Собственность – пучок правомочий

В традиции континентального, а стало быть, и российского, права собственность – это вещь, и принципиально важно, кому она принадлежит. В англо-саксонской традиции собственность – это множество, пучок прав, не все из которых и не на любых условиях могут принадлежать собственнику. Напомню, что у Маркса собственность – не вещь, а производственное отношение, то есть сложная конструкция. В институциональной теории собственность – еще более сложная конструкция, в ней появляется концепция гаранта: собственник пользуется своими правами в той мере, в какой гарант (условно – государство) способен и хочет признавать их и способен защищать.

Надо специфицировать собственность, а это тоже непросто. Пользуясь приусадебными, садовыми или дачными участками, советские граждане никогда не заботились об оформлении своих прав пользования или распоряжения. Пришла пора, и многие из них обнаружили, что их могут лишить казавшихся естественными прав просто из-за отсутствия документов. То же с участками под предприятиями, которые были приватизированы.

В чем я вижу важность этого вопроса? Простота акта приватизации (было предприятие государственным – стало частным) на самом деле кажущаяся, эфемерная. Многие субъекты стремятся закрепить свои права на этот объект, который, как правило, плохо отграничен от других объектов. С формального акта приватизации процесс реальной приватизации только начинается, если иметь в виду закрепление основных прав собственности за конкретным физическим или юридическим лицом. Особенно если речь идет об обществе, в котором права частной собственности долго отрицались и осуждались.

Может быть, кто-то и разделял иллюзию, что стоит подписать акт, и дело сделано. А множество таких актов сделает реальными приватизацию и сильный частный сектор, который назавтра станет работать эффективно. Но думаю, что таких людей было немного. Больше было тех, кто понимал: многие сложности с этого только начинаются, и максимум, чего можно добиться, – это снять определенное число предприятий с государственных дотаций и предоставить им возможность доказывать свою жизнеспособность на рынке. А большинство граждан, смутно надеясь, что и им что-нибудь перепадет, кто-то позаботится о справедливости и их интересах, вообще не понимало, что происходит.

Таким образом, необходимо осознать, что приватизация могла быть только сложным, противоречивым и болезненным процессом. Противоречие, в частности, состоит в том, что справедливый дележ государственной собственности большинству представляется дележом уравнительным. А будущая эффективность, способность инвестировать и развивать экономику требуют концентрации собственности в достаточно крупных масштабах. Если выполняется второе условие, то не выполняется первое, и тогда большинство недовольно. Независимо ни от чего. Запомним этот вывод.

Если потом экономика начнет работать эффективно, то никто не будет это связывать с удачной приватизацией, скорее, свяжут с лидером, при котором люди ощутили признаки растущего благосостояния.

Концепции приватизации

Сегодня никто не спорит, что приватизация была необходима, и реализация любого ее плана требовала не только расходов на организацию и разъяснительную работу, но и трансакционных затрат. Мнения расходятся по поводу того, как следовало проводить приватизацию. Чаще всего выделяют три концепции.

А. Концепция case-by-case, штучная приватизация предприятий с предпродажной подготовкой каждого из них, со спецификацией продаваемой собственности. Я это называю западной моделью, поскольку она была использована и в Латинской Америке, и в Великобритании, когда Маргарет Тэтчер взялась за приватизацию угольной промышленности. К этому типу Л. М. Григорьев[2] относит и приватизацию в Восточной Германии, в отличие от других носившую достаточно массовый характер и проведенную в короткие сроки.

Б. Югославский вариант рабочего самоуправления или без передачи титулов собственности (акций) работникам предприятий, или с передачей акций. Даже при раздаче титулов собственности всем членам трудовых коллективов при условии ограничения прав миноритарных акционеров в пользу менеджеров получается примерно одно и то же: реальная приватизация в пользу менеджеров, которые, даже если декларирована коллективная собственность, контролируют потоки доходов и расставляют людей. Фактически это реализация главных прав собственности, хотя бы на основании должностных полномочий.

В той или иной форме такая номенклатурная, или инсайдерская, приватизация началась в СССР после принятия Закона "О государственном предприятии" от 30 июня 1987 года, затем Закона "О кооперации в СССР" от 26 мая 1988 года и Основ законодательства СССР об аренде (Закона СССР от 23 ноября 1989 года). Последний допускал аренду с выкупом, в том числе за счет прибыли предприятия, которая формально принадлежала государству до тех пор, пока предприятие не будет выкуплено. То есть это была приватизация задаром, в пользу управляющих предприятием и чиновников из министерств, особенно тех, которые могли посодействовать принятию благоприятных для будущих собственников решений в уполномоченных на то инстанциях. Предполагались и определенные привилегии для трудовых коллективов (отсюда слово "инсайдерская").

В. Массовая приватизация с использованием приватизационных чеков (ваучеров). Летом 1991 года Верховный Совет РСФСР принял вариант именных приватизационных счетов (без права обмена), который зимой 1992 года команда А. Б. Чубайса трансформировала в вариант приватизационных чеков, допускавших куплю-продажу. В чистом виде этот закон не мог быть реализован, так как по социальным и политическим причинам члены трудовых коллективов должны были получить какие-то привилегии. Ведь принцип "земля – крестьянам, фабрики – рабочим" еще с 1917 года был символом справедливости, так и не воплощенным в жизнь.

Попытаюсь оценить эти варианты, используя пять критериев, которые обычно предлагают исследователи.

Эффективность. В какие сроки частная собственность продемонстрирует свои преимущества перед государственной, то есть эффективность предприятий и экономики в целом окажется выше, чем прежде?

Бюджетные поступления от приватизации. За какие суммы будут проданы госпредприятия? Как это поправит финансы государства?

Трансакционные издержки. Какими будут расходы и потери от приватизации? Сколько времени потребуется для адаптации экономики к новым институтам?

Осуществимость в короткие сроки. Так как предстояло перевести в частную собственность не менее половины государственных активов, чтобы дать возможность работать рыночным механизмам, массовую приватизацию нужно было провести быстро. Или она могла не получиться вовсе.

Время легитимации. Насколько быстро большинство населения признает итоги приватизации и согласится с ними?

Пока мы говорим о планах приватизации, и нам еще неизвестно, что получится в итоге реализации каждого из вариантов. Буду рассуждать логически и выставлю субъективные вероятности, представив, как я мог бы оценить их 18 лет назад (табл. 1).

Вариант А (штучная приватизация, западная модель) имеет лучшие оценки по четырем критериям и худшую – по осуществимости в короткие сроки. Правда, есть опыт быстрой приватизации в Восточной Германии, проведенной Опекунским советом. Но нужно учесть, что продажи проводили специалисты из Западной Германии, инвесторы были оттуда же или из других западных стран, то есть они имели деньги. Требование продать подороже не выдвигалось. Напротив, можно было купить фабрику за 1 марку, но с условием будущих инвестиций в реструктуризацию при сохранении рабочих мест. А в Великобритании и Латинской Америке критерий осуществимости в короткие сроки вообще не выдвигался. Приватизация английской угольной промышленности продолжалась 11 лет.

Второй критерий в России реально не мог выдвигаться, потому что ни у кого не было денег. А предлагать государственные активы иностранцам без конкурентоспособного участия граждан страны было невозможно по политическим соображениям, в том числе из-за критерия легитимации. Это наша культурная особенность – распавшаяся великая империя с ущемленным достоинством после 74 лет коммунизма во "вражеском" окружении. Осуществимость в таких условиях была важнейшим критерием. Во всяком случае, тогда почти все сторонники реформ были в этом уверены, потому что "страшнее коммунизма зверя нет". Поэтому в российских условиях вариант, А не выглядел наилучшим.

Вариант Б (инсайдерская приватизация) был легче всего осуществим. Более того, его реализация уже шла спонтанно, чему было достаточно свидетельств. В то время я интересовался народными предприятиями, приватизируемыми по методу ИСОП, и познакомился с опытом Московского вентиляторного завода. Там акции были розданы поровну всем членам трудового коллектива. Через два года контрольный пакет был консолидирован в руках немногих высших менеджеров, которые изначально реально контролировали финансовые потоки. Но эти люди не могли принести инвестиции. И легитимация такой приватизации была наиболее затруднительна. В стране уже кипели страсти по поводу чиновников, которые записывали на себя крупные пакеты акций за недокументированный интеллектуальный вклад, а также против зарвавшихся кооператоров. В связи с этим трансакционные издержки представлялись чрезмерно высокими.

Вариант В (ваучерная приватизация) в чистом виде был вообще неосуществим, поскольку его не поддержала бы ни одна социальная группа. Он мог опереться только на интересы широкой коалиции людей, не занятых на приватизируемых предприятиях. Но такая коалиция по природе своей не поддается организации, особенно в короткие сроки. Если же приватизационные чеки (ваучеры) сделать именными, закрепленными персонально за конкретными людьми без права передачи или продажи, то этот вариант гарантирует и самую низкую эффективность – инвестиций не привлечь. Уже одно это затруднит в будущем его легитимацию и будет вызывать немалые трансакционные издержки. Но все же, на мой взгляд, по этим двум критериям у варианта В были преимущества перед вариантом Б.

Отсюда можно сделать вывод: в чистом виде ни один из этих вариантов не годился для России.

Программа приватизации, предложенная командой А. Б. Чубайса, сочетала в себе все три варианта. В ее основе на первом этапе (массовой приватизации) был вариант Б, хотя привилегии для трудовых коллективов и менеджеров представлялись дополнением к основной схеме, поэтому и назывались "варианты льгот для трудовых коллективов". Вариант В рассматривался как дополнительный: 29% акций приватизируемых предприятий предназначались для остального населения, которое могло их получить в обмен на свои ваучеры. Тем самым предполагали соединить осуществимость, свойственную варианту Б, с меньшими трансакционными издержками и более легкой легитимацией, которых ожидали от варианта В. Через два года, после завершения массовой приватизации, планировали перейти к варианту, А, чем и стал этап денежной приватизации.

На первый взгляд не такой уж плохой план среди имевшихся возможностей, я бы даже сказал – хороший.

Правда, все декларации о "народном капитализме", о 40 млн акционеров и об эффективных собственниках, с которыми выступал Чубайс на первом этапе, оказались пропагандой. А реальная задача, которая выясняется из анализа плана и его реализации, ставилась так: провести приватизацию быстро и в условиях гражданского мира. Ради последнего выстраивался баланс интересов основных социальных групп – членов трудовых коллективов, директорского корпуса, топ-менеджеров, остального населения и новых предпринимателей. Только из среды последних и части директорского корпуса можно было ожидать появления эффективных собственников, и то не сразу, так как:

во-первых, члены трудовых коллективов получили выбор из трех моделей льгот, в том числе вторую, допускавшую выкуп до 51% акций, из них половину – за ваучеры. Лозунг "фабрики – рабочим" мог быть реализован;

во-вторых, менеджеры имели возможность сохранить контроль над предприятием и, используя свое влияние на трудовой коллектив, в конечном счете консолидировать контрольный пакет в своих руках;

в-третьих, остальное население получило ваучеры и надежду, что на них оно сможет приобрести акции предприятий, приносящие солидные дивиденды. Этим надеждам не суждено было сбыться;

в-четвертых, новые предприниматели прямых выгод не получили. Но новшество Чубайса по сравнению с законодательством о приватизации Верховного Совета РСФСР состояло в том, что именные приватизационные счета были заменены приватизационными чеками, которые можно было продавать и покупать. Это открыло путь к консолидации капиталов, в том числе новыми предпринимателями, и к появлению стратегических инвесторов из их числа.

Можно сказать, что возможности, предложенные большинству граждан (членам трудовых коллективов и остальному населению), были призрачны. Чтобы добиться их реализации, нужны были колоссальные усилия, в том числе многочисленных активистов, например по реализации идей рабочего самоуправления на базе второй модели льгот. Эти усилия некому было предпринимать – не было таких активистов.

Данные популистские обещания изначально были обречены на невыполнение. Для экономики, для ее будущего развития это было хорошо, для будущей легитимации прав собственности новых владельцев – плохо. Но создавались условия для того, чтобы бывшие государственные активы попали в руки эффективных собственников (если не сразу, то после перераспределения через рыночные и иные механизмы), а также для достаточной концентрации активов, которая оправдала бы инвестиции.

Исполнение плана

Теперь о реализации выбранной концепции. В дискуссиях по итогам российской приватизации большинство осуждающих голосов относится, скорее, к проведению приватизации, чем к ее замыслу.

Программа приватизации, введенная в ранг закона, была одобрена Верховным Советом РСФСР 11 июля 1992 года, когда его конфликт с президентом был в разгаре. Всего могло быть приватизировано около 200 тысяч предприятий. К началу 1994 года было подано около 126 тысяч заявок с планами приватизации, разработанными самими предприятиями[3].

Для реализации программы по всей стране были созданы государственные органы приватизации во главе с Госкомимуществом и органы Российского фонда федерального имущества (РФФИ), призванные непосредственно продавать госсобственность на аукционах и инвестиционных торгах. Эти ведомства разделили, чтобы не было конфликта интересов, причем РФФИ подчинили Верховному Совету. Но конфликт интересов, правда, не в одном юридическом лице, все же разгорелся чуть ли не до драки, пока после октябрьских событий 1993 года не определили, кто главный.

Кроме того, по всей стране было создано (на частной основе) более 600 чековых инвестиционных фондов (ЧИФов), которые приобретали ваучеры у неискушенных владельцев (сейчас бы сказали: у неквалифицированных инвесторов) в обмен на акции предприятий из доли в 29% эмиссии, предназначенных для остального населения. ЧИФы же приобретали акции предприятий за ваучеры на аукционах РФФИ. Предполагалось, что на эти акции со временем пойдут дивиденды, которые и реализуют выгоду граждан от доставшейся им доли общенародной собственности. Как выяснилось потом, подавляющее большинство эту долю так и не увидело. Почему?

Во-первых, обращение к ЧИФам было добровольным. Каждый мог продать свой ваучер за бутылку или мизерную сумму рублей, на глазах терявших ценность от инфляции. Во-вторых, все происходило в острейшей фазе кризиса, когда многие приватизируемые предприятия останавливались и приносили не доходы, а убытки. А большинство тех, которые и тогда приносили доходы, было исключено из программы приватизации или подлежало приватизации исключительно по специальному решению правительства. Стало быть, владельцы ваучеров и акций, полученных в обмен на них, могли на что-то рассчитывать только много лет спустя.

Через 10 лет кто то, поменявший ваучер на акции "Газпрома", мог похвастаться тем, что на дивиденды способен купить "Волгу", но уже, понятно, не хотел. Таких были единицы. Остальные чувствовали себя обманутыми. При варианте, А этого, вероятно, не случилось бы: подождали бы, пока минет кризис, а потом case-by-case- лет за 20 все и распродали бы. Или, как немцы, заплатили бы за восточногерманские народные предприятия из бюджета ФРГ около 1 трлн марок. Плата за скорость.

У нас проиграли не все. Менеджеры предприятий и новые предприниматели – активные участники процесса стали скупать ваучеры мало–мальски ценных объектов. Через несколько лет в беседе с известным российским бизнесменом я сокрушался по поводу того, что у нас получилась инсайдерская приватизация и что я отчасти в этом повинен, поскольку уговаривал Чубайса включить в программу второй вариант льгот. Мой собеседник меня успокоил: "Не волнуйтесь, все стоящие предприятия уже давно в надежных руках". Он оказался идеалистом. То, что ему удалось приобрести, он потерял после 2000 года.

Крупнейшим провалом этапа массовой приватизации было то, что не удалось превратить ЧИФы в паевые инвестиционные фонды (ПИФы), то есть в полноценных агентов фондового рынка, которые должны были родиться и окрепнуть в итоге чековой приватизации. Ваучеры были специальными "деньгами", создавшими искусственный спрос на государственное имущество. Они прекратили существование 1 июля 1994 года. А в ПИФы должны были пойти уже настоящие деньги и акции с растущей капитализацией. Однако в выстроенные "скорлупки" деньги не потекли, а портфели акций, скупленных за ваучеры, реально не стоили почти ничего. Что-то надо было предпринять. Но ничего не придумали. Не смогли.

Итог оказался такой. В соответствии с замыслом государство избавилось от значительной части своей собственности. Но большинство тех, кто надеялся что-то получить от этой операции, не получили практически ничего. Выиграло незначительное меньшинство. Налицо проблема легитимации, хотя задача по крайней мере наполовину была решена: российская экономика на две трети перестала быть государственной.

Слишком торопились. Слишком мало времени прошло. Люди не успели понять, что происходит, что им предлагают. Говорят, что мало тратили на пропаганду. Не думаю, что так уж мало. Но за то время, что было отведено на эту невиданную по масштабам операцию, большинство людей, никогда не имевших дело с ценными бумагами, кроме советских гособлигаций, которые приобретались добровольно-принудительно, в крайнем случае, могли понять Леню Голубкова и поверить мошеннику Сергею Мавроди. Но стать квалифицированными инвесторами они не могли. Институты не вырастают со второй космической скоростью.

На денежной приватизации (второй этап) не буду останавливаться подробно. Скажу только, что она действительно означала переход к варианту А. Но опять же из-за кризиса, подошедшего к критической фазе, самым заметным ее событием стала операция "займы в обмен на акции", залоговые аукционы. Наиболее доходные куски государственных активов были проданы предпринимателям, близким к властям, на весьма выгодных для них условиях. Кредиторы получили право организовывать аукционы. Выиграли на них подставные организации, представлявшие их самих.

Так, пакет из 45% акций "ЮКОСа" выиграло ЗАО "Лагуна" из Талдома за 159 млн долларов, примерно столько же (150 млн долларов) банк "Менатеп" дал в кредит российскому правительству, которое и не думало выкупать залог. "Норильский никель" достался за 170,1 млн долларов ОНЭКСИМ Банку, который дал бюджету взаймы 170 млн долларов. Другие солидные претенденты не были допущены к аукционам.

Правительство явно не ставило перед собой задачу выручить максимальную сумму, хотя деньги ему были очень нужны. Оно рассчитывало на политическую и финансовую поддержку тех, кто по его воле в одночасье стали олигархами. Ожидания не оправдались.

На денежном этапе приватизации была только еще одна заметная и даже скандальная сделка – продажа 25% акций компании "Связьинвест". Выиграть рассчитывал В. А. Гусинский, который не участвовал в залоговых аукционах и полагал, что это его доля, а выиграл В. О. Потанин.

Позволю себе процитировать себя самого: "Теперь, в отличие от залоговых аукционов, А. Чубайс добивался прозрачности и не хотел продолжать практику подыгрывания олигархам по политическим мотивам. Тем более что президентские выборы уже были позади…

Никто, думаю, и никогда не узнает в точности, имел ли место слив информации в пользу В. Потанина, который выиграл конкурс. Но то, что А. Чубайс и Б. Немцов хотели разорвать путы зависимости от олигархов, которые в целом усилились в ходе президентской кампании, что они стремились перейти к нормальным отношениям между властью и бизнесом, – это очевидно, это соответствует логике развития событий. В итоге они получили информационную войну „по полной программе“ со стороны Б. Березовского и В. Гусинского. Одновременно последние ясно показали обществу и властям, для чего они приобретали СМИ: не медиабизнес, а институт неформальной неизбираемой политической власти. Такого никакая формальная власть долго терпеть не могла, и через три года медиамагнаты поплатились"[4].

На этом, можно сказать, история российской приватизации закончилась.

В 1998 году разразился финансовый кризис. Потом наступило правление В. В. Путина, когда формально программы приватизации принимались, но в них не включали ничего стоящего. И они ни разу не выполнялись. Затем началось движение в противоположном направлении.

Итоги приватизации по критериям

Эффективность. Без сомнения, приватизация не привела к повышению эффективности экономики. По официальной статистике, производительность труда в 2007 году едва достигла уровня 1990 года. Инвестиции в основной капитал в 2008 году составили примерно 60% уровня 1990 года[5]. Правда, надо иметь в виду, что за это время сменился инвестиционный режим: от советского (много вложений с низкой эффективностью) мы перешли к рыночному (более высокая эффективность при сравнительно низких объемах). В этом отчасти итог приватизации. Но все же инвестиций было недостаточно, модернизация экономики шла крайне медленно.

Эффективность приватизации зачастую оценивают по сравнительной эффективности государственных и частных (приватизированных) предприятий. Уникальную работу в этом плане выполнили Дж. Эрл, Д. Браун и А. Телегди[6], которые собрали и проанализировали панельные данные практически по всем промышленным предприятиям России, Украины, Венгрии и Румынии.

На Украине был зафиксирован незначительный положительный эффект. В России влияние приватизации за 10 лет не проявилось или было даже негативным. Отчасти это объясняется тем, что приватизация оказывает более сильное влияние, если предприятия приобретают не отечественные предприниматели, а иностранные инвесторы. В России и на Украине доля иностранных инвесторов была незначительной, а в Румынии и особенно в Венгрии – существенной. Предприятия, отобранные для приватизации, изначально имели более высокую производительность, чем оставшиеся государственными и образовавшие своеобразную контрольную группу. Поэтому, отмечают авторы, эффект приватизации, скорее всего, несколько завышен. Они предостерегают и от прямолинейных выводов.

Тем не менее показатели влияния приватизации на производительность в России оказались худшими из всех стран. При этом нет оснований упрекать авторов в ошибочности расчетов (техника анализа на высоком уровне) или в предвзятости. Это лучшее из известных мне исследований эффективности приватизации.

В Венгрии, которая стартовала раньше других, изначально приватизация инициировалась менеджерами, которые и становились владельцами предприятий. То есть, как и в России, спонтанно начиналась инсайдерская приватизация, при этом работники не имели привилегий. Но с 1991 года процесс был упорядочен. В стране использовался вариант, А (case-by-case) продажи предприятий. И в 1992 году уже более трети предприятий было приватизировано (табл. 2), в том числе иностранцами – 8,2%, к 2001 году их доля достигла 17,9%.

В Румынии попытались начать ваучерную приватизацию с государственными чековыми фондами, однако попытка провалилась. В 1993 году был принят план выкупа предприятий менеджерами и работниками (инсайдерский вариант), который выполнялся в 1994–1996 годах. С 1997 года началась интенсивная продажа предприятий, предпочтительно иностранцам, хотя к 2001 году они владели лишь 5,2% предприятий.

В России и на Украине планы были схожими, только на Украине темп был заметно ниже, а доля инсайдеров оказалась выше. В России темпы были высокими в 1993–1994 годах, после чего произошел откат. Иностранцы получили 1,5% предприятий. Возможно, быстрый темп массовой приватизации не только вызвал откат, но и стал одной из причин низкой эффективности. Еще более вероятной причиной, думаю, была неудача денежного этапа из-за конфликтов на почве раздела собственности, поскольку именно тогда можно было не спешить и лучше готовить проекты приватизации в расчете на получение больших доходов или на реконструкцию. Добавлю к этому финансовый кризис 1998 года.

Исследование Эрла, Брауна и Телегди показало, что эффективность приватизации определялась не столько выбранными методами, сколько общим уровнем культуры страны, ее готовностью к восприятию рыночных институтов. В классификации стран с переходной экономикой, составленной Всемирным банком и ЕБРР, по степени продвинутости реформ Венгрия оказалась в первой группе, Румыния – во второй, Россия – в третьей, Украина – в четвертой, последней. На деле Россия и Украина идентичны по уровню культуры, это естественно. И достижения более высокой эффективности в них следовало бы ожидать в гораздо более длительные сроки.

Доходы от приватизации. И по этому критерию исполнение плана приватизации оказалось весьма неудовлетворительным. На первом этапе ни у кого не было денег, а иностранцы к приватизации не допускались, поэтому доходов и не следовало ждать. Но и денежный этап дал очень мало – чуть более 5 млрд долларов. Это крохи от возможностей продажи государственных активов при более благоприятных условиях. Очевидно, и в этом случае конфликты в элите по поводу раздела собственности сыграли значительную и крайне негативную роль.

Трансакционные издержки. Здесь нам предстоит, по сути, обсудить последствия приватизации. Трансакционные издержки, по мнению большинства оппонентов Е. Т. Гайдара и А. Б. Чубайса, оказались столь велики, что за приватизацию им однозначно следует вынести обвинительный приговор.

Попробуем разобраться по существу. В предельно кратком виде доводы противников приватизации по-российски можно выразить в следующих тезисах:

– от приватизации все наши беды и сам кризис: падение производства, снижение жизненного уровня, остановка инвестиций и инновационного процесса, коррупция и разложение государства вследствие установления господства олигархов;

– рентоориентированное поведение новых собственников, инсайдерские хищения, вывоз капиталов за рубеж привели к разграблению России (второй тезис можно рассматривать как дополнение к первому, как механизм раскручивания кризиса);

– источником бед стала слишком радикальная, рассчитанная на нереально короткие сроки, подчиненная не экономическим, а исключительно политическим целям политика приватизации. В итоге эффективность не росла, приватизация не дала бюджету сколько-нибудь значительных доходов (третий тезис дополняет первые два);

– приватизация, как и все рыночные реформы в России, не соответствовала институтам и культуре страны, которые отторгали и частную собственность, и институты, необходимые для эффективного функционирования рынков.

М. Голдман ссылается на авторитет А. Гринспэна: "Многое из того, что принимали как данность в нашей системе свободного рынка и приписывали человеческой природе, оказалось вовсе не природой, а культурой. Демонтирование функций централизованного планирования в экономике не устанавливает автоматически, как некоторые считали, свободно-рыночную предпринимательскую систему. Рыночную экономику подпирает огромная масса капиталистической культуры и инфраструктуры, которая эволюционировала в течение первых поколений: законы, конвенции, поведение и широкий спектр бизнес-профессий и практик, которые не имели важных функций в экономике с централизованным планированием"[7].

Голдман отсылает к еще одному высказыванию Гринспэна о черных рынках, которые "по определению не поддерживаются нормами права. Там не существует права владения и распоряжения собственностью, защищаемого правоохранительной властью государства. Нет договорного права, законов о банкротстве и правового решения, опять-таки вводимых государством"[8]. Похоже на российский рынок начала 1990-х годов.

К этому Голдман добавляет: это критически важно для понимания того, что произошло в России. Выступление маленькой группы советологов в западных странах не услышали, хотя только они понимали, какое значение будет иметь культура.

К последнему тезису я готов присоединиться. С 2002 года я пишу и говорю о важности институтов, культуры и ценностей. Но возникает вопрос: их переделка должна была предшествовать приватизации и либерализации или следовать за ними? Вернемся к нему чуть позже.

По остальным тезисам приведу подтверждающие ссылки на другие авторитеты.

Г. А. Явлинский пишет: "Каков был эффект от приватизации – общеизвестно: падение объемов производства, рентабельности, катастрофическое сокращение инвестиций при росте всех видов задолженности и скрытом уводе или утрате предприятием всех видов ценных активов"[9]. Видите как: общеизвестно! Это высказывание просто иллюстрирует первый тезис.

Второй тезис развивают почти все критики. Сошлюсь на работы В. М. Полтеровича и А. Хеллмана[10]. Суть проблемы они видят в том, что приватизация, проводимая без необходимых институтов и культуры, пробудила дьявола частной корысти, которого почти ничто не сдерживало. В итоге немногие жадные и несклонные считаться с правовыми нормами люди украли народное достояние и вывезли украденное за рубеж. Это и вызвало кризис в России. Вопрос: единственный ли это (или хотя бы главный ли) фактор трансформационного кризиса в России?

Дж. Стиглиц считает, что приватизация сейчас не признается необходимым условием реструктуризации, как полагали в начале 1990-х годов МВФ (С. Фишер) и Министерство финансов США (Л. Саммерс). Он вслед за Г. Колодко ссылается на положительный опыт Польши 1992–1997 годов, когда остановили приватизацию, не стали торопиться в расчете на то, что жестких бюджетных ограничений первое время будет достаточно. Стиглиц упоминает и опыт децентрализации в Китае, где частная собственность и конкуренция заменяются широкими полномочиями и инициативами региональных правительств, что обеспечивает успехи китайских реформ. Все это сводится к мысли, что не надо было спешить. Я бы сказал, что речь идет об аргументах в пользу варианта, А на восточной почве.

Явлинский ставит вопрос о вреде "конвейерной" приватизации и считает, что к массовой приватизации крупного производства можно было приступать только после формирования устойчивого слоя мелкого и среднего частного бизнеса. Ибо только он способен помочь настоящим, а не "назначенным" предпринимателям аккумулировать средства и опыт для участия в приватизации крупного производства и обеспечить тем самым конкурсность и относительную честность этого процесса. Явлинский настаивает также на том, что "частная собственность без конкуренции – явление еще более вредное, чем собственность государственная"[11].

Интересно, как организовать конкуренцию между государственными предприятиями без частников? Я уже согласился с тем, что поспешность приватизации, несомненно, понизила ее эффективность и легитимность и, видимо, способствовала росту трансакционных издержек. Но хочу еще раз заметить, что значительная часть крупных и доходных предприятий из массовой приватизации была исключена. Так что пожелания Явлинского были отчасти учтены. Недостаточно? Не исключены были крупные металлургические комбинаты, и у них были определенные трудности с перераспределением собственности. Но ведь уже несколько лет они работают эффективно. Это значит, что собственники определились неплохие или большее значение имеет то, что на металлы хорошая конъюнктура на мировых рынках?

Явлинский и Голдман пишут также о том, что приватизация крупных предприятий при монопольной структуре советской экономики привела к монополизации большинства рынков. Этот тезис во многом справедлив, уровень конкуренции действительно низок. Но открытость российской экономики чаще всего снимает проблему монополизации – вплоть до вытеснения российских производителей с отечественных рынков. А в большинстве других случаев, как показали исследования, низкий уровень конкуренции обусловлен не столько монополизмом, сколько размещением предприятий в удаленных местах и небольших поселениях[12].

Я специально упомянул эти частные аргументы, чтобы больше не возвращаться к ним.

У защитников российской приватизации два весомых аргумента.

Первый аргумент: другого выхода не было. В обоснование приводятся следующие доводы:

– общество было подготовлено к приватизации как к наиболее важному шагу рыночных реформ, в том числе решениями органов власти СССР и РСФСР в 1988–1991 годах. Остановиться уже было нельзя. Да и не следовало, ибо в другой раз готовности общества можно было не дождаться;

– либерализация цен была проведена вопреки канонам, требовавшим проводить ее после "большой приватизации". Но жесточайший товарный дефицит принуждал действовать, значит, надо было торопиться и с приватизацией. Задержка грозила политическим поражением, поскольку остальные ресурсы оставались в руках "красных директоров";

– интенсивная спонтанная приватизация в пользу номенклатуры грозила вызвать социальный взрыв. Этот стихийный процесс требовалось срочно ввести в законное русло[13].

Но вообще обоснованиями необходимости приватизации реформаторы себя особо не обременяли. Тогда это казалось само собой разумеющимся. Несомненно, доминировал политический фактор: обеспечить необратимость реформ, пройти точку невозврата. Критерий осуществимости играл самую важную роль, поэтому приоритетным был вариант приватизации, имевший преимущества по нему. Кроме того, надо учесть отсутствие платежеспособного спроса населения (ваучеры как раз создавали искусственный спрос) и нулевой интерес иностранных инвесторов, что исключало использование варианта, А на начальном этапе.

Второй аргумент: все другие варианты были хуже. А. Б. Чубайс писал: "Конечно, у нашей приватизации было много минусов, но при спонтанном разгосударствлении, затянись этот процесс по воле „мягких“ реформаторов на год-другой, мы бы имели тот же набор недостатков, но в гораздо более крупных размерах"[14]. Он отмечал, что опасность криминализации была очень высока, но вся программа приватизации создавала нормы, позволявшие отличать криминальные операции от некриминальных. Спонтанная же приватизация таких норм не давала, под ней не было легальной базы. Так что предложенный вариант был направлен преимущественно против варианта Б, против присвоения госсобственности номенклатурой, чтобы хотя бы что-то досталось широким массам и особенно новым предпринимателям. Чубайс убежден, что "российское государство в реалиях 1992–1993 годов в принципе не могло сделать большего на ниве приватизации, чем то, что сделать удалось"[15].

И в этом случае аргументы дополняют друг друга.

Представленные позиции противников и сторонников проведенной приватизации диаметрально противоположны. Первые утверждают, что приватизация в России полностью провалилась, трансакционные издержки неприемлемы по масштабам; Чубайс, пишет Голдман, по "нечаянности" создал такие структурные деформации в экономике, которые нелегко исправить. Вторые убеждены, что приватизация достигла успеха, близкого к максимуму возможного, а трансакционные издержки оказались близки к минимуму. Кто же прав?

Начну с  аргументов реформаторов и постараюсь быть объективным. Хотя, признаюсь, симпатии мои на их стороне, поэтому даже перегну палку.

Разумеется, о полном провале не может быть и речи, поскольку массовая приватизация состоялась (табл. 3). Во многом этого удалось достичь потому, что ставка была сделана на осуществимость. Но до полного успеха оказалось далеко.

Во-первых, все меры, принятые для равномерного, "справедливого" распределения госсобственности, оказались тщетными. Народу – ни членам трудовых коллективов, ни владельцам ваучеров – не досталось почти ничего. Колоссальные и достаточно эффективные усилия по организации распространения ваучеров и проведению чековых аукционов и конкурсов (я не раз называл их в условиях того времени организационным чудом) не дали в этом смысле практически никакого результата. Не сомневаюсь в искренности намерений реформаторов, но получилось так, что вся ваучерная приватизация оказалась операцией прикрытия, обеспечившей благожелательное отношение населения к приватизации. "Народный капитализм" не состоялся.

Во-вторых, борьба против номенклатурной приватизации вылилась лишь в то, что в дележе приняли участие не только менеджеры и номенклатура, но и новые предприниматели. Реформаторы очень старались, чтобы последние преуспели. В конечном итоге приватизированные активы достались в основном этим двум группам. Они и участвовали в дальнейшем переделе. Для будущей эффективности экономики это было совсем неплохо. Но популярности реформаторам, особенно после широковещательных деклараций о народной приватизации, не прибавило.

В-третьих, такие итоги во многом были результатом спешки, слишком коротких сроков. У людей не было времени усвоить совершенно новые для них понятия, осмыслить риски и возможные потери, связанные с тем или иным поведением, найти способы и институты защиты своих интересов. Кроме того, все происходило на фоне углублявшегося кризиса, обесценения сбережений. Сейчас многие говорят о том, что сбережения можно было хотя бы отчасти возместить ваучерами или акциями приватизируемых предприятий. Ясно, что скорость операции была на руку более ловким, более оборотистым.

Не берусь сегодня судить о том, насколько целесообразным было бы продление сроков чековой приватизации, ибо речь идет преимущественно о ней. Не исключено, что затягивание сроков могло повлечь только большие злоупотребления и потери. Но думается, поспешность стала одним из заметных факторов увеличения трансакционных издержек. Все было забыто в горячке распределения собственности. Ведь в то время определялось, кто будет богатым, а кто – бедным в новой капиталистической России.

В-четвертых, по прошествии времени можно утверждать, что денежный этап приватизации был практически сорван. Никто не считает залоговые аукционы образцом действий этого этапа. Скорее уж, это был бы "Связьинвест". Но как раз он вызвал тяжелые для реформаторов осложнения, показавшие, что союз с олигархами, попытка опереться на их поддержку не оправдали себя.

Предположим, что залоговых аукционов не было. Или же они были объявлены, но займы привлекались и конкурсы проводились прозрачно, под управлением международно признанных консультантов, пусть даже при ограничении участия иностранных инвесторов. События развивались бы иначе, трансакционные издержки оказались бы существенно ниже. Думаю, президент Ельцин был бы так или иначе переизбран. Наши нувориши все равно поддержали бы его, пусть не так рьяно. И не было бы информационных войн. И сами олигархи были бы целее. И у реформаторов было бы больше шансов.

То есть план приватизации был выполнен далеко не полностью и не лучшим образом.

Теперь об  аргументах противников приватизации по-российски.

В приватизации – причина провала российских реформ и всех наших бед трансформационного кризиса. Этот тезис не выдерживает критики.

Во-первых, независимо от желания критиков он косвенно реабилитирует коммунистическую плановую систему. Между тем именно ее несостоятельность, упадок и крах в конечном итоге были главной причиной трансформационного кризиса и его особой глубины в России, где эта система родилась и сложилась в канонической форме и дольше всего просуществовала, обусловив наибольшие разрушения институтов рыночной экономики и частной собственности, изменив ментальность большинства населения. Эта система породила в российской экономике глубокие структурные деформации как вследствие ее милитаризации, так и в силу свойственной ей слабости стимулов к качественному труду и инновациям. Не Чубайс их породил, а коммунизм. Это вело к расточительному использованию ресурсов и компенсации высоких затрат увеличенной добычей сырья, топлива, других первичных ресурсов.

Во-вторых, закрытость экономики создавала видимость загруженности всех мощностей, но только производством продукции, которая оказалась неконкурентоспособной, когда экономика была открыта. А открыть ее было необходимо, потому что товарный дефицит к началу реформ достиг небывалых масштабов.

В-третьих, либерализация цен потребовала чрезвычайных мер по борьбе с инфляцией, тем более что предварительно снять инфляционный навес не удалось. И вряд ли бы удалось кому бы то ни было в тех условиях. Как один из авторов программы "500 дней", где эта идея предлагалась, хорошо представляю, какие атаки лоббистов пришлось бы выдержать тем, кто попробовал бы ее реализовать. Нам это доходчиво объяснил в последние дни августа 1990 года В. С. Павлов, тогда министр финансов СССР. Я уже не говорю о состоянии союзных финансов в силу снижения цен на нефть и многих неудачных решений последних союзных правительств, войны суверенитетов 1991 года.

Несомненно, приватизация что-то добавила к этим факторам кризиса. Но, думаю, очевидно, что ее вклад по сравнению с ними был более чем скромным.

Рентоориентированное поведение новых собственников и инсайдерские хищения – причина кризиса. Безусловно, эти явления сыграли важную отрицательную роль, заметно увеличив трансакционные издержки. Но, как показано выше, не они стали главными причинами кризиса. Накануне реформ руководство страны и российское общество были близки к консенсусу в понимании того, что бедственное положение советской экономики было в значительной степени обусловлено господством государственной собственности. Отказ от нее стал одним из императивов реформ. Решения союзных властей о разгосударствлении экономики дали толчок к пробуждению в людях естественной тяги к частной собственности. С тех пор подавленные инстинкты и частные интересы уже нельзя было остановить, тем более при слабевших государственных институтах. А слабели они не столько от демократических митингов, сколько от зиявшей дыры в бюджете и пустых полок магазинов.

В своей работе 1989 года на языке того времени я показал, что плановая и рыночная системы несовместимы[16], поэтому переход от одной к другой не может быть плавным и безболезненным. Мы начали его, потому что иного выхода не было, плановая система изжила себя, пришла к краху. Конечно, хотелось бы перейти без сложностей, чтобы сразу стало лучше. Но это было невозможно.

В этих условиях рентоориентированное поведение молодых предпринимателей и чиновников оказалось наиболее рациональным. Тот, кто прежде других оценил это обстоятельство, выиграл в гонке за распределение ставших бесхозными богатств. В России наступил период хаоса. Криминализация и коррупция не родились в тот момент, но расцвели пышным цветом. Казалось, ужас и конец всему. Это если смотреть из вчерашней мирной жизни, не имея представления о том, что происходит в стране и почему происходит.

Но этот хаос был созидательным. Из него, из стихии реальных социальных процессов рождались рыночная экономика и частная собственность. Хаоса у нас было больше, чем в Польше или Чехии. Но это не от глупости, а от культурной отсталости, от более длительного пребывания в коммунистической западне. Потом, прежде всего у тех, кто больше нахапал, родился спрос на защиту собственности. Сначала казалось, что для этого достаточно роты охранников. Позднее пришло ощущение, что закон и его соблюдение лучше. На рынке стало тесно, рентоориентированное поведение исчерпало свои выгоды.

Я не призываю терпеть преступления и коррупцию. Я призываю подумать над тем, что при крупных социальных потрясениях, ослаблении государства, смене важнейших институтов эти явления распространяются и усиливаются. Рентоориентированное поведение, не сдерживаемое ни равновесием рынков, ни институциональной системой, претерпевающей радикальные перемены, становится на какое-то время самым разумным.

Вспомним Гражданскую войну или Вторую мировую. В 1944–1947 годах в моей родной Одессе орудовали банды, раздевавшие прохожих и грабившие квартиры. Потом с ними справились. Можно ли избежать подобных явлений в переломные моменты? Думаю, нет.

Далее власти публично заявили, что в России вводится экономическая свобода и будет происходить разгосударствление, то есть государственная собственность каким-то образом и в какое-то время будет передана в частные руки. Даже если "правильные" в этом смысле законы написаны, в стране, где закон всегда был за государство и его служителей, люди не будут поступать по закону. Они еще должны понять, зачем он им нужен и чего будет стоить его нарушение. Поэтому первая реакция людей, причем более активных и рискованных, имеющих больше возможностей, – захватить и припрятать, вывезти за рубеж, подальше от этого государства, мало ли как повернутся события завтра. Позже, когда установится порядок, эти мотивы будут подавлены.

Разве подобное поведение – результат неправильного выбора форм и темпов приватизации? Да нет же, это результат свободы, предоставленной неготовым к ней людям. Так, может, не давать им свободу, чтобы не было подобных явлений? Или давать, но постепенно? Так и давали постепенно! Только объявили, еще никто ничего не раздавал – и уже началось… Очевидно, что Россия – не Чехия, тем более – не Великобритания, где в условиях устоявшихся институтов угольная промышленность приватизировалась 11 лет.

Приватизация в России, как и рыночные реформы в целом, не соответствовала российским институтам и культуре. Святая правда! Но какие отсюда следуют выводы? Зря М. Голдман ссылается на авторитет А. Гринспэна. Тот только констатирует это несоответствие и говорит, что потребуется время, чтобы оно исчезло. Когда Гринспэн пишет о свойствах черного рынка, он просто описывает хаос, который мы живописали чуть выше как начальную фазу возникновения рынка. Голдман открыто не говорит, что не надо было проводить реформы, в том числе приватизацию, пока не созрели институты и культура. Если бы он это сказал, сразу стала бы очевидной несостоятельность его аргументов. Однако на деле речь идет именно об этом.

И у многих российских критиков звучит тезис: не нужны были рыночные реформы и демократия, они не соответствуют российским традициям и ментальности. Но эти критики более последовательны, ибо они вообще отвергают реформы, если приемлемы только те из них, которые не затрагивают наших традиций и культуры.

Ясно, что никакое развитие невозможно, если не изменяются институты и культура. Что же касается того, что их следовало менять до реформ, до приватизации, чтобы они не вызывали негативных последствий, у меня вопрос: разве свободные цены и свободный обмен – это не институты? Разве частная собственность – не институт? Институты, да еще какие! Это ключевые институты рыночной экономики. Если они появляются, то появляются и самые необходимые условия для нее. Их нет – и иные институциональные изменения невозможны. Они дают импульс становлению всех остальных институтов и культуры, отличных от советской плановой экономики. Да, это болезненные операции. Так что, не проводить их?

Приватизация, сначала формальная, дает старт непростому процессу культивирования института частной собственности, легитимации его. Частная собственность из формальной нормы превращается в полноправный, реально работающий институт шаг за шагом, правомочие за правомочием, по мере утверждения других необходимых институтов рыночной экономики: независимого суда, инфорсмента законов, прекращения привычного бюрократического произвола, свободы СМИ, развития экономической и политической конкуренции. В странах, где соответствующие институты развиваются естественно, формальная норма завершает процесс институционализации. А в странах, которые заимствуют или выращивают (культивируют) непривычные, но полезные институты, формальная норма чаще всего становится исходным пунктом процесса[17].

Все аргументы противников приватизации по-российски исходят из одной посылки: приватизация оказалась неэффективной, привела к большим трансакционным издержкам – значит, она была неправильной. А ведь этот вывод отнюдь не следует из известных фактов. Даже ссылки на другие страны – скажем, на Венгрию и Польшу, где приватизация проводилась иными методами и не было столь глубокого трансформационного кризиса, мало о чем говорят по существу. В Польше и России слишком разные условия. Чехия проводила приватизацию примерно тем же методом, что и Россия, а кризис был еще меньше, чем в Польше. Там тоже пытались осуществить народный капитализм. И что, там доля мелких акционеров сейчас намного больше, чем в России? У них большие дивиденды на акции, полученные от приватизации? Гораздо более существенно, что Чехия и Польша после приватизации изо всех сил привлекали иностранных инвесторов, и те были более склонны к покупкам активов в этих странах, чем у нас.

Представим, что в 1992 году для приватизации был избран вариант А. При этом все решения союзного правительства уже объявлены, спонтанная номенклатурная приватизация идет полным ходом. В этих условиях принимается решение (например, в форме закона) о том, что осуществляется только штучная приватизация с соблюдением определенных процедур: оценка бизнеса, предпродажная подготовка, проведение конкурса (аукциона). Чтобы не было конфликта интересов, планы продажи готовят не сами предприятия, а специальные компании, как правило, иностранные, из-за неимения в первое время отечественных. Иностранные инвесторы не допускаются или допускаются по специальным решениям правительства. Возможны концессии. Можно предложить любые дополнения к данному порядку, способные ускорить и улучшить приватизацию по этому варианту. Но никаких привилегий трудовым коллективам и остальному населению не дается.

Каким в этом случае был бы процесс приватизации в тогдашних российских условиях? Насколько отличались бы трансакционные издержки от реализованного варианта? Мы не умеем сносно оценивать эти издержки. Но если не валить на приватизацию все потери и убытки трансформационного кризиса, связанные с последствиями макроэкономической стабилизации, открытием экономики, устранением основных структурных деформаций, то, на мой взгляд, различия в размере трансакционных издержек между вариантом, А и реализованным на практике окажутся не так уж велики. Причем неясно, с каким знаком.

Во всяком случае, остановить спонтанную приватизацию, не предложив отступных трудовым коллективам и остальному населению, было бы трудно, если вообще возможно. Далее начались бы злоупотребления, связанные с оценкой, предпродажной подготовкой и проведением конкурсов. Чем дольше длился бы процесс, тем активнее был бы поиск обхода правил в интересах сильнейших игроков. Затягивание приватизации или ее откладывание до выхода из кризиса поставило бы под удар саму ее осуществимость. Весь этот период сохранялась угроза реставрации, защитников рыночных реформ становилось все меньше. Да, это политическое ограничение. Но кто сказал, что приватизация должна проводиться исключительно ради экономической эффективности, да еще и быстро достигаемой? Последняя – скорее, долгосрочный результат.

После конкурса (аукциона) новый владелец оказывается перед необходимостью выполнять контракт (возможно, с какими-то обременениями) и вести хозяйство в условиях кризиса при усилении конкуренции со стороны импорта и при нехватке ликвидности. Даже если срабатывает идея Л. Балцеровича, жесткость бюджетных ограничений заставляет предприятия (и государственные, и частные) искать выход из положения[18]. На российской почве он был найден в неплатежах, бартере, денежных суррогатах, которые позволяли смягчать бюджетные ограничения. Далее неизбежно появилось бы рентоориентированное поведение. Отличие от реализованного варианта заключалось бы, пожалуй, в том, что контракт в случае case-by-caseпридавал приобретенным правам собственности больше легитимности.

Однако и в России все сделки оформлялись контрактами. В отличие от Восточной Германии это не привело к тому, что обязательства по инвестиционным торгам были выполнены хотя бы в одном случае. Значит, дело не только в скорости, но и в практике, накопленном опыте соблюдения законов и контрактов по сделкам с имуществом, причем в опыте работы с частной собственностью. Нормы исполнения контрактов должны стать обычаем делового оборота, для этого акт введения частной собственности должен быть позади. Здесь мы сталкиваемся с тем, что эффективность использования собственности предполагает наличие всего комплекса правомочий собственности, стало быть, всего комплекса рыночных институтов, причем в достаточно развитой форме. Этого мы не имели бы сразу ни при каком из избранных вариантов приватизации.

Приведу несколько суждений о приватизации в Польше. У нас распространено мнение, будто эта страна дает образец проведения приватизации: без спешки, с обеспечением условий для сравнительно эффективной работы государственных предприятий, первоочередной приватизацией малых предприятий и т. п. Но такой взгляд разделяют далеко не все в самой Польше. Приватизация, интенсивно проводившаяся после 1996 года, шла вовсе не по схеме case-by-case, а по двум схемам с участием менеджеров и работников.

Одна – через национальные инвестиционные фонды (НИФы), которые в отличие от наших ЧИФов были государственными и получили для продажи акции лишь 7% предприятий. Они должны были обеспечивать не менее чем 50%-ю долю работников в продаваемых акциях предприятий. Со временем в НИФах и в компаниях, чьи акции были в их портфелях, началась концентрация собственности. Все граждане получали ваучеры, которые можно было инвестировать в НИФы.

Другая форма – аренда с выкупом – предполагала, что не менее 50% работников предприятий должны были образовать своего рода коллектив арендаторов для выкупа ликвидируемого государственного предприятия. По этой форме была приватизирована треть предприятий, в основном средних и мелких, на которых было занято менее чем по 500 работников[19]. После выкупа доля членов трудового коллектива обычно уменьшалась, а доля менеджеров возрастала. Позже приходили аутсайдеры. В этом смысле процесс походил на наш, но был лучше организован.

М. Домбровский, компетентный участник польских реформ, считает, что Л. Балцерович не тормозил приватизацию в период макростабилизации в расчете на силу жестких бюджетных ограничений, а просто был упущен момент, и вокруг проблем приватизации возникли политические противоречия, которые исключили возможность осмысленных решений и создали серьезные препятствия для дальнейшего развития[20]. Отсутствие решений и привело к успеху? Конечно, нет. Результаты польской приватизации считают успехом только ее противники и консерваторы, а их оппоненты успехов не видят вовсе.

Польша отличалась от России высокой долей новых предприятий, изначально частных, на которые уже в 2000 году приходилось более трети ВВП, а модернизация оставшихся государственными не стала ощутимым фактором роста. Новые предприятия их прикрывают.

Для нас же вывод такой: в случае реализации варианта, А, как бы ни были поставлены процедуры, жесткие схватки конкурентов и политические страсти до сих пор трясли бы страну. Против этого можно возразить: но они и так трясут. Разве дело "ЮКОСа" и волна национализации не связаны с залоговыми аукционами 1990-х годов? Возможно. А может, это – передел собственности с использованием государственной власти, который происходит необязательно вследствие плохой приватизации?

Повторю свою гипотезу, пожалуй, неожиданную, но достаточно вероятную: кумулятивные трансакционные издержки на российской почве были бы примерно равны при любом варианте приватизации.

Легитимация. Проблему легитимности результатов приватизации в России исчерпывающе охарактеризовал Р. И. Капелюшников[21], опираясь на доклад ЕБРР о переходных экономиках за 2007 год. Согласно опросам, проведенным в 28 странах с переходной экономикой, 81% опрошенных отрицательно оценивает приватизацию в своих странах. И это спустя 15–18 лет. Иными словами, большинство граждан признает приватизацию нелегитимной. Формы отрицания разные: от национализации (29%) и переприватизации (вернуть государству и приватизировать более прозрачно – 17%) до требования доплаты с владельцев (самая мягкая форма – 35%). По сравнению со средними итогами Россия выглядит более консервативно: за национализацию – 37%, против – 29% в среднем, но за доплаты с владельцев – 32% против – 35%. Доля недовольных не отличается от средней.

Отсюда вывод: везде, где проходит приватизация, в период ее проведения еще можно добиться поддержки населения, но после подведения итогов большинство населения все равно будет чувствовать, что его ожидания не оправдались, власти поступили несправедливо – допустили, что выиграло меньшинство. Детали, конкретные различия в уровне недовольства и высказываемых оценках его причин, на мой взгляд, несущественны. Если бы кто-то решил устранить какие-то из них, например, повысить справедливость, то на уровень легитимации это все равно не повлияло бы.

Надо пережить эту беду, возместив большинству населения возврат к капитализму ростом благосостояния и расширением возможностей самореализации. Либо, пытаясь повысить степень легитимации, ревизовать итоги приватизации и тем самым стимулировать все новые претензии уже не только к старым, но и к новым переделам собственности, подрывая склонность к инвестициям и увеличивая трансакционные издержки, по крайней мере в форме упущенных выгод.

Но сейчас активно дебатируется вопрос о повышении легитимности приватизации. Вопросы ЕБРР о том, вернуть ли собственность государству или заставить собственников доплатить, не случайны. Они задаются потому, что в ряде стран, в том числе в России, низка защищенность частной собственности. Многие спрашивают: не связано ли это с низкой ее легитимностью? Более того, в этом видят основание для новой волны национализации (и для "бархатной реприватизации" по Шварцману). На гребне этой волны создаются государственные корпорации, порой претендующие на захват частных компаний.

Я глубоко убежден: если бы нелегитимности не было, ее бы придумали. Дело в том, что следом за приватизацией, которая, как ее ни проводи, не гарантирует появления эффективных собственников, наступает процесс перераспределения. Ведь многие люди убеждены, что именно они эффективные, а им не досталось. Когда все институты фондового рынка созданы и устоялись, этот процесс проходит в легальных рамках, через торговлю ценными бумагами, слияния и поглощения. Тогда это даже не передел, а нормальная торговля, перелив капитала.

Но поначалу эти институты развиты слабо, капитализация рынка мала. А время для переделов собственности самое горячее: правомочия собственности подвижны, неопределенны, особенно если есть группы и коалиции, которые могут использовать в этих целях связи с властными органами. Таким образом, переделы собственности возникают не в силу нелегитимности приватизации, а в силу желания различных людей захватить собственность, присвоенную ранее другими. Или хотя бы получить какие-то правомочия собственника. Например, компания национализируется, она вроде бы государственная, но вы получаете возможность контролировать ее финансовые потоки и понемногу "отдаивать" их в свою пользу. А потом, глядишь, можно будет и повторно приватизировать.

Национализация в современном исполнении

Как мне представляется, этот сюжет весьма символичен для того явления в нашей современной экономической жизни, которое с известной долей условности можно назвать национализацией. Она имеет много проявлений: на одном полюсе – отъем "ЮКОСа", что справедливо будет назвать экспроприацией под легким юридическим прикрытием, на другом -создание госкорпораций или просто признание властями каких-то частных компаний благонамеренными на том основании, что "заносят" куда надо и сколько надо и заявляют публично, будто безропотно и даже с радостью отдадут родному государству все, когда оно того потребует.

Этот процесс можно отнести к трансакционным издержкам неправильной приватизации? Отчасти да. Жадность олигархов 1990-х годов, неумеренное стремление воспользоваться близостью к власти вплоть до ее приватизации возымели долгосрочное действие, усложнили легитимацию собственности. Но главное не в этом. Передел собственности после первичной приватизации мог протекать в разных формах. А в стране, еще недавно пребывавшей в состоянии господства общенародной собственности, то есть эманации средневековых отношений власти-собственности, где правомочия собственности были рассеяны по должностным узлам бюрократической иерархии, он не мог не породить попыток реставрации. Реставрации под лозунгом "Верните награбленное народу!", чтобы тем самым восстановить величие державы.

Вернемся к началу приватизации. Номенклатура решилась на восстановление частной собственности ради повышения эффективности экономики и для увековечения своих правомочий собственности, уже полученных на занимаемых постах. Но она вынуждена была допустить к разделу посторонних. С трудовыми коллективами и остальным населением она надеялась справиться, а вот с новыми предпринимателями справиться не так просто. Они более энергичны и напористы, как бы делегированы "остальным населением" в деловую элиту и все чаще переигрывали бюрократию и советских менеджеров. Люди, которые вчера были никем, наглые, пронырливые, проникали всюду.

Сначала к ним относились примирительно, рассчитывая на то, что они, став агентами зарабатывания, будут делиться. Альянс вроде получался, некоторые чиновники сами входили в бизнес. Силовики начали "крышевать" бизнес вместо бандитов. Однако появились окрепшие бизнесмены, еще не осознавшие свою потребность в праве для защиты собственности, но уже пожелавшие защищать ее, устанавливая контроль над властью и подчиненными ей органами государственного насилия. Конфликт между властью и бизнесом стал неизбежен.

Разрешить его простой конфискацией или экспроприацией собственности и передачей ее конкретным чиновникам в сложившихся условиях было невозможно. Такая собственность тоже оказалась бы нелегитимной. Тогда и появился феномен национализации в современной редакции: мы не себе забираем, а государству, мы будем только управлять. О том, что при этом важнейшие правомочия собственности снова отходят чиновникам, которые получают возможность в свою пользу регулировать финансовые потоки, лучше помалкивать. То, что происходила реставрация средневековых обычаев власти-собственности на почве, еще не привычной к другим порядкам, осознали не сразу. Интересно, что капитализация госкомпаний какое-то время шла даже лучше, чем частных: считалось, что у них политические риски заметно ниже. Впору было говорить о более высокой эффективности госкомпаний.

Можно сказать, что на данном этапе верх одержал бюрократ. Российский бизнес проиграл и вынужден занять подчиненное, уязвимое положение. Он отвечает бюрократии уверениями в преданности и снижением деловой активности. Былую агрессивность сменяет тактика "не высовываться". Во взаимоотношениях власти и бизнеса устанавливается режим "стратегической неопределенности", губительный для модернизации, для масштабных проектов, для инноваций. До поры до времени с ним можно мириться, наслаждаясь непривычной стабильностью, благоприятной для России конъюнктурой мировых рынков, возможностью поддерживать рост доходов населения вдвое выше роста производительности. Но рано или поздно это расслабленное состояние закончится. Хорошо бы раньше, чем начнется новый национальный кризис.

Можно ли относить все издержки описанного конфликта между бизнесом и бюрократией, национализации как способа оформления временной победы бюрократии к трансакционным издержкам приватизации? Думаю, нет. Дело обстоит сложнее. Мы наблюдаем многоплановый, противоречивый процесс становления современной экономики в России. Уверен, что на следующем его этапе мы увидим новую волну приватизации, теперь уже четко ориентированной на модернизацию и на правовую защиту собственности всеми институтами рыночной экономики и демократического государства.

В заключение хочу сказать, что приватизация еще долго будет вызывать споры, но одно очевидно: она состоялась и внесла свой вклад в становление рыночной экономики в России. Р. Дорнбуш, классный экономист, мой покойный друг, много размышлявший над судьбой российских реформ, верно заметил: "Это правда, что российские реформаторы […] приватизировали без особой заботы о приличиях. […] Тем не менее… массовая приватизация и реструктуризация госпредприятий уже начинают приносить плоды. Сейчас можно начинать думать о привлечении иностранного капитала. Разве это было бы возможно, если бы Россия слушала советы тех, кто все еще рисовал в своей голове схемы идеальной приватизации?"[22] В 2007 году Россия привлекла 54 млрд долларов прямых иностранных инвестиций.

---

[1] Полный текст очерка см.: Права собственности, приватизация и национализация в России / Под общ. ред. В.Л. Тамбовцева. М.: Фонд "Либеральная миссия"; Новое литературное обозрение, 2009. С. 451–495.

[2] Права собственности, приватизация и национализация в России / Под общ. ред. В.Л. Тамбовцева. С. 164–165.

[3] К примеру, в Москве по инициативе Л. И. Пияшевой, начальника департамента по приватизации мэрии, все торговые предприятия были бесплатно переданы трудовым коллективам.

[4] Ясин Е.Г. Российская экономика. Истоки и панорама рыночных реформ. М.: ГУ – ВШЭ, 2002. С. 239.

[5] Ясин Е. Г. Структура российской экономики и структурная политика. М.: ГУ – ВШЭ, 2008. С. 141.

[6] Браун Д., Эрл Дж., Телегди А. Влияние приватизации промышленных предприятий в России, Украине, Венгрии и Румынии на многофакторную производительность. – http://www.liberal.ru / book – print

[7] Голдман М. Приватизация России / Пер. с англ. В. И. Супруна. М.: ФСПИ "Тренды», 2004. С. 51.

[8] Голдман М. Указ. соч. С. 51.

[9] Явлинский Г. А. Периферийный капитализм. М.: ЭПИцентр – Интеграл-Информ, 2003. С. 2003.

[10] Хеллман А. В пути к земле обетованной; Полтерович В. Политическая культура и трансформационный спад // Экономико-математические методы. Т. 38. 2002.

[11] Явлинский Г.А. Указ. соч. С. 20, 21.

[12] Российская промышленность на перепутье. М.: ГУ – ВШЭ, 2007. С. 32.

[13] Экономика переходного периода. 1991–1997. М.: ИЭПП, 1998. С. 435–436.

[14] Приватизация по-российски / Под ред. А. Б. Чубайса. М.: Вагриус, 1999. С. 32.

[15] Приватизация по-российски / Под ред. А.Б. Чубайса. С. 34.

[16] Ясин Е.Г. Хозяйственные системы и радикальная реформа. М.: Экономика, 1989. С. 117–118.

[17] Кузьминов Я.И., Радаев В.В., Яковлев А.А., Ясин Е.Г. Институты: от заимствования к выращиванию. М.: ГУ- ВШЭ, 2005. С. 19–24.

[18] Baltowsky M., Mickiericz T. Privatisation in Poland: Ten Years after // Rost-Communist Economies. 2000. Vol. 12. № 4. P. 426.

[19] Blaszczyk B., Mashi I., Ragygin A., Woodward R. Соrporate Governance and Ownership Stincture in the Transition: The Current State of Knowledge and Where to Gofrom Mere. Case. Warsaw, December.

[20] Dabrowsky M. Od Nospodarky planowei do rynkowej: tempo etapy transformacyi systemorewey // Economista. 1991. № 4–6.

[21] Вопросы экономики. 2008. № 3.

[22] Ведомости. 26 августа 2002 года.