленение СССР в угоду фашистским государствам, за сближение с наиболее сильными фашистскими государствами против интересов рабочего класса и в ущерб интересам нефашистских государств, за обострение военной опасности и против политики мира. Дело надо поставить так, чтобы борьба между троцкистами и Советским правительством выглядела не как борьба двух котерий[1] за власть, из которых одной “повезло“ в этой борьбе, а другой “не повезло“, что было бы грубым искажением действительности, а как борьба двух программ, из которых первая программа соответствует интересам революции и поддерживается народом, а вторая противоречит интересам революции и отвергается народом.

Но из этого следует, что сценарий придется переделать, сделав его по всему содержанию более современным, отражающим все то основное, что вскрыто процессом Пятакова – Радека. С ком. приветом И. Сталин. 27 января 1937 г.». Эту сталинскую концепцию, столь четко выраженную в письме, следует рассматривать на фоне той истеричной вакханалии «охоты на ведьм», которая развернулась в стране – на страницах газет, на собраниях, на киноэкранах. Ровно неделю спустя после сталинского письма относительно «Великого гражданина» передовая статья «Правды» провозглашала: «Ни одна неполадка, ни одна авария не должны пройти для нас незамеченными. Мы знаем, что агрегаты сами не ломаются, котлы сами не взрываются. За каждым таким актом спрятана чья-то рука. Не рука ли это врага – вот первый вопрос, который должен возникнуть у каждого из нас в тех случаях».

И горе тем, кто, по мнению Сталина и его ближайшего окружения, разоблачал «скрытых врагов» и агентов, их жен и детей недостаточно энергично. Так, летом 1937 года в статье о перевыборах в комсомоле, указав, что они прошли уже в более чем полторы тысячи первичных организаций, «Правда» угрожающе констатировала: «Между тем по пальцам можно пересчитать собрания, где остро, боевито обсуждались вопросы комсомольской работы, где в ходе обсуждения кандидатур были разоблачены отпрыски фашистских агентов, пробравшиеся в комсомол».

Только с учетом условий тех лет, когда нарастал чудовищный террор против собственного народа, когда население страны ежедневно отравлялось ядом подозрительности, когда процветали вопиющие беззакония, пытки, когда в потоке взаимного доносительства невозможно уже было отделить обезумевших от страха обывателей от беспринципных карьеристов, следует анализировать фильм «Великий гражданин» и письмо Сталина относительно первого варианта его сценария. Отдельные пункты сталинского письма, то есть отдельные конкретные указания, были учтены авторами фильма. Относительно первого – о нетипичном противопоставлении возраста представителей ЦК и «оппозиции» – можно прочитать в воспоминаниях одного из авторов сценария Михаила Блеймана (кстати, подвергнутого в конце 40-х годов жестоким обвинениям в космополитизме). Он мог и не ведать, что установка исходила лично от Сталина. Наказы сценаристам могли исходить опосредствованно, через какого-либо чиновника киноведомства. В 70-е годы Блейман рассказывал в книге с символическим названием «О кино – свидетельские показания»: «Работали мы трудно, нам мешала найденная вначале произвольная концепция сюжета – удобная и неверная. Была попытка втиснуть содержание “Великого гражданина“ в традиционную схему семейной драмы. Шла борьба между отцом и сыном, причем сын был прав, а отец – нет. Вольно или невольно борьба в картине становилась борьбой поколений. Это было исторически неверно. Хотя и удобно. Мы пошли за правдой и отказались от этой схемы». Что касается удаления портрета Желябова – сталинского указания не допустить сравнения террора троцкистов и зиновьевцев с народовольцами,-то еще на процессе Зиновьева, Каменева и других летом 1936 года государственный обвинитель Вышинский опровергал, видимо, набиравшую популярность идею о сравнимости действий оппозиции и народовольцев: «Проводить сравнения с периодом террора народовольцев поистине бессовестно. Преисполненный уважения к памяти тех, кто во времена Народной воли честно и искренне боролся против царского самодержавия, за свободу,- правда, своими особыми, не всегда безупречными методами,- я категорически отвергаю эту кощунственную параллель». Этот факт еще раз доказывает, сколь скрупулезно совмещал Сталин свои консультации по киносценариям и режиссуру процессов над ленинскими соратниками.

И закономерно, что пресса писала по поводу первой серии «Великого гражданина»: «Картина “Великий гражданин“ вышла на экраны в дни, когда вся страна, весь советский народ, охваченный грозной и сокрушительной ненавистью, судил презренных негодяев и провокаторов из “право-троцкистского блока“. Картину увидели миллионы советских патриотов одновременно с тем, как в Октябрьском зале Дома союзов прокурор СССР от имени свободных народов великой страны подводил судебный итог беспримерным преступлениям грязных изменников. В то время как суд своим приговором подводил черту под чудовищной деятельностью шпионов и убийц, “Великий гражданин“ с экрана напоминал зрителям о том, как эта деятельность начиналась».

Третье сталинское указание как будто свидетельствует о скромности вождя. Действительно, лицемер Сталин мог себе позволить такое, да и следовало попридержать чрезмерно ретивых авторов сценария – мол, не со Сталиным все-таки, а с ЦК боролись фракционеры. Но это тот редчайший случай, когда конкретную установку Сталина можно было и обойти. И наоборот, оказаться наказанным, если следовать ей буквально. В фильме – множество реплик, посвященных Сталину, портрет вождя – ив спальне Шахова, и на заводских стенах. Одна из сцен (в опубликованном в 1942 году сценарии) – ночью в кабинете Шахова (прообразом которого, как было указано в титрах, послужил С.М. Киров) два посетителя. Уполномоченный КПК и одновременно талантливый изобретатель Кац и второй секретарь крайкома Земцов (который впоследствии окажется провокатором, засланным в партию еще царской охранкой, а теперь связавшийся с иностранной агентурой).

Рассеянный, задумчивый хозяин кабинета вдруг преображается – он настойчиво начинает спрашивать: крепка ли Советская власть? крепка ли Коммунистическая партия? «А вот если бы мы трое… если бы мы были врагами… Как бы мы боролись с такой властью и с такой партией? – И, обведя Каца и Земцова тяжелым и злым взглядом, он спрашивает: – Я вас спрашиваю, если есть глупые враги, которые занимаются стрельбой в секретарей крайкомов, то могут быть умные, которые действуют иначе. Я вас спрашиваю, могут или не могут?!«И хотя ему никто не возражал, он заканчивает, крича, словно здесь происходит горячий спор: «А вот Сталин утверждает, что могут и есть! Он об этом говорит из года в год, на каждом съезде, предупреждает все время…!«Окончание разговора – в более спокойном тоне:«- Что же ты предлагаешь? – спрашивает Земцов.- Ничего особенного. Научиться думать и работать по-сталински». И действительно, бдительность Шахова – поистине сталинская. Например, в одной из дискуссий скрытый враг Карташов возражает Шахову: «Я этого не говорил». Шахов останавливается на секунду: «Но так получается: ты, очевидно, так думал». Или заключительные кадры фильма – под звуки траурного марша Кац произносит слова прощания у гроба Шахова, убитого врагами народа. Он вспоминает, как бдителен был Шахов еще десять лет назад, когда решался вопрос «кто – кого»,- «в годы, когда партия начинала новое великое наступление, когда человеческое отребье всех мастей и оттенков шипело, каркало, клеветало, пытаясь нас остановить, смутить, запугать.

Как чертей от ладана, их корежило и кривило даже от одного имени – Сталин. За этим именем пошли миллионы, и передовую когорту бойцов народная молва нарекла простым и почетным званием – сталинцы. И верным сталинцем – мужественным и честным борцом за народное дело – был наш дорогой… такой дорогой Петр Михайлович Шахов». Далее Кац напоминает сказанные еще в 1925 году слова Шахова: «Партия большевиков строит новую жизнь, осуществляет вековую мечту человечества! И всякого, кто встанет на ее пути, всякого, кто попытается остановить нашу работу,- народ уничтожит!«Продолжает говорить тихо и медленно:«И народ – победивший народ – их уничтожал, уничтожает и будет уничтожать. Священная беспощадность к единицам во имя счастья миллионов (подчеркнуто мною. – Авт.) – вот мысль, которую он выносил, которой жил и за которую его предательски убили.

Умер Петр Михайлович Шахов. Он был такой же, как мы, – только чуть выше… У него были такие же глаза, как у нас, – только немного зорче… Он думал о том же, о чем думаем мы, – только гораздо глубже… У него были великая любовь, великая вера и великая ненависть. И это он нам завещал – великую ненависть к врагам, великую веру в нашу победу и великую любовь к народу, к партии, к Сталину».«Скромность» Сталина относительно создания своего образа в кино можно проиллюстрировать и материалами о съемках фильма «Ленин в 1918 году». Раненый Ленин обращается к профессору Минцу: «Доктор, вы коммунист и должны говорить прямо. Если это конец, я должен сделать распоряжение. Вызвать Сталина».

На съемках возникло сомнение относительно текста заключительной сцены: Ленин, еще не оправившийся от ранения, суетливо усаживал молодого и здорового Сталина в мягкое кресло, а сам садился на стульчик. И тогда руководитель кинематографии С.С. Дукельский без слов вынул из сейфа экземпляр сценария, на последней странице которого была начертана резолюция: «Очень хорошо. И. Сталин». Мелкой придиркой на фоне событий того периода покажется, наверное, такой факт. В письме от 27 января 1937 года Сталин пишет, что преступления, показанные в сценарии, бледнеют перед фактами, вскрытыми процессом Пятакова – Радека, и что сценарий следует переделать, чтобы отразить «все то основное», что вскрыто этим процессом. Но ведь приговор обвиняемым был вынесен лишь 30 января. Что касается образа Пятакова, то его фамилия отсутствует во всех опубликованных вариантах сценария. А в фильме он тем не менее налицо! И наиболее гнусная фигура: рассказывает о связях с зарубежными центрами, передаст приказы Троцкого, планирует проведение под прикрытием «стихийных бедствий» чудовищных диверсий.

И все-таки «высшей точкой сценария», вопреки Сталину, оказалось убийство Шахова! Медленно поворачивается дверная ручка – Шахов идет навстречу гибели. И на экране искаженное ужасом лицо нового директора завода Нади Колесниковой (в исполнении репрессированной впоследствии Зои Федоровой).

Как оценивать фильм в наши дни? Думаю, ни о каком другом фильме, о процессе съемок его, кроме, может быть, «Чапаева», не написано столько статей и воспоминаний, заметок и откликов. И сегодня следует признать – фильм талантлив, сделан на высоком профессиональном уровне, подобран ансамбль замечательных актеров.

И тем не менее в корне неверны разбросанные по различным страницам изданного в 1986 году «Энциклопедического словаря кино» дифирамбы в адрес «Великого гражданина». Что этот фильм имеет принципиальное значение для развития искусства социалистического реализма в кино (с. 234). Что, несмотря на то что «фильм не был свободен от некоторых ошибок в изображении классовой борьбы начала 30-х гг., новаторство режиссуры, великолепный актерский ансамбль поставили эту работу в число крупнейших достижений кинематографии». И наконец, что «в исполнении Н.И. Боголюбова Шахов стал одним из памятных героев, воплотив на экране тип политического деятеля ленинской формации» (с. 361).

Свое выступление перед съемочным коллективом второй серии фильма «Великий гражданин» Ф. Эрмлер начал с пассажа: «Я не намерен (да, к сожалению, я этого и не могу) открывать Америки. У меня есть только одна мысль, и мысль не новая. Нам, работникам кинематографии, и в частности нашему съемочному коллективу, взявшему на себя сложное и трудное обязательство делать такую картину, как “Великий гражданин“, нам необходима правда».

А фильм оказался «большой ложью». Это выпукло показано в работе безвременно скончавшегося Макса Бременера «Испытание правдой. Размышления о фильме Ф. Эрмлера «Великий гражданин» (Искусство кино. 1988. № 9). Разные взгляды высказываются по поводу личности режиссера Ф. Эрмлера. Конечно, плохая услуга, на мой взгляд, оказана памяти режиссера в недавнем заявлении известной актрисы Э. Быстрицкой, что «Эрмлер был честным художником, несгибаемым человеком и, конечно, в сталинские годы был в опале», то есть работал не за страх, а за совесть.

Но нельзя забывать главный девиз тех страшных лет: «Кто не с нами, тот против нас», и даже маленький шажок в сторону рассматривался как попытка к побегу – выстрел следовал без предупреждения. А на «верноподданных» сталинской тирании сыпался дождь поощрений и наград. Получив Сталинскую премию за «Великого гражданина», Ф. Эрмлер был награжден затем еще тремя Сталинскими премиями, орденом Ленина, получил звание Народного артиста СССР. Судя по его статьям тех лет, «сталинский наказ» он выполнял с рвением, профессионально, ему помогало то, что в кинематограф он пришел из органов ЧК. Хотя, нет сомнений, и над ним, как и над каждым советским человеком, висела угроза репрессий.

Ведь в процессе создания фильма «Великий гражданин» были арестованы четыре члена творческой группы, двое из них погибли в сталинских застенках.

Впечатляют свидетельства Ф. Эрмлера и других авторов сценария о том, как они не могли найти исполнителя на роль «одного из главарей троцкистско-зиновьевской банды» – Карташова: «Актеры отказывались играть врага. Они боялись этой роли, боялись ненависти зрителя». И пришлось потом долго уговаривать подобранного для этой роли И.Н. Берсенева, ибо тот наотрез отказывался: «А ежели сыграешь хорошо, нельзя будет показываться в трамвае. Мальчишки непременно проломят череп булыжником».«Это было сказано вполне серьезно»,- жаловались на трудности авторы сценария.

В 1938 году Ф. Эрмлер писал, что в образ врага актер начал входить путем изучения закрытых материалов судебных процессов 30-х годов, работ Сталина. (В 60-е годы он уже утверждал, что большую роль сыграли «Бесы» Достоевского, которые были переданы актеру.) «Мы старались не иллюстрировать нашу действительность,- писали авторы сценария “Великого гражданина“,- мы старались ее понять… на основе изучения произведений Сталина. Мы старались проследить ход его мыслей, рождение его выводов и прогнозов».

Авторы сценария «Великого гражданина» вынуждены были играть неблаговидную роль в той трагедии, которая постигла все руководство «Ленфильма» во главе с Адрианом Пиотровским, расстрелянное в 1938 году. В том же году Ф. Эрмлер и другие авторы сценария на страницах журнала «Искусство кино» утверждали: «Мы получили наглядный урок классовой борьбы на опыте постановки собственной вещи. Вредительское, ныне разоблаченное руководство студии “Ленфильм“ изобретало самые различные пути, чтобы сорвать эту постановку. Сценарий не давали снимать, потому что он якобы нуждался в доработке; сценарий не давали снимать, ставя вдруг под сомнение его политическую актуальность. Расчет был на то, что мы… сдадимся… потому что прямо запретить постановку враги народа боялись, не могли».

И все-таки вряд ли стоит изображать Ф. Эрмлера этаким «исчадием ада» в ряду своих коллег. Ведь много похожего вынуждены были говорить, писать и делать в те страшные годы и другие наши ведущие деятели кинематографа, портреты которых ныне украшают фойе Центрального Дома кино Союза кинематографистов.«Взять это дело в свои руки»

«Кино есть величайшее средство массовой агитации. Задача – взять это дело в свои руки»[2]. Это слова из заключительной части Организационного отчета Центрального Комитета XIII съезду РКП(б), с которым 24 мая 1924 года выступил И.В. Сталин. Поставленную задачу Сталин выполнил «буквально» и с лихвой: как свидетельствуют очевидцы, начиная с конца 30-х годов, он лично осуществлял контроль над производством и выпуском на экран практически каждого советского фильма.

Как известно, 13 томов Собрания сочинений Сталина вышли в свет при его жизни. Чтобы разобраться во всех ужасах сталинщины, обществоведам необходимо вновь и вновь обращаться к сталинским работам. Уже после его смерти были подготовлены к печати заключительные 14-й и 15-й тома. Появились сигнальные экземпляры, но тираж в свет не вышел. Причину разгадать нетрудно – в руководстве партии шла борьба накануне XX съезда, издание заключительных томов Собрания сочинений Сталина, комментированных в апологетическом духе, противоречило бы линии на развенчание культа личности. В наши же дни сохранившиеся отдельные сигнальные экземпляры последних томов представляют огромную ценность. Особую роль в понимании событий периода с лета 1934 по весну 1953 года играют те сталинские работы, которые никогда не публиковались, их планировали включить в 14-й и 15-й тома с примечанием: «Печатается впервые».

Поразительный факт: составители 14-го тома, размещая сталинские работы в хронологическом порядке, не смогли под рубрику «1940 год» найти ни одной сталинской строчки, кроме трех работ по кино, точнее сказать – по отдельным киносценариям. Если судить по Собранию сочинений, Сталин в течение этого года лишь читает киносценарии и дает им оценки. По поводу одного из фильмов проводит даже специальное совещание. Наибольший интерес, на наш взгляд, из нескольких сталинских работ по кино имеет датированная 9 сентября 1940 года краткая запись «Из выступления на совещании о фильме «Закон жизни». Конечно, сам факт беспощадной критики Сталиным сценария фильма «Закон жизни» теперь уже широко известен – достаточно обратиться, например, к опубликованным в 1988 году в журнале «Знамя» воспоминаниям Константина Симонова «Глазами человека моего поколения». Вчитаемся внимательно в текст этого документа.

«Из выступления на совещании о фильме “Закон жизни“: Здесь есть разные вопросы, эти вопросы имеют серьезное значение для развития литературы. Сначала я хочу сказать по вопросу, не имеющему прямого отношения к сценарию Авдеенко, – о подходе к литературе. Есть подход к литературе с точки зрения ее правдивости, объективности. Значит ли эта правдивость и объективность, что литератор может быть и должен быть беспристрастным, просто срисовывать, фотографировать? Можно ли приравнять живого человека, литератора, который хочет быть правдивым и объективным, можно ли его приравнять к фотографическому аппарату? Никак нельзя. Значит, правдивость, объективность должна быть не бесстрастная, а живая. Писатель – это живой человек, он кому-то из своих героев сочувствует, кого-то недолюбливает. Значит, правдивость и объективность – это есть правдивость и объективность, которая служит какому-то классу. Плеханов говорил, что литература не может быть тенденциозной, а когда расшифровал это, вышло, что литература должна служить какому-то классу, какому-то обществу. Поэтому литература не может быть каким-то фотографическим аппаратом. Не так надо понимать правдивость. Не может быть литературы без страсти, она всегда кому-то сочувствует, кого-то ненавидит. Я считаю, что с этой точки зрения мы и должны подходить к оценке литературы, – с точки зрения правдивости и объективности.

Требуется ли, чтобы произведения показывали нам врага лишь в его главнейшем, отрицательном виде? Это правильно или неправильно? Неправильно. Есть разная манера писать, например, манера Гоголя или Шекспира. У них есть выдающиеся герои – отрицательные и положительные. Когда читаешь Гоголя или Грибоедова, то находишь героя с одними отрицательными чертами. Все отрицательные черты концентрируются в одном лице. Я бы предпочел другую манеру письма – манеру Чехова, у которого нет выдающихся героев, а есть “серые“ люди, но отражающие основной поток жизни. Это другая манера письма.

Я бы предпочел, чтобы наша литература показывала врагов не как извергов, а как людей, враждебных нашему обществу, но не лишенных некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть какие-то человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать. Я бы предпочел, чтобы наши писатели изображали врагов в таком виде, врагов сильных. Какой же нам будет плюс, если мы шумели, если была классовая борьба, борьба капитализма с социализмом, и вдруг оказалось, что мы замухрышку разбили. И враги много шумели, не так уж слабы они были. Разве не было среди них сильных людей? Почему Бухарина, каким бы он ни был чудовищем, не изобразить так, что у него были и какие-то человеческие черты. Троцкий – враг, но он был способный человек, бесспорно, – изобразить его надо как врага, но имеющего не только отрицательные черты.

Нам нужна правдивая литература, изображающая врага полноценно – не только отрицательные, но и положительные черты, которые у него были, например, упорство, последовательность, смелость идти против общества. И не в том дело, что тов. Авдеенко дает врагов в приличном свете, а в том, что победителей, которые разбили врагов, повели страну за собой, он оставляет в стороне, для них красок у него не хватает. Вот в чем дело. В этом его основная необъективность и неправдивость.

Много говорили здесь о том, что не надо потакать молодым, начинающим писателям, не надо их рано выдвигать вперед, потому что от этого голова кружится у людей и они портятся. Это, конечно, верно, но нельзя проповедовать и какую-то цеховщину в профессиональной литературе.

Раньше смотрели так: и ученик может быть способный, но ему положен срок. Подмастерье может быть на три головы выше мастера, но раз положен срок, то он должен его отработать. Потом ему дадут пощечину и посвящают в мастера. Вы что же, дорогие товарищи, такую философию проповедуете? А если из молодых нашлись люди, которые по таланту, по дарованию не хуже некоторых старых писателей, что же вы будете их мариновать? Так вы покалечите способных людей, которым “бог дал дар“, которые хотят расти. Вы должны их растить, нужно следить, ухаживать за ними, как садовник ухаживает за растениями. Нужно помогать им, надо ломать цеховщину. Надо покончить с этими цеховыми традициями, иначе никогда нельзя будет выдвигать людей.

Вот возьмите лучшего полководца нашей страны – Суворова. Он был монархист, феодал, дворянин, граф, но практика ему подсказала, что нужно некоторые устои ломать, и он выдвигал людей, отличившихся в боях. И только в результате этого Суворов создал вокруг себя группу, которая ломала эти устои. Его недолюбливали, потому что он нарушал традиции цеховщины. Говорили – вот этот, не очень способный полководец, но позвольте, ведь у него такая фамилия, такие связи при дворе, он такой милый, как же его не любить? А Суворов двигал малоизвестных людей, ломал устои цеховщины. Его за это не любили, однако он создал вокруг себя группу способных людей, хороших полководцев.

То же самое если взять Ленина. Как Ленин ковал кадры? Если бы он видел только таких, которые лет 10–15 просидели в партийной среде на руководящей работе и прочее, и не замечал тех молодых, но способных людей, которые растут как грибы, если бы Ленин этого не замечал и не ломал традиций стажа, он пропал бы.

Партия, литература, армия – все это организмы, у которых некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые. Если мы будем ждать, пока старые отомрут, и только тогда будем обновлять, мы пропадем, уверяю вас. Вот с этими поправками я согласен с высказываниями относительно выдвижения молодежи. Нельзя людей ограничивать, держать в загоне. Ведь старых кадров мало. Конечно, хорошо иметь старых литераторов, это находка, клад, но таких мало. И у нас в партии тоже – стариков, которые никогда не старятся душой, которые способны воспринимать все молодое,- таких стариков мало. Если вы только на них будете строить литературный фронт, только на стариках, которые никогда не старятся,- есть такие старики, которые не старятся,-то у вас армия будет очень небольшая, и она недолго будет жить, потому что старые кадры все-таки вымирают. Отсюда – вопрос о начинающих писателях.

Здесь говорили о “плотве“, о тысячах. У нас в партии тоже есть середняки, которые никому не известны. ЦК они более или менее известны, это люди, которые ничем пока не выделялись, но способные. Такие есть, с ними надо заниматься, работать, и из них обычно выходят хорошие работники. Все мы были середняками, нас один, другой раз поправили, где надо указали, и из “плотвы“ выросли неплохие работники. “Плотвы“ у нас очень много, поэтому забывать ее не следует, надо работать с этой “плотвой“, а не говорить, что она только для счета. Так нельзя, это очень обижает людей. Должна быть работа терпеливая по воспитанию этих людей, по отбору их. Если из двадцати человек выйдет один писатель – это хорошо. У вас тогда целая армия литераторов будет. У нас страна большая, и литераторов нужно иметь довольно много. Если человек талантливый, способный, его надо поднимать, помогать ему идти вверх, может быть даже и с нарушением устава. Без нарушений иногда ничего не выходит.

Насчет Ванды Василевской. Почему нравится ее манера письма? У нее есть в произведениях “серые“, простые люди, незаметные фигуры, но они хорошо отображены в быту, они ловко и хорошо подобраны. Я не считаю, что она самая выдающаяся писательница, но она, по-моему, довольно талантливая и очень хорошо пишет. Однако почему-то ее замалчивают. Сама же она никуда не лезет. Вы прочитайте ее произведения – увидите, что это талантливый человек. У нас есть много талантливых людей, которые известны. Вот взять хотя бы Панферова. У него есть хорошие места, но вообще человек может писать, когда он работает над собой. Панферов – известный, а я вас уверяю, что Ванда Василевская могла бы выше стать, чем Панферов, но ею никто не занимается.

Теперь насчет товарища Авдеенко. Видите ли, я уже говорил, что дело не в том, что он дает типы врагов или друзей наших врагов в приличном виде, не как чудовища, а как людей, у которых есть некоторые хорошие черты, так как без них не бывает ни одного человека. Самый последний подлец, если к нему присмотреться, имеет хорошие черты, например, он голову свою может положить за своего друга. Значит, дело не в том, что Авдеенко изображает хорошо врагов наших, а в том, что люди, которые разоблачили этих врагов, показаны у него не советскими людьми. Не так легко дело делается. У нас, например, миллионов 25–30 людей в прошлом голодало, хлеба не хватало, а вот теперь они стали жить хорошо. Враги внутри партии прикидывали так: это немцам отдадим, это японцам, на наш век-де хватит земли. А у нас повернулось наоборот – никому ничего не даем, напротив, расширяем фронт социализма. Разве это плохо? Разве плохо это с точки зрения баланса борьбы сил в мире? Мы расширяем фронт социалистического строительства, это благоприятно для человечества. Ведь счастливыми себя считают литовцы, западные белорусы, молдаване и другие, которых мы избавили от гнета помещиков, капиталистов, полицейских и всякой другой сволочи. Это с точки зрения народов. И с точки зрения борьбы сил в мировом масштабе, между социализмом и капитализмом, это большой плюс, потому что мы расширяем фронт социализма и сокращаем фронт капитализма. А у Авдеенко люди, которые должны бороться, показаны какими-то замухрышками, серенькими. Как же могли такие люди разбить врагов? Весь грех Авдеенко состоит в том, что нашего брата – большевика он оставляет в тени и для него у Авдеенко не хватает красок. Он так хорошо присмотрелся к врагам, до того хорошо познакомился с ними, что может изобразить их как с отрицательной, так и с положительной точки зрения. К нашей же действительности он не присмотрелся. Трудно поверить, но он не понял, не заметил ее.

Вот об этой же картине – “Закон жизни“. Почему “Закон“ – Авдеенко не объяснил. Вы что хотели сказать? “Вот, вы, господа большевики, как вы ни толкуете, а такая любовь, как я ее понимаю, есть, и она свое возьмет, потому что это есть закон жизни“. Сказать это до конца у него духу не хватило, но любой, кто умеет мыслить, понимает, что это такое. Огнерубов у Авдеенко – молодец, орел, пал жертвой глупости, толпы. Бывает же, дескать, так? Герои падают. Гениальные люди попадают в ограниченную среду. Прямо Чацкий какой то, которого задушила среда. Я хотел бы знать, кому из своих героев Авдеенко сочувствует. Во всяком случае, не большевикам. Почему же у него, в противном случае, не хватило красок показать настоящих людей? Откуда взялись Чкаловы? Откуда же они взялись, ведь они с неба не падают? Ведь есть среда, которая дает таких героев. Почему у Авдеенко не хватает красок на то, чтобы показать хороших людей, чтобы показать, как строится новая жизнь? Почему у него нет красок на изображение нашей жизни? Потому что он этому не сочувствует. Вы скажете, что я преувеличиваю. Я бы хотел ошибиться, но, по-моему, едва ли он сочувствует большевикам. Ведь его неоднократно поправляли, указывали. Все одно и то же. Все равно он свое делает. Чужой лагерь у него живет, а наш лагерь где-то в тени.

Теперь картина “Закон жизни“. То же самое. Откуда это? Ошибка это? Нет, не ошибка. Человек самоуверенный, пишет законы жизни для людей, чуть ли не претендует на монопольное воспитание молодежи. Если бы его не предупреждали, не поправляли – это было бы другое дело, но тут были предупреждения и со стороны ЦК, и рецензия в “Правде“, а он свое дело продолжает».

Необходимый комментарий: «Виновника» специального совещания в ЦК партии следует представить читателю. Александр Остапович родился в Донбассе в шахтерской семье, в детстве был беспризорным. Работал на шахтах и заводах Донбасса, паровозным машинистом на «горячих путях» Магнитогорска. Уже в 1933 году вышла в свет первая книга носившего автобиографический характер романа 25-летнего писателя «Я люблю», которая была высоко оценена М. Горьким в речи на Первом съезде писателей. В 1936 году был издан роман «Судьба», главный герой которого, в прошлом крестьянин, участвует в строительстве Магнитогорска. Добавим, что А. Авдеенко написал также киносценарий «Я люблю» (то есть в 1940 году он не был начинающим киносценаристом), по которому в 1936 году был снят фильм режиссером Леонидом Луковым. Тем самым Луковым, который подвергся уже в послевоенный период в специальном постановлении разгромной критике за вторую серию фильма «Большая жизнь».

В послевоенный период Авдеенко публикует пьесу «Ровесники», роман «Труд», в котором показана жизнь донецких шахтеров в середине 30-х годов, военно-приключенческие повести «Над Тиссой» и «Горная весна», сборники рассказов. Июль 1988 года.

Сидим на веранде дачи в Переделкине. Александр Остапович Авдеенко, которому через месяц исполняется 80 лет, вспоминает о столь драматичном для него совещании в Кремле 9 сентября 1940 года. Да, критика Сталина была поистине беспощадной, свидетельствует он. Сталин говорил повышенным тоном (это бывало с ним крайне редко), что автор сценария фильма «Закон жизни»-«человек в маске», «друг врагов народа», «антисоветский писатель», что нужно проверить, кто его рекомендовал в партию.

Прошу Александра Остаповича рассказать подробнее о ходе совещания, о его предыстории. Совещание это можно считать уникальным – в зале Кремля, где проходили заседания Оргбюро ЦК ВКП(б), собралось более сорока человек. Пригласили Президиум Союза писателей – Фадеева, Погодина, Тренева, Катаева, Асеева. Основную массу составляли работники аппарата ЦК партии, ответственные за идеологию, пропаганду, культуру. Началось оно около 19 часов, закончилось в полночь, по форме напоминало заседание военного трибунала. Основное сообщение по фильму делал А.А. Жданов.

…Фильму «Закон жизни» была дана широкая реклама, у билетных касс кинотеатров Москвы скапливались огромные очереди. Высокую оценку фильму дала газета «Кино» – орган Комитета по делам кинематографии. В конце июля газета «Известия» поместила положительную рецензию на фильм «Закон жизни». Отметив, что фильм является первой ласточкой в разработке современной бытовой темы, перечислив ряд недостатков, газета отмечала, что «все-таки фильм действительно хорош. Искренне, с большой внутренней правдой ставит он ряд проблем и разрешает их. Авторы не фальшивят, не пытаются ускользнуть от острых вопросов, не витают в воображаемом мире, а показывают настоящих советских людей, настоящую жизнь, настоящие радости и горести».

А ровно три недели спустя «Правда» опубликовала редакционную статью «Фальшивый фильм». А.О. Авдеенко на основе бесед со свидетелями событий считает несомненным фактом, что статья эта редактировалась лично Сталиным, который включил в нее наиболее острые обвинения, хлесткие эпитеты.

Статья начиналась с утверждения, что «мораль фильма ложна и сам фильм является насквозь фальшивым. Если выражаться точно, фильм “Закон жизни“ – клевета на нашу студенческую молодежь».

Авторы фильма обвинялись в смаковании «бесшабашного пьяного разгула» выпускников медицинского института, в «возрождении арцыбашевщины, которой в свое время пытались отравить молодежь, отвратить ее проповедями половой распущенности от политики, от революционного движения». Как и в выступлении Сталина, в статье Авдеенко обвинялся в том, что его симпатии на стороне разложившегося героя фильма, «как бы он ни старался скрыть это маловразумительными сентенциями».

Хотя заключительный монолог положительного героя фильма Сергея Паромова не допускает никаких кривотолков – тот говорит, что законом жизни должны быть порядочность и честность, что нужно оберегать такое святое чувство, как любовь.

Александр Остапович рассказывает, что в день появления разносной статьи в «Правде» – 16 августа 1940 года он с раннего утра работал в киевской гостинице «Континенталь» над уже запущенным в производство киносценарием «Люди, перешагнувшие границу».

Утром вышел на Крещатик и был поражен: расклейщик афиш заклеивал гигантский рекламный щит с изображением «лирической пары» из фильма «Закон жизни» – Сергея Паромова и Наташи Бабановой. А у стенда с «Правдой» толпился народ. Сердце у Александра Остаповича екнуло – он сразу понял, что в центре внимания его фильм. Однако, как подчеркивает Александр Остапович, в тот момент он не почувствовал себя еще «сбитым с ног». Общественное положение у него было прочное, можно сказать, он являлся преуспевающим писателем, корреспондентом «Правды». Искренне и свято верил во всеобъемлющий гений Сталина. Сам Александр Остапович напомнил автору данной статьи тот факт, что «Правда» публиковала 1 февраля 1935 года его выступление на VII Всесоюзном съезде Советов «За что я аплодировал Сталину». В духе того времени выступление это завершалось словами: «Нашу любовь, преданность, силу, сердце, героизм, жизнь – все для тебя, на, возьми, великий Сталин, все твое, вождь великой Родины. Распоряжайся твоими сыновьями, способными на подвиги и в воздухе, и под землей, и в воде, и в стратосфере».

Только вечером 16 августа 1940 года в беседе с коллегой-правдистом в ресторане гостиницы на реплику: «Какой-то дурак разгромил мой фильм» – Александр Остапович услышал самое страшное: «Не дурак, а Сталин». В этот же вечер пришла правительственная телеграмма за подписью Кузнецова, помощника Жданова, что секретарь ЦК партии Жданов предлагает немедленно явиться в Центральный Комитет. Несколько дней тем не менее Авдеенко не мог добиться приема и, когда был вызван 9 сентября в здание ЦК, не предполагал, что сразу попадет на совещание. Ну, а когда совещание окончилось, вспоминает Авдеенко, наступило состояние полной невменяемости. Жгла обида – ведь Жданов так жульнически цитировал его вырванные из контекста статьи в «Правде»! Выкрикнул: «Я не ожидал, что так будут говорить со мной в Центральном Комитете!» Но главное, конечно, охватил страх – был уверен, что его немедленно арестуют…

Почтальон просунул под дверь свежий номер «Правды», на последней странице в правом углу информация о том, что вследствие антисоветского характера публикаций А. Авдеенко отстраняется от работы специальным корреспондентом. Срочно созывается собрание московских писателей – Авдеенко заочно изгоняется из Союза писателей. Из партии Авдеенко исключили уже через несколько дней, когда Александр Остапович вернулся в Донбасс, – причем сразу на бюро райкома, «за буржуазное разложение».

…Только посмотрев эту «наглухо» забытую ленту, начинаешь уяснять причину, почему Сталин столь бешено на нее обрушился. Кстати, фильм этот практически не упоминается в современных исследованиях о советском кино 30-40-х годов. В аннотированном каталоге «Советские художественные фильмы» о нем сообщается: вышел на экран 7 августа 1940 года, снят с экрана 17 августа 1940 года, то есть находился в прокате всего 10 дней. Конечно, эстетика фильма устарела, в нем много наивного, но для своего времени он выделялся необычностью поднятых проблем. В фильме нет «врагов народа», саботажников, шпионов.

В своем кабинете под большим портретом Сталина, а также в кругу студентов секретарь обкома комсомола Огнерубов говорит правильные, красивые слова о коммунизме, о роли советской молодежи. Его слушают затаив дыхание. А на деле он соблазняет наивных девушек, пробивает себе любыми путями карьеру. В окружении холуев, льстецов и подхалимов произносит речь против лицемеров, которые говорят одно, а думают и делают другое. Не скрывает, что хочет взять от жизни все блага. И разоблачается затем не вышестоящими партийными органами, а рядовыми студентами. Сергей Паромов прямо провозглашает с трибуны: «Нет ли среди нас людей, хоть чуточку похожих на Огнерубова?!" И Сталин рассвирепел. Он увидел подкоп под созданную им неприступную бюрократическую крепость. Снизу, оказывается, появляется попытка контролировать «высшие чины»! Эта линия может получить развитие, люди начнут задумываться. Над загниванием, коррумпированием аппарата – главной опоры сталинщины. Задумываться над фактами расхождения между словом и делом. И Сталин нанес сокрушительный удар, намертво обрубил робкую попытку критиковать аппарат. Это была акция крупного масштаба. Сразу после совещания в Кремле был задержан выпуск очередных номеров ряда толстых журналов, чтобы в редакционных и авторских статьях беспощадно осудить фильм «Закон жизни».

Конечно, выступление Сталина 9 сентября 1940 года знаменательно еще в большей мере своей первой частью, в которой говорится о «подходе к литературе». Видимо, это единственная сталинская работа, в которой он теоретизирует по проблемам правдивости и объективности художественной литературы. В духе знаменитого: «Девушка и Смерть» Горького сильнее, чем «Фауст» Гете, дает указания, что писать следует в «манере» Чехова, а не Гоголя и Грибоедова.

Главная особенность сталинского выступления – это неизменно присущие ему лицемерие, двоедушие. Чего стоит хотя бы такой пассаж: «Почему Бухарина, каким бы он ни был чудовищем, не изобразить так, что у него были и какие-то человеческие черты».И поистине зловеще звучит сталинская установка: «Партия, литература, армия – все это организмы, у которых некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые».

Но Александру Авдеенко в известной мере повезло – он оказался не той «клеткой», которой суждено было «отмереть». Когда через четыре месяца после начала войны в Москве было объявлено осадное положение, А. Авдеенко отказался уезжать в тыл и пришел в «Красную звезду» с просьбой послать его на фронт корреспондентом. Об этом не могло быть и речи, и тогда Александр Остапович ушел в действующую армию, храбро сражался командиром минометного взвода. В дальнейшем Александр Остапович пишет фронтовые очерки из самого пекла боев, участвует в освобождении Киева и Праги, взятии Берлина.

На наш взгляд, если мы хотим говорить всю правду о тяжелом прошлом нашего кинематографа, как и всего нашего общества, – следует не столько «выталкивать» на яркий свет гласности отдельных деятелей кино, порой предвзято «обеляя» одних и делая «козлами отпущения» других, сколько искать и публиковать новые материалы и документы сталинщины, которые все еще лежат нетронутыми в архивах.

И тогда начнет открываться вся бездна прошлого. И многое встанет на свои места.

[1] Котерия (франц. coterie) – сплоченный кружок, группа лиц, преследующая какие-либо групповые цели.

[2] Сталин И.В. Соч. Т. 6. С. 217.