– Виктор Валентинович, что представляли собой органы КГБ СССР на рубеже 1980–1990-х годов?

– Это была мощная разветвленная структура, которая решала поставленную ЦК КПСС задачу по тотальному контролю за состоянием дел в государстве и обществе, за умонастроениями людей, поставляла руководству страны оперативную информацию о происходивших процессах и обеспечивала высокий уровень такого контроля. КГБ также вменялось в обязанность противодействовать угрозам извне и бороться с антисоветскими элементами внутри страны. Нельзя сказать, что эта структура была очень эффективной, как в порыве ностальгии пытаются представлять многие выходцы из спецслужб. У нее были свои плюсы и минусы. Сильные стороны проистекали из высокого профессионализма сотрудников – более высокого, чем в прокуратуре и МВД. В те годы кадры КГБ меньше были заражены коррупцией. Слабостью системы было нечеткое целеполагание, которое исходило от партийного руководства.

– Известно, что КПСС не была политической партией в европейском смысле. Эта была партия-государство, ее комитеты были реальной исполнительной властью, законодательная власть была больше декорацией, законы не являлись законами прямого действия. Маркс в статье «Присяга английского солдата» показал разницу в поведении английских и германских солдат. Английский солдат не исполнял незаконный приказ, а в германской армии приказ начальника был выше любого закона. Для чекистов выше были приказ или положения Конституции?

– Решения партии и приказы КГБ СССР… О верховенстве закона разговоры пошли с началом перестройки. Хотя тогда это было скорее дань моде, чем внутренние убеждения. Конечно, полную аналогию с английскими и германскими солдатами провести трудно – «у советских собственная гордость». В то время внутри КГБ шло расслоение сотрудников по политическим взглядам. Не скажу, что все были так уж преданы КПСС, хотя костяк руководства КГБ составляли выдвиженцы из партийных органов, так называемый «партийный набор». Они обеспечивали проведение линии партии в каждом подразделении органов госбезопасности, выдвигали кадры на повышение, формировали кадровую политику на местах.

К тому времени произошли драматические события, связанные с падением Берлинской стены, «бархатными» революциями в Чехословакии, Польше, ГДР. Сотрудники КГБ видели, что их коллеги из Штази в ГДР выброшены на улицу, подвергались унижениям и оскорблениям. Поневоле зарождались сомнения, менялась позиция, возникали серьезные вопросы: стоит ли слепо следовать партийным установкам, особенно после отмены 6-й статьи Конституции о руководящей роли КПСС? Эти сомнения озвучивались не в курилках, а на партийных собраниях. Но подобные вопросы жестко пресекали руководство КГБ и «партийный набор». Надо сказать, что председатель КГБ СССР В. А. Крючков, его первый заместитель Г. Е. Агеев, заместитель по кадрам В. А. Пономарев и другие были типичными партийными функционерами, внедренными в систему госбезопасности. Их ответ на подобные сомнения был однозначен: будем выполнять установки партии.

И все же дискуссии тех лет о необходимости верховенства закона не прошли бесследно и для чекистов. Даже партийная верхушка КГБ СССР «завибрировала», не решившись отдать преступный приказ на штурм Белого дома 20 августа 1991 года. Это говорит о том, что она учитывала настроения в самой системе госбезопасности. Ведь уже были прецеденты – разгон демонстрации в Тбилиси, трагичные события в Вильнюсе в январе 1991 года, крайне негативно воспринятые обществом. Никому не хотелось подставляться.

– Страна находилась в тисках валютного голода, цены на нефть упали, закупать продовольствие за рубежом было не на что. Обострился вопрос: как выйти из этого положения? Экономистов, побывавших в командировках в странах Восточной Европы, спецслужбы просили составлять отчеты о том, как там проходят экономические реформы. Приходилось ли Вам видеть аналитические материалы, которые сотрудники КГБ готовили на основе таких отчетов и направляли в ЦК КПСС? Насколько они отражали реалии?

– Из того, что мне довелось читать, отмечу интересные докладные записки, которые исходили из 1-го Главного управления (сегодня это Служба внешней разведки). Я часто общался с его руководителем Л. В. Шебаршиным. В этих записках была попытка критически осмыслить зарубежный опыт, в том числе стран Восточной Европы. Но надо учитывать, что в КГБ, как и в партийных органах, было принято подгонять информацию под вкусы того, кому она предназначалась: если для секретариата ЦК, то не дай Бог, чтобы там оказались недовольны излишней остротой информации. Сочтут, что она необъективна, обвинят в антипартийном толковании. Поэтому на стадии редактирования докладные записки сильно «причесывались». За робкими формулировками порой уже невозможно было разглядеть разумные предложения. В этой информации я не видел чего-то такого, что помогло бы М. С. Горбачеву найти выход из сложного положения, в котором оказалась страна.

– В этой связи интересно сравнить степень опасности для социалистического строя извне и со стороны внутренних процессов. Мы помним термин «агенты влияния».

– Руководство КГБ СССР, прежде всего В. А. Крючков, считало, что все зло у нас идет от внешних врагов, от империалистических разведок, от их агентов влияния, поэтому и был запущен этот термин. Я в то время занимался проблемами экономической безопасности, в Инспекторском управлении КГБ СССР курировал территориальные органы. К нам стекалась информация из регионов, и я понимал, что процессы, происходившие в СССР, гораздо опаснее всех происков империалистических разведок, вместе взятых. Мы пытались донести эту мысль до нашего руководства, но она воспринималась как крамола. Реакция была примерно такой: «Вы сомневаетесь в прочности нашего строя? Уверенно двигаться вперед нам мешают внешние враги и отдельные внутренние экстремистские элементы».

Во время поездок по стране я встречался с крупными хозяйственниками, с руководителями нефтегазового сектора, был знаком с В. С. Черномырдиным. Они доказывали, что наш нефтегазовый комплекс находится на грани издыхания, он не может все время выручать страну, нельзя так форсированно эксплуатировать его, нужна передышка, нужны инвестиции. После беседы с известным нефтяником А. Е. Кавказовым я направил докладную записку в ЦК КПСС, где писал, что нельзя продвигать концепцию форсированного развития добычи, так варварски осваивать новые месторождения. Ведь мы губили месторождения, закачивали воду для поддержания давления и рвали пласты, фактически грабили своих потомков. Необходимо было развивать нефтехимию, глубокую переработку нефти, использовать попутный нефтяной газ. Но мне объяснили, что я неправильно понимаю стратегию развития нефтегазового комплекса и лезу не в свои дела…

Другой пример. В 1990 году я был вместе с начальником Инспекторского управления КГБ на судостроительном заводе «Звездочка» в Архангельске. Представитель Минобороны, показывая нам его состояние, сетовал: наша страна не может бесконечно участвовать в гонке вооружений, мы передовые по атомным подлодкам, но у нас люди живут в бараках, социальная сфера безнадежно отстала. Это не может продолжаться вечно, когда-нибудь приведет если не к социальному взрыву, то к другим негативным процессам. Об этом люди говорили открыто, и это мы тоже пытались донести до руководства. Были беседы и с учеными, которые подавали свежие идеи.

– Какие?

– О том, что надо менять экономическую систему. Идея очень осторожно, но продвигалась. Например, С. С. Шаталин говорил о необходимости перехода к рынку. Такие разговоры шли везде, в том числе в органах госбезопасности. Впрочем, по наивности или некомпетентности мы не понимали, что внедрить рыночную экономику, не трогая политическую систему, не получится. Надеялись, что наше руководство, глядя на китайский пример, сделает нечто похожее, но родное, и тогда… Иначе как наивностью это не назовешь. Говорили и о том, что надо менять и систему госбезопасности.

В. А. Крючков воспринимал некоторые наши предложения – возможно, из необходимости маневрировать, приспосабливаться к новым условиям. Мой шеф и учитель С. В. Толкунов выдвинул тезис о том, что мы своей деятельностью должны вписываться в процессы демократизации общества, прекратить использовать одиозные приемы работы с инакомыслием, в частности прекратить профилактику инакомыслия и выдачу за это официальных предостережений. Поясню, о чем речь. К концу 1980-х годов уже не сажали за антисоветскую агитацию, за «систематическое распространение клеветнических размышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Но официальные предостережения делались – в частности, ленинградскому социологу А. Н. Алексееву и другим инакомыслящим.

Профилактика – это промывание мозгов конкретному гражданину. Человека вызывали в органы КГБ или созывалось собрание. С участием общественности ему объясняли, в чем он неправ, чем его деятельность противоречит линии партии, какой вред он наносит своими взглядами и публикациями, к чему в конце концов может скатиться – станет «слугой империализма», будет «лить воду на мельницу империалистических разведок» либо совершит уголовное преступление, предусмотренное статьей УК РСФСР об антисоветской агитации и пропаганде. То есть его фактически предупреждали: если он не прекратит свое инакомыслие и неправильное поведение, то по этой статье пойдет в тюрьму, и старались вырвать обещание «я больше не буду». Многим людям эти профилактические мероприятия исковеркали жизнь.

Официальное предостережение применялось, когда речь шла о более опасных для партии проявлениях инакомыслия. Предостережение утверждалось прокурором. Практика официальных предостережений, особенно в органах военной контрразведки, иногда доводилась до абсурда, поскольку была гонка за количеством этих мероприятий.

– Когда в Ленинграде был создан клуб «Перестройка», две дискуссии о назревшей экономической реформе удалось провести в Доме научно-технической пропаганды. В зале для третьей дискуссии организаторам было отказано. Несколько месяцев не удавалось договориться ни с одной организацией. За этим просматривалось противодействие органов КГБ, которые не советовали руководителям организаций, имевших залы, предоставлять их неформалам-экономистам.

– Такая технология противодействия реализовывалась в тесной связке с райкомами, горкомами, обкомами КПСС. Органы КГБ ничего не делали без санкции соответствующих партийных комитетов. Кому-то не предоставляли помещение для дискуссий не по инициативе оперуполномоченного КГБ, а по указанию соответствующего партийного комитета. Хотя отмечалась и ретивость чекистов, достойная осуждения. Мне приходилось сталкиваться со случаями, когда руководитель оперативной группы КГБ советовал сбрасывать с крыши снег на головы пикетчикам. Пусть чуть-чуть, но напакостить.

– По своей истории, по менталитету сотрудников органы госбезопасности должны были негативно относиться к частной собственности, стремлению к прибыли. Они должны были неизбежно войти в конфликт с политикой, проводимой Горбачевым, с политикой гласности и демократизации…

– По моим наблюдениям, политика Горбачева вызывала изжогу у многих чекистов, они его считали человеком без определенной стратегии, говоруном, опасным для будущего. На съезде народных депутатов один из наших авторитетных писателей хорошо сказал: «Мы подняли самолет в воздух и не знаем, куда садиться будем». Разговоры о перестройке, о демократии воспринимались тяжело. «Ты лучше, милый человек, скажи, что нам делать?» Ведь никто не отменял повседневную оперативную работу, которая является сутью этой профессии. Работник спецслужб должен вербовать, устанавливать доверительные связи, получать информацию. А для чего?

Чекисты – в большинстве своем люди консервативные. Только некоторые искали выход из положения, в котором оказалась страна. Остальные хотели стабильности, сидеть в своей крепости и решать поставленные начальством задачи. Они – люди конкретные, им нужен приказ. Сформулируйте задание. А четкости в формулировках заданий в то время не было. Решения коллегии КГБ СССР состояли из общих фраз. «Углубить», «расширить», «повысить уровень» – сплошные призывы.

– Характерно, что научные работники и предприниматели понимают, что соблюдение закона гарантируется только системой сдержек и противовесов во власти. А у военных, в том числе у работников спецслужб, эта идея встречает глухое непонимание. С чем это связано?

– Люди в погонах подневольные. Это не предприниматель, который сам составляет бизнес-план и ищет эффективные решения. На вопрос: «Почему вы так плохо работаете?» – чекисты отвечали: «Как нами руководят, так мы и работаем». В органах КГБ того периода существовала четко расписанная система принятия решений. Именно система инструкций, ведомственных приказов, указаний. Через них «красной нитью» проходило уважение к закону. Опыт 1930-х годов все-таки был осмыслен. Хотя отношение к покаянию было противоречивым.

В мае 1991 года я был назначен на должность и.о. председателя КГБ РСФСР и готовился выступить с докладом на всероссийском совещании. Я хотел написать в докладе, что мы, чекисты, должны принести покаяние, осмыслить, какой вред наши предшественники нанесли стране, и не повторить этого в будущем. Но против этого стали возражать даже мои сотрудники, я вынужден был отказаться от своей затеи. Тема покаяния не принималась. Считалось: почему мы должны каяться? Мы честно отрабатываем свой хлеб, получаем информацию, заводим дела, предотвращаем чрезвычайные происшествия, разоблачаем агентуру зарубежных разведок. Да, мы осуждаем преступления наших предшественников, совершенные в 1930-е годы. Особенно приказ 1937 года о квотах на расстрел, на посадку. Тогда Ежов определил каждому краю и области нормативы – сколько надо по этой категории расстрелять, сколько посадить «антисоветских» элементов. Многие руководители территориальных органов НКВД просили увеличить этот план, чтобы досрочно получить награды и звания. Многие сами погибли в этой мясорубке: пришли другие – и их же пропустили по этому приказу. На Бутовском полигоне лежат почти все начальники территориальных органов НКВД тех лет.

Чекисты готовы были критически осмыслить, осудить содеянное, но не покаяться. Покаяние должно было прежде всего предотвратить глупости с профилактиками и официальными предостережениями, прекратить борьбу с инакомыслием, перестать сбрасывать с крыш ледяные камни на демократов. Глупости, к сожалению, продолжались. Вспомним хотя бы историю ссылки академика А. Д. Сахарова в Горький. Он за всю свою жизнь там ни разу не обернулся, хотя за ним постоянно ходила служба наружного наблюдения. Я спрашивал: «Зачем?». Отвечали: «Руководство КГБ СССР велело». Более того, это руководство отмечало борцов с инакомыслием прежде, чем сотрудников, выявлявших связи вражеских разведчиков и работавших по другим направлениям. Именно те, кто организовывал эту слежку, быстрее получали звание почетного чекиста – высшую ведомственную награду.

– Виктор Валентинович, расскажите о создании КГБ РСФСР – этом троянском коне демократов.

– Тут встретились два потока – «сверху» и «снизу». Чекисты искали выход. Как я уже говорил, после событий в Восточной Европе усилились тревожные ожидания, чувствовалось, что нечто подобное назревает и у нас. И «сверху» поступил сигнал – Россия приняла Декларацию о суверенитете. И тут же осознали, что в стране нет своего органа КГБ, ее защищают союзные органы.

Я был тогда заместителем начальника Инспекторского управления КГБ, и меня часто посылали на «круглые столы», где демократы жестко критиковали мои выступления по поводу перестройки работы органов госбезопасности. После одного из таких «круглых столов» осенью 1990 года депутаты Верховного Совета РСФСР С. В. Степашин, Б. Т. Большаков, И. П. Никулин и другие стали обсуждать со мной, а затем общими усилиями проталкивать идею создания российского органа государственной безопасности, соответствующего демократическим устремлениям в обществе и работающего под руководством законной российской власти. Об этой идее рассказали Б. Н. Ельцину. Я озвучил ее руководству КГБ СССР: раз принята Декларация о государственном суверенитете России и стоит задача демократизации, давайте создадим отдельный, российский Комитет госбезопасности. Поначалу оголтелые партократы приняли это предложение в штыки. Но В. А. Крючков поддержал идею, для него это тоже был шанс «подстроиться», может быть, внедрить демократам своего троянского коня.

К маю 1991 года мы с депутатами подготовили документы о разграничении полномочий между КГБ СССР и КГБ РСФСР. Затем состоялась встреча Ельцина и Крючкова, 6 мая они подписали протокол об образовании КГБ РСФСР со статусом союзно-республиканского государственного комитета. Меня назначили и.о. председателя нового ведомства.

Возможно, Крючков пошел на это, как бы отмахиваясь от назойливой мухи: «Если вы так хотите, я подпишу и это». Штат у нас был смехотворный – 13 человек на всю Россию, потом его увеличили до 20. Из союзного КГБ поступило любезное предложение: пользуйтесь нашей инфраструктурой, берите информацию из наших массивов, но туда же вносите свою информацию. Как только мы попытались получить сокровенную информацию, оказалось, что это предложение – блеф. Мне нужно было информировать Бориса Николаевича о процессах, происходивших в армии, о разоружении, чтобы он представлял, какая там таится опасность, в каком состоянии находятся ядерные заряды и т. п. Мне это зарубили сразу: «Вы не должны давать ему эту информацию, он будет использовать ее в борьбе с союзным руководством».

Борьба действительно шла жесткая. Я оказался между двух огней. Подавая информацию Ельцину, я вынужден был «приглаживать» ее. Он это видел и открыто говорил об этом. Где-то невозможно было сгладить остроту ситуации: в каком-то городе муки оставалось на два дня, солдаты побросали оружие и разошлись, на важнейших объектах назрели предпосылки к чрезвычайным происшествиям… Крючков рассчитывал, что я буду управляемым. Я надеялся на компромисс. В мае 1991 года у меня состоялся разговор с Ельциным на эту тему. Я задал, пожалуй, бестактный вопрос: «Почему нельзя договориться с Крючковым? Страна одна, дело общее, все заинтересованы найти выход». Борис Николаевич крякнул: «Они же меня врагом считают». У него было резкое неприятие компромисса, другое видение ситуации – без союзного центра. Он полагал, что Россия, отягощенная союзной партократией и республиками Средней Азии, не сможет вырваться из тисков экономического и политического кризиса.

Сначала Крючков меня воспитывал, наставлял, призывал думать о главном – как не допустить развала союзного государства. Он боялся этого. На мои попытки акцентировать внимание на других проблемах – нечем кормить людей, полки магазинов пусты, значит, экономическая модель не та, нужно ее менять - он отвечал: «Этот экстремист Ельцин развалит государство!» Подобные разговоры продолжались до июля 1991 года.

В июле российское руководство предложило провести Всероссийское совещание руководителей территориальных органов КГБ РСФСР и представителей центрального аппарата КГБ СССР. Я не уставал повторять, что чекистам надо дать надежду на будущее, показать, что их работа нужна, ведь суверенитет новой России надо защищать. От Ельцина ждали, что он выскажет свое видение ситуации и свое отношение к органам КГБ в будущем. Совещание состоялось 17–18 июля 1991 года и широко освещалось в прессе и по телевидению.

Главная мысль выступления Ельцина была в том, что деятельность служб безопасности не должна противоречить магистральному пути развития общества. Крючков говорил о необходимости во что бы то ни стало сохранить союзное государство. Я отбросил политес и сказал, что на повестке дня стоит вопрос о смене строя, мы не должны служить интересам одной партии, нужна департизация. Крючков после моих слов крякнул. Надо было видеть, как он опустил голову, когда я говорил, что дело не в происках каких-то элементов, а в неспособности союзной власти найти выход из создавшегося положения, решить экономические проблемы. Но председатель КГБ СССР, видимо, уже взял курс на радикальные действия, на переворот. Со мной он сохранял видимость каких-то отношений. После совещания кто-то позвонил мне по правительственной связи и сказал: «Ты, Иваненко, предатель». Не назвался. Борис Николаевич большой пользы от нас тоже не видел.

– Вас в КГБ РСФСР так и оставалось 20 человек?

– Да. В какой-то мере мы влияли на кадровую политику, проверяли по своим источникам и согласовывали все представления о назначении новых руководящих кадров на территории России. Областные управления по-прежнему подчинялись КГБ СССР, но все руководители не могли быть назначены без моей визы. Это тоже была своеобразная политическая игра.

Я активно общался с сотрудниками территориальных органов, имел возможность доносить свою точку зрения о назревших переменах внутри системы, о необходимости отказаться от выполнения решения одной партии, о подчинении закону. Я настаивал на более конкретной регламентации функций органов, чтобы не было их размытого толкования. Это и сейчас, кстати, большая проблема.

Требование отказаться от фаворитизма в кадровой политике сотрудники встречали на ура. Везде и всегда (с царских времен и по сей день) власть пытается на эту сложную и опасную работу направлять своих людей не только потому, что больше им верит, но и потому, что надеется: они выполнят деликатные поручения – ледорубом кого-то долбануть, компромат собрать на конкурента, негативную информацию распространить, «утку» запустить… Информацию о подобных делах я получал и перепроверял. Как-то Борис Николаевич получил информацию о том, что в его теннисной раздевалке появилась записывающая спецтехника. Мы выяснили, по чьему распоряжению. Оказалось, инициатива исходила от партийных функционеров, командированных в систему госбезопасности. По закону нельзя было контролировать председателя Верховного Совета РСФСР, а по устному распоряжению… Мы разъясняли сотрудникам союзного КГБ, что нельзя заниматься этими глупостями, нельзя нарушать закон.

Приближались выборы первого президента России. Хотя 6-я статья Конституции СССР была отменена, и КГБ не имел права оказывать содействие какой-либо одной партии, под крышей парткома КГБ СССР было создано что-то вроде конспиративного штаба. Он должен был содействовать избирательной кампании Н. И. Рыжкова. Штаб собирал компромат на Ельцина и пытался его использовать в прессе. Я Борису Николаевичу рассказал про этот штаб, он говорит: «Пусть, они мне только помогут».

В 5-м (идеологическом) управлении КГБ СССР работали талантливые люди, в период избирательных кампаний они готовили заказные материалы, статьи. Впрочем, сегодня их больше. Тогда это работало слабо. Коммунистам не верили, и, как показали выборы президента, активность КГБ СССР действительно сработала в обратную сторону.

– А что Вы скажете о Жириновском? Его называли кандидатом в президенты от КГБ.

– Разговоров о В. В. Жириновском было много, но утверждать однозначно, что он чей-то спецпроект, я не могу. Да, говорили, что с ним работает кто-то из КГБ. Хотя он приходил и требовал, чтобы органы госбезопасности по нему прекратили работать. Но это тоже была пиар-акция. Владимир Вольфович занял определенную электоральную нишу, он до сих пор востребован, хотя постепенно сходит на нет.

– Перейдем к ГКЧП, к обретению Россией реального суверенитета. Какова здесь роль российского КГБ?

– Накануне мы в аэропорту встречали Ельцина, прилетавшего, кажется, из Казахстана. По принятым правилам этикета при отлете и прилете первого лица все главные должностные лица должны были пожать ему руку. Российская демократия, к сожалению, впитала эту феодальную, а затем и советскую традицию. Накануне я поговорил с коллегами из окружения Крючкова, пытаясь таким примитивным образом прояснить ситуацию: уже ходили разговоры, что на осень что-то готовится, под видом голодных бунтов российское руководство будет смещено. Но ничего тревожного от них не услышал. Как потом показало расследование путча, осторожный председатель КГБ СССР посвящал в свои планы очень узкий круг людей, доверял даже не всем своим заместителям.

События 19 августа 1991 года явились для меня полной неожиданностью. Мне позвонил коллега: «Включи телевизор, передают указ о введении чрезвычайного положения, о создании ГКЧП». Я тут же вызвал машину и решил ехать в КГБ СССР, чтобы поговорить с Крючковым. Почему-то кольнуло: «А вдруг потом не выпустят из этого здания». Поехал в Белый дом. У меня были неплохие рабочие отношения с госсекретарем Г. Э. Бурбулисом, он всегда находил время поговорить, обсудить проблемы. Захожу к нему в кабинет, там растерянные его помощники А. Н. Кричевский и А. Л. Головков. Кто-то спросил: «Что происходит?» У меня спонтанно вырвалось: «Затеяли большую глупость, дня через три она закончится». Как в воду глядел.

В кабинете продолжали работать все виды связи, в том числе кремлевка первая и вторая. Не отключили! Девяти еще не было, когда раздался звонок от Бориса Николаевича. Я доложил ему, что в городе войска, но четкой картины происходящего нет. Он ответил: «Будем думать». И положил трубку. Я позвонил В. А. Крючкову по первой кремлевке. На мой вопрос «что происходит?» он ответил: «В стране надо наводить порядок». Я спросил: «Вы понимаете, что это авантюра? Что она закончится либо большой кровью, либо ничем?!" Он не стал дискутировать: «История нас рассудит». И прекратил разговор.

Потом подъехало все российское руководство. Из Архангельского вырвался Борис Николаевич. Начали совещание. Передо мной была поставлена задача получить максимум информации. Я стал обзванивать всех руководителей КГБ, с которыми имел более или менее хорошие отношения. Звонил в территориальные органы, выяснял обстановку, какие поступили указания из центра. На местах получили постановление ГКЧП о введении чрезвычайного положения и шифрованную телеграмму о том, что надо усилить контроль за обстановкой, пресекать вылазки экстремистских элементов, то есть стандартные указания.

В этот же день, 19 августа, я пытался отправить в территориальные управления госбезопасности шифр-телеграмму с обращением президента Б. Н. Ельцина, в конце ее я от себя добавил: «Выражаю уверенность, что сотрудники территориальных органов КГБ РСФСР не примут участия в антиконституционных действиях». Но начальник шифровальной службы КГБ СССР телеграмму мою завернул. Телеграмма все же ушла – по телетайпам МВД. Министр внутренних дел РСФСР В. П. Баранников предложил этот выход. Территориальные управления, которые подчинялись союзному КГБ, получив мою телеграмму, почувствовали двойственность ситуации, многие заняли выжидательную позицию, решили посмотреть, что произойдет. Мои единомышленники, с которыми мы вместе проработали долгие годы, разделяли мое убеждение. А в некоторых управлениях возмутились: «Этот наглец Иваненко обращение Ельцина прислал!» Доложили Крючкову. Он отмахнулся: мол, пусть чирикают. Когда говорят, что в дни путча органы госбезопасности были по разные стороны баррикад, это неверно. Они, как петухи на заборе, смотрели, чья сторона возьмет.

– А было дано указание блокировать лидеров демократического движения?

– Нет. По крайней мере, письменных указаний на сей счет не поступало. По личной инициативе руководители некоторых подразделений приняли превентивные меры, готовились к арестам, за кем-то установили наружное наблюдение. Но следить за многими бессмысленно, а письменных указаний, повторяю, не было. Начальник оперативно-технического подразделения КГБ получил устное указание контролировать телефоны Б. Н. Ельцина, И. С. Силаева и еще нескольких российских руководителей высшего уровня, чтобы быть в курсе, какие меры они собираются принять в ответ. Видимо, поэтому и не отключали телефоны. Первый день прошел в суете – сотни звонков, сбор информации. Нарастало ощущение: что-то не то, у ГКЧП, похоже, нет четкого плана действий.

На кабинет Бурбулиса стали замыкать звонки лидеров других стран, позвонили премьер-министр Великобритании Дж. Мэйджор, канцлер ФРГ Г. Коль и др. Прямо на городской телефон звонили из посольств. Я продолжал выяснять ситуацию, связался с командиром группы «Альфа» В. Ф. Карпухиным: «Какие есть приказы?» Отвечает: «Никаких. Сидим, ждем». Я предупредил: «Не вздумайте соваться с вооруженными акциями». Он в ответ: «Я что, враг себе?» Люди уже начали понимать, что происходит. Одни лицемерили, другие просто отказались со мной разговаривать – как первый заместитель председателя КГБ СССР Г. Е. Агеев. Иные – как начальник разведки Л. В. Шебаршин – не всё говорили, зная, что разговоры контролируются, но сохраняли нормальные отношения.

По телефонам, по которым была уверенность, что они не прослушиваются, я выходил на известных мне людей в аппарате Управления КГБ по Москве и Московской области. Оттуда днем 20 августа пришла первая тревожная весть: есть указание готовить пункты фильтрации участников обороны Белого дома. Фильтрация – это когда всех задерживают, а потом по одному выводят и выясняют, кто есть кто: мелкая сошка или лидер? И отправляют кого в «Матросскую Тишину», кого – под домашний арест или еще куда-то. К ночи информация стала более тревожной.

Ельцин находился в соседнем кабинете. Я по нескольку раз в день заходил к нему с докладом. Но больше работал с Бурбулисом. Мы использовали тактику морального давления на активных участников путча. Сначала с Крючковым поговорил я, потом трубку взял Бурбулис и своим скрипучим голосом произнес: «Вся ответственность за возможное кровопролитие ляжет на Вас! Вы это понимаете?» Тот ему что-то отвечал. «Если понимаете, то отдайте приказ о выводе войск из Москвы!» После этого разговора я позвонил одному из помощников Крючкова и узнал, что тот закрылся в своем кабинете. Видимо, впал в прострацию.

Звонил начальнику Управления КГБ по Москве и Московской области В. М. Прилукову. Этот активный партийный функционер поинтересовался, где я нахожусь, услышав, что в Белом доме, немного задергался, но гадости говорить не стал, ограничился чем-то вроде «будем выполнять задачи, которые перед нами поставили». А рядовые сотрудники управления сами стали звонить мне.

Хотя устные указания о подготовке групп фильтрации были, но приказ так и не поступил. Какую роль во всем этом сыграли мы? Не знаю. Но думаю, какую-то неуверенность в действия Крючкова и его команды наши разговоры внесли. Напряжение у всех тогда было высочайшим. Изменить ситуацию в ту или иную сторону могло что угодно. Кстати, стоит сказать, что не все действия защитников Белого дома в дни путча были разумными. Так, заместитель министра внутренних дел РСФСР А. Ф. Дунаев отдал приказ личному составу нескольких училищ МВД с оружием выдвигаться на защиту Белого дома. Это меня шокировало. Зачем ничего не понимавшие люди пошли бы в эту мясорубку? Курсанты у Белого дома так и не появились, скорее всего, их где-то остановили, заблокировали.

– А группа «Альфа» не выполнила приказ или не получила его?

– Не получила, по информации из аппарата Крючкова и от самого Карпухина.

– Кто был двигателем ГКЧП? Как его члены сплотились в команду?

– Идеологом проекта введения чрезвычайного положения и разработки всего пакета документов ГКЧП был В. А. Крючков. Не зря же он все время твердил об опасности развала СССР. Предварительно он обзванивал возможных сторонников. Он знал убеждения высших руководителей государства и предлагал участвовать в ГКЧП только тому, кто не откажется. Министр обороны Д. Т. Язов – солдат, служака. Твердый большевик Б. К. Пуго сам был приверженцем идеи «наведения порядка» через введение чрезвычайного положения и готов на применение силы. Но на милицию надежды было мало, и подразделениям МВД соответствующих команд так и не поступило. Осторожный председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов в состав ГКЧП не вошел, но благословил: «Ребята, делайте, посмотрим, что получится». По замыслу, он должен был проштамповать решения ГКЧП.

Не думаю, что гэкачеписты решились на переворот в расчете на будущие весомые должности, скорее, искренне были озабочены идеей наведения порядка в стране, как они его понимали. Считали, что надо убрать, изолировать смутьянов – Ельцина и его команду. Восторгались Ю. В. Андроповым: мол, только начал наводить порядок, как сразу выросла производительность труда. И наивно думали: введем чрезвычайное положение – прилавки наполнятся товарами… Величайшая глупость.

– Ваше мнение о роли Горбачева во всем этом?

– Думаю, члены ГКЧП не видели ему места в будущей системе политического устройства страны, считали, что он себя уже изжил и как Генеральный секретарь КПСС, и как инициатор нового Союза. Горбачев хотел подписать новый Союзный договор, а для Крючкова это означало развал страны. Поэтому Горбачева как потенциального разрушителя СССР надо было отстранить. Впрочем, члены ГКЧП окончательно стратегию не продумали, не исключено, что они рассчитывали потом как-то использовать Михаила Сергеевича, вернули бы на какое-то время, чтобы сгладить дальнейший процесс. Возможно, он и не отказался бы, если бы у них получилось…

Но наступили драматические события ночи на 21 августа. В Белом доме были слышны выстрелы на пересечении Нового Арбата и Садового кольца. Мне мои сотрудники докладывали: десятки жертв, море крови – у страха глаза велики. Утром я получил информацию о том, что готовится правительственный самолет. Начали узнавать по всем каналам: кто, куда, с кем. Выяснили, что члены ГКЧП летят к Горбачеву. То ли к чему-то его принудить, то ли покаяться. Кто-то подал мысль направить в Форос второй самолет с представителями демократической общественности. Решение послать его и опередить гэкачепистов принял Борис Николаевич. Была дана команда их задержать, не пускать к Горбачеву. Вторым бортом полетели вице-президент РСФСР А. В. Руцкой, председатель российского правительства И. С. Силаев и еще несколько человек. Когда взлетел второй самолет, мы стали контролировать ситуацию по маршруту. Наш самолет приземлился, дальше события известны: кого Горбачев принял, кого нет.

Пока Крючков летел в Форос, я отправил в территориальные управления КГБ телеграмму – о том, что путч провалился, и они должны выполнять указания избранной народом верховной российской власти. Доступ к шифросвязи наконец-то мне открыли.

Получив информацию о том, что самолеты возвращаются, в кабинете у Г. Э. Бурбулиса собрались Генеральный прокурор РСФСР В. С. Степанков, министр внутренних дел В. П. Баранников и я. Обсуждали, что делать с гэкачепистами. Прокурор дал санкцию на их арест. Пока самолеты летели, я со своей группой поехал в аэропорт «Внуково-2» их задерживать. Время позднее, машина без охраны, неизвестно, что нас ждет, ведь «Внуково-2» охраняли люди из 9-го управления КГБ СССР. Мы не знали, как они воспринимали все происходившее. Было тревожно. Подъехали. Нас встретил заместитель начальника управления: «Виктор Валентинович, исполним любое Ваше указание». У них уже была информация о том, чья взяла. Я просил обо всем докладывать мне. Самолет приземлился, высунулся охранник Руцкого, осмотрелся. Самолет Горбачева вырулил на отдельную стоянку.

Мне со Степанковым пришлось задерживать Крючкова. Не просто арестовывать своего бывшего начальника… Честно говоря, мне было его жалко, никакого злорадства не испытывал. Мы ему говорим, что он арестован по постановлению прокурора РФ… Он сидит совершенно отрешенный. Подхватили с собой его портфель и усадили в машину. Куда везти? Где содержать арестованных? Следственный изолятор КГБ СССР отмели сразу. В «Лефортово» нет ни друзей, ни твердых позиций. К уголовникам в «Матросскую Тишину» тоже не повезешь. Кто-то из Управления делами президента предложил: «Давайте в пансионат „Сенеж“, рядом с Солнечногорском, пустой стоит. Выставим по периметру милицейскую охрану, когда работники прокуратуры начнут допросы». Под утро были в пансионате. Арестованных развели по отдельным комнатам. Место для их содержания и для охраны было совсем не подготовленное. Но несколько дней они там находились, первые допросы прокуроры снимали в пансионате. Потом все же перевезли их в «Матросскую Тишину».

– Всех членов ГКЧП привозили в пансионат?

– Нет, В. А. Крючкова, Д. Т. Язова, еще кого то, не помню. А. И. Тизякова отпустили, у него была депутатская неприкосновенность. Я быстро вернулся в Белый дом. Надо было ехать арестовывать Г. И. Янаева, постановление уже было на руках. Когда начал бриться, зашел Баранников и говорит: «Мне неудобно своего начальника арестовывать. Давай я арестую Янаева, а ты – Пуго». Я согласился, и зря. У меня была информация о том, где находился Янаев, в каком кабинете в Кремле. А где Пуго, никто вразумительно сказать не мог. Я позвонил по кремлевским телефонам. Никто не ответил. Вспомнил, что у членов ГКЧП кремлевка отключена. Первый заместитель министра внутренних дел РСФСР В. Ф. Ерин нашел домашний телефон Пуго. Я тут же набрал его. Борис Карлович ответил. Я произнес: «Здравствуйте. Это председатель КГБ России Иваненко. Нам с Вами надо поговорить». Пауза… «Понятно. Приезжайте». И положил трубку. Не понравилась мне эта пауза.

Вместе со мной поехали его арестовывать заместитель Генерального прокурора РСФСР Е. К. Лисов, В. Ф. Ерин и Г. А. Явлинский как представитель общественности. Пока доехали, пока бежали по лестнице, пока нашли квартиру… Позвонили, дверь открылась: стоит растерянный престарелый родственник. Борис Карлович лежит на кровати в синем спортивном костюме. Жена сидит на полу около кровати, по голове размазывает кровь. Она была еще жива, он ей выстрелил в висок. Прокуратура уже начала работать… Я не видел здесь своей задачи и уехал. Очень некрасиво потом поступили с телом Пуго, долго не выдавали родственникам, злословили. Уважение к мертвым – святое дело. Явлинский позже все это расписал в красках. Эти драматические события меня морально выбили из колеи, до сих пор вспоминаю о них с тяжестью в душе.

Наступило 22 августа, все праздновали победу, подняли флаг России. Эйфория. Мне было не до того, у здания КГБ на Лубянке собиралась толпа. Внутри шли разговоры о том, что сейчас ворвутся, начнут архивы выносить, а этого допустить было никак нельзя, нельзя было повторить опыт ГДР, ущерб был бы невосполнимый. В этих архивах хранилось столько информации, которую можно было использовать в неблаговидных целях. Были сведения и о преступных авторитетах. Я обрисовал ситуацию Борису Николаевичу. Он позвонил мэру Москвы Г. Х. Попову: «Прими меры, чтобы там не бесчинствовали».

Когда скульптуру Дзержинского снимали с постамента, я ребятам из охраны здания КГБ еще раз продублировал команду Л. В. Шебаршина (он, кажется, всего на один день был назначен председателем КГБ СССР), чтобы не вздумали оружие применить. Если произойдет кровопролитие, тогда вообще все снесут. Бог миловал. Но попытки прорваться к информации, к спецподразделениям КГБ были. Кто-то самовольно пытался достать шифровки. В целом в те дни нам удалось сгладить ситуацию, общими усилиями не допустить разгрома КГБ.

– Расскажите о переменах в системе КГБ в первые месяцы независимости России.

– Систему госбезопасности надо было спасать от развала, потому что на Лубянке пили водку, жгли свои черновики и смотрели по телевизору, что происходит в стране. Ждали, чем все закончится. Надо было внушить сотрудникам надежду, уверенность в том, что они нужны стране. Ведь республика без органов безопасности беззащитна и перед агрессивными притязаниями соседей, и перед вылазками экстремистов.

Я попытался наладить руководство системой, подготовил приказ о подчинении КГБ РСФСР всех территориальных управлений, кроме Управления по Москве и Московской области. Приказ подписывал председатель КГБ СССР В. В. Бакатин. Стали бороться и за это управление. Нас поддерживал и Г. Х. Попов. Переподчинили, наконец, нам и Москву, и Ленинград.

Возникли большие трудности с В. В. Бакатиным. На должность председателя КГБ СССР он был назначен по договоренности между Горбачевым и Ельциным, они ему доверяли. До этого назначения он был министром внутренних дел (еще до Пуго). В марте 1991 года был утвержден членом Совета безопасности при президенте СССР, где занимался вопросами внутренней политики. Это был типичный партийный работник, выходец из аппарата КПСС, ранее работал секретарем Кемеровского обкома партии.

Бакатин не был профессионалом в нашей работе и поначалу просто не понимал, на что его поставили. У него была установка на разрушение КГБ. Когда он стал формировать свою структуру, ужесточилась борьба за ресурсы между союзным и российским КГБ. Бакатин – популист, его действия зачастую были направлены на обретение личной популярности. Например, он отдал детскому дому санаторий КГБ СССР, не учитывая, что у детского дома нет и не будет средств на его содержание. Но это пустяки по сравнению с передачей американцам схемы подслушивания в здании американского посольства. Он сдал систему, не посоветовавшись с профессионалами. Я об этом узнал только по радио. Бакатин потом говорил, что этот шаг он согласовал с обоими президентами, у него было письмо с их визами. Но разве это компетенция президентов? Думаю, что они не понимали, к чему это может привести.

А для сотрудников КГБ это был удар. Сдавать святая святых – технику подслушивания в посольстве если не противника, то конкурента! Бакатин оправдывался: мол, американцам все равно об этом было известно. Ничего подобного! Там была применена совершенно новая технология. Элементы звукопроводящей системы были замурованы в кирпичах. Мы их получали от зарубежных поставщиков. Это было ноу-хау. Строили зарубежные подрядчики, которым американцы доверяли. КГБ завербовал подрядчиков. Бакатину надо было сдать систему, он и сдал, чтобы себя показать, не думая о политических и оперативных последствиях. У меня состоялся с ним жесткий, нелицеприятный разговор. Но он так ничего и не понял.

А жесткая борьба за ресурсы и структуры между союзным и российским КГБ продолжалась, причем в обстановке интриг вокруг Бориса Николаевича. Все боролись за влияние на лидера. Приведу примеры. Я был в хороших отношениях с А. В. Коржаковым. Он человек с практической сметкой, поэтому везде старался внедрить своих людей. И мне в заместители стал навязывать своего человека, который до этого работал начальником отделения КГБ в аэропорту «Домодедово». Но как я мог взять на эту должность человека, который по уровню – майор, в основном доставал начальству билеты на самолет? Отказался. Так испортились мои отношения с Коржаковым. А вице-президент Руцкой предложил мне в замы своего друга – начальника небольшого особого отдела на полигоне в Липецке. Чем он заслужил, чтобы ему доверили такую должность? Короче, опять фаворитизм, с которым я всегда боролся. За что боролся, на то и напоролся.

Тем не менее я пытался проводить принципиальную кадровую политику. Примерно в 40 территориальных управлениях (в том числе в Управлении по Москве и Московской области) партийных функционеров сменили руководители-профессионалы. А это – на 40% территории. Надо было не только людей подобрать, но и провести их через Комиссию Верховного Совета РСФСР по рассмотрению кадрового резерва КГБ, куда входили дотошные депутаты. Чего стоил один только депутат В. К. Варов. Не всем моим кандидатам удалось преодолеть эту комиссию.

– Именно тогда пытались объединить МВД и КГБ?

– Да. По каналам Министерства иностранных дел я получил информацию о том, что Б. Н. Ельцин на встрече с лидерами «большой семерки» пообещал ликвидировать систему КГБ. Но я ее возглавлял! Я пошел на прием к Борису Николаевичу и спросил, как это понимать. Он ответил, что объединит нас с МВД. Я пытался объяснить, что это как камень в болото бросить. Совершенно несовместимые структуры, у них разные функции! Он завелся: «Кто – камень, а кто – болото?»

Я упирал на то, что такая структура ведомств прописана в Конституции, органы госбезопасности объективно должны действовать отдельно, сегодня – не 1937 год, когда Сталин объединил МВД и МГБ. Главное отличие в том, что задача МВД – охрана общественного порядка, а задача КГБ – обеспечение государственной безопасности. Если эти системы, их функции, кадры объединить, то цели будут размыты, а задачи не будут выполняться в должной мере. Появится возможность для серьезных злоупотреблений, так как вся система будет зажата в одном кулаке. При раздельном функционировании между ними есть соперничество, и КГБ контролирует, что происходит в МВД.

Но убедить Ельцина мне не удалось. У нас оказались разные представления. Борис Николаевич упрощал ситуацию. Мол, эти ведомства и под одной крышей как работали каждое по своим задачам, так и будут работать. Но так не бывает. Я по своему опыту знал: кто возглавит объединенное министерство, тот и расставит на ключевые посты свои кадры. Получится: каждому чекисту – по милицейскому свистку. Или наоборот.

Не хочу обижать сотрудников милиции, они считают, что по уровню профессионализма они не ниже сотрудников КГБ. Но если смотреть на вещи объективно, учитывать систему отбора, уровень образования, то общий уровень в милиции все-таки ниже. И меня жгла мысль о том, что во главе планируемого суперведомства встанет группа милицейских чиновников, которые будут действовать своими милицейскими методами.

Я понимал, что у сторонников слияния была еще одна цель – получить доступ к оперативно-техническим средствам (к технике подслушивания, визуального контроля и т. п.), которые тогда еще оставались монополией КГБ. В то время МВД могло выписать задание, получить санкцию на прослушку, но все эти действия были под контролем КГБ. Не было того, что стало нормой в середине 1990-х годов, когда все стали прослушивать и торговать этой информацией. За взятку стали прослушивать конкурентов. То есть речь шла не просто об объединении ведомств, а о доступе к лакомому куску, и многие милицейские чины уже видели себя его пользователями.

Я излагал свои аргументы, но Борис Николаевич их не воспринимал. Он считал, что сотрудники МВД – прекрасные люди, в дни путча они замечательно себя проявили. А сотрудники КГБ только подслушивали и заняли выжидательную позицию в антиконституционном перевороте, можно сказать, способствовали Крючкову, который был мотором ГКЧП. Поэтому КГБ должен быть распущен!

Позже я предпринял еще одну попытку исправить положение с помощью нового российского правительства, куда вошли Е. Т. Гайдар и Г. Э. Бурбулис. Я пытался объяснить, что новой России нужен инструмент защиты суверенитета. Предложил создать структуру с другим названием – Агентство федеральной безопасности (АФБ). Мы подготовили Положение об АФБ, и весь ноябрь я пытался его подписать у Бориса Николаевича. Надо сказать, что из-за различия взглядов на слияние ведомств его отношение ко мне резко ухудшилось. Ельцин перестал меня принимать. Это было очень плохо. В то время в Чечне вводилось чрезвычайное положение, могла пролиться кровь, надо было согласовать действия КГБ. Я звонил президенту, но меня с ним не соединяли.

И все же 26 ноября 1991 года Б. Н. Ельцин подписал Указ Президента РСФСР «О преобразовании КГБ РСФСР в Агентство федеральной безопасности РСФСР». Я возглавил АФБ. Поменялись частично функции, было ликвидировано 5-е (идеологическое) управление КГБ, хотя функция защиты конституционного строя осталась. Некоторые нас обвиняли в том, что мы в структуре АФБ воспроизвели союзное КГБ. Но что нового можно тут придумать? Контрразведка была и останется. Если служба наружного наблюдения нужна, то и она останется. Куда денешься без прослушки? Без нее не защитить конституционный строй. Система госбезопасности – лишь инструмент. Весь вопрос в том, кто им управляет – тиран или демократ. От того, кто что заказывает, зависит, как система работает.

Менее чем через месяц АФБ было упразднено, так как Ельцин все же решил объединить КГБ и МВД. Я оказался за штатом, меня отправили в отпуск. Я связался с депутатами Верховного Совета РСФСР – своими единомышленниками. Решили обратиться в Конституционный суд, который только-только был образован, чтобы он проверил конституционность Указа Президента РСФСР «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР» от 19 декабря 1991 года № 289. Я встретился с председателем Конституционного суда В. Д. Зорькиным и привел наши доводы. Он расспросил меня о процедуре принятия решения о ликвидации и посоветовал ехать в отпуск.

В январе 1992 года меня вызвали на заседание Конституционного суда, где я выступил свидетелем. 14 января 1992 года Указ № 289 был отменен. И уже 24 января 1992 года Б. Н. Ельцин новым указом образовал Министерство безопасности на базе упраздненных АФБ и Межреспубликанской службы безопасности. В Указе это министерство было прописано отдельно от МВД. Наша позиция восторжествовала, но все сотрудники, работавшие со мной в российском КГБ, стали изгоями. В новое министерство почти никого не взяли. Меня в возрасте 44 лет уволили из органов госбезопасности «по сокращению штатов». Впрочем, кадровый состав в территориальных управлениях сохранился. И неудивительно – там люди были подобраны по своим профессиональным качествам. Надо отдать должное министру В. П. Баранникову – он четко ориентировался на профессионализм сотрудников. МВД возглавил В. Ф. Ерин.

21 декабря 1993 года было упразднено и Министерство безопасности, создана Федеральная служба контрразведки (ФСК). 3 апреля 1995 года ее правопреемницей стала нынешняя Федеральная служба безопасности (ФСБ). Такие вот были перипетии.

– Где нашли свое место ушедшие из органов?

– По моим наблюдениям, большинство адаптировалось к рыночной экономике. Многие меня просто радуют. У чекистов высокая способность к самообучению, хорошо поставлен ситуационный анализ, хотя стратегическое мышление может быть неважным.

Работают выходцы из системы госбезопасности преимущественно консультантами, советниками руководителей по связям с общественностью, в деликатной сфере отношений с органами власти. И неудивительно, ведь они умеют вербовать, знают психологию, слабые стороны людей. Многие ушли в частные охранные предприятия, но мне почти не известны факты, когда сотрудники КГБ пошли в «черный» криминал.

– Рыночная экономика не может функционировать без защиты прав собственности, без принуждения к исполнению договоров. В 1990-х годах государство не выполняло свои обязанности в этой сфере. Довольно распространено утверждение о том, что именно частные охранные предприятия позволили установить разумные отношения между участниками рынка.

– ЧОПы – скорее посредники, они не заменяют государственные органы. Впрочем, между государственной и частной системами охраны сегодня существует перекос. Когда-нибудь мы придем к европейской модели, где субъектов рынка хорошо защищают органы государства. Но, думаю, это произойдет не скоро.

– Коррупция, откаты, взятки не оставляют нашей стране шансов войти в число развитых стран. Какие меры, на Ваш взгляд, помогли бы быстрее решить эту проблему?

– Я не считаю себя специалистом по борьбе с коррупцией, но мой опыт подсказывает, что на какие-то кардинальные меры, способные быстро победить это зло, сегодня рассчитывать не приходится. Даже если мы захотим избавиться от наиболее тяжелых последствий коррупции, наши шаги должны быть поступательными и непоспешными. Но главное – их должны делать все члены общества, не исключая и заведующую детским садом, и водителя, остановленного гаишником. Пока в нашем обществе не сформировался заказ на борьбу с коррупцией. А без этого проблему не решить. Люди убеждены: чем судиться с ГАИ, проще откупиться тремя тысячами рублей, пусть гаишник и не прав. Чтобы победить коррупцию, надо начинать с общественного контроля, с прозрачности в деятельности органов власти. Нужны политическая конкуренция и общественный контроль над ведомствами, прежде всего над правоохранительными органами.

Сегодня общественный контроль реально допустим только с разрешения Кремля. Все остальные попытки воспринимаются как оппозиция, покушение на власть или даже призыв к «оранжевой» революции. Но для органов безопасности общественный контроль стал бы благом, помог оградить их от попыток власти давать деликатные поручения, скажем, собрать компромат на тех или иных кандидатов во время выборов. К сожалению, избирательный подход к применению различных норм права к разным гражданам и организациям сегодня присутствует. Мы это видим.

И бизнесмены не готовы к честной конкуренции, предпочитают решать проблемы с помощью взяток и откатов. Для реальной борьбы с коррупцией надо, чтобы мы по уровню политической культуры доросли до Европы. Вопрос в том, можно ли этот процесс ускорить?

– В одних государствах перед службой безопасности поставлена цель защиты конституционного строя, гарантии прав граждан, в других – лишь охраны конкретных представителей действующей власти. А что в России?

– Я сегодня не работаю в ФСБ. Не знаю, насколько корректно мне судить об их работе. Но мне кажется, что выбор целей и приоритетов идет от нашей общей политической культуры, менталитета. Раньше санкция на проведение мероприятий, имевших политический подтекст, давалась внутри системы КГБ. Потом разрешения стал штамповать прокурор, теперь их дает суд. По сути ничего не изменилось, если надо, санкция будет получена с помощью своих людей и в прокуратуре, и в суде.

Правоохранительная система не находится под общественным контролем. Созданные при ФСБ и при МВД общественные советы – только видимость. Нет и парламентского контроля. Надо, чтобы общество захотело осуществлять такой контроль и получило для этого возможность. Следует сделать хотя бы первый шаг, скажем, предоставить Госдуме право на парламентские расследования деятельности спецслужб. Будет создан прецедент, появится опыт. В 1991 году такая попытка была, я уже говорил о депутатской Комиссии по рассмотрению кадрового резерва КГБ. Возможно, кому-то это не понравилось или парламент оказался не на высоте, во всяком случае, система госбезопасности с облегчением избавилась от парламентских комиссий. Но в развитых странах парламентский контроль за работой спецслужб – естественная норма.

В России очень многое зависит от воли первых лиц государства. А наши вожди всегда сами опасались органов и противоречиво управляли ими (то заигрывали, задабривали, то мордовали). А нужны спокойный, компетентный подход и сопоставление информации из разных источников.

Если говорить о сегодняшних проблемах органов госбезопасности, то, несомненно, необходимо более четкое обеспечение правовой регламентации их деятельности. Надо ограничить компетенцию ФСБ в сфере экономической безопасности. Борьба с терроризмом – это одно, а отслеживание процесса приватизации, тем более влияние на него, – уже лишнее для этих органов. Пока у них большие возможности выполнять деликатные заказы, хорошо бы их ограничить.

Органы госбезопасности – не заповедник, тем более не инкубатор, а часть общества. И правы те, кто утверждает, что российской службе госбезопасности сегодня нужны новые люди – из бизнеса, из успешных людей, с европейским, рыночным мышлением.

Беседу провели Петр Филиппов и Татьяна Бойко
Май 2010 года

Источник: © 2010 www.ru-90.ru