Первое российское правительство в конце 1991 года и в 1992 году для снижения дефицита бюджета стремилось максимально допустимо сократить оборонные расходы. Предстояло определить, от каких из них можно избавиться и при этом не навредить обороноспособности страны. В затратах на оборону есть несколько основных составляющих: расходы на НИОКР – все то, что относится к научно-техническому заделу; закупка серийных вооружений, на чем держалась половина промышленности страны, так называемая оборонка; текущее содержание армии – расходы на продовольствие, обмундирование, обеспечение казарм светом и теплом, на закупку топлива для танков, самолетов и автомашин, денежное содержание военнослужащих, пенсии бывшим военным; строительство жилья; а также так называемые спецработы – строительство оборонных объектов, утилизация отслужившего свой срок вооружения и т. п.

Разбираясь со всем этим хозяйством, я обнаружил, что М. С. Горбачев, находясь у власти, постоянно и довольно удачно «дурил» западных партнеров на переговорах о сокращении вооружений, манипулируя понятиями «штатная» и «реальная» численность Вооруженных сил. Эти данные никогда не совпадали, штатная численность на 700–800 тыс. человек превышала реальную. Горбачев сокращал штатную численность армии, то есть численность «на бумаге», почти не затрагивая реальную.

Сокращать не статьи расходов, а саму армию

В результате России, ставшей правопреемницей СССР, досталась армия, по численности вполне пригодная для ведения приличной войны среднего масштаба, – около 3 млн человек. Правда, часть войск располагалась на территории других республик и короткое время называлась Объединенными Вооруженными силами стран СНГ, но содержала всех все равно в основном Россия. Хуже того – выяснилось, что армия в значительной степени небоеспособна и является заложницей собственных вооружений, во многом занимаясь охраной накопленного оружия и боевой техники. Причиной тому был колоссальный недокомплект непосредственно в боевых частях. И это при устрашающей общей численности! Армия была огромной, но сотни тысяч человек трудились в аппарате управления, многочисленных ведомствах при Минобороне и Генштабе, военных научных институтах, академиях и училищах, военкоматах, были заняты в разнообразных специальных и вспомогательных частях – строительных, железнодорожных, госпиталях и т. п. В результате в боевых частях оружия было больше, чем людей, способных его использовать.

Так, ставшая вскоре знаменитой 14-я армия в Приднестровье фактически занималась лишь охраной гигантских арсеналов прежнего Одесского военного округа, где находились оружие и боеприпасы еще довоенного выпуска. Сил и средств на охрану хронически не хватало, арсеналы, особенно на юге, фейерверком взлетали на воздух. Некоторые склады оружия так только назывались, а в действительности представляли собой, например, выстроенные на полигонах армии танков. И было непонятно: то ли они кого-то обороняли, то ли солдаты защищали их от любопытных глаз. Тысячи гектаров земли было уставлено новенькими, только что произведенными, но не отправленными в армию танками или военной техникой, выведенной из стран Варшавского Договора и Прибалтики. Ее тоже нужно было охранять, а часовых и караульных одевать-обувать, кормить-поить, платить денежное довольствие и полевые.

Несмотря на огромный запас оружия, его продолжали выпускать непонятно зачем и для кого. Когда же требовалось сформировать мобильную, действительно боеспособную часть для отправки в «горячую точку», собирали буквально с миру по нитке, чуть ли не по взводу со всей армии. Именно так формировался боевой корпус, впоследствии направленный в Чечню, – по крохам с воинских частей, расположенных от Калининграда до Дальнего Востока. К сожалению, за последние годы мало что изменилось.

Когда я прикидывал, по каким статьям можно сократить расходы на текущее содержание армии, выяснилось, что сокращать нечего – каждая из них финансируется по утвержденным нормам, то есть уменьшить расходы на содержание армии можно только сократив саму армию.

С самого начала мне было ясно, что такую армию Россия содержать не может и не должна. Наверное, я иначе, чем мои предшественники – министры экономики, понимал, что такое обороноспособность и на какие жертвы страна может пойти во имя постоянной подготовки к войне. Я был уверен, что не может быть действительно мощным и защищенным государство, которое разрушает собственную экономику и финансы ради содержания второй в мире по численности армии.

Когда я окончательно утвердился во мнении, что без сокращения армии не обойтись, то написал соответствующую бумагу Е. Т. Гайдару, тот положил ее на стол Б. Н. Ельцину. После чего я впервые попал в кабинет президента – именно в связи с оборонным заказом. Президент собрал небольшую группу генералов из Генштаба, пригласил и министра обороны П. С. Грачева. Я сделал короткий доклад, основной мотив которого: мы не можем нормализовать бюджет при таких гигантских оборонных расходах. При этом армия права, протестуя против урезания финансирования текущих нужд, так как снижать нормы суточных – это абсурд. Если на руководителей военного ведомства возложена ответственность за определенное число военнослужащих, то они вправе требовать соответствующего финансирования на их содержание. Но профинансировать оборонные запросы в полном объеме при такой численности армии мы не в состоянии. Выход в том, что следует сократить численность.

Военные возмутились, но мы с Гайдаром стояли на своем. Генералы зашли с другого конца: на само сокращение потребуется еще больше средств, ведь увольняемым по сокращению офицерам надо платить выходные пособия, давать жилье, а у нас и так масса бесквартирных офицеров. Если отдать жилье увольняемым, то без квартир останутся кадровые служащие. Западня, в которую советское руководство загнало страну своей военной политикой, состояла в том, что на крупномасштабное, но цивилизованное сокращение армии денег не было, тем более их не было на сохранение прежней армады. Так мы спорили, выбирая лучшее решение из худших. В конце концов наши аргументы перевесили, и Ельцин сказал военным: готовьте план поэтапного сокращения – на первые полгода, на вторые полгода, на перспективу, чтобы через год выйти на численность армии в пределах 1,9 млн человек. Увы, эта задача не была решена и через несколько лет. В середине 1990-х годов численность армии сохранялась на уровне 2,1 млн человек.

Фактически шло некоторое «естественное» сокращение за счет увеличения числа уклонявшихся от призыва и не попадавших в армию по состоянию здоровья. Но до недавнего времени оставалась почти неизменной численность офицеров и прапорщиков, а генералов стало даже больше. Сегодня в армии, похоже, дошли до соотношения: на одного солдата – один командир. Эта проблема загоняет страну в тупик. Ее пытается сейчас решить министр обороны А. Э. Сердюков. Однако объявленные им реформы пока идут крайне медленно.

Разумеется, чисто механический подход к определению необходимой численности армии и возможности ее сокращения неприемлем. Но сухие цифры давали повод для серьезных размышлений, ведь в современной войне воюют не числом, а умением и передовой техникой. В СССР армия составляла примерно 1% населения, а в России, которая отказалась от политики конфронтации с «мировым империализмом», в 1992 году – почти 1,5%.

Беда была в том, что руководство армии не хотело сокращать реальную численность войск. Жилье для тех, кого нужно отправлять в запас, почти не строилось, выделяемые на эти цели деньги расходовались неэффективно и с большими злоупотреблениями. А выталкивать офицеров на улицу без положенных им компенсаций означало копить гигантский потенциал социального недовольства людей, умеющих обращаться с оружием и озлобленных. Я не уверен, что одним из факторов чеченской авантюры середины 1990-х годов не было желание военного руководства доказать, что сокращать армию нельзя, если она плохо воюет, то это – результат недостаточных оборонных ассигнований!

Во второй половине 1990-х годов правительство и парламент сделали шаг назад от рационального решения, принятого в 1992 году по результатам совещания у Б. Н. Ельцина. Поскольку сокращать армию в спешном порядке было трудно и болезненно, ограничились уменьшением набора в нее. Студентов освободили от призыва и дали другие отсрочки. Через несколько лет под давлением военных отсрочки стали упразднять. Кроме того, в 1990-е годы формальное сокращение вооруженных сил отчасти было обеспечено удивительным по простоте и наивности решением: некоторые специальные войска вывели из прямого подчинения Министерству обороны и передали Министерству по чрезвычайным ситуациям, железнодорожные войска – Министерству путей сообщения, военных связистов – Минсвязи. В результате гражданские министры в одночасье превратились в боевых командиров. Но острота проблемы содержания «людей в погонах» от такого маневра не уменьшилась, хотя расходы на эти нужды и перекочевали в другие бюджетные строки. Сейчас Минобороны делает нечто похожее, выводя из армии военных медиков, переводчиков, юристов и др.

Сохраняем только технологии и НИОКР

В конце 1991 года огромным достижением Министерства экономики стало резкое сокращение расходов на закупку военной техники и боеприпасов. Правда, сначала я излишне «развоевался». Увидев, что боеприпасов в стране накоплено на 100 лет вперед, дал команду свести закупки новых боеприпасов к нулю. Но тут же встал вопрос: что делать с заводами, производившими порох и другие боевые взрывчатые вещества? В перспективе запасы могли закончиться, значит, на этих производствах нужно было сохранять мощности. Существует понятие «потеря технологии»: если завод перестает производить технологически сложную продукцию, он потом не может опять начать ее выпускать. Получалось, что дешевле платить рабочим зарплату, хотя они ничего не делали в рамках основного производства, просто охраняли производственные мощности или налаживали выпуск другой продукции. Буквально по каждой позиции мы мучительно искали минимальный уровень оборонного заказа, чтобы обеспечить сохранение технологий, мобилизационных производственных мощностей в потенциально рабочем состоянии, даже если в то время они были совершенно не нужны.

Похожим было и положение по основным видам вооружений. Оно усугублялось тем, что при распаде СССР почти все лучшие войска и лучшая техника остались в других союзных республиках. После обретения Россией суверенитета обнаружилось, что солдат много, а современного вооружения почти нет, армия состоит преимущественно из тыловых частей, лучшая стратегическая авиация осталась на Украине (например, новые стратегические бомбардировщики Ту-160, полустратегические бомбардировщики Ту-22, стратегические бомбардировщики Ту-95), многие ракетные комплексы – на Украине, в Белоруссии, Закавказских республиках. Система радиолокационного слежения была развернута там же и в Прибалтике.

Правда, в Россию выводились войска из ГДР и Прибалтики. Но они обладали преимущественно тактическим наступательным вооружением, в частности в Советской Армии в ГДР было огромное количество танков, которые согласно прошлой военной доктрине должны были за несколько дней оккупировать половину Европы. Вывод этих войск создавал гигантские дополнительные проблемы, их нужно было где-то размещать, обеспечивать снабжением. Вскоре Министерство экономики создало специальные комиссии по выводу войск и реализации остававшегося на месте их прошлой дислокации имущества.

Хотя сразу после распада СССР формально существовали Объединенные Вооруженные силы стран СНГ, было ясно, что России придется создавать собственную армию. Принципиально вопрос о том, чтобы при разделе армии современные вооружения хотя бы частично были переданы России, решался на высшем политическом уровне. Их удалось получить, но на это потребовались годы. Так, современная стратегическая авиация была выведена с Украины только в середине 1990-х годов. Много усилий потребовал и раздел Черноморского флота.

В начале 1992 года ситуация была малопредсказуемой и затрудняла поиск компромисса между нормализацией бюджета и потребностями поддержания обороноспособности, в том числе в закупках вооружений. Если по расходам на текущее содержание армии без сокращения ее численности снижать было особенно нечего, то в закупках вооружений были немалые резервы. И мы пошли на серьезное урезание этой статьи расходов. Впрочем, делали это не волюнтаристски и не бездумно. Было понятно, что нельзя сильно сокращать научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы в оборонном комплексе. Ведь это – будущее обороноспособности, общий научно-технический потенциал страны, двойные технологии, лучшая часть нашей промышленности. Поэтому жестоко сокращались закупки серийных вооружений – на 80%.

Согласовав основные принципы нового оборонного заказа, мы рассматривали каждую конкретную позицию, чтобы выйти на запланированные объемы финансирования. При этом я принял решение о выделении средств на достройку находившихся на стапелях авиазаводов трех самолетов Ту-160, поскольку современные стратегические бомбардировщики остались на Украине. Было продолжено финансирование пилотных образцов знаменитых ныне ракетных комплексов «Тополь», составляющих сейчас основу наших стратегических сил. Искренне горжусь этим прозорливым решением.

Зато закупку танков сократили кардинально – буквально до нескольких штук, потому что мы выводили танки из ГДР, да и на некоторых заводах скопилось огромное количество этой техники. Так, на Омсктрансмаше я увидел величественное и одновременно трагическое зрелище. Гигантская просека в тайге, и, сколько хватало взгляда, аккуратные ряды тысяч танков. Директор завода упорно не соглашался на конверсию, отказывался поверить, что продукция его предприятия в прежних объемах больше не требуется стране, и все ждал нового заказа. И требовал денег. Деньги ему мы все же дали, но на доработку новых моделей. Благодаря этому появился лучший в нашей истории танк своего класса «Черный орел». Увы, он и по сей день существует в единственном экземпляре, который демонстрируют на важнейших выставках военной техники в России. А недавно я прочитал в газете, что Омсктрансмаш объявлен банкротом.

Тогда же после тяжелейших обсуждений было принято драматическое решение о судьбе трех авианосцев, которые строились в Николаеве и давали работу украинской промышленности: один авианосец достраивать, второй – законсервировать, а третий, находившийся на начальной фазе постройки, – утилизировать. Продолжение их строительства и даже консервация двух, тоже недешевая, «съели» бы львиную долю средств, которые мы могли выделить на закупку вооружений.

По многим видам военной техники заказ сводился к нескольким экземплярам – только ради сохранения технологии производства и кадров. Меня сильно ругали, например, в Минавиапроме за то, что директорам оборонных предприятий приходилось держать огромные мощности в простое. Ведь если заказ сокращен условно со 100 до трех МиГ-29, то все равно задействованные производственные площади и оборудование на заводе остаются почти прежними. А работы нормальной нет, доходы мизерные. Но это была уже не моя проблема, а Минобороны и оборонных департаментов Министерства промышленности, которые старались сохранить максимум мощностей для выпуска военной техники, несмотря на их избыточность.

С огромным трудом я настоял на закрытии производства подводных лодок на заводе «Красное Сормово» в Нижнем Новгороде. Мне удалось убедить Минпром сконцентрировать производство подводных лодок в Северодвинске, где мощностей было достаточно для обеспечения и текущей, и будущей потребности. А их выпуск на заводе «Красное Сормово» был закрыт, мощности высвободились для конверсии, которая в целом прошла успешно. Мы сокращали и мобилизационные мощности, но в меньшей степени, чем закупки вооружений.

Предприятиям, лишившимся оборонного заказа, по моей инициативе стали выдавать государственные конверсионные кредиты на финансирование перепрофилирования мощностей. Они выдавались на предельно льготных условиях – под 8% годовых при ставках коммерческого кредита выше 100%. Мы понимали, что далеко не все директора рационально воспользуются этим кредитом, часть его уйдет на выплату зарплаты работникам предприятий, чтобы не было массового оттока кадров или даже социального взрыва. Но и такое «нецелевое использование» было для страны экономически выгоднее, чем производство никому не нужных дорогих железок, которые потом еще надо было перевозить и охранять.

Конверсионные кредиты давали предприятиям шанс выжить, и многие этим воспользовались. Благодаря им, а главное – твердой линии на сокращение производства вооружений, чего так не хватало М. С. Горбачеву, впервые заговорившему о конверсии, но так и не сумевшему настоять на ее осуществлении, начали реализоваться конверсионные программы. Крупный омский оборонный завод «Полет», производивший спутники, уже в 1992 году имел программу выпуска грузовых «АНов», которые он «перетаскивал» с Украины. Тульский завод «Штамп», выпускавший корпусы снарядов, ракет и имевший налаженную трубную технологию, с помощью конверсионного кредита благополучно завершил переход на производство бытовых труб и изделий из них, насосов, бытовой техники, газовых плит. В Новгороде оборонный завод стал по «отверточной технологии» делать видеомагнитофоны «Самсунг». В 1996 году он выпускал уже собственные модели.

Мы твердо нацелились жить по средствам, поэтому резко сокращали оборонные расходы бюджета, проявляя гибкость, искали возможность производить военную технику в таких объемах, чтобы и технологию сохранить, и минимизировать производственные издержки. Директора оборонных предприятий сначала намекали нам, что мы ничего не понимаем в этом деле (а кто-то считал нас агентами Буша и врагами нации). Но мы старались помочь им перезагрузить мощности, занять их гражданской продукцией, переводили заказы из других бывших советских республик на российские заводы. Хотя формально это было функцией Минпрома, а не Минэкономики. Но деньги, а главное – конструктивное желание помочь – были у нас. И директора быстро сориентировались, куда нужно идти, если не хочешь просто жаловаться на жизнь, а пытаешься найти решение. Они приходили с идеями или реальными проектами, а то и со словами: «Мы ничего не просим, только точно скажите, что будет дальше? Если не будем производить такое-то изделие, то мы начнем конверсию». И просили деньги уже на конверсию или экспорт.

Выход оборонных предприятий на внешний рынок

На одной из первых встреч с руководителями авиапредприятий и конструкторских бюро они возмущались и сокрушались: мы делаем лучшие военные самолеты в мире, а вы не хотите их закупать. На что я отвечал: самолеты у нас действительно хорошие, а бюджет почти самый худший в мире, давайте искать компромисс. Министерство экономики поддерживало производителей в их стремлении выйти на мировой рынок, преодолевая сопротивление Министерства внешнеэкономических связей и Рособоронпрома, которые оставляли за собой эту сферу и держали предприятия в узде.

В 1990-е годы многие предприятия наконец получили право на самостоятельную торговлю военной техникой, которое у них в последние годы вновь отобрали, сконцентрировав все в руках государственных структур. Важно было помочь российским производителям вооружений найти новые зарубежные рынки сбыта, так как отпали традиционные партнеры типа стран Варшавского Договора. Причем найти покупателей, которые будут платить деньги, а не брать военную технику даром или в счет невозвратных советских кредитов в рамках «поддержки социализма и национально-освободительных движений».

Я помню, как поразил своего коллегу из ФРГ, министра экономики Ю. Меллемана, на первом заседании Российско-германского кооперационного совета в феврале 1992 года, когда поставил вопрос о снятии дискриминационных ограничений на экспорт российских вооружений. В зале переговоров наступило легкое замешательство: до этого так «в лоб» никогда не ставили подобные вопросы. Я продолжал: надеюсь, вы не хотите, чтобы в России был бунт и чтобы наше оружие бесконтрольно расползлось по миру. Вы хотите, чтобы мы шли на конверсию? На нее нужны деньги, единственный способ безболезненно провести конверсию и сокращение вооружений – расширить экспорт. Мы готовы соблюдать все международные договоренности, поддерживать бойкот Ирака и т. п. Но на нейтральных рынках вы должны вести честную конкуренцию, без дискриминации. В общем, давайте разделим сферы влияния в военном экспорте. Поясню, что разговор шел с крупным экспортером вооружений.

Ю. Меллеман, оторопев, пробормотал что-то типа «сейчас не готов обсуждать этот вопрос, нужно посоветоваться с канцлером Г. Колем». Вскоре после моего демарша немцы расширили свою кредитную линию «Гермес» на Россию. Американцы засуетились с конверсионными кредитами от Всемирного банка и Экспортно-импортного банка США, пошло прямое выделение средств на утилизацию устаревших вооружений и т. д.

Важным событием тех лет стало первое авиационное шоу в Сингапуре, где мы участвовали именно как Россия. Там были представлены многие наши самолеты и вертолеты, в том числе новый Ил-96, даже еще не сертифицированный. Продукцию представляли и рекламировали сами производители. По их просьбе я прилетел туда на пару дней, чтобы продемонстрировать «политическую поддержку» со стороны правительства. Наряду с непростыми переговорами я не отказал себе в удовольствии «испытать» некоторые образцы военной техники, включая американскую. Руководитель американской делегации восхищенно сказал мне, что впервые со времен Второй мировой войны русский министр сел за штурвал боевой американской машины. Для него это было просто поразительно. Отголоски «холодной войны» еще чувствовались, несмотря на горбачевскую политику разрядки.

Помню первое совещание по оборонному заказу с многочисленными генералами – руководством Минобороны, проходившее у меня в кабинете. Они запросили на закупку вооружений 46 млрд рублей, а готовы были согласиться, по сведениям моих информаторов, на 21 млрд. Я же мог предложить лишь 5 млрд рублей. Удар для генералов оказался настолько неожиданным и сильным, что они были просто не в состоянии обсуждать конкретные детали. Что можно закупить на столь мизерную, по их понятиям, сумму? Мы расстались, ни о чем конкретно не договорившись, даже не обсудив всесторонне тему. Ни меня, ни все «правительство реформаторов» генералы всерьез не воспринимали: слишком высоко было влияние военных в Советском Союзе даже после горбачевских реформ. Никто и никогда не позволял себе посягать на святая святых – финансирование обороны и ВПК.

До сих пор удивляюсь, как нам тогда удалось провести такое решение. Конечно, нас прикрывал президент, но все же… Закупка вооружений была сокращена на 67%. Безусловно, армия находилась в трудном положении. Не было решено, что станется с оборонным союзом, будут ли войска СНГ или сформируется российская армия, останется ли министром обороны Е. И. Шапошников, и министром каких Вооруженных сил… Тем не менее революционное решение по сокращению оборонных расходов было принято. Требовалось определенное мужество, чтобы противостоять монстру советского ВПК.