---

Первый президент России

– Геннадий Эдуардович, Вам пришлось работать с первым президентом в самое переломное для России время. Расскажите о нем.

– Борис Ельцин, как слоеный пирог, состоял из разных личностей, и потому суммарные последствия его деятельности противоречивы. Его нельзя оценивать вне исторического контекста. В то время интеллектуалы освобождались от духовного гнета, который давил нас во времена господства КПСС. Партийный босс Ельцин освобождался от собственных предрассудков и помогал освободиться другим – каждому от своих.

В конце 1980-х – начале 1990-х годов политик-актер был востребован, тем более политик с такой волевой харизматической подосновой, как у Ельцина. И только позже стало понятно, что на самом деле нужен навык будничной, а не рекламной, не телевизионной работы – по существу государственного управления. После избрания его председателем Верховного Совета быстро выяснилось, что кропотливая законодательная деятельность Борису Николаевичу не по вкусу. Он искал иные формы влияния на развитие событий. Адекватным для него было президентство. Это не значит, что ему нужна была абсолютная власть, хватало виртуальной возможности когда-то ею воспользоваться.

Хотел бы подчеркнуть, что, как никто другой, Ельцин умел сливаться с толпой, умел просчитывать ее своей звериной интуицией и потом заставлял входить в резонанс с собой.

Когда митинговый энтузиазм прошел, началась кристаллизация различий. Ведь свобода есть испытание, мучительный выбор. А культура Бориса Николаевича мучительного выбора не предусматривала. Для него: чем сложнее и многофакторнее проблема, тем она никчемнее. Раз так, то надо ее упростить – опростить – «однозначить», и таким образом подстроиться под настроения людей.

Меня как-то насторожила его фраза о том, что, если люди тянутся к стабильности, то он обязан с этим считаться. Я стал доказывать, что существует разница между желанием людей иметь устойчивую, полноценную жизнь и их нежеланием добиваться этой устойчивости старыми методами, методами государственной опеки, подачек начальников. Но Борис Николаевич не воспринимал мои доводы.

Ельцин был не злопамятным, скорее всепамятным. Его феноменальная память известна многим. Он прекрасно помнил цифры и с их помощью доказывал свою правоту. И свои идеи генерировал, и чужие аккумулировал. Вопрос в том, какие, какой глубины и какого масштаба.

– Работать с ним было непросто? Как сказывались его властный характер и партийная закалка?

– Партийная закалка проявлялась в том, что Борис Николаевич умел выявить сущность явления, и в том, что многие вопросы он решал по прихоти, любил показать, кто в доме хозяин. Скажем, полгода тщательно готовится визит, все спорные вопросы выстраданы, все взаимные уступки оговорены. Вдруг, из желания продемонстрировать свою волю, он царственным жестом идет на неоправданные уступки, сводя на нет усилия многих людей и нанося ущерб интересам государства. Характерный пример такого поведения – переговоры с поляками во время визита Леха Валенсы в 1992 году. Тогда только вводились в практику встречи в формате «один на один». Встречаясь с Валенсой, Ельцин объявил решения, которые не совпадали с предварительными многомесячными проработками и не отвечали нашим интересам.

Из желания покрасоваться, показать, какой он всесильный, он мог на капоте трактора подписать указ о финансировании неизвестного никому заказа, неизвестно из каких ресурсов и с какими последствиями.

Но если бы не властный характер Ельцина, то не было бы известного фото на танке, на фоне Белого дома. Во время путча мы с ним приехали в Белый дом и пытались разобраться, что происходит в стране. Вскоре доложили, что к зданию подтягивается танковая бригада. Это путчисты хотели нас заблокировать. Ситуация абсолютно нестандартная. Как себя вести? Мы сидим в кабинете у Бориса Николаевича, вдруг заходит Коржаков и объявляет, что танкисты вышли из танков и разговаривают с прохожими. Они не понимают, куда их послали и зачем. У Ельцина моментально возникала идея лично пообщаться с танкистами. Я возражал. С балкона мы посмотрели, что же там происходит. Он утвердился в том, что пойти туда надо. Я до последнего был против.

И уже через полчаса по всему миру полетели кадры: Ельцин и все мы на танке, он зачитывает свое обращение к российскому народу. На танке, который приехал его блокировать и физически изолировать!

– Почему Ельцин не создал партию?

– Борис Николаевич испытывал восторг и ликование от тех перспектив, которые открывались перед новой Россией. Свободной. Демократической. Поэтому он не рискнул создать проправительственную партию, опасаясь, что ее могут сравнить с Коммунистической. Он говорил, что выбран всенародно и не может отталкивать от себя избирателей, а ужас от КПСС был еще силен в памяти многих.

Я пытался убедить его в том, что нам все же необходима партия, которая обеспечила бы мост между президентом и народом. Ведь доверие, уважение, народная любовь к президенту будут угасать, особенно в силу тех крайне сложных задач, которые предстояло решать правительству. Но он уходил от подобных разговоров.

По-моему, это была ошибка Ельцина и всех нас. Мы лишили свою работу важной поддержки. Многие эмоции, второй освободительный пыл действительно прошли. Испытания новыми экономическими условиями сильно затронули людей. А посредников между ними и новой властью, которая получила разрушенную государственную машину и опустошенную экономику, но стремилась эти проблемы решать, не было. Они долго создавались. К сожалению, в хорошем виде их нет и по сей день. Я не имею в виду такую партию, как «Единая Россия». Мы должны были сделать что-то более подходящее.

Чечня – сентябрь 1991 года

– Боевики национальной гвардии Общенационального конгресса чеченского народа 6 сентября 1991 года взяли штурмом Дом политпросвещения в Грозном, где заседал Верховный совет Чечено-Ингушетии. Председатель ВС Доку Завгаев покинул Грозный, подписав заявление о формировании временного правительства переходного периода. И уже 11 сентября вы с министром печати и информации Михаилом Полтораниным прилетели в Грозный, чтобы разобраться, что там происходит, и по возможности урегулировать кризис. Что вы там увидели?

– Чеченская страница была синхронна общесоюзным и общероссийским процессам. Именно московский август 1991 года возбудил это восстание. Руководство республики двусмысленно повело себя по отношению к ГКЧП. Эта двусмысленность дала возможность объявить восстание народным и освободительным. Когда мы приехали, в Грозном шли круглосуточные митинги. Вооруженные люди с воспаленными глазами и с автоматами наперевес, весь этот освободительный жар… Завгаев уже находился у себя в районе, в полной изоляции, в состоянии самообороны.

15 сентября открылась последняя сессия Верховного совета Чечено-Ингушетии, где были приняты решения об отставке Завгаева, самороспуске ВС и передаче власти Временному высшему совету – до выборов, назначенных на 17 ноября 1991 года. Они так и не состоялись. В сентябре – октябре власть перешла к Общенациональному конгрессу чеченского народа. 27 октября провел он собственные выборы, на которых победил Джохар Дудаев.

– Какие ошибки в отношении Чечни тогда допустило российское руководство?

– Пожалуй, ошибкой было чрезмерное доверие к благородной освободительной теме. Однако события происходили в стране, которая разваливалась на глазах. Ни у российского, ни у союзного руководства не было единой идеологии, единого правового, политического и социального понимания событий в Чечне. Отчасти это была спекуляция на возможностях где-то ослабить влияние Ельцина, а где-то подыграть тому, чтобы Чечня оставалась раздражителем для других территорий. Это уже выходило за рамки очаговой проблемы. Чечня впитывала интересы слишком многих сил, которым конфликт был выгоден.

К тому же наши возможности управлять этими процессами были ограничены. Распад и есть распад. Просто в Чечне он приобрел сверхактивные, агрессивные и в дальнейшем военизированные формы. Я не допускаю, что тогда можно было использовать чисто силовой вариант усмирения. Мы предлагали меры, которые обещали нормальные перспективы.

За несколько дней в сентябре мы объехали все районы, все предприятия, выясняли отношение к происходившему не только у наэлектризованной части населения, но и у тех, кто не выходил на площади. Мы преодолели жесткую формулу: «никаких разговоров и переговоров, вся власть в наших руках». Была согласована процедура формирования нового представительного органа, которая так или иначе была реализована. Тогда еще ни у кого не было вдумчивого и осторожного отношения к последствиям подобных манифестаций. Спустя два месяца такая силовая попытка была, но в сентябре это даже представить себе было невозможно.

– Дудаев сознательно был поставлен Москвой или с ним пришлось считаться в силу сложившихся обстоятельств?

– Я знал не все, но, думаю, все же точнее второе. До определенного момента Дудаев проявлял достаточную гибкость и разумность, выглядел привлекательной кандидатурой: генеральские эполеты, честь мужчины, взявшего на себя всю ответственность за ситуацию, одновременно опыт работы в европейских анклавах с современными перспективами.

Хотел бы обратить внимание на такой нюанс: в дальнейшем по причинам, до сих пор не вскрытым, Дудаев несколько раз проявлял крайнюю заинтересованность в личной встрече с Ельциным. Но встречи срывались… По-моему, это как раз тот случай, когда личный фактор и его отсутствие предопределили дальнейшие события и последствия.

У истоков правительства реформ

– Геннадий Эдуардович, расскажите о предыстории правительства реформ.

– Декларация о суверенитете России была принята 12 июня 1990 года, а 15 июня российское правительство – Совет Министров РСФСР – возглавил Иван Силаев. В течение следующего года оно продемонстрировало свою вопиющую недееспособность. И это неудивительно, ведь в отличие от остальных союзных республик РСФСР имела самые ничтожные полномочия в сфере управления. Из народно-хозяйственного комплекса, который располагался на территории России, Совет Министров управлял лишь 7% предприятий. Все остальное принадлежало союзным структурам.

После избрания 12 июня 1991 года Ельцина Президентом РСФСР остро встал вопрос об управлении республикой. В никчемной и малопродуктивной системе якобы исполнительной власти, доставшейся нам от Советского Союза, предстояло найти новые инструменты, в том числе управленческие. Мы ощущали ответственность за положение дел в России в целом, в ее регионах и отраслях. И осознавали масштаб этой ответственности.

Была реальная угроза неуправляемости и голода. Страна была разорена, мы получили в наследство опустошенную экономику. Перед нами стояла в высшей степени практическая задача: чем каждый день кормить людей, чем отапливать жилища, как сохранить элементарные межхозяйственные связи. И это при том, что сложилась конституционно-правовая неопределенность, обострилось противостояние между исполнительной и законодательной властью, отсутствовали дееспособные структуры правопорядка.

Стала очевидной потребность в новой структуре, в рамках которой можно было бы оценить и осмыслить реальную ситуацию в стране, организовать проработку идей, стратегических предложений и программы на ближайшую перспективу.

Поэтому уже в июле 1991 года Ельцин своим указом образовал не предусмотренный Конституцией Государственный совет РСФСР при президенте и поручил ему подготовить предложения по экономическому будущему новой России. 19 июля я стал секретарем Госсовета. В него вошли девять наиболее энергичных и прогрессивных министров Совмина (министры обороны, финансов, иностранных дел, печати и средств массовой информации, образования, юстиции и др.) и шесть государственных советников. Создание Госсовета позволило Ельцину установить непосредственный контроль над Советом Министров и сориентироваться в реальном положении дел в РСФСР.

Убедить Силаева в необходимости преобразовать Совет Министров особой трудности не представляло, тем более что он не был уверен в том, что реформы в принципе возможны. Мы были признательны Ивану Степановичу за то, что он обеспечил мягкий переход от прежнего правительства к кабинету реформ. 26 сентября 1991 года он возглавил Межреспубликанский экономический комитет.

Мы взялись за работу при активном участии Ельцина. Путч обострил нашу сверхзадачу, сделал ее неотложной и в высшей степени востребованной. Предстояло разработать комплексную стратегию выживания-преобразования в единстве политических, политико-правовых, социальных и экономических реформ в России.

– Как шла разработка этой стратегии?

– Государственный совет изначально исходил из того, что эффективные экономические преобразования возможны только при соответствующей политической и правовой системе. Это было самым важным в тот момент. Поэтому нужно было понять, какие предложения могут быть адекватно обеспечены политическими и правовыми мерами.

Мы интенсивно искали специалистов. Организовали работу дружески конкурировавших групп, каждая из которых разрабатывала свои предложения.

Определенные ресурсы сохранялись у группы Явлинского, учитывая многострадальную историю программы «500 дней» и несостоявшийся брак с союзным руководством и союзным правительством. До того, как Ельцин поручил Госсовету подготовить предложения по экономическому будущему, мы хотели объединиться с Горбачевым во временный пакт Горбачев-Ельцин по программе «500 дней», возлагали на это большие надежды. Но оказалось, что ни Михаил Сергеевич, ни союзное правительство не намерены двигаться в этом направлении.

Теперь в группе Явлинского были другие люди, и инструменты предлагались несколько иные. Особенностью их подхода было то, что все меры они предлагали применительно ко всему пространству Советского Союза. И хотя после августа 1991 года этого пространства в реальности уже не было, Григорий Алексеевич – при всех своих мировоззренческих и профессиональных достоинствах – продолжал надеяться на дееспособность союзных управленческих структур.

На 6-й даче в Архангельском работала группа Евгения Сабурова. Он тоже считал неоправданным и невозможным предпринимать эффективные шаги только в России, без учета других бывших союзных республик. Иногда говорят, что сказался его личный жизненный опыт, для него это было по-человечески важно, ведь он крымчанин. По-моему, это нормальная, человеческая реакция – стремление сохранить Советский Союз. Но здесь Евгений Федорович все же больше руководствовался системным, научным мышлением.

Третья группа ученых и практиков появилась в Архангельском на 15-й даче и начала интенсивную работу после путча. Возглавил ее Егор Гайдар. Я знал его по партийным изданиям – «Правде» и «Коммунисту», а лично познакомился с ним в дни путча. Мы договорились: как только этот ужас и глупость закончатся, он соберет специалистов, и они сформулируют предложения для практической работы.

Уже в сентябре группа Гайдара предложила программу-концепцию, в основе которой лежали неотложные меры по экономической стабилизации. В ней была заложена идея опасности расплывчатого отношения к системе бывшего Союза, зафиксирована угроза обвала рубля при множественности источников печатания денег и угроза вымывания последних ресурсов, которые нам достались в наследство, без каких-либо стимулов для их воспроизводства. То есть то, с чем страна столкнулась практически уже в ноябре 1991 года. В этой концепции стратегия, долговременные и неотложные задачи подкреплялись правовой конструкцией, проектами нормативных актов.

– В чем были принципиальные различия в подходах этих трех групп?

– В ответе на вопрос: в состоянии ли мы найти решения неотложной задачи спасения страны от голода и холода, неконтролируемой гражданской и военной безопасности на всем пространстве Советского Союза или здесь возможна альтернатива?

Гайдар исходил из того, что разрушительный масштаб постигшего нас в августе 1991 года «политического Чернобыля» таков, что опрометчиво какими-то своими утопиями пытаться этим управлять. Поскольку Россия была и остается ключевым жизненным и ресурсным пространством, программу радикальных реформ было правильнее воплотить именно в ее границах, имея в виду доверие к Ельцину, как лидеру и нашу консолидированную позицию. А потом уже эта программа может стать магнитной средой, собирающей другие республики.

– Почему Госсовет одобрил именно концепцию команды Гайдара?

– Я слышал много различных оценок этой концепции. На них не скупились ни наши теоретики и академики, ни нобелевские лауреаты. Но это тот случай, когда никто другой даже близко не подошел к реальной ответственности за текущее положение дел. По-моему, именно по этому важнейшему признаку история нас выбирала.

Это была особенность Гайдара. Его призванием была работа мыслителя, ученого, исследователя, работа научного публициста, а страстью – истина и ее нравственная ипостась – правда. Но Егор Тимурович прошел школу мучительного поиска выхода из плачевной ситуации, сложившейся в советской экономике в 1980-е годы. Участвуя в комиссии Леонида Абалкина, комиссии Совмина и других в проработке мер, в которых так нуждалась система управления, он убедился: когда меры предлагаются одними, они не исполняются другими.

Повторяю, сильной стороной концепции группы Гайдара было то, что она обеспечивала внятные, четкие механизмы и инструменты реализации предложений. Это предопределило ответ на вопрос: кто это сделает, сумеет провести ее в жизнь, не утонув в бесконечных дискуссиях и без очередного упования на «авось»?

– Сложно ли было убедить президента решиться на эксперимент с командой Гайдара в качестве экономического ядра нового правительства?

– 24 сентября я поехал в Сочи, в Бочаров Ручей, где находился Ельцин, имея обсужденный на Госсовете документ, в котором анализировалась чрезвычайная ситуация в стране и были сформулированы неотложные предложения, в том числе экономическая программа, подготовленная группой Гайдара. В течение недели мы с Борисом Николаевичем обсуждали каждый тезис, каждый пункт этого документа, многократно возвращаясь к оценке сложившейся ситуации и тем губительным последствиям, которые могут наступить, если ничего не делать или на неопределенное время откладывать ответственные решения.

Ему нужно было решить для себя: еще подождать, когда кто-то принесет более удобный план, и не потребуется идти на столь кардинальные меры, или согласиться, что каждый день промедления – это потеря реальной перспективы с непредсказуемыми последствиями. Эта тяжелейшая внутренняя работа потребовала от Ельцина мужества, мудрости и интуиции выдающегося политического лидера, которыми он в тот момент обладал. Он и все мы понимали, что на нем лежала личная ответственность за этот выбор.

Когда Борис Николаевич согласился с основными идеями, встал вопрос: кто их реализует? Я предложил, чтобы это делали специалисты, подготовившие концепцию. Мы договорились, что он познакомится с Егором Гайдаром, когда вернется в Москву. Встреча состоялась в начале октября.

Ельцин удивился молодости Гайдара, но не менее удивился его способности четко, ясно и наглядно объяснять задачи и идеи. Причем фундаментально новые задачи и принципиально новые идеи. Это импонировало Борису Николаевичу, мышление которого было ориентировано на предельную ясность. При своеобразной структуре речи он мыслил предметно и конкретно. Он убедился, что у Гайдара нет колебаний между идеями и тем, как их воплощать, увидел спокойную уверенность человека, который готов это делать.

Зная Ельцина, могу сказать, что на его окончательное решение в пользу команды Гайдара повлияли профессиональная ясность, человеческая волевая определенность и убедительная прагматичность позиции Егора Тимуровича. Вместе с тем безусловное значение имело и то, что Ельцин увидел в Гайдаре человека, представлявшего уникальную историко-культурную основу новой России. Один его дедушка – сказочник Павел Бажов, олицетворял веру в народную гармонию природы, человека, доброты, да еще и с уральской закваской. Это было сильным стимулом. Другой дедушка – Аркадий Гайдар, писатель-романтик советской истории, создавший широко известный педагогический образ Тимура и его команды. Здесь уже колорит советского, большевистского романтизма, пафос мечтателей и преобразователей. В Ельцине это тоже было очень живуче.

В конечном счете, редкое сочетание в Егоре Тимуровиче личного обаяния и молодости, сказочно-романтической родословной, профессиональной уверенности в своей позиции и способности отстаивать ее, невзирая на авторитеты, стало для Ельцина определяющим в этом историческом решении.

– Гайдар со своей командой не только подготовил основные положения экономического раздела доклада президента, с которым Ельцин выступил на V Съезде народных депутатов РСФСР 28 октября 1991 года, но и получил все полномочия по формированию экономического блока правительства.

– V Съезд оценил ситуацию как чрезвычайную, А из чрезвычайной ситуации и выход должен быть неординарным. В докладе были тезисы о том, что реформы, которые мы вынуждены предпринимать, предполагают изменение не только экономического уклада, но и общественного строя в России, абсолютно новую систему ценностей.

Съезд народных депутатов как высший законодательный орган РСФСР подавляющим большинством голосов (876 – за, 16 – против) предоставил Ельцину чрезвычайные полномочия, в том числе совмещение должностей президента и главы правительства. Эта конструкция давала право Ельцину издавать указы, приравниваемые к законам, что было чрезвычайно актуально для оперативного принятия жизненно важных решений и их конкретности в условиях реальной угрозы кровавого передела советского наследства, голода в городах и регионах страны.

6 ноября Ельцин подписал четыре указа. Одним из них госсекретарю и вице-президенту поручалось подготовить предложения о структуре правительства и его программе деятельности. Три персональных указа касались назначения министром труда и социальной защиты Александра Шохина, заместителем председателя правительства по вопросам экономической политики Егора Гайдара и председателем Госкомимущества Анатолия Чубайса. Гайдар действительно получил от Ельцина полный карт-бланш на подбор кадров экономического блока правительства. Не нужно было каждого кандидата представлять Борису Николаевичу, волноваться «примет – не примет». Конечно, основная работа ложилась на Гайдара, его рекомендации мы принимали практически безоговорочно.

Беловежские соглашения

– 8 декабря 1991 года лидеры России, Украины и Белоруссии подписали Соглашение о создании Содружества Независимых Государств, заявили о прекращении существования СССР. С тех пор оценка этих событий остается крайне противоречивой. Как охарактеризуете их Вы – непосредственный участник тех событий?

– Никто из нас ни тогда, ни сейчас не испытывает ликования и злорадного восторга от того, что произошло. Понятны переживания, человеческие драмы и трагедии многих людей, последовавшие за этим решением. Но мы его принимали вынужденно. Исторически и содержательно Беловежские соглашения были необходимой юридической и политической формой, которая закрепила объективный и неизбежный распад Советского Союза в том его зловещем образовании, каким было коммунистическое тоталитарное государство. К тому времени СССР фактически распался, советское руководство ничего не решало.

Мы оказались той группой людей, которая приняла на себя ответственность за юридическое и политическое оформление уже случившегося. От нас требовалось мужество и мудрость, чтобы в этой ситуации не допустить худшего. Распад приобрел опасные, катастрофические и неуправляемые формы. Решение заключить Соглашение о создании Содружества Независимых Государств позволило сделать этот распад максимально контролируемым и регулируемым, уберечь нас от более зловещих и менее предсказуемых форм с катастрофическими последствиями, от гражданской войны с участием извне различных заинтересованных сил.

– Ваши личные ощущения в тот момент?

– Это было состояние оптимистической трагедии – огромная боль и бесконечная тревога за то, что страна, где ты вырос, где живут твои родители, знакомые, родные, которые честно, искренне и самоотверженно верили и трудились на ее благо, эта страна перестала существовать. И ты оказался человеком, который делает это достоянием миллионов людей.

Одновременно мы понимали, что, не уклонившись от этой ответственности, не закрыв глаза на нее, не вернувшись снова в опасную неопределенность, мы перестали надеяться на «авось» и оглядываться друг на друга, думая, что кто-то за нас решит эти мучительные вопросы. Это было состояние жизнетворной освободительной ответственности, оптимизм душевного, человеческого и практического характера – если суммировать определение оптимистической трагедии.

– Российскую делегацию часто обвиняют в том, что в Минск вы поехали с готовыми документами, и не было даже намеков на переговоры.

– Это не так. С осени 1990 года мы ввели практику двусторонних договоров между республиками, они должны были договариваться между собой. Горбачев был против. Он считал, что республики должны договариваться только через союзный центр. Ельцин и все мы, кто этим занимался, видели в двухсторонних договорах огромный смысл: тем самым нарабатывались бы реальные инструменты нового союзного договора.

Однако 1 декабря 1990 года Украина провела выборы президента и референдум, на котором 90% его участников высказалось за независимость, а 5 декабря Верховный Совет Украины постановил, что Договор об образовании СССР 1922 года утратил юридическую силу. Ситуация стала абсолютно прозрачной. Нужно было что-то предпринимать, любыми способами убедить вновь избранного президента Леонида Кравчука сохранить отношения суверенной Украины с другими республиками в рамках Союза. Ельцин был одним из самых отчаянных сторонников этой идеи. Именно эта задача собрала нас 8 декабря под Минском.

Кравчук целые сутки безоговорочно отрицал такую возможность. Ведь они всё сделали в соответствии с законом, правильно, гуманно, толерантно. В Конституции СССР было записано, что каждая союзная республика имеет право на самоопределение, вплоть до выхода из Союза. Референдум показал, что украинцы исключали какие-либо сюжеты в рамках новоогаревского процесса, который к тому времени совершенно зашел в тупик. Стало ясно, что юридически, экономически и политически мы имеем дело с ситуацией реального распада Советского Союза. И другие республики уже имели полноценные юридические решения о суверенитете. Национальные элиты были готовы к государственной самостоятельности.

Ельцин упорно и настойчиво требовал найти приемлемый выход, корректную юридическую форму. В течение суток родилась идея конструкции Содружества Независимых Государств. И началась интенсивная работа над текстом будущего соглашения. Документы писались там же, хотя, естественно, определенные соображения у нас уже были. Юридическую часть курировал Сергей Шахрай, переходы в сфере сложных экономических отношений – Егор Гайдар, собственно дипломатический язык – Андрей Козырев и наши эксперты-помощники.

Созданная конструкция обеспечила корректную правовую форму плавного перехода бывших союзных республик в новое качество, позволила уберечь всех нас от более зловещих и менее предсказуемых форм распада с катастрофическими последствиями и оказалась жизнеспособной.

Важно, что Соглашение о создании СНГ практически моментально и единодушно поддержали и ратифицировали парламенты 11 республик. В Белоруссии и Украине оно вступило в силу уже 10 декабря, Верховный Совет РСФСР ратифицировал его 12 декабря. А 21 декабря в Алма-Ате СНГ приобрело еще восемь членов. Это опровергает бытующие наивные представления о том, будто воля нескольких политиков в одночасье смогла разрушить гигантскую страну в ее неуязвимом величии.

Поэтому те, кто ищут того единственного виновного в «развале Советского Союза», должны понимать, что такие обвинения следует предъявлять в первую очередь доблестной КПСС и ее разрушительному режиму, который довел страну до катастрофической ситуации, депутатам Верховного Совета и самому народу, который делегировал права депутатам и президенту.

– Как Вы оцениваете практическую реализацию идей Соглашения о создании СНГ?

– Многие в этом новообразовании посчитали главной идею независимости, а само содружество, как ключевой содержательный инструмент развития независимости, оказалось на втором месте. К сожалению, осталась не реализованной конструктивная часть, касавшаяся формирования общей политики в области экономики, образования и безопасности. Нужен был ежедневный кропотливый труд по грамотному сопровождению экономических последствий этого Соглашения. Мало было констатировать крах советской административно-командной экономики. Мы обязаны были учитывать закономерности, по которым она работала десятилетиями, и сложившиеся связи между предприятиями, а не относиться к последствиям развала советской экономики столь демонстративно безразлично, как это произошло на самом деле.

Кроме того, мы могли бы более корректно отнестись к таким темам, как Крым и Севастополь, которые требовали дополнительного юридического и политического осмысления в тот ключевой момент.

– Республики сконцентрировались на суверенитете, забыв об экономике, но разве изначально было непонятно, что сжатая пружина национализма, сепаратизма в республиках расправится сразу после того, как на существовании Светского Союза будет поставлена точка?

– Конечно, мы понимали это. Но я не знаю другого варианта, который был бы возможен в то время. У нас не было ни общей идейной базы, ни результативных экономических возможностей, ни достаточной силовой системы, чтобы удержать процесс разбегания. Повторяю, наше решение позволило уберечь миллионы людей от еще более непредсказуемого, тяжелого развода с конфликтами, войнами, жгучими выяснениями отношений.

Основной урок, который современная Россия может извлечь из ситуации осени – декабря 1991 года, заключается в том, что в истории страны и конкретных людей бывают моменты, когда задача состоит не только в том, чтобы понять, что надо делать, но и в том, чтобы решительно и своевременно сделать то, что нельзя не делать. Ельцин и Гайдар это прекрасно понимали.

Октябрь 1993 года

– Оппозиция называет события октября 1993 года государственным переворотом. Как Вы характеризуете их?

– Оценку таким событиям дает история. У Ельцина было два юридических основания для такого чрезвычайного решения: первое – апрельский референдум 1993 года, на котором россияне поддержали политику президента, второе – обязанность главы государства принимать даже самые непопулярные и неожиданные меры для обеспечения безопасности страны. Всевластие Верховного Совета перешло все дозволенные рамки, граничило с произволом, его руководители беззастенчиво вмешивались в деятельность исполнительной власти.

Вопрос в том, насколько уместен и оправдан был Указ Президента РФ «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» от 21 сентября 1993 года № 1400. Мы знали, что Ельцин готовит некий чрезвычайный документ. Удержать его от такого шага пытались Виктор Черномырдин, Сергей Филатов, Егор Гайдар. И я добивался личной встречи, надеясь, что смогу убедить его продолжить поиск компромисса. Но после выхода этого Указа я понял, что любая неопределенность грозит стране непоправимой катастрофой.

– Тогда еще было возможно мирное решение конфликта путем переговоров?

– Ключевой в этой ситуации стала позиция Конституционного суда. Поскольку в Указе № 1400 оказался пункт о том, что полномочия Конституционного суда временно прекращаются, он в тот же день принял решение об отрешении президента от власти. Это был мощный сигнал для той группы депутатов Верховного Совета, которая назначила Александра Руцкого президентом. Поэтому переговоры со стороны Верховного Совета имели под собой определенное политическое лукавство: можно поговорить недели три-четыре, а за это время накопить силы.

Эта часть Верховного Совета и тот же Руцкой с вожделением наблюдали за ошибками и слабостями Ельцина, получали политическое удовлетворение от его трудностей. За то, что произошла эта кровавая трагедия, отвечают и те, и другие. Но вины больше на тех, кто, считая Ельцина ослабленным, старался воплотить все это в решительную акцию.

Не оправдывая появление Указа № 1400, надо признать, что могло произойти худшее, если бы Руцкой и Хасбулатов возглавили страну. Это тот случай, когда Ельцин оказался исторически более прав, чем все остальные.

– Насколько мятежники были готовы к радикальным действиям?

– Сама ситуация объединила в одном строю представителей махрового национализма, вплоть до фашизма, коммунистов и людей, еще вчера облеченных властью. Там были искренние сторонники Руцкого и Хасбулатова и люди, которые не разделяли их взглядов, но считали происходившее несправедливым. Были люди, пришедшие туда по команде, и те, кто оставался там, чтобы найти компромисс путем взаимного убеждения. Были просто любопытные и экстремисты, которые испытывают экстаз, провоцируя людей на столкновения. То есть это был котел, в котором точно отделить правых и неправых, сторонников и наблюдателей просто невозможно.

По-моему, самое достойное – это то, что сегодня мы не делимся на тех, кто там был и кто не был. Я с благодарностью отмечаю, что абсолютное большинство людей воспринимает произошедшее как величайшую трагедию, в которой не было победивших и проигравших. Были только жертвы.

Сегодня, вспоминая те трагические события, хочу сказать, что в октябре 1993 года у меня не было сомнений, что мы справимся. Я чувствовал, что страна не сможет допустить катастрофы и саморазрушения, что проявится инстинкт самосохранения. И он проявился: в безволии военных, которые обещали поддержку Руцкому, в тех людях, которые в ночь вышли к Моссовету, хотя я не поддерживал этот призыв. Но этот выход отрезвил людей при должностях и еще раз продемонстрировал мятежникам, что у них ничего не получится.

Беседу провел Петр Филиппов
Сентябрь 2010 года

Источник: © 2010 www.ru-90.ru