Обычно историю современной российской внешней политики отсчитывают от Беловежских соглашений о роспуске СССР. Формально это правильно, но для понимания логики эволюции этой политики нужно отступить на несколько лет раньше. «Исход» из «сталинской шинели» по всем направлениям политики начался в конце 1980-х годов, что позволяет считать последний период советской истории, по сути, антисоветским и рассматривать его как непосредственный переход к постсоветской России.

Символической точкой перелома в советской внешней политике стала речь Михаила Горбачева, тогда еще «только» Генерального секретаря ЦК КПСС, на сессии ООН 7 декабря 1988 года. В отличие от всех своих предшественников Горбачев решился на односторонние практические шаги по сокращению вооружений. Провозглашенное им «новое политическое мышление» с принципами разумной оборонной достаточности стало трансформироваться в реальные дела.

15 марта 1989 года завершился вывод советских войск из Афганистана. Ускоренными темпами сворачивалось советское присутствие в «третьем мире». В июне 1989 года на Совете Европы Горбачев заявил об общих ценностях, объединявших реформируемый СССР и Запад. Москва отказалась от важнейшего постулата всей своей послевоенной внешней политики – безусловного доминирования в Восточной Европе. Она не возражала против прихода к власти некоммунистического премьера в Польше, а затем – против волны «бархатных» (везде, кроме Румынии) антикоммунистических революций в формально союзных ей странах. Кульминацией «осени коммунизма» в Европе стало падение Берлинской стены 9 ноября 1989 года.

Отказ от ГДР и, соответственно, военно-политического плацдарма в самом сердце Европы имел принципиальное значение. Демонстративное нежелание Михаила Горбачева поддержать режим Эриха Хонеккера, зашатавшийся в результате массового бегства граждан ГДР на Запад, знаменитая горбачевская фраза «опоздавших наказывает жизнь», а затем указание советским войскам в Восточной Германии соблюдать нейтралитет в ходе массовых антиправительственных демонстраций предрешили судьбу «первого государства рабочих и крестьян на немецкой земле». В Европе практически одновременно было покончено с «холодной войной» и «реальным социализмом».

Встреча Михаила Горбачева с президентом США Джорджем Бушем-старшим на Мальте в конце ноября – начале декабря 1989 года подвела черту под целой эпохой, начавшейся в 1945 году в Ялте. Раскол Европы был преодолен, но на условиях отказа Москвы от претензий на гегемонию на востоке континента. Объединялись Берлин (в рамках объединенной Германии), Германия (при ведущей роли Федеративной республики и в рамках НАТО) и Европа (в перспективе – в рамках европейских и евроатлантических институтов). Судьба самого Советского Союза, его место и роль в мире оставались непроясненными, но недолго.

Горбачев и его соратники надеялись, что им удастся удержать Советский Союз на пути реформ, трансформировать, по сути, унитарное государство в современную федерацию, каким-то образом с помощью Запада преодолеть «экономические трудности» и занять в мире положение, сопоставимое с положением США, но – в отличие от времен «холодной войны» – не в оппозиции Вашингтону, а в сотрудничестве, даже «дружественном кондоминиуме» с ним. Эти надежды были абсолютно безосновательными, а политика, которую проводили Горбачев и «горбачевцы», все менее адекватной ужесточавшимся реалиям внутренней и международной обстановки.

Россия и Запад: от попыток интеграции до соперничества с элементами сотрудничества

Российская Федерация, объявившая себя главным правопреемником распавшегося СССР, продолжила внешнюю политику «позднего» Горбачева, но в сильно радикализированном виде. Президент РФ Борис Ельцин и министр иностранных дел Андрей Козырев публично отказались от коммунизма, уже фактически совершенно выхолощенного Горбачевым. Они объявили о присоединении России к сообществу мировых демократий, подтвердили отказ от претензий на гегемонию в Восточной (теперь переименованной в Центральную) Европе, а также от положения «старшего брата» по отношению к бывшим республикам СССР, превратившимся в одночасье в независимые государства.

Более того, рассматривая национальные интересы новой России как фактически идентичные международным интересам США и Западной Европы, Ельцин и Козырев поставили цель формальной интеграции РФ в структуры НАТО и заключения договора о союзе с Соединенными Штатами. Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) их в тот момент занимало меньше. Экономика России переходила к рынку в основном по советам, исходившим из МВФ и от американских экспертов, приглашенных российским правительством в качестве советников.

На этом пути российское руководство уже вскоре постигли разочарования. На готовность Москвы немедленно вступить в НАТО в Брюсселе просто не обратили внимания. Весной 1992 года американский Конгресс стоя аплодировал Борису Ельцину, но Джордж Буш, государственный секретарь Джеймс Бейкер и советник президента по национальной безопасности Брент Скоукрофт сочли заключение договора о союзе с Россией неактуальным в условиях окончания «холодной войны» и отсутствия сопоставимого вызова со стороны третьих государств. Европа действительно быстро становилась «общим домом», о котором говорил Горбачев в Страсбурге. Но этот дом не включал Россию. И в самой России усиливалась критика прозападного внешнеполитического курса. Общим требованием коммунистических, националистических и, отчасти, либеральных критиков становилась «защита национальных интересов» России.

Поначалу президент и МИД пытались маневрировать. Сохраняя общую направленность внешней политики и яростно обороняясь от «красно-коричневых» противников, они сделали заявку на ведущую роль Москвы на пространстве СНГ. В 1992–1994 годах Россия применила военную силу для того, чтобы прекратить кровопролитие в Молдавии, вмешалась в конфликты в Грузии и в гражданскую войну в Таджикистане, содействовала прекращению огня в Нагорном Карабахе. Запад не мешал России «наводить порядок» на бывших имперских окраинах, но и не поддержал ее претензий на роль регионального гаранта безопасности, официально сформулированных в 1993 году. В то время Америка и Западная Европа были озабочены главным образом ликвидацией военно-политических последствий распада СССР: недопущением распространения ядерного оружия, завершением вывода теперь уже российских войск из Восточной Германии, Центральной Европы и особенно из стран Балтии.

Надлом в российско-западных отношениях произошел в 1993 году, когда администрация Билла Клинтона поддержала провозглашенное лидерами стран «вышеградской группы» (Польша, Венгрия, Чехия, Словакия) стремление вступить в НАТО. Этот шаг привел к первому серьезному кризису доверия между Москвой и западными столицами. Уход СССР из Восточной Европы на рубеже 1990-х годов был вынужденным, но не критическим шагом с точки зрения традиционно понимаемых интересов национальной безопасности страны: между доживавшим свой век Советским Союзом и странами НАТО образовывалась широкая зона нейтральных государств. Под конец существования СССР его лидеры фактически восприняли концепцию «финляндизации» Восточной Европы (так называемая «доктрина Квицинского») в качестве более эффективного и менее затратного средства обеспечения безопасности и стабильности на западном стратегическом направлении. Однако они опоздали.

К осени 1993 года лидеры новой России, пытавшиеся решить эту проблему более радикальным способом – через интеграцию в структуры Запада, констатировали свою неудачу. Россия не стала, как они рассчитывали, новым членом альянса в неформальном ранге его «вице-президента». В Кремле пришли к выводу, что страны Запада, прежде всего США, продвигают собственные интересы и не склонны рассматривать Россию в качестве полноправного, тем более равновеликого Соединенным Штатам партнера. Появилось подозрение, переросшее затем в убеждение, что в западных столицах не особенно верят в успех демократического транзита в России и подстраховываются на случай прихода к власти националистов или коммунистов.

Администрация Билла Клинтона, решительно поставившая на Бориса Ельцина и поддержавшая его силовые действия против Верховного Совета РФ 3–4 октября 1993 года, была вынуждена учитывать прогрессировавшую слабость реформаторских сил и, наоборот, усиление националистов и коммунистов, проявившиеся на парламентских выборах 12 декабря 1993 года. В общественных кругах Старого и Нового Света широкое распространение приобрел образ «веймарской» России, стоявшей на пороге хаоса и национал-коммунистического реванша.

Крайне неприятным открытием для Ельцина, а затем и для широкой публики стало то, что США, Германия, Великобритания и Франция якобы отступили от своих обязательств, данных Горбачеву в устной форме, не расширять НАТО и, в частности, ее военную организацию после объединения Германии. Свидетельства на этот счет произвели огромное впечатление на российские элиты и стали подтверждением эгоизма и «вероломства» Запада, который лишь «использует» Россию в своих целях.

Анализ соответствующих документов позволяет сделать иной вывод. Заверения госсекретаря США Джеймса Бейкера, канцлера ФРГ Гельмута Коля, премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер и президента Франции Франсуа Миттерана делались в 1990 году в контексте объединения Германии. О странах тогдашней Восточной Европы, входивших в возглавляемую Советским Союзом Организацию Варшавского договора (прекратила существование в 1991 году), речи не шло и не могло идти. Никто – ни собеседники Горбачева, ни он сам – не мог предсказать дальнейшую судьбу СССР и его союзников. Разумеется, лидеры СССР, США, Великобритании, Франции и Германии не могли давать обязательства от имени восточноевропейских государств. Наконец, отказ от расширения НАТО мог бы стать юридически обязывающим лишь при условии согласия на то всех членов НАТО и, вероятно, утверждения такого решения парламентами, включая сенат США.

Тем не менее хотя тезис о «вероломстве» западных союзников не выдерживает критики, «нечувствительность» политики западных держав во главе с США очевидна. Отказавшись в 1991 году рассматривать вопрос о включении России в НАТО, а в 1992 году отмахнувшись от просьбы заключить союз между Россией и США, Вашингтон в 1993 году решился «открыть» НАТО для центральноевропейских стран и тем самым вплотную придвинуть границу территории НАТО к бывшей границе СССР. Идя на это, США и их союзники не нарушали никаких обязательств – тем более что Советского Союза больше не существовало. Но они разрушили веру в дружеское бескорыстие Запада и укрепили подозрения в неизменной антироссийской направленности западной политики. Переизданная в 1995 году книга публициста XIX века Николая Данилевского «Россия и Европа» сразу приобрела популярность.

Эмоциональным фоном изменения климата в российско-западных отношениях стали войны на Балканах. В Москве, для которой националистические лидеры: сербов – Слободан Милошевич, боснийских мусульман – Алия Изетбегович, хорват – Франьо Туджман – были деятелями одного плана и примерно одинакового качества, с удивлением обнаружили, что общественное мнение России, США и Европы симпатизирует в возникших конфликтах разным сторонам. При этом если поддерживаемые американцами и европейцами мусульмане и хорваты проявляли стремление к сотрудничеству, то сербы, ставшие героями для российских националистов и коммунистов, остались врагами для двух других общин и главными виновниками войны в глазах Запада.

Через механизмы Контактной группы по бывшей Югославии Россия пыталась обеспечить сбалансированный подход ко всем воюющим силам, но добиться этого не удалось. России оставалось лишь бессильно протестовать, когда в 1995 году авиация НАТО наносила удары по позициям сербов, а хорватские войска «зачищали» Сербскую Краину. При этом Москва не имела серьезного влияния и в Белграде, не могла удержать боснийских сербов от преступлений, подобных бойне в Сребренице, выступала лишь в роли статиста на мирных переговорах в Дейтоне и Париже. В конце 1995 года российские миротворцы присоединились к операции НАТО в Боснии (IFOR, затем SFOR), но под американским командованием. Несмотря на похвалы со стороны западных партнеров, этот опыт партнерского взаимодействия Москва сочла неприемлемым: в будущем российские военные не встанут под начало американского главкома.

Конфликт на Балканах разворачивался параллельно начавшейся в 1994 году войне в Чечне. Эта бездумно начатая, неумело проводившаяся и жестокая по форме военная кампания способствовала разочарованию общественности, а затем и правительств Запада в новой России. Образ недавней сверхдержавы, силой подавляющей стремление свободолюбивых горцев к независимости, попирающей при этом права и свободы человека, наложился на картину хаотической политической жизни и криминальной приватизации, «пиратизации», социальной деградации и прогрессирующей нищеты. Популярность Бориса Ельцина и его окружения внутри страны опустилась до однозначных величин. Реванш коммунистов на президентских выборах лета 1996 года казался не только вероятным, но и практически неизбежным.

В то время как западные (и многие российские) средства массовой информации критиковали чеченскую кампанию Кремля, сам он все более жестко критиковал «планы расширения НАТО на восток». Сигналом ужесточения политики стала замена в начале января 1996 года Андрея Козырева на посту министра иностранных дел Евгением Примаковым. Новый глава МИД сформулировал две важнейшие цели российской внешней политики – консолидация стран СНГ вокруг Москвы и недопущение расширения НАТО на восток. Несмотря на высокую зависимость Москвы от займов МВФ, российские цели разошлись с целями Запада, более того – вошли в прямое противоречие с ними.

Наметившееся столкновение было лишь отложено повторным избранием Бориса Ельцина (и предотвращением коммунистического реванша), поражением в первой чеченской кампании, принятием России в Совет Европы и достижением компромисса по военно-стратегическим параметрам расширения НАТО. В 1997 году, когда Польша, Чехия и Венгрия получили приглашение присоединиться к Североатлантическому альянсу, Россия была принята в клуб ведущих индустриальных держав, ставший после этого «восьмеркой». Впрочем, сохранялась возможность, что российские «олигархи», организовавшие переизбрание Ельцина и имевшие серьезные интересы на Западе, сумеют не допустить резкого ухудшения отношений.

Крах российских финансов в 1998 году, приведший к тяжелому экономическому кризису, имел серьезные политические – в том числе внешнеполитические – последствия. Главной задачей Кремля стало не продолжение и углубление скомпрометированных в общественном мнении реформ, а стабилизация обстановки и организация передачи власти в рамках сложившегося режима. В условиях взаимного разочарования произошла расстыковка России и Запада. США «отступились» от России, посчитав ее «безнадежной». МВФ после дефолта перестал выдавать Кремлю кредиты. Ельцин отправил в отставку молодых реформаторов, назначил, скрепя сердце, премьером Евгения Примакова и стал присматриваться к придворным генералам на предмет поиска преемника.

Косовский кризис – завершающий эпизод Балканских войн конца ХХ века – вступил в острую фазу в тот момент, когда российские власти были полностью поглощены проблемой выхода из первого кризиса в посткоммунистической истории страны. Россия могла лишь наблюдать со стороны, как США пытались заставить президента Югославии Слободана Милошевича прекратить силовое подавление сепаратизма косовских албанцев. Тем не менее эмоциональное напряжение в России было очень сильным. Когда в марте 1999 года администрация Билла Клинтона приняла решение применить силу против Югославии и использовать для этого механизм и вооруженные силы НАТО – в обход Совета безопасности ООН, в Москве это восприняли как фактическую утрату Россией статуса великой державы. Российское международное влияние рухнуло весной 1999 года так же резко, как летом 1998 года российский рубль. Более того, многие в Москве усмотрели в гуманитарной интервенции НАТО угрозу для самой России. Параллели между целями и действиями сербов в Косово и россиян в Чечне были слишком очевидны. Единственным, на что еще могла уповать в этих условиях Россия, оставалось ядерное оружие.

Символом разворота российской внешней политики, отказа от расчетов на интеграцию в Запад и даже от сотрудничества с ним стала знаменитая «петля Примакова» над Атлантикой. Тогда российский премьер-министр приказал развернуть самолет с официальной делегацией, направлявшейся в США, узнав, что там было решено бомбить Югославию. Прошли массовые протесты против политики США и НАТО. «Бросок на Приштину» российских десантников мог повлечь военное столкновение с американскими войсками.

В условиях возобновившейся в августе 1999 года войны на Северном Кавказе Борис Ельцин оставался практически единственным гарантом от восстановления враждебности между Россией и Западом. Недаром Ельцин в ноябре 1999 года увещевал Клинтона, чтобы тот «ни на минуту, ни на секунду» не забывал о наличии у России ядерного оружия. Так в обстановке не только финансового, но и политического дефолта завершилось первое десятилетие «новых» отношений между Москвой и Западом, начинавшееся в атмосфере фантастических надежд.

Владимир Путин, принявший 31 декабря 1999 года президентство из рук Бориса Ельцина, попытался выправить отношения с Западом. Его первый крупный самостоятельный шаг, вопреки советам части окружения президента и военных, касался налаживания отношений с НАТО, разорванных в результате косовского кризиса. В начале 2000 года Москву посетил генеральный секретарь альянса лорд Джордж Робертсон, и отношения были восстановлены. НАТОвское направление стало центральным для «раннего Путина». Не рассчитывая, в отличие от своего предшественника, на полную интеграцию России «в Запад», он взял курс на интеграцию России «с Западом», формирование прочного военно-политического союза между Россией, Северной Америкой и Западной Европой.

Эта линия проявилась до террористических актов 11 сентября 2001 года. Путин распорядился закрыть российский разведывательный центр в Лурдесе на Кубе и военно-морской объект в Камрани (Вьетнам). Он тщательно подготовился к первой встрече с президентом США в Словении летом 2001 года и в ходе этой встречи сумел расположить Джорджа Буша-младшего к себе. А 11 сентября 2001 года он воспользовался моментом и имевшимися у него возможностями, позвонил Бушу по «горячей линии» и выразил ему поддержку со стороны России. Казалось, что новые обстоятельства как нельзя лучше благоприятствовали формированию всемирной антитеррористической коалиции во главе с США и при весьма значительной роли России.

Путин 2000–2002 годов вообще стремился навести мосты с Америкой и Европой, преодолеть накопившееся недоверие, основанное, по его мнению, на непонимании на Западе целей российской политики. Он был готов на значительные уступки партнерам. Акцент Евгения Примакова на многополярность был отброшен. Не только Индия, но и Китай остались на периферии российской внешней политики. В моду вошел прагматизм. Путин был готов согласиться с ведущей ролью США в мире, не стремился подрывать американские позиции за рубежом, да и вообще мешать Вашингтону преследовать его глобальные цели. Он решительно помог США разгромить талибов в Афганистане, не стал реагировать на выход США из Договора по ПРО, санкционировал «временное» – на период проведения операции в Афганистане – развертывание сил США в Центральной Азии и не протестовал против программы обучения американцами грузинских войск.

Взамен Путин выдвинул экономические, финансовые и политические требования, главным среди которых было согласие США с положением и ролью России как ведущей силы в СНГ. Москва заявляла, что не собирается аннексировать, контролировать или как-то еще притеснять бывшие советские республики, а лишь хочет, чтобы ей там не мешали, не поощряли антироссийские силы, не размещали иностранные войска и не принимали новых членов в военные союзы без согласия России. Путин лично в приватном порядке обращался с просьбой к руководству НАТО о вступлении России в альянс. Публично он говорил об этом, в частности, в интервью телевидению Би-би-си: «А почему бы нет?»

Взявшись в тяжелой посткризисной экономической ситуации за новый раунд реформ, Путин видел модернизацию России в контексте ее «европейского выбора». Этой идеей было пропитано выступление российского президента в германском Бундестаге в октябре 2001 года. За экономическими реформами и социальной трансформацией Путину виделась сильная Россия, однотипная по основным параметрам с такими странами, как Германия и Франция. Путин не был ни «демократом», ни антидемократом. Он рассуждал в практических терминах. Сотрудничество с Европейским союзом должно было помочь России пройти трансформационный путь быстрее и с меньшими потерями.

В конце 2001 – первой половине 2002 года у Москвы появились новые надежды, вскоре сменившиеся разочарованиями. Разгоревшийся было российско-американский диалог затух, когда США явно взяли курс на свержение режима Саддама Хусейна в Ираке. Вашингтон отказался санкционировать российскую «особую роль» на постсоветском пространстве. Российская помощь в борьбе с международным терроризмом была объявлена долгом, не требующим вознаграждения. Над кремлевскими «прайс-листами» – встречными просьбами-требованиями к США со стороны России – в вашингтонском Белом доме потихоньку посмеивались.

Президент Путин пошел на сближение с США во многом вопреки мнению своего окружения и даже вопреки собственным инстинктам. Он стремился воспользоваться ситуацией для формирования «особых отношений» с ведущей державой мира и рассчитывал получить от нее то, что получали в свое время другие союзники США, – признание и учет российских национальных интересов. С позиций сегодняшнего дня такой взгляд представляется идеалистическим и даже наивным, но в 2001–2002 годах у него было немало влиятельных сторонников в России и определенная поддержка в США. Но она оказалась явно недостаточной.

Неспособность Путина добиться от США значимых уступок, а главное – отсутствие у него стратегии внешней политики, в частности в отношениях с Америкой, ослабили позиции российского президента. В начале 2003 года он поддался уговорам тех в России и Европе (в первую очередь президента Франции Жака Ширака и германского канцлера Герхарда Шредера), кто настаивал на дистанцировании от политики Вашингтона в отношении Ирака. Москва вместе с Берлином и Парижем составила оппозицию Вашингтону – по выражению тогдашнего министра иностранных дел Игоря Иванова, своего рода новую Антанту, призванную удержать американских друзей от необдуманных поступков.

Удержать не получилось, но российско-американские отношения оказались серьезно испорченными. В отличие от германо- и франко-американских отношений, у них не было ни запаса прочности, ни взаимного кредита доверия. Развивавшееся параллельно с вторжением США в Ирак «дело Ходорковского» подмыло тот позитив, который возник было после 11 сентября 2001 года. Действия российских властей против Михаила Ходорковского похоронили надежды ведущих американских нефтяных компаний войти на российский рынок путем покупки «ЮКОСа». Вдруг стало ясно, насколько далеки были позиции Москвы и Вашингтона в торжественно провозглашенном ими энергетическом диалоге: ведь в Кремле думали не о передаче стратегической нефтяной отрасли американцам, а о приобретении выхода на рынок сбыта нефти в США!

Медийное сопровождение в Америке и Европе «дела Ходорковского» однозначно заклеймило Россию как государство, где царит авторитарный произвол, а Путина – как злобного автократа. Выборы в Госдуму в декабре 2003 года завершились исходом либеральных и демократических сил из парламента, а президентские выборы 2004 года были, по сути, безальтернативными. Российская внутренняя политика превратилась фактически в центральный фактор американского отношения к РФ. Напрасно Путин и его сторонники пытались обращать внимание американцев и европейцев на фактический разгром российской компартии как серьезного претендента на власть в стране. Российские либералы, которые начинали с поддержки Горбачева, затем перешли под знамена Ельцина и – с оговорками – пытались разглядеть в раннем Путине модернизатора, отвернулись от Кремля и подвергли наметившиеся авторитарные тенденции беспощадной критике.

Путин, со своей стороны, стал все больше «закрываться». В его окружении стало больше тех, кого принято называть «силовиками». Захват Театрального центра на Дубровке в октябре 2002 года и штурм, в результате которого из-за несогласованности действий официальных лиц погибло больше сотни заложников, заставил Путина с подозрением относиться к активности политэмигрантов – Бориса Березовского, Ахмеда Закаева и др., а также правительств принявших их стран – США и Великобритании. Новый удар террористов – захват школы в Беслане в сентябре 2004 года, закончившийся штурмом здания и тремя сотнями погибших, в основном детей, также заставил президента сделать серьезные выводы.

Сразу после школьной трагедии, 4 сентября 2004 года, Путин возложил ответственность за теракт не только на исламистских террористов, но и на Запад, использовавший их в расчете ослабить Россию, оторвать от нее важные территории и т. д. Одновременно он предложил план политической реформы, отменявший, в частности, выборность губернаторов, который на Западе немедленно расценили как уводящий Россию еще дальше от демократического пути развития. У общественности Америки и Европы не осталось сомнений в том, что «путинская Россия пошла не туда».

Осенью того же года Россия и США столкнулись на президентских выборах на Украине. «Революция роз» в конце 2003 года в Тбилиси и студенческие демонстрации, приведшие к отставке Милошевича в 2000 году, развивавшиеся по сходным сценариям, не вызвали особой озабоченности в Москве. Ни Милошевич, ни Шеварднадзе не считались пророссийскими политиками. Милошевич раздражал Москву, к тому же Сербия для России имела периферийное значение: в 2003 году с Балкан были выведены российские миротворцы. А в отношении Грузии была надежда на то, что с новыми, внешне прагматичными властями будет легче договориться, чем со «старой лисой» Шеварднадзе.

Но Украина – совсем иное дело. Москва с самого начала видела в Викторе Ющенко «западенского» националиста – продолжателя дела Степана Бандеры и Виктора Коновальца, боровшихся против СССР, соответственно, стремившихся оторвать Украину от России. Приход Ющенко к власти означал в глазах Кремля реальную перспективу вступления Украины в НАТО, появления на ее территории американских баз и фундаментальный разрыв на всех уровнях с Россией. Чтобы не допустить этого, Путин и его окружение, в том числе тогдашний глава администрации президента Дмитрий Медведев, целиком и полностью «вложились» в украинскую предвыборную кампанию и в сами выборы. Они потерпели самое серьезное внешнеполитическое поражение за все восемь лет президентства Путина.

По красноречивому признанию политтехнолога Глеба Павловского, он и его команда «обеспечили» победу кремлевского кандидата Виктора Януковича на выборах, но затем на Украине разразилась революция, ресурсов для предотвращения и тем более подавления которой у российских «технологов» не было. Победу «оранжевой революции» как обретение Украиной реальной независимости от России праздновали в США и Польше, ее широко приветствовали в Европе и Канаде. У российских властей и лично у Путина, напротив, настроение было подавленное.

В Кремле предпочли сосредоточиться не на анализе причин революции, а на выявлении происков США и пресечении их дальнейших планов. Как минимум, считалось, что «оранжевая революция» означает приобретение США крупного геополитического плацдарма на постсоветском пространстве для дальнейшего снижения влияния России в странах СНГ, а в перспективе, возможно, и военной базы. Как максимум, Украина была лишь репетицией, «разминкой» в использовании новейших технологий смены политического режима. Теперь, опасались в Москве, американцы, опираясь на Киев, будут готовиться к политическому захвату Кремля и утверждению там проамериканского правительства.

При всей фантастичности такого сценария в Кремле его, по-видимому, воспринимали всерьез. Но ситуация вскоре изменилась. Начало 2005 года российское руководство встретило с тревогой, но проводило год в приподнятом настроении. «Цветные революции», яркие в начале, скоро поблекли. На Украине с приходом «оранжевых» начался перманентный политический кризис. В Киргизии «революция тюльпанов» весной 2005 года привела к отставке президента Аскара Акаева, но не к переориентации Бишкека с России на США. В Грузии Михаил Саакашвили, поссорившись еще летом 2004 года с Москвой, не сумел восстановить контроль над Южной Осетией и Абхазией. Что еще важнее – США стали испытывать нарастающие трудности в Ираке. Наконец, резкий рост цен на нефть с 2004 года бил один рекорд за другим. Консервативная финансовая политика российских властей позволяла им приступить к созданию «подушек безопасности».

2006 год стал годом председательства России в «восьмерке», которое первоначально рассматривалось как признание ее не только со стороны Запада, но и в качестве части Запада. Однако на самый Новый год пришлась кульминация газового конфликта между «Газпромом» и «Нафтогазом Украины». Не сумев добиться в 2005 году прогресса на переговорах и не разъяснив свою позицию публично, «Газпром» вынужден был выполнить свою угрозу: в условиях отсутствия контракта на поставки отключить газ украинцам. При этом продолжал посылать газ через украинскую территорию европейским потребителям. Предполагая, что Украина будет вынуждена откачивать газ из экспортной трубы для удовлетворения внутренних потребностей, российское правительство и «Газпром», возможно, рассчитывали, что тем самым приобретут союзников в Европе и возьмут Киев в «клещи».

Однако случилось прямо противоположное. США и объединенная Европа заговорили о применении Россией «энергетического оружия» не только против Украины, но и против европейских стран. Репутация России как надежного поставщика энергоносителей, подтвержденная, несмотря на все трудности, в 1991 году, оказалась существенно подорванной. Тема энергобезопасности, вынесенная Кремлем на саммит «восьмерки» в Санкт-Петербурге, была переосмыслена в западном политическом сознании как обеспечение энергетической безопасности от России. Киев же, несмотря на неспособность платить по счетам и все махинации с газом, стал рассматриваться в качестве жертвы давления со стороны Москвы, мстившей украинцам за их выбор в пользу демократии.

Конец 2006 года был омрачен вначале убийством в Москве оппозиционной журналистки Анны Политковской, а затем смертью в Лондоне от отравления полонием охранника Березовского – Александра Литвиненко. Оба убийства, широко освещавшиеся и комментировавшиеся в мировой прессе, были интерпретированы как месть Кремля его противникам и устрашение оппозиции. Публичный имидж России на Западе фактически сравнялся с имиджем СССР осени 1983 года, когда советский истребитель сбил южнокорейский пассажирский «Боинг», а руководство Советского Союза поначалу вообще отрицало всякую причастность к инциденту.

В этих условиях российский президент решил публично объясниться с США. Его речь на конференции по проблемам международной безопасности в Мюнхене в феврале 2007 года содержала не только жесткую критику политики Вашингтона, но и условия, на которых Россия была бы готова сотрудничать с Америкой (признание существовавших политических реалий в России, невмешательство в ее внутренние дела, равноправный характер отношений и интересов как основа взаимодействия). В развитие этой линии Россия предприняла конкретные шаги – от приостановки действия Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ)[1] до возобновления (впервые после окончания «холодной войны») воздушного патрулирования вблизи границ США и стран НАТО – очевидно, с целью «принуждения Запада к партнерству».

Эта политика не сработала. В августе 2008 года грузинские войска атаковали югоосетинский город Цхинвал, вызвав контрнаступление российских сил. Несмотря на непрекращавшиеся провокации с обеих сторон и незадолго до того проведенные военные маневры «Кавказ», российское руководство, по-видимому, не ожидало столь масштабного нападения. Появились сравнения с терактами 11 сентября 2001 года, в роли «Аль-Каиды» выступал клиент и квазисоюзник США. У Москвы практически не было сомнений в том, что США если и не подталкивали Саакашвили к нападению, то ничего не сделали, чтобы пресечь его, и «умыли руки». Пожалуй, самый опасный момент был пройден тогда, когда корабли Черноморского флота России находились у берегов Абхазии, а флагманский корабль Шестого американского флота шел к берегам Грузии. Российско-американские отношения с пугающей быстротой двигались в направлении конфронтации.

От Westpolitik к Weltpolitik

Итак, между 2003 и 2005 годами в российской внешней политике произошел поворот. После неудачных попыток интеграции в Запад (Горбачев – Ельцин) и создания механизма реального партнерства с ним (Путин) Москва вступила на путь открытой конкуренции с теми, кого продолжает вслух называть «партнерами», на деле имея в виду – «соперники». Наступивший в 2008 году мировой финансовый кризис, смягчивший конфликт между Россией и США из-за Грузии, также рассматривается многими в России как фактор, способный ускорить изменения в расстановке сил и распределении ролей в мире – не в пользу Запада. Считается, что грядущие изменения способны улучшить позиции России.

Еще в 2003 году инвестиционный банк «Голдман Сакс» предсказал устойчивый экономический рост и неуклонное повышение политического влияния незападных стран. Аналитики банка предложили аббревиатуру БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай) как символ для обозначения тех сил, которые способны потеснить США, Европу и Японию с их привилегированного положения в современном мире.

В Москве выводы этого доклада оценили по достоинству. Если «встроиться» в Запад не удалось, а равноправное партнерство с ним оказалось блефом, то нужно всерьез делать ставку на многополярность. Тем более что тезис о многополярном мире, который Москва подхватила у Пекина во второй половине 1990-х годов, получил столь авторитетное и наглядное подтверждение. На международных форумах и площадках Россия все больше позиционирует себя как споуксмен и даже интеллектуальный лидер «новой (незападной) волны». Конструкция России как одного из мировых центров силы предусматривает создание зоны притяжения и влияния вокруг РФ и постепенное низведение США до положения «нормальной великой державы» – одной из полудюжины глобальных «олигархов». Российская Westpolitik трансформировалась в Weltpolitik.

У этой трансформации есть богатая предыстория. В 1989 году Москва окончила не одну, а две «холодные войны». В течение 30 лет отношения между Советским Союзом и Китаем были враждебными, и временами (например, в 1969 году) вероятность войны между ними была выше, чем между СССР и странами НАТО. В ходе визита Михаила Горбачева в Пекин и его встреч с Дэн Сяопином и другими руководителями КНР в мае 1989 года была достигнута договоренность о нормализации двусторонних отношений.

Несмотря на то что Борис Ельцин и Андрей Козырев активно демонстрировали свой антикоммунизм и приверженность западным демократическим ценностям, отношения с Китаем были слишком важны для России, чтобы допустить их нового ухудшения. Кроме того, обе стороны испытывали потребность друг в друге. После расстрела протестантов на площади Тяньаньмэнь 4 июня 1989 года международные санкции не позволяли Китаю приобретать оружие на Западе, поэтому он стремился закупать вооружение и технику в России.

А Россия, оказавшаяся в тяжелейшей экономической ситуации после распада советской хозяйственной модели, была вынуждена обратиться к Китаю как источнику продовольствия и дешевых потребительских товаров, особенно для районов Сибири и Дальнего Востока. С 1992 года российско-китайская торговля оружием, официально называвшаяся военно-техническим сотрудничеством, показывала миллиардные (в долларовом выражении) годовые обороты. Эти средства отчасти помогли российской «оборонке» выжить в наиболее трудные годы. Увеличился и военный потенциал Народно-освободительной армии Китая (НОАК).

С середины 1990-х годов российско-китайские отношения укрепились настолько, что их официальная трактовка стала включать перспективу стратегического партнерства. Параллельное охлаждение отношений с Западом в результате расширения НАТО подвигло некоторых российских публицистов говорить о Китае как о возможном партнере России в споре с США и их союзниками.

Новое качество отношений позволило поэтапно решить важнейшую геополитическую проблему России на востоке – вопрос о границе между РФ и Китаем. Первое соглашение на этот счет было заключено еще в 1991 году Советским Союзом, окончательно граница была оформлена на всем ее протяжении (свыше 4300 км) в 2004 году. На завершающем этапе российская сторона пошла на небольшие территориальные уступки соседу. Граница была не только оформлена, демаркирована и делимитирована, но и существенно демилитаризована. В 1996 году Китай, Россия, Казахстан, Киргизия и Таджикистан – все бывшие советские республики, имевшие границу с КНР, – заключили в Шанхае соглашение о мерах доверия, в соответствии с которым в 100-километровой полосе по обе стороны границы ограничивались военное присутствие и деятельность. Более того, пять стран создали общий форум для обсуждения проблем безопасности и развития. Вначале он назывался «шанхайская пятерка», а с 2001 года – Шанхайская организация сотрудничества (ШОС).

Реально ШОС вполне можно было бы расшифровать как «Китай в Центральной Азии». Пекин, который пекся главным образом о «надежном тыле» для своих западных территорий, прежде всего Синьцзян-Уйгурского автономного района с его тюрко-мусульманским населением, стремился добиться понимания своих интересов со стороны новых государств региона. Наряду с этим КНР интересовалась энергоресурсами Каспия и рынками прикаспийских стран. В отличие от стран НАТО, Китай осуществлял свое политико-экономическое продвижение на постсоветском пространстве в согласии с Россией. Для антизападных сил в РФ тесное сотрудничество, даже блокирование с КНР представлялось едва ли не единственным способом сопротивления американскому доминированию. В глазах этих сил ШОС воспринимался как противовес НАТО. Но гораздо большее значение имел тот факт, что Пекин не видел в ШОС прообраза военного блока, а в России – союзника. Китай предпочел действовать самостоятельно, используя Россию по возможности, но не ограничивая собственную свободу.

Тем не менее во второй половине 2000-х годов ШОС стал привлекательной площадкой для диалога между азиатскими странами. Шестым членом к нему присоединился Узбекистан, в число наблюдателей вошли Индия, Пакистан, Иран, Афганистан и Монголия.

Развитие российско-китайских отношений не было беспроблемным. Практически сразу после распада СССР в России начали распространяться страхи насчет демографической агрессии со стороны Китая. Публиковались, иногда со ссылками на официальных лиц, фантастические цифры масштабов китайской иммиграции, особенно в Сибирь и на российский Дальний Восток. Повод для страхов другого рода давало российско-китайское военно-техническое сотрудничество: в то время как ВВС НОАК закупали десятки российских «МИГов» и «СУ», а также лицензию на производство сотен боевых машин, российские ВВС в течение полутора десятилетий не имели средств для обновления своего парка самолетов.

Если отношения России с Китаем после нормализации на рубеже 1990-х годов развивались поступательно и в целом успешно, то связи с Японией были неровными и зачастую напряженными. Японское правительство «поверило в перестройку» гораздо позже правительств США и стран НАТО. Когда это наконец-то произошло, времени на решение застарелого территориального спора из-за Южно-Курильских островов не осталось. Визит Горбачева в Японию в 1991 году уже не мог привести к урегулированию: критика внутри страны геополитической уступчивости Кремля становилась все сильнее, к тому же заявившее о своем суверенитете руководство РСФСР заранее отказывалось признавать законность территориальных изменений, не согласованных с российскими республиканскими властями.

После распада СССР попытки Ельцина решить курильскую проблему и заключить мирный договор с Японией не принесли реальных результатов. В Токийской декларации 1993 года Российская Федерация и Япония впервые признали наличие спорных территорий и даже назвали их, но в дальнейшем ни торжественное обещание лидеров двух стран заключить мирный договор до 2000 года, ни создание «комитета мудрецов», который должен был бы отыскать пути к нормализации отношений, не позволили достичь прорыва. В итоге в марте 2001 года Владимир Путин предложил закрыть проблему на основе Московской декларации 1956 года, предусматривавшей передачу Японии только островов Хабомаи и Шикотан, составлявших лишь 7% территории, на которую официально до сих пор претендует Япония. Но формальная неурегулированность территориальной проблемы и отсутствие мирного договора между Россией и Японией не мешали развитию торгово-экономических отношений. В 2000-х годах японские инвестиции в экономику России существенно увеличились.

В начале 1990-х годов некоторым россиянам наиболее перспективной страной Северо-Восточной Азии виделась Южная Корея. В отличие от Японии, она не выдвигала претензий к России, по сравнению с Китаем была страной с передовой и технологически продвинутой экономикой. Отношения с Республикой Корея были установлены еще Горбачевым, совершившим в апреле 1991 года первый визит в эту страну. Ельцин круто изменил приоритеты политики Москвы на Корейском полуострове. Если в годы «холодной войны» союзником и клиентом СССР был Пхеньян, а Сеул был фактическим противником и «марионеткой США», то с завершением противостояния Южная Корея стала рассматриваться как желанный партнер, а Северная – как «заповедник сталинизма».

Однако, сведя к минимуму контакты с КНДР, Россия не сумела проявить себя достаточно привлекательной в глазах южан. Попытки южнокорейцев делать бизнес в постсоветской России часто оказывались неудачными, вели к убыткам. Москва сумела «вернуться» на Корейский полуостров лишь в 2003 году с началом шестисторонних переговоров по ядерной проблеме КНДР – после того как ее первоначально (в 1994 году) решили не приглашать к участию в ядерно-энергетическом проекте KEDO. Правда, попытки Москвы играть роль посредника между Пхеньяном и международным сообществом завершились провалом. Ни поездка Ким Чен Ира в Россию, ни визит Владимира Путина в Пхеньян (2000 год) не принесли значимых результатов. На роль посредника между США и КНДР выдвинулся Пекин. Россия осталась лояльным участником переговоров, стремящимся достичь соглашения, ограничивающего ядерные амбиции северокорейского режима, но избегающим при этом чересчур сильного давления на Пхеньян – чтобы не «загнать его в угол».

За исключением ближайших соседей (Китай, Япония, Корея) «профиль» России в Азиатско-Тихоокеанском регионе почти «не просматривается». В 1999 году Россия добилась членства в Азиатско-Тихоокеанском экономическом сообществе (АТЭС) и в 2012 году собирается принимать саммит этой организации во Владивостоке. За исключением саммитов роль Москвы в АТЭС остается более чем скромной. С середины 2000-х годов несколько активизировались экономические отношения с Вьетнамом; Россия продает небольшие партии оружия и военной техники странам АСЕАН (Индонезии, Малайзии), стремится развивать сотрудничество в ядерной энергетике с Мьянмой (Бирма). Российские дипломаты участвуют в АСЕАНовском форуме безопасности. Но, пожалуй, наиболее заметны российские туристы в Таиланде, Вьетнаме, на острове Бали и т. п.

В период «холодной войны», начиная с середины 1950-х годов, важнейшим политическим союзником Москвы за пределами «социалистического содружества» была Индия. С 1971 года отношения между двумя странами регулировались Договором о дружбе и взаимной помощи. Индия была крупнейшим импортером советского оружия. На ее территории с помощью Советского Союза строились крупные промышленные объекты. Дели в числе немногих государств мира не осудил ввод советских войск в Афганистан в 1979 году. Во второй половине 1980-х годов Михаил Горбачев и премьер-министр Раджив Ганди пытались совместно предложить миру новое видение международных отношений.

В начале 1990-х годов отношения с Индией утратили прежнюю основу и не приобрели новую. Россия лишилась части прежнего авторитета, когда в 1993 году поддалась давлению США и отказалась от своих обязательств по поставке в Индию криогенных ракетных двигателей. Отношения оживились в конце 1990-х годов. В 1998 году премьер-министр Евгений Примаков публично заговорил о треугольнике Россия – Китай – Индия как об одной из несущих конструкций грядущего многополярного мира. С 2000-х годов встречи на высшем уровне между руководителями России и Индии стали ежегодными, однако существенного прорыва в развитии отношений не произошло.

РИК и БРИК

Отношения Москвы с Пакистаном, враждебные со времен «холодной войны» и еще более отягощенные поддержкой, которую оказывал Исламабад афганским моджахедам в период советской интервенции в Афганистане (1979–1989 годы), остались прохладными и после распада СССР. Пакистанские спецслужбы стали инициаторами и организаторами движения талибов, которое (после взятия ими Кабула в 1996 году) Москва стала рассматривать как прямую угрозу безопасности и стабильности Центральной Азии и всего южного фланга России. Создание Пакистаном ядерного оружия вызвало в Москве едва ли не большее беспокойство, чем ядерная программа Ирана – вследствие влияния радикал-исламистов в Пакистане и общего ощущения роста политичеcкой нестабильности в стране. Глава Пакистана посетил Москву лишь в 2002 году – через 30 лет после предыдущего визита на высшем уровне.

Завершение вывода советских войск из Афганистана в марте 1989 года не означало полного прекращения советского участия в афганских делах. В Кабуле оставалась группа советских военных советников, и, что еще важнее, правительство Наджибуллы продолжало получать советскую военную и экономическую помощь. После распада СССР Москва – под влиянием синдрома тяжелой 10-летней войны – фактически утратила интерес к Афганистану. Помощь Кабулу была прекращена в 1992 году, что неизбежно привело к падению Наджибуллы и приходу к власти коалиции моджахедов, воевавших в свое время против советских войск. Но интерес вскоре пробудился вновь: вначале как побочный результат гражданской войны в Таджикистане, когда разгромленные при помощи российских войск исламисты стали использовать афганскую территорию для действий против таджикских правительственных войск и российских пограничников, но уже с середины 1990-х годов – под влиянием успехов талибов.

В 1996 году талибы заняли Кабул и оттеснили моджахедов к таджикской и узбекской границам. Россия была вынуждена сблизиться со своими недавними противниками, ставшими буфером между еще не окрепшими странами СНГ и радикал-исламистами. Был страх, что если талибов не остановить, они «дойдут до Волги». Действительно, талибы не ограничивались одним Афганистаном. Они поддерживали Исламское движение Узбекистана, а также чеченцев, воевавших против федеральных сил. Практически никем в мире не признанный Исламский эмират Афганистан признал власти Ичкерии и разрешил создание на афганской территории боевых лагерей чеченцев. В 2000 году министр обороны РФ Сергей Иванов угрожал ударами по этим лагерям, но у России в то время не было реальных возможностей реализовать угрозу.

Ситуация резко изменилась после террористических актов 11 сентября 2001 года. Москва употребила свое влияние на то, чтобы вооруженный и поддерживаемый ею «Северный альянс» моджахедов встал на сторону США в борьбе против талибов и Аль-Каиды. Россия также помогла Соединенным Штатам разведывательной информацией, а после разгрома талибов отказалась от отправки в Афганистан своих войск и от политической конкуренции с США на афганской земле. Россия поддержала Боннские договоренности по политическому устройству Афганистана и установила контакт с правительством Хамида Карзая. Вместе с тем Россия с нараставшим беспокойством смотрела на резкий рост потока наркотиков из Афганистана.

Признавая рост возможностей и влияния Ирана, Россия пыталась выстроить прагматичные отношения с Тегераном, использовать к своей выгоде взаимную отчужденность между Ираном и США и полуизоляцию Ирана от Европейского союза. Тем не менее российско-иранские отношения развивались не гладко. В самом начале 1990-х годов в Москве опасались экспорта исламской революции в страны СНГ. Первый открытый доклад Службы внешней разведки РФ, опубликованный в 1993 году, бил тревогу по поводу освоения некоторыми странами, в том числе Ираном, ракетных и ядерных технологий. Сама теократическая система власти не могла привлечь к Ирану симпатии россиян. В то же время в Москве обнаружили, что Иран может быть рациональным и даже прагматичным игроком. В 1997 году благодаря сотрудничеству Ирана и России был урегулирован внуритаджикский конфликт – единственный опыт такого рода за все годы, прошедшие после распада СССР. Тегеран занял нейтральную, а фактически проармянскую позицию в отношении конфликта в Нагорном Карабахе. Наконец, Иран отказался осуждать Москву за ее действия в Чечне, более того, выступил адвокатом России в Организации Исламская конференция. На этом фоне с середины 1990-х годов получило развитие сотрудничество России и Ирана в ядерной энергетике и военно-техническом сотрудничестве. Очевидно пересечение интересов двух стран в газовой области.

В отношении иранской ядерной программы российское руководство к концу 2000-х годов, по-видимому, исходило из нескольких основных постулатов. Во-первых, если государство, обладающее такими ресурсами, как современный Иран, таким представлением о себе, как эта держава с 2500-летней историей, и находящаяся в подобном геополитическом и геостратегическом положении, поставит цель создать ядерный потенциал, она ее непременно добьется. Во-вторых, единственной возможностью избежать обретения Ираном ядерного оружия является достижение соглашения между этой страной и международным сообществом, в основе которого должно лежать примирение между Тегераном и Вашингтоном. В-третьих, содержанием такого соглашения должно стать уважение со стороны внешнего мира важнейших интересов Ирана: невмешательство извне в его дела (отказ от «смены режима») и признание роли Ирана как региональной державы. Собственно говоря, безопасность и статус исторически являлись важнейшими целями всех стран, стремившихся – после США – приобрести ядерное оружие.

В России часть элит приветствовала бы открытый конфликт между США и Ираном, но наиболее влиятельные круги все-таки продолжают стремиться к соглашению – с учетом его параметров, изложенных выше. Москва не является союзником Тегерана, но она и не хочет стать его противником. В годы правления администрации Джорджа Буша-младшего в России не поддерживали американскую политику санкций против Ирана, считая, что они в отсутствие гибкой стратегии могут вести лишь к войне и даже служить оправданием ее ex post factum. С приходом в Белый дом Барака Обамы, объявившего курс на вовлечение Ирана в диалог с США, российский подход приобрел некоторые нюансы. В Москве отдают себе отчет, что иранская ядерная проблема является важнейшим с точки зрения США фактором американо-российских отношений.

На Ближнем Востоке (арабский мир плюс Израиль) российская политика прошла через серьезную трансформацию. Исчезли идеологическая, геополитическая и военно-стратегическая компоненты, определявшие ближневосточную стратегию Москвы в советский период. Напротив, важнейшее значение приобрел экономический фактор. Российская политика по отношению к Ираку при Саддаме Хусейне в значительной мере обусловливалась желанием разрабатывать его нефтяные месторождения и получить 7-миллиардный долларовый долг, оставшийся со времен СССР. В других случаях (Алжир, Ливия, Сирия) советские долги были практически полностью списаны Москвой в обмен на новые контракты с этими странами. Используя старые связи с бывшими клиентами СССР, Россия решительно расширила географию своей экономической активности в регионе. Важной целью стал выход на рынки богатых монархий залива – прежде всего Саудовской Аравии, а также Объединенных Арабских Эмиратов, Катара и др. Укрепились отношения с Египтом.

Самой эмоционально близкой для России страной Ближнего Востока стал Израиль, куда переехала значительная часть бывших советских граждан-евреев, составивших около 20% населения страны. Дипломатические отношения с Израилем, разорванные Советским Союзом после шестидневной арабо-израильской войны 1967 года, были восстановлены осенью 1991 года. С тех пор они активно развивались, особенно на фоне войны в Чечне и подъема радикализма в исламском мире. Израильские политики всех направлений стали частыми гостями в Москве, а с 2008 года между двумя странами был установлен безвизовый режим. Чтобы сохранить расположение арабских стран, Россия время от времени осуждает Израиль за «непропорциональное применение силы», хотя подвергается аналогичным осуждениям со стороны Запада за свои действия на Кавказе. Кроме того, Россия занимает весьма умеренную позицию по отношению к Ирану, которого в Израиле считают врагом номер один, а также организациям ХАМАС и Хезболлах, рассматривающимся Израилем, США и ЕС как террористические. В то же время отношения между Москвой и палестинскими властями, во времена СССР очень тесные, утратили «особый» характер. Россия гордится участием (с 1991 года) в ближневосточном «квартете» – наряду с США, ЕС и ООН – и своей ролью беспристрастного посредника, «великодушно» уступившего первую роль (и бремя миротворца) Вашингтону.

Современные «почти родственные» отношения между Россией и Израилем диаметрально противоположны ситуации последней четверти века существования СССР, когда Израиль и «международный сионизм» рассматривались в качестве политического, идеологического и военного противника. Почти аналогичная метаморфоза произошла и в отношениях Москвы и Анкары. Начиная с 1940-х годов, после неудачной попытки Сталина обеспечить Советскому Союзу контроль над черноморскими проливами, Турция рассматривалась в СССР в качестве враждебной силы. Союз Турции и США, членство в НАТО (с 1952 года), наличие у Турции крупной армии создавали образ врага, легко накладывавшийся на историю многочисленных русско-турецких войн XVII–XX веков.

Ситуация изменилась в начале 1990-х годов, когда Турция превратилась в один из главных центров челночной торговли, позволившей быстро насытить рынок дешевых потребительских товаров. С середины 1990-х годов в Россию пришли турецкие строительные фирмы, а со второй половины десятилетия Турция стала главным местом относительно недорогого массового отдыха россиян. В изменившихся условиях средиземноморский курорт Анталья заменил россиянам Ялту. На рубеже 2000-х годов российско-турецкие отношения получили мощное энергетическое измерение. Спустя десятилетие Турция претендует на то, чтобы стать важнейшим энергетическим узлом, связывающим страны Каспия, Россию, Ближний и Средний Восток с ЕС.

Распространенные в Москве на протяжении 1990-х годов опасения относительно возрождения пантюркизма и усиления роли Турции в тюркоязычных странах Южного Кавказа и Центральной Азии, подозрения насчет поддержки Анкарой чеченского сепаратизма постепенно ослабли. С середины 2000-х годов Москва рассматривает Анкару в качестве ключевого партнера в регионе. России импонирует прагматизм турецкого руководства и его подчеркнутая независимость от Вашингтона, особенно ярко проявившаяся в период подготовки к вторжению США в Ирак в 2003 году.

Геополитическое отступление России после распада Советского Союза выразилось во временной «деглобализации» внешней политики Москвы. Интересы России стали ограничиваться в основном сопредельной периферией Европы и Азии, их центр тяжести переместился в регион СНГ. Что же до Африки и Латинской Америки, главных полей соперничества в период «холодной войны», то они в 1990-е годы практически исчезли с горизонта российской внешней политики.

Некоторое оживление наступило в следующем десятилетии. С 2000 года, когда президент Путин посетил Кубу, связи с Гаваной были восстановлены, хотя о прежнем качестве отношений не могло быть и речи. Российское руководство интересовали в основном экономические возможности, а не геополитические плацдармы. Но и геополитика сохранилась, правда, в несколько карикатурном виде. С середины 2000-х годов стали активно развиваться отношения с богатой нефтью Венесуэлой, президент которой Уго Чавес вызывал острую аллергию в США своими экстравагантными антиамериканскими высказываниями и выходками. В условиях, когда администрация Джорджа Буша-младшего активно поддерживала и вооружала грузинского президента Саакашвили, на которого в Москве была не менее сильная аллергия, демонстрация сотрудничества с Чавесом, в том числе посылка в Венесуэлу в 2008 году стратегических бомбардировщиков и отряда военных кораблей, стала ответом Москвы на деятельность Вашингтона вблизи российских границ. Страны так называемой «боливарианской инициативы» – поддерживаемые дотациями Чавеса Никарагуа, Боливия и Эквадор – также стали объектами повышенного внимания со стороны Москвы. В благодарность за признание Абхазии и Южной Осетии Никарагуа получила существенную экономическую помощь от России.

Несмотря на эти геополитические сюжеты, главным интересом России в Латинской Америке остается экономика. Первое в истории турне главы российского государств Дмитрия Медведева по странам континента в 2008 году было посвящено главным образом продвижению проектов экономического сотрудничества. Впрочем, объем российско-латиноамериканских связей остается в целом незначительным.

В 2009 году президент Медведев совершил аналогичное турне по странам Африки. Промышленно развитая ЮАР, а также богатые ресурсами Нигерия, Ангола, Намибия рассматриваются как наиболее перспективные партнеры России к югу от Сахары. Россия, переживавшая в 1990-е годы тяжелейший период собственной трансформации, безучастно отнеслась к кровавой гражданской войне в Руанде, к внутренним конфликтам в Конго, Либерии и других странах. В 2000-е годы Россия не поддержала в Совете безопасности ООН призывы стран Запада оказать давление на власти Судана для прекращения конфликта в Дарфуре, расценив эти попытки как неприемлемое вмешательство во внутренние дела Судана. Аналогичной позиции Россия придерживалась в 2007–2008 годах в период острого внутриполитического противостояния в Зимбабве. С другой стороны, в конце 2000-х годов Россия проявила солидарность со странами Запада и международным сообществом в целом в защите гражданских судов от пиратов у берегов Сомали. Россия послала в Индийский океан корабли ВМФ.

Такие действия подчеркивают стремление Москвы активно участвовать в управлении процессами, происходящими в глобальном мире. Важнейшим инструментом такого управления в России видели и продолжают видеть ООН. Сразу после окончания «холодной войны» Москва попыталась превратить ООН в то, чем она была призвана стать в соответствии с принятым в 1945 году Уставом этой организации. В 1992 году по российской инициативе состоялось первое в истории заседание Совета безопасности ООН на уровне глав государств. Особое расположение Москвы к этой организации определялось положением России в ней, унаследованным от Советского Союза. В Совете безопасности ООН нашли отражение два важнейших для Москвы принципа – суверенное равенство пяти великих держав, поставленных над остальным миром, и право вето каждой из пяти стран на решения Совбеза.

В начале 1990-х годов Россия активно предлагала модель ООН для Европы, где созванное еще в середине 1970-х годов Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) было преобразовано в 1995 году в Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) с собственной концепцией безопасности[2]. Москва стремилась к тому, чтобы в центре ОБСЕ был сформирован Совет безопасности Европы, постоянным членом которого с правом вето стала бы Россия. Как главная региональная организация Старого Света «усиленная» ОБСЕ координировала бы деятельность всех других организаций Европы – ЕС, НАТО, СНГ и др.

Но, к разочарованию московских идеалистов, даже освобожденная от груза противостояния ООН оказалась неспособной выполнять роль мирового правительства, а ОБСЕ, несмотря на название, превратилась в даже более рыхлую структуру, чем СБСЕ. На глобальном уровне колоссально выросло влияние США – «единственной сверхдержавы однополярного мира». А в Европе центральными организациями стали «углубившийся и расширившийся» Европейский союз[3] и НАТО, число членов которой выросло с 16 в 1991 году до 28 в 2009 году. Россия оказалась за пределами обоих объединений.

В качестве «утешительного приза» Москве, как уже упоминалось, было предложено членство в группе ведущих индустриальных государств, которая с присоединением России (1998 год) стала именоваться «восьмеркой». Правда, в сфере финансов Россия не была допущена в члены группы, по-прежнему именовавшейся «семеркой». Эта дискриминация унижала поднявшуюся в 2000-е годы на нефтяных доходах Россию, которая приветствовала создание в 2008 году более широкого объединения («двадцатки») для борьбы с экономическим кризисом. «Восьмерка» в сочетании с финансово-экономической «двадцаткой» больше устраивали Москву, чем двусмысленность «семерки»/«восьмерки».

В условиях кризиса Россия замедлила институциональную интеграцию в мировую экономику. В 2009 году переговоры о ее вступлении во Всемирную торговую организацию (ВТО), начавшиеся еще в 1993 году, были переформатированы. Россия отдала предпочтение созданию Таможенного союза с Белоруссией и Казахстаном, что сделало перспективы присоединения к ВТО еще более неопределенными. В принципе Россия стремится стать членом ВТО, а затем войти в состав «элиты» мировой экономики – Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), но членство в ВТО до сих пор рассматривалось с точки зрения условий торговли, а не как инструмент модернизации экономики.

Исходя из концепции многополярного мира, российское руководство стремится установить отношения со всеми «полюсами», сохраняя при этом свободу маневра. С середины 2000-х годов Москва продвигает идею координации усилий «поднимающихся» великих держав – Китая, Индии, Бразилии и России. В 2009 году в Екатеринбурге состоялся первый саммит БРИК. Одновременно реализуется проект РИК (Россия – Индия – Китай). Эти конструкции носят, скорее, медийный характер, призваны не столько приносить конкретные плоды, сколько постоянно подчеркивать тезис о завершении 500-летнего доминирования Запада в международных отношениях и одновременно презентовать новых лидеров глобального развития.

От империи к великой державе

Россия является не новым лидером, а наследницей и продолжателем государственности, возникшей более 1000 лет назад в Новгороде и Киеве. Ее государственность сформировалась в XIV–XV веках в Москве. Она называлась царством с XVI века, империей – с XVIII века, советским государством – в течение «короткого» ХХ века. В 1989–1991 годах Россия отказалась от глобальной сферы влияния, буфера-базы в Восточной Европе и распустила свою историческую империю – СССР. Выход из империи оказался почти молниеносным: между моментом, когда последний советский солдат покинул Афганистан, и падением Берлинской стены прошло менее восьми месяцев, еще спустя 25 месяцев не стало Советского Союза. Распад евразийской империи оказался сравнительно малокровным с точки зрения количества жертв. Если, конечно, сравнивать с резней в Индии, войнами в Палестине, Индокитае, Алжире, Анголе, Мозамбике. Но и 200 тыс. граждан, погибших в Чечне, Таджикистане, в ходе армяно-азербайджанского конфликта и в других «горячих точках» разваливавшегося СССР, – страшная цифра. Другое дело, что распад ядерной державы мог бы привести к катастрофе совершенно иных масштабов.

Главной причиной, по которой этого не произошло, стал сознательный отказ российской элиты от имперской роли, воспринимавшейся как бремя, и от националистической политики подобно той, которую проводил в это же время сербский лидер Слободан Милошевич. Для Ельцина, Гайдара, Козырева главным было возвращение России в Европу, вхождение в «цивилизованный мир». Кроме того, российские политики хорошо понимали значение ядерного фактора. Согласие Москвы с наиболее болезненной территориальной утратой – признанием Крыма частью Украины – было обусловлено согласием Киева отказаться от части советского ракетно-ядерного арсенала, дислоцированного на Украине.

Хотя российские власти постоянно указывали, что в результате распада СССР примерно 25 млн этнических русских в одночасье оказались за границами российского государства, Москва не предпринимала шагов для объединения «разделенного народа» и не поддерживала сепаратистские движения в местах компактного проживания русских меньшинств в странах СНГ и Балтии. В 1993–1994 годах российское руководство однозначно отказалось от территориальных претензий на Севастополь и не стало поддерживать сепаратистски настроенные власти Крымской автономии. Не поддержала Россия и сепаратистов северного Казахстана, называвших свои области южной Сибирью. Не было речи и о претензиях на эстонский пограничный город Нарву, населенный преимущественно русскими.

Содружество независимых государств, провозглашенное 8 декабря 1991 года на встрече лидеров Белоруссии, России и Украины в Беловежской пуще, стало не институтом новой интеграции, как некоторые тогда надеялись, а механизмом «цивилизованного развода», по словам первого президента независимой Украины Леонида Кравчука. К лету 1992 года был завершен раздел Вооруженных сил бывшего Союза. В середине 1993 года перестало существовать единое рублевое пространство. К 1994 году каждая страна СНГ обзавелась собственными паспортами взамен утративших силу советских. С другой стороны, попытки создать единое пространство безопасности, договориться о совместной охране «внешних границ СНГ», разрешить двойное гражданство России и бывших союзных республик, на чем настаивала Москва, оказались безуспешными. Для каждого из новообразованных государств независимость означала прежде всего независимость от России.

Для России же появление новых соседей поднимало вопросы статуса и безопасности. Да, Россия отказалась от статуса империи, но не для того, чтобы государства, которые в Москве стали называть «ближним зарубежьем», превратились в кровоточащие раны межэтнических конфликтов, развязанных «агрессивными национализмами», или подпали под влияние соседних государств, исторически бывших нашими геополитическими соперниками. Уже начиная с 1992 года российские войска вмешивались в вооруженные конфликты в Приднестровье, Таджикистане, Абхазии и Южной Осетии. В одних случаях они прекратили кровопролитие и установили перемирие, гарантами которого сами же и стали, в других приняли одну из сторон конфликта и помогли ей достичь своих целей. В 1993 году Ельцин и Козырев предложили ООН признать ведущую роль России в обеспечении безопасности на пространстве бывшего Советского Союза. ООН отказалась: для многих стран, особенно западных, российское военное миротворчество выглядело как попытка реставрации империи.

В дальнейшем «замороженные» конфликты стали важным инструментом внешней политики Москвы на постсоветском пространстве. Нахождение даже небольших контингентов войск на Днестре, Ингури и в Цхинвальском районе позволяло влиять на политику Молдавии и Грузии, не допускать их слишком сильного дрейфа прочь от России. Урегулированный в 1997 году конфликт в Таджикистане закрепил существование российской военной базы в этой стране, рассматривавшейся как единственный заслон на пути афганских экстремистов в Центральную Азию и к границам самой России.

Тем временем военное присутствие России в других странах СНГ постепенно свертывалось. В 1993 году российские войска покинули Азербайджан – одновременно с Литвой, но раньше, чем Латвию, Эстонию или даже Германию. Объединенная российско-туркменская группировка без лишнего шума ко второй половине 1990-х годов трансформировалась в вооруженные силы Туркмении, совместная охрана границ Грузии с Турцией, Киргизии с Китаем и Таджикистана с Афганистаном стала делом самих новых государств. К 2008 году российские войска покинули территорию Грузии, включая Аджарию, но исключая зоны конфликтов в Абхазии и Южной Осетии.

Подписанный еще в 1992 году в Ташкенте Россией и большинством стран СНГ Договор о коллективной безопасности (ДКБ) практически не работал. Для активизации военно-политического сотрудничества Россия настояла на создании в 1999 году Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). После этого сотрудничество несколько оживилось, но сравнивать ОДКБ с НАТО или Организацией Варшавского договора не приходится. Не только Узбекистан, который то покидал ДКБ, то возвращался, то дистанцировался от его решений, но и Белоруссия, высказывающая оговорки по поводу своего участия в мероприятиях ОДКБ, рассматривают ее как организацию «a la carte». Тот факт, что до сих пор ни один из формальных союзников России не присоединился к ней в признании независимости бывших грузинских автономий, свидетельствует о нежелании каждой из стран ОДКБ считаться клиентом, тем более – «сателлитом» Москвы.

Кроме Таджикистана и Армении, где расположены российские боевые части, а также Белоруссии и Казахстана, где Министерство обороны РФ арендует несколько военных объектов, Россия в соответствии с договором, заключенным в 1997 году с Украиной, имеет право на военное присутствие в Крыму, где в Севастополе размещена главная база ее Черноморского флота.

Признание Россией независимости Украины, что на деле произошло в 1997–1999 годах (подписание «Большого договора» между Москвой и Киевом и его ратификация), имеет принципиальное значение. Прибалтика всегда была инородным телом, своего рода «внутренним зарубежьем» в составе империи, а затем Союза. Кавказ и Средняя Азия с Казахстаном воспринимались как колонии, Молдавия – как буферная зона, Белоруссия – как продолжение собственно России. Украина же была одновременно своя, почти не отличимая от России (на востоке и юге), и «не своя» (на западе). Отказ от Украины как части «большой России» свидетельствовал об окончательном, в том числе психологическом, выходе из имперского состояния.

К концу 2000-х годов Украина получила признание в России как отдельное государство, но не как государство иностранное. Решение «Газпрома» в 2005 году прекратить дотировать страны СНГ и перейти в отношениях с ними на мировые цены на газ фактически означало конец системы имперских преференций. «Ближнее зарубежье» стало просто зарубежьем. Конечно, это решение учитывало революционный приход к власти в Киеве в конце 2004 года прозападной «оранжевой коалиции», чего российское руководство всеми силами пыталось не допустить. Тем не менее ход «Газпрома» имел более широкое и более фундаментальное значение. С дотаций снимались все – и ориентированные на Запад Украина с Грузией и Молдавией, и вполне лояльные России Армения с Белоруссией. Там, где дотации частично сохранялись, заинтересованные страны должны были «доплатить» в неденежной форме (например, предоставить «Газпрому» контроль над своей газотранспортной инфраструктурой). Еще важнее то, что отныне «Газпром» (Россия) требовал от партнеров полной и своевременной оплаты приобретаемого товара. Независимость, как говорят, появляется в тот момент, когда люди начинают сами за себя платить. То же относится и к государствам.

Переход на новую основу отношений оказался трудным. В 2006 и 2009 годах разразились крупные газовые кризисы, в ходе которых «Газпром» прекращал подачу газа на Украину. Страдали и потребители в странах ЕС. Отключения газа больно ударили по прежде безупречной репутации России как надежного поставщика энергоресурсов, заставили европейцев искать альтернативные источники и виды топлива. Гораздо меньше во всех отношениях пострадала Украина – главный источник проблем с транзитом газа. Со своей стороны, «Газпром» и российское правительство с 2005 года активно продвигали проекты трубопроводов в обход Украины: «Северный поток» по дну Балтики и «Южный» – через Черное море и Балканы.

Попытки Москвы в 2004 году включить Украину в Единое экономическое пространство с Россией, Белоруссией и Казахстаном оказались тщетными. Тем не менее идея интеграции в составе этих трех стран не была отброшена. Входя в состав более широкого объединения – Евро-Азиатского экономического сообщества (ЕврАзЭС)[4], Москва, Минск и Астана решили сформировать Таможенный союз. Если Союз будет создан, он станет первым реальным интеграционным объединением постсоветских государств со времени распада СССР.

Еще в 1996 году Россия и Белоруссия подписали договор об образовании Сообщества двух стран, преобразованного в 1999 году в союзное государство – Союз России и Белоруссии. Тем не менее, несмотря на интеграционные шаги (отсутствие таможенной границы, свободное передвижение граждан, уравнивание их прав на территории двух государств и т. п.), этот Союз оказался мертворожденным. Его смысл, вплоть до конца 1999 года, состоял в создании возможности для президента Белоруссии Александра Лукашенко наследовать Ельцину в качестве президента объединенного государства, а затем в течение ряда лет – в фактическом дотировании Москвой белорусской экономики. Результат оказался неожиданным: «самый советский» президент стран СНГ, ярый противник белорусских националистов стал фактическим отцом белорусской государственности. К концу 2000-х годов ни у кого не осталось сомнений: Белорусское государство состоялось.

Преимущественным направлением российской внешнеэкономической деятельности на пространстве СНГ стала не интеграция, а экономическая экспансия российских компаний, прежде всего энергетических – государственных «Газпрома» и «Роснефти», но также частных («ЛУКОЙЛ»). Активность российских газовиков в Центральной Азии в начале 2000-х годов создавала у некоторых наблюдателей образ Москвы как «газового халифата» на берегах Каспия. В действительности процесс суверенизации стран СНГ на определенном этапе затронул и энергетическую сферу. Казахстан, Туркмения, Узбекистан, не говоря уже о Азербайджане, сознательно проводят многовекторную политику как в области энергетики, так и в более широком плане.

Важнейшим качеством СНГ, с точки зрения граждан входящих в него государств, является возможность безвизовых поездок. В условиях хронического демографического кризиса и экономического подъема 2000–2008 годов Россия стала привлекательной страной для миллионов иммигрантов из бывших советских республик. Но российское законодательство не особенно благоприятствовало трудовым мигрантам и тем, кто хотел бы приобрести гражданство РФ. Многие рабочие оставались на нелегальном положении, являлись объектом усиленной эксплуатации и вымогательств. С другой стороны, некоторые нелегалы оказались причастными к криминальной деятельности, включая наркотрафик. Наибольшей остротой были отмечены проблемы с иммиграцией из Таджикистана, Узбекистана, а также (по политическим причинам) из Грузии.

Российско-грузинская война в августе 2008 года стала кульминацией полутора десятилетий напряженных отношений между Москвой и Тбилиси. В обеих столицах не забыли про то, что первая антисоветская демонстрация в Тбилиси 9 апреля 1989 года была разогнана советскими военными и привела к кровопролитию. Союзное и республиканское коммунистическое руководство отказалось взять на себя ответственность и сделало военных козлами отпущения. В глазах советских военных Эдуард Шеварднадзе, бывший в 1986–1990 годах министром иностранных дел СССР, был ответственным за соглашения о выводе советских войск из Восточной Европы, в результате которых военные и их семьи зачастую оказывались в местах, совершенно не приспособленных для жизни. Первый президент Грузии Звиад Гамсахурдиа (май 1991 года – январь 1992 года) был откровенным националистом и ксенофобом. Его политика выталкивала абхазов и осетин из грузинского государства. Когда Гамсахурдиа был свергнут, а в Тбилиси в качестве главы государства вернулся Шеварднадзе, нелюбовь к нему была распространена на грузинское государство. Авантюрный поход грузинских формирований на Абхазию в августе 1992 года привлек к абхазам симпатии не только северокавказских ополченцев, но и всех тех, кто не симпатизировал Шеварднадзе.

В условиях, когда реальная политика Москвы в отношении Грузии определялась не Кремлем, а узкими группами специальных интересов, отношения продолжали ухудшаться. В 1995 году на Шеварднадзе было совершено неудачное покушение, в организации которого в Тбилиси обвинили человека, бежавшего в Россию. «Очищенная» от грузин Абхазия тем временем становилась местом, где укреплялись позиции российских «силовиков» среднего звена, получивших возможность существенно влиять на политику России в отношении Грузии. Когда российское правительство пыталось решить грузино-абхазский конфликт (усилия министра иностранных дел Евгения Примакова в 1997 году), эти старания наталкивались на неуступчивость абхазских лидеров. Создавался порочный круг.

Важную роль сыграла чеченская война. В 2002 году Москва обвинила Тбилиси в попустительстве чеченским сепаратистам-террористам, создавшим базу в пограничном с Чечней Панкисском ущелье, и даже пособничестве им. Россия ввела визовый режим для граждан Грузии. Это был беспрецедентный шаг в отношении страны СНГ. Сближение, отчасти вынужденное, Шеварднадзе с Западом, прежде всего с США, лишь увеличивало подозрительность и враждебность Москвы.

Усталость Шеварднадзе вела к постепенному дряхлению его режима. Результатом стала так называемая «революция роз», приведшая в ноябре 2003 года к свержению Шевардназде группой выпестованных им молодых политиков во главе с Михаилом Саакашвили. Первоначально отношения новых властей с Москвой были позитивными и результативными. Российские власти позволили Тбилиси весной 2004 года установить контроль над Аджарией, которой управлял клан, опиравшийся на российскую поддержку и войска. Однако Саакашвили перешел «красную черту» летом 2004 года, когда начал полицейскую операцию против югоосетинских контрабандистов с целью восстановления контроля над этой провинцией, и полностью утратил доверие Москвы.

Процесс скатывания к войне, вероятно, начался в сентябре 2006 года, когда в Тбилиси были арестованы и преданы суду российские военнослужащие, обвиненные в шпионаже против Грузии. В ответ Россия прервала воздушное и почтовое сообщение с Грузией, объявила о высылке нелегальных иммигрантов из Грузии, провела операции против бизнесов, которые держали грузины, подозревавшиеся в связи с криминальными элементами. Под предлогом неудовлетворительного качества было наложено эмбарго на поставки в Россию грузинского вина и минеральной воды.

Следующим этапом стало решение Бухарестской сессии НАТО в апреле 2008 года по вопросу о предоставлении Грузии и Украине Плана действий по членству (ПДЧ) в НАТО. В результате компромисса между позицией США (предоставить ПДЧ) и ряда европейских стран (Германия, Франция и др.) было решено: ПДЧ не предоставлять, но объявить, что в будущем Грузия и Украина станут членами НАТО. Это решение привело к дальнейшей эскалации инцидентов в зонах конфликтов в Абхазии и Южной Осетии. Грузины, провоцируя россиян, стремились доказать (прежде всего Соединенным Штатам), что Россия – прямой наследник и продолжатель дела Советского Союза. Россияне и их союзники, вызывая грузин на провокации, стремились продемонстрировать (в первую очередь странам Западной Европы), что Грузию с ее непредсказуемым и неуравновешенным руководством ни в коем случае нельзя принимать в НАТО. 7 августа 2008 года грузинские войска по приказу Саакашвили начали массированный обстрел Цхинвала. Погибли российские миротворцы. Последовавшие за этим события хорошо известны.

Война на Кавказе подтвердила, что дальнейшее расширение НАТО в восточном направлении опасно. Пятидневные военные действия в Грузии остались изолированным инцидентом. Раскачивание ситуации на Украине и конфликт в Крыму или на Черном море между флотами России и Украины грозил бы уже столкновением европейского масштаба. Процесс расширения НАТО взял паузу. На первый план вышли проекты ЕС.

Анализ содержания современной российской внешней политики

Итак, за два десятилетия внешняя политика Москвы прошла сложный путь. По мнению российского руководства, Россия извлекла уроки из собственных заблуждений и ошибок. Эти уроки, в интерпретации Кремля, можно суммировать следующим образом.

Первый. Мир – это преимущественно поле борьбы, соперничества всех со всеми, жестокой конкуренции за ресурсы, рынки. Сотрудничество – не результат движения души политиков или их доброй воли, а продукт соперничества игроков, смысл которого – определить условия их будущего сотрудничества.

Второй. В мировой политике главное – экономика. Бизнес, деньги – одновременно мотор движения и его приз. В бизнесе, как на войне, хороши те средства, которые приводят к победе, и в нем нет места чувствам. Как говорят, «это всего лишь бизнес, ничего личного».

Третий. Ценности, о которых любят рассуждать на Западе, не более чем прикрытие суровой реальности, которая фундаментально не отличается от того, что существует в России (везде правят деньги, различие – лишь в их количестве). Продвижение демократии является инструментом продвижения западного, прежде всего американского, влияния.

Четвертый. Россия стратегически одинока. Она нужна только себе самой. Крупные державы являются ее соперниками в борьбе за влияние, малые страны – объектами и целью такой борьбы.

Пятый. Важнейшими конкурентными преимуществами России на обозримую перспективу являются ее природные ресурсы, прежде всего нефть и газ. Главным гарантом безопасности остается ядерное оружие.

Из этого анализа российское руководство делает практические выводы:

– реальная политика (Realpolitik) – единственно надежная политика. Ее лишь нужно адаптировать к условиям глобального мира; – чтобы сохраниться и процветать, Россия обязана быть великой державой (внутренне сплоченной, независимой на международной арене, распространяющей свое влияние на непосредственное окружение – собственный центр силы). В противном случае Россию разорвут на части; – все партнеры – конкуренты, и каждый конкурент может стать партнером – при определенных условиях. Правильнее называть и тех и других контрагентами. В отношениях с любыми контрагентами ничего нельзя брать на веру, никому нельзя верить на слово. Нужны юридически обязывающие договоры, иначе непременно обманут; – ориентиром во внешней политике являются национальные интересы, понимаемые (в отсутствие нации) как интересы правящей корпорации; – именно интересы, а не призрачные ценности и сковывающие идеологии составляют содержание внешней политики. Метод внешнеполитической деятельности – это прагматическое оперирование различными интересами; – патриотизм (аналог идеологии) важен как средство внутренней мобилизации и создания прочного тыла для прагматичной внешней политики; – общественное мнение внутри стран и на международном уровне является результатом манипулирования со стороны заинтересованных сил. Понятие репутации устарело. На смену пришел имидж, который создается и разрушается по заказу; – в современном мире нужно поддерживать отношения – на разных уровнях, открыто или тайно – со всеми значимыми участниками, без идеологически или ценностно мотивированных изъятий; – целью внешней политики России является формирование российского центра силы как одного из элементов грядущего мирового порядка – олигархата пяти-шести ведущих игроков. В рамках этого многополярного мира США должны снизойти до положения одной из великих держав. Когда американская мировая гегемония – вслед за Советским Союзом и его империей – уйдет в прошлое, Америка и Россия смогут наконец стать действительными партнерами – например, в недопущении новой гегемонии с чьей бы то ни было стороны.

Критическое осмысление российского международного опыта

Представленное здесь – в очень схематичном и отчасти заостренном виде – руководство к действию поражает своим цинизмом. В то же время нельзя не заметить, что этот цинизм не надуман, а выстрадан. Во всяком случае, некоторые из тех, кто определяет и формирует сегодняшнюю внешнюю политику России, в свое время воодушевлялись свежим ветром горбачевского нового политического мышления, развеявшего свинцовую атмосферу традиционной советской внешней политики, надеялись вместе с Ельциным на интеграцию России – на достойных великой державы условиях – в западный мир и т. д. Этот цинизм – плод не идеологии, а определенным образом осознанного опыта.

Безусловным плюсом этого новейшего политического мышления является четкий разрыв с имперской традицией. Центр силы, зона привилегированных интересов и т. д. не подразумевают восстановление имперского государства, однотипного Российской империи или Советскому Союзу. Речь не идет о воссоединении, присоединении и даже контроле над соседями. Целью является расширение влияния, моделью чего служит внешняя политика основных конкурентов на постсоветском пространстве – США или ЕС. В изменившемся мире дело России – сама Россия.

Другой отличительной чертой политики и практики современной России является их экономизм. «Корпорация Россия» ориентирована на получение прибыли. Она в высокой степени оппортунистична. При принятии решений определяющее значение имеет цена вопроса. Важнейшим фактором, делающим российскую политику – внутреннюю и внешнюю – более понятной и отчасти предсказуемой, является то, что Россией правят те же, кто ею владеют. Отсюда бизнес России – это бизнес.

Очевидно также ослабление во внешней политике роли традиционного милитаризма. Это на первый взгляд противоречит тезису о засилье «силовиков» в администрации президента, которые в основном сохранили свои позиции и с появлением тандема Путин-Медведев. Надо иметь в виду, что «силовики», о которых идет речь, в основном – выходцы из спецслужб, для которых характерен совсем иной этнос, чем для офицеров Вооруженных сил. Кроме того – и это главное – «силовики» действуют не как элементы «системы» (суперведомства), а как члены групп, часто конкурирующих друг с другом в борьбе за «чисто конкретные» блага – влияние и собственность. Путин и Медведев охотно демонстрируют стратегическую мощь, унаследованную от СССР, и уделяют внимание развитию Стратегических ядерных сил, но состояние обычных Вооруженных сил вот уже 20 лет остается плачевным. Военная реформа министра обороны Анатолия Сердюкова стартовала только в 2008 году.

Оценивая эволюцию российской внешней политики, нельзя забывать о колоссальном шоке, который испытала Россия при переходе от советского коммунизма к нынешнему авторитарному капитализму. Среди его последствий – советская инерция и ностальгия по утраченному; живучесть имперских традиций и тяга к реваншу в какой-то форме; пресловутая «обида за державу» и реальная обида на США, «незаслуженно присвоившие себе победу в «холодной войне», подъем национализма на обломках имперского государства; несформированная нация и отсутствие оппозиции при упадке интеллигенции; переосмысление роли Запада: от «заграница нам поможет» до «союзники – сволочи».

Если перебросить мостик назад – от Медведева к Горбачеву, легко прийти к выводу о том, что за два десятилетия Москва ушла из одной крайности в другую. Наивный и часто бездумный оптимизм сменился узким, подчеркнуто приземленным пессимизмом. При всей сложности технологии (финансовые потоки и т. п.) произошли колоссальное упрощение картины мира в головах руководства, абсолютизация материальных факторов, а ценности оказались обесцененными. Неприкрытый, недалекий эгоизм российских верхов не способен ни преодолеть отчуждение между правителями и управляемыми в самой России, ни способствовать росту уважения к ней за рубежом. Пресловутый прагматизм, победив все остальные подходы, оказался победителем, утратившим ориентацию. Неспособность не только ответить на вопрос «зачем?», но и поставить его приводит к неспособности выработать стратегию, ориентированную на долгосрочные цели и опирающуюся на фундаментальные и действительно разделяемые обществом (включая элиты) ценности.

Отсутствие собственной стратегии неизбежно ведет к реактивности внешней политики. Москва уже несколько лет действует «от противного», воспринимая действия Вашингтона на международной арене как направленные главным образом против России и организуя им «отпор». Одержимость Америкой превратилась за эти годы в серьезную патологию, лечить которую будет непросто. Фактически у Москвы отсутствует позитивная повестка дня, есть только негативная. Если отбросить словесную шелуху, все содержание предлагаемой Россией «новой архитектуры европейской безопасности» сводится к трем позициям: первая – никакого расширения НАТО на страны СНГ: ни Украину, ни Грузию в альянс не принимать; вторая – никаких американских баз в СНГ и никаких американских объектов вблизи российских границ – таких как система ПРО в Центральной Европе; третья – никакой военной помощи противникам России, в частности режиму Саакашвили в Грузии. Все перечисленные пункты являются серьезными российскими озабоченностями и требуют обсуждения. Все упомянутые проблемы должны быть так или иначе решены, чтобы безопасность Европы была гарантирована. Тем не менее предложения Москвы не тянут на «архитектуру», а расчет на то, что только «юридически обязывающие договоры» могут стать несущими конструкциями глобальной и региональной безопасности, наивен.

Парадоксальным образом, несмотря на множественность реальных интересов и наличие формальных институтов, надежно контролируемых правящей корпорацией, российская внешняя политика еще более жестко централизована, чем советская четверть века назад. База для принятия ключевых решений чрезвычайно узка. Кроме президента, премьера и нескольких не всегда публичных лиц, остальные высокопоставленные персонажи выступают лишь в качестве ее инсполнителей или пропагандистов. Непрозрачность процесса, публичная необсуждаемость вариантов решений, работа почти исключительно с правительственными источниками информации и анализа, низведение наиболее мощных средств массовой информации до положения пропагандистского рупора заставляют творцов внешней политики вариться в собственном соку и слышать от подчиненных эхо своих собственных суждений.

Спустя 20 лет после демонтажа «железного занавеса» между официальной Россией и Западом вновь возникли дефицит коммуникации и проблема понимания. Это проблема совершенно иного рода, чем во времена СССР. Чиновники любого ранга часто и охотно ездят в Европу и Америку. По уровню жизни и контролируемым капиталам российские «верхи» принадлежат к мировому «высшему классу», а обслуживающий их чиновничий корпус – к «верхнему среднему». Эти люди просто не могут не смотреть на живущих на зарплату и регулярно сменяемых западных коллег иначе как сверху вниз. Небольшая часть «верхушки» свободно говорит по-английски, завела полезные знакомства за рубежом. Но и те, кто ни на каких языках, кроме русского, не говорит, убеждены, что знают всё и знают цену всему, что для них в мире не осталось секретов и «тайных комнат». Проблема кроется как раз в этой убежденности. Официальная Россия замкнулась на себя и перестала учиться.

Дефицит коммуникации ее беспокоит меньше, чем дефицит признания. Отсюда – требования равенства и равноправия, обращенные к Западу. Выросшие на высокой ресурсной конъюнктуре российские нувориши могут купить замки и дворцы, но страдают от отсутствия приглашений в «лучшие дома». Знакомая из истории проблема. Она, разумеется, решаема, но цена решения – отказ от привычного образа жизни. Как правило, это становится возможным при смене генераций. В нашем случае речь не о возрастных изменениях.

Необходимо преодолеть комплексы – как неполноценности, так и превосходства. По отношению к более сильным (США) нужно научиться быть самодостаточным. Не надо «задрав штаны, бежать за Вашингтоном», повторяя – на свой лад – ошибки чужих администраций. Нужно уважать провозглашенные собою принципы. Нельзя одновременно выступать защитником международного права и практиковать правовой нигилизм у себя дома. Не стоит, осудив с принципиальных позиций нарушение права (в вопросе о статусе Косово), предпринимать, следуя политической целесообразности, аналогичные действия на Кавказе.

По отношению к «меньшим собратьям» по международному сообществу нужно отказаться от высокомерия, часто выражаемого в хамских формах, и проявить то уважение, к которому Россия стремится в отношениях с более крупными, чем она, игроками. Нужно отказаться от карикатурного взгляда на мир, где есть небольшое число «суверенов», каждый из которых оброс своими «сателлитами». Нужно пересмотреть не столько взгляд на историю международных отношений, сколько подход к ней. Для этого следует не пикироваться с теми, кто хочет истолковать прошлое на свой лад, а открыть свои архивы – для всех желающих.

Нужно отказаться от крайних самооценок. Россия – не совесть человечества (хотя некоторые из ее мыслителей таковыми, несомненно, являлись), не светоч мысли (прагматикам это вообще чуждо) и не интеллектуальный лидер (для этого предстоит модернизировать всю систему образования и научных исследований). Но она – и не страна, весь вклад которой в мировую историю состоит в том, чтобы быть вечным предостережением остальному человечеству.

Можно долго продолжать этот список серьезных, но все-таки частных проблем, но необходимо четко уяснить: Россия сможет приобрести признание со стороны наиболее развитой части мира и встать с ней на равную ногу не раньше, чем ее система власти, государственные и общественные институты станут однотипными (совершенно не обязательно – тождественными) с системами и институтами Европы, Северной Америки, Японии, Индии, Австралии и других стран, то есть демократическими – безо всяких уточняющих прилагательных. Тезисы об «управляемой» или «суверенной» демократии здесь не помогают.

Перспективы

Что может помочь? Из внешних условий, как ни парадоксально, начавшийся в 2008 году мировой кризис. Финансовый кризис уже уберег Россию от конфронтации с США, а падение цен на углеводороды помогает устранить перекосы в экономике. Кризис предъявляет жесткие требования к качеству государственного управления, экономической и социальной политике.

Серьезным внешним фактором становится также опережающее экономическое развитие Китая, Индии и других в прошлом еще более отсталых, чем Россия, стран. Огромное значение имеют в долгосрочной перспективе географическая и культурная близость объединенной Европы и привлекательность ее социальной и политической моделей. Особо стоит выделить фактор модернизирующихся стран Центральной и Восточной Европы, Балтии. Если Украина в своем дальнейшем движении добьется успехов не только в демократизации, но и институциональном развитии, то проецирование этих успехов на Россию будет иметь эффект, не сравнимый ни с чем другим.

Из внутренних факторов главным является модернизация, которая совершенно безальтернативна в условиях глобальной конкуренции. Российские власти вынуждены были недавно еще раз признать, что мобилизация – это явный путь в пропасть. Именно экономический язык является на сегодняшний день единственным, который сближает российские элиты с внешним миром.

Но модернизация России в XXI веке, в отличие от XVIII и XX веков, не может ограничиваться лишь военно-экономической или военно-административной сферами. Она включает такую важнейшую составляющую, как постепенное выстраивание современной социальной и экономической структуры общества. А это, в свою очередь, потребует становления демократических институтов и развития демократического участия граждан в управлении.

Россия вовсе «не обречена» на модернизацию. Более того, переход к действительно модернизационной повестке затрудняется сопротивлением влиятельных групп интересов. Напротив, коалиция в поддержку модернизации выглядит слабой, внутренне не сплоченной и не пользующейся достаточной поддержкой со стороны в значительной мере пассивного населения. Модернизационному проекту могут помешать и внешние факторы, например, конфликт с США вокруг членства Украины в НАТО, который все еще возможен. В условиях резкого обострения отношений России с Западом в целом российское руководство может поддаться соблазну совершить «тактический маневр» и уйти в союзники (реально – «младшие братья») Пекина, но стратегический уход в Китай маловероятен.

Если курс на модернизацию России будет так или иначе продолжаться, можно предположить, что нынешнее «одиночное плавание» Москвы рано или поздно завершится. Будущие российские правительства, представляющие коалицию за модернизацию, сочтут нынешнее одиночество чересчур затратным, неэффективным и небезопасным. Важнейшим внешним ресурсом им будет видеться Европа. Сама Россия в их представлении будет выглядеть страной не евразийской, а евро-тихоокеанской. Общий рынок России и ее ближайших партнеров – Казахстана, Белоруссии и др. – образует единое экономическое пространство с ЕС. Известная формула Романо Проди «все общее, кроме институтов» из лозунга превратится в реальность.

Cамодостаточная и уважающая себя Россия может позволить себе широкий взгляд на мир. На этой основе можно будет выстраивать внешнюю политику XXI века. Эта политика будет ориентироваться на реальность глобального сообщества: взаимозависимые экономику, финансы, единое информационное пространство Интернета, неразделимую безопасность и т. д. В этих новых условиях глобальное управление из пожелания превратится в необходимость. Участие в таком управлении будет зависеть от способности и готовности вносить вклад в общее дело и брать на себя ответственность. Лидерами будут становиться не те, у кого большие способности к разрушению, а те, кто сможет предложить что-то позитивное другим игрокам. Иными словами, притягательность, а не убийственность силы будет иметь определяющее значение.

У России есть некоторый потенциал и богатый исторический опыт для реализации своих амбиций средствами «мягкой силы», но актуализация этого потенциала зависит от прогресса в формировании российской нации, которой пока что нет: идея нации – это идея свободы. Формирование нации тесно связано с формированием современного политического класса и современной политической культуры. Политические, социальные, экономические факторы – внутренние и внешние – тесно переплетаются. Процессы, о которых идет речь, фундаментальны и требуют много времени. Однако кризисы обладают способностью «сжимать» историческое время. Трансформация России и эволюция ее политики продолжаются.

---

[1] Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) был подписан 19 ноября 1990 года в Париже полномочными представителями 16 государств — участников НАТО (Бельгия, Великобритания, Германия, Греция, Дания, Исландия, Испания, Италия, Канада, Люксембург, Нидерланды, Норвегия, Португалия, США, Турция и Франция) и 6 государств — участников Организации Варшавского договора (Болгария, Венгрия, Польша, Румыния, СССР и Чехословакия). Вступил в силу 9 ноября 1992 года.

[2] После дискуссий, продолжавшихся более двух лет, 19 ноября 1999 года в Стамбуле на саммите ОБСЕ была принята Хартия европейской безопасности.

[3] В 1993 году Европейское экономическое сообщество было преобразовано в ЕС. В 1999 году ЕС учредил единую валюту — евро.

[4] В ЕврАзЭС входят Россия, Белоруссия, Казахстан, Армения, Киргизия и Таджикистан. Позиция Узбекистана, как обычно, амбивалентна.