Отношение российского общества[1] к рыночным реформам начала 1990-х годов было и пока остается негативным. Интерес представляет сама устойчивость негативного отношения, проявляющаяся много лет подряд. Видимо, в общественном сознании формируется нечто вроде клише или фольклорных эпитетов. Закрепляемые за определенными именами или понятиями, они выводятся из зоны рефлексии и критики.

Революция начала 1990-х годов

То, что проведенные или хотя бы начатые правительством Ельцина-Гайдара преобразования имеют исторический масштаб, стало видно тогда, когда новая реальность оторвалась от теоретического понятия «реформы» и стала собственно жизнью общества. Преобразования начала 1990-х годов заслуживают названия «революция». Это заслуга реформаторов, но еще большей заслугой является то, что эта революция произошла с минимальным применением насилия, не привела к гражданской войне, как произошло в России после Октября или в бывшей Югославии в наше время.

Говоря о революции, мы имеем в виду прежде всего перемены в жизни народа, несколько отодвигая в сторону перемены политические. Хотя именно к последним в то время было приковано внимание общественности, их считали главными. В этой сфере старались обеспечить необратимость перемен. Но именно политические перемены оказались обратимыми – правда, тогда, когда этого почти никто уже не ждал и когда победу «демократов» сочли окончательной и бесповоротной.

В социальной сфере произошли и частично еще продолжаются воистину тектонические изменения. Обычно считают нужным обсуждать динамику экономических показателей вследствие рыночных реформ. Подобный подход чаще всего связан с профессиональной позицией исследователей-экономистов. Однако сами люди (население), даже описывая последствия реформ в терминах «богатство», «бедность», «нищета» в проводимых нами в начале 1990-х годов исследованиях по проблемам бедности, не ограничивались собственно материальными обстоятельствами, утилитарными аспектами своего положения, обрисовывали его комплексно. Главным для них было не обеднение, а потеря статуса – и отдельным человеком, и семьей, и целым социальным слоем. За этим стоял слом всего строя жизни.

В результате рыночных реформ не только поменялся характер экономики: были предприятия государственными, стали частными; прекратили работу крупные заводы, но открылись небольшие фирмы; закрылись промышленные предприятия, но появились многочисленные предприятия сервиса. Важно и то, что произошли перемены в субъективном восприятии течения времени: исчезло и прошлое, и будущее, а настоящее лишилось надежности и определенности.

Прошлое исчезло в том смысле, что обесценились накопленные капиталы – финансовый, социальный, культурный. Сбережения пропали, прежний авторитет перестал приносить почет и уважение, имеющиеся знания стало негде применять. Это больнее всего ударило по пожилым людям, которые намеревались жить именно этим накопленным капиталом во всех его видах. Потеря капиталов (всех вместе и разом) получила название «ограбление народа». В нем обвиняют реформаторов во главе с Е. Т. Гайдаром.

Исчезновение будущего заключалось в утрате многими слоями общества представлений о том, что их ждет. Коммунистической перспективы лишились те, кто в нее верил, пусть их было немного. Исчезла и характерная для застойных советских лет бытовая уверенность миллионов в том, что «завтра будет, как вчера». Достаточно широко распространившаяся надежда, что Россия вернулась на путь цивилизованных стран и в скором времени достигнет такого же благополучия, как и Европа, просуществовала недолго и рухнула.

Наши сограждане легко поверили в особый путь развития России. Это помогало отогнать рождавшее острый дискомфорт ощущение того, что выбранный путь ведет страну неизвестно куда. Опросы того времени показывали, что россияне демонстративно отказывались думать о будущем, утверждали, что его у них отняли и они не знают, что произойдет через две недели, не говоря о более длительной перспективе. Этот эффект в известной мере длится до сих пор. Люди в своем быту, в своей приватной реальности предпринимают действия, рассчитанные на долгий срок (например, берут кредиты с рассрочкой на 20 лет), но в отношении будущего страны отказываются заглядывать даже на пару лет вперед.

Что касается настоящего, то в начале 1990-х годов многие текущее положение дел воспринимали как временное и в этом смысле – ненастоящее. Не только собственное смещенное положение казалось им ненастоящим, но и положение всей страны. Именно слом привычного порядка вещей и его замена на «непонятно какой» ставились в вину реформаторам. Примечательно, что в ходе нашего исследования в начале 1990-х годов в интервью с нищенкой с Курского вокзала и в интервью с человеком, который был рекомендован нам как «самый богатый человек России», прозвучала одна и та же формула: «когда это всё закончится, я снова…», далее следовало в первом случае «буду работать на фабрике», во втором – «буду работать в институте».

Для социальных революций характерны сильные перемены в картине мира. Описанные изменения в восприятии времени вполне революционны. Общей проблемой было то, что приобретаемые новые позиции не имели твердо прикрепленных к ним оценок. Так, многие утратили «приличное» положение ИТР, служащих, педагогов и стали «челноками», торговцами, коммерсантами. И даже если они не только восстановили утраченное благосостояние, но и разбогатели, их новое положение не имело устойчивой положительной социальной оценки, признания в глазах значимых для них авторитетов и соответственно в их собственных глазах. Поэтому эти люди считали себя «все потерявшими». О своем новом богатстве они предпочитали умалчивать или говорили со смущением и мечтали вернуться в прежнее «приличное» положение, а не наращивать богатство и расширять потребление.

Социальная революция (буквально – «переворот слоев») часто приводит к перемене статусов различных слоев общества. В России гайдаровская революция произвела этот переворот не столько в привычных для описания революций социальных состояниях и классах (пролетариат и буржуазия, крестьянство и помещики), сколько в отношениях возрастных групп.

Утрата старшим поколением накопленных капиталов была лишь одной стороной процесса. «Лихие 90-е» запомнились еще и тем, что запущенные механизмы свободного рынка и приватизации привели к скоротечному обогащению заметной части россиян. Как показывали исследования, участниками этих процессов и соответственно разбогатевшими становились почти исключительно молодые люди. Имеются в виду не только такие сделки, как залоговые аукционы, в результате которых немногие удачливые будущие «новые русские» становились собственниками огромных состояний. Гораздо более массовым было включение в торговые операции среднего и малого масштаба множества молодых людей. В своих семьях, где старшее поколение (дедушки и бабушки) потеряло сбережения, среднее поколение (родители) потеряло работу или зарплату, значит, утратило статус и авторитет, дети превращались в кормильцев, перехватывая эту роль и соответствующий статус у родителей.

Масштабы и значение этой социальной революции, ее долговременные последствия не получили должной оценки тогда и должного внимания исследователей в дальнейшем.

Революция начала 1990-х годов заслуживает этого имени и потому, что затронула социальную структуру общества. Был подорван престиж и массовых профессий (рабочие, военнослужащие, инженеры, преподаватели и др.), и не массовых, но авторитетных групп (ученые, писатели и др.). На первый план вышли профессии финансистов и юристов, востребованные в новых секторах экономики. Много говорится о том, что спрос на них давно удовлетворен, а инерция высокого престижа остается. Наши исследования показали, что изменения в профессиональных ориентациях молодежи имеют более глубокие причины, чем реакция на престижность профессий. Революционные изменения в характере экономики сказались и на рынке труда. В соответствии с принципиально новой его конъюнктурой меняют ориентацию выходящие на него работники.

Казалось бы, Россия последует по пути наиболее развитых стран, перешедших от индустриальной экономики к сервисной. Увы, сходство оказалось лишь внешним и незначительным. Эти страны создавали свою экономику услуг на технологической базе, подготовленной высокоразвитой промышленностью. А в России сервисная экономика сложилась на руинах индустрии преимущественно военного назначения, которая не могла дать ей ничего, кроме высвобожденной рабочей силы и производственных площадей.

В сервисной сфере в современной России упрощенно можно выделить два сектора.

Первый – информационные услуги, услуги в сфере финансов, здравоохранения, техобслуживания иномарок автомобилей. Этот сектор небольшой по числу занятых, оснащен современной (электронной) техникой, развивался бурными темпами, поскольку начинал практически с нуля. Рабочие места в нем молодые люди и их родители считают наиболее привлекательными. Поэтому при выборе специальности в течение десятилетия продолжают лидировать специальности экономиста, юриста и врача.

Второй – розничная торговля. Более крупный по количеству предприятий и числу занятых сектор, слабо технически оснащен, в нем используется преимущественно ручной малоквалифицированный труд. К квалификации и компетенции работников предъявляются требования, о которых обычно не пишут в объявлениях при приеме на работу продавцов, работников сервисов и тех, кому предстоит вести переговоры с клиентами. Это способность к социабельности, коммуникации, восприятию и передаче информации – в формах личного и устного общения.

Работодатели в современной сервисной отрасли за исторический прототип для нанимаемых работников берут скорее лакея из дореволюционного трактира, приказчика из лавки, чем продавца из советского магазина или официанта из советского ресторана. Лакей и приказчик имели более низкий статус, чем лица, которым они прислуживали. У советского продавца и официанта в условиях дефицитной экономики было превосходство в статусе над покупателями и посетителями. В современных условиях массовыми стали ситуации общения «по горизонтали», где различия между работником сервиса и клиентом ролевые, а не статусные. Лишь этикет обслуживания (наподобие этикета приема гостей) предполагает ситуативное и в этом смысле игровое подчинение своего статуса статусу клиента. Показательно, что в середине 1990-х – начале 2000-х годов, когда разворачивалась сфера сервиса, работодатели предпочитали брать на работу молодых людей с образованием и без груза советского опыта.

Конец интеллигенции

Наши исследования тех лет показали, что сервисная отрасль востребовала в качестве профессиональных навыков и характеристик работников черты, которые в советскую эпоху были не профессиональными, а личностными характеристиками интеллигенции. Речь идет о коммуникативных и дискурсивных способностях, о принятии кодексов уважительного и эгалитарного (не сверху вниз и не снизу вверх) отношения к партнеру, о способности воспринимать и уважать письменные тексты, а также другие коммуникативные и поведенческие стандарты, закрепленные в нашей культуре ХХ века за «образованным человеком».

В трудах отечественных социологов показано, что советская интеллигенция как часть советской элиты, ответственная за воспроизводство сферы культуры как системы управления обществом в целом, уходит с разрушением советского строя. То, что в таком посыле есть значительная доля правды, доказывают широко распространенные тягостные переживания интеллигенции, ощущающей тотальный кризис, крушение своего привычного мира, собственную выброшенность из жизни, с одной стороны, и утрату жизнью дорогих ей черт культурности, нравственности, цивилизованности – с другой.

На начальном этапе гайдаровских реформ интеллигенция была их социальной опорой. Но позже именно в этой среде возникло остро критическое отношение к реформаторам – «виновникам развала страны», каким представлялся интеллигенции развал ее собственного жизненного мира.

В 1990-е годы произошли значительные изменения в сфере образования. Массовым – наподобие среднего образования – стало высшее образование. Прежде элитные его ценности распространились столь широко, что обесценились. Образование стало платным – как в официальных, так и в неофициальных (коррупционных) формах. Население восприняло переход от советской «бесплатной» системы образования к новой как неизбежность и одновременно как переход от правильных (справедливых, чистых, честных) к неправильным формам отношений. Вина за это падение нравов была возложена на реформаторов.

К тому же носители прежней интеллигентской культуры в новой ситуации увидели утрату привилегированности, исключительности своего статуса людей с дипломами о высшем образовании. И справедливо отмечали резкое падение качества обучения в вузах. Молодые люди учатся плохо и «для корочек», а набравшие много студентов вузы учат плохо. И хотя все изменения в системе высшего образования произошли через несколько лет после ухода Гайдара с его поста, вину за это по традиции возлагают тоже на правительство реформ.

Социологические исследования показали, что бум высшего образования действительно привел к тому, что большинство студентов не имело потребности получить знания по профилю выбранного вуза, а высшие учебные заведения на практике утратили возможность эти знания дать. Нормой стали коррупционные отношения с преподавателями. Одни делают вид, что учат, другие делают вид, что учатся. Результатом является сертификат о якобы полученном образовании.

Став типовой, эта скандальная ситуация не могла оставаться тайной, в этом смысле не была обманом. Работодатели, принимая на работу выпускников вузов, не думали, что они на самом деле имеют обозначенные в дипломах знания. Наши исследования тех лет показали, что работодатели из сервисной сферы и не нуждались в специальных знаниях работников. Для них дипломы о высшем образовании служили сертификатами некоторого общего, а не специального образования. Они предъявляли спрос на тот уровень грамотности, коммуникативных способностей, знания этических норм и этикета, который молодые люди приобретали в вузах независимо от специализации. Это были интеллигентский кодекс поведения, атмосфера высшего учебного заведения, создаваемая его профессурой и преподавателями, к какой бы отрасли знаний ни относился вуз. Именно эти навыки, приемы и нормы поведения могли, хотели и должны были усвоить молодые люди за время пребывания и псевдоучения в вузе.

Этическая основа русской советской интеллигентской культуры опиралась на ценности честности. А описываемая система покоится на коррупции и обмане. Оставляя в стороне вопросы падения нравов, отметим, что новая система образования в ее массовом варианте не выполняет прежних функций воспроизводства интеллигенции. Она лишь производит и продает ее атрибуты, обучает стандартам интеллигентного обхождения, которые в сервисной сфере становятся техникой общения.

Моделью может служить обучение иностранному языку. Обученный получает возможность расширить свои контакты и решать собственные задачи, не переходя в чужую культуру, не становясь англичанином, немцем или японцем. Подобным образом язык интеллигенции (уходящего класса) передается для практического использования другим классам. Ситуация с революцией начала 1990-х годов во многом подобна ситуации культурной революции 1920-х годов в СССР.

Отношение общества к реформам

Отношение к рыночным преобразованиям, начатым в 1990-е годы, в обществе всегда было неоднозначным. Доля тех, кто полностью и безоговорочно поддерживал их, сразу была небольшой, в первые годы реформ она не увеличивалась, а порой даже падала. Лишь позже обозначился некоторый рост, но он оказался неустойчивым. Симметричным ему была доля граждан, не принимавших реформы. К концу президентства Б. Н. Ельцина их число перевалило за три четверти населения (табл. 1)[2].

На фоне мнения 48% населения (2009 год) о том, что реформы принесли стране «больше вреда», при 27% затруднившихся ответить вызывает интерес мнение 25% россиян, решивших, что эти реформы принесли «больше пользы». Так считали 48% (!) бизнесменов. Среди высокообразованных людей этот ответ был главным (40%). Любопытно, что 41% лиц с высшим образованием лично себя называли скорее проигравшими в результате реформ, но все равно считали их полезными для страны. Даже среди бизнесменов доля поддерживавших реформы оказалась выше, чем доля лично выигравших от них.

Доля респондентов, считающих, что в реформах «не было никакой необходимости», изменялась с годами незначительно (табл. 2). Зато по мере того, как увеличивалась временная дистанция, доля говорящих об их разрушительном действии сократилась значительно: с 42% в 1997 году и даже 51% в 2002 году до 24% в 2010 году). Одновременно росла доля тех, кто пришел к выводу, что эти реформы «были болезненны, но необходимы»: с 15% в 1999 году до 31% в 2009 году.

По данным «Левада-центра», полученным в марте 2010 года, 7% взрослых жителей России считают, что эти реформы «оказали безусловно положительное влияние на экономику», 24% – они «были болезненны, но необходимы», 24% – в них «не было никакой необходимости», 22% – они «оказали разрушительное действие на экономику». То есть в полезности и необходимости реформ убеждены более 30% россиян, а 46% высказали отрицательное мнение о них.

Надо сказать, что реформы, начатые в 1985 году М. С. Горбачевым под флагом «перестройки», сегодня встречают практически такое же отношение: 26% видят их положительную роль, а 44% – отрицательную.

Большинство тех, кому нет 40 лет, согласно, что реформы «были болезненны, но необходимы», «оказали безусловно положительное влияние на экономику». Особо ценно, что необходимость и пользу проведенных правительством Ельцина-Гайдара реформ признают даже 27% «ограбленных» пенсионеров.

Не раз приходилось слышать, будто слово «реформы» безнадежно скомпрометировано среди россиян. Одни винят в этом Гайдара, другие – тех, кто извратил его начинания. Наши данные показывают, что сегодня нет неприятия самой идеи реформ. За их продолжение – правда, при укреплении роли государства и обеспечении социальной защиты населения – выступает более 50% населения. И еще 23% – за доведение до конца реформ в собственно гайдаровском духе, то есть с сокращением роли государства. Итого на долю сторонников реформ приходится 73%.

Кто же выиграл?

В 1996–2003 годах от 52 до 56% россиян считали, что было бы лучше, если бы в России все оставалось так, как было до перестройки, в 2004–2007 годах их доля снизилась до 42–48%, а в 2008 году – до 31% (табл. 3).

Такое томление и тоска по советским временам – следствие гигантских пертурбаций в обществе начала 1990-х годов. Поначалу идеи перестройки как радикального обновления жизни, освобождения ее от обветшавших советских форм имели широкую поддержку в обществе. Не менее широко поддерживалось и предложение заменить государственное регулирование свободным рынком. Росли надежды на то, что переход к политической демократии и рыночной экономике приведет к существенному росту благосостояния населения и справедливому распределению социальных благ. Массовые разговоры о шведском социализме свидетельствовали о том, что россияне хотели бы дополнить социалистический строй эффективной экономикой, ростом национального богатства при его справедливом распределении и высокой социальной защищенности.

Реформы, начатые правительством Ельцина-Гайдара, были ориентированы на эту перспективу, но как на конечную или далекую цель. А ближайшая цель состояла в том, чтобы уберечь страну от экономического краха, голода и гражданской войны. Средством был выбран запуск механизма свободного товарообмена, который позволял решить проблему снабжения городов продовольствием и товарами первой необходимости, исчезнувшими к тому времени. Но сегодня, спустя два десятка лет, произошла аберрация массового сознания – оно приписывает исчезновение товаров началу реформ!

В начале 1990-х годов высказывалось предположение, что партийная и советская бюрократия, будучи влиятельной социальной группой с выраженными интересами, позволит провести наболевшие общественные преобразования только в том случае, если увидит в них свою выгоду, сумеет обратить реформы в свою пользу. Похоже, это пророчество сбылось – и не только в отношении прав собственности на акции приватизированных предприятий. Во всяком случае, развитие страны сильно отклонилось от намеченной Гайдаром траектории. Запущенные правительством Ельцина-Гайдара реформы должны были дать результат в контексте свободного демократического общества с присущими ему институтами общественного участия и контроля над исполнительной властью. Предполагалось, что рыночная экономика будет развиваться на основе массовой инициативы граждан. Примером такой инициативы может служить массовая бизнес-активность «челноков», спасших свои семьи и страну в целом от товарного голода в условиях коллапса административной системы снабжения.

Эта модель предусматривала общественное саморегулирование и самоуправление. В ней не было места для советской всевластной бюрократической вертикали. Правительство реформ стремилось демонтировать экономические основы советского строя – не только путем приватизации, но и в вопросах управления и распоряжения госсобственностью. Прилагались усилия к тому, чтобы реставрация прежнего строя была невозможна не только политически, но и технически.

Сегодня приходится признать, что российская бюрократия сумела воспользоваться рыночными реформами, как никакая другая социальная группа. По своему влиянию она обогнала в этом даже буржуазию, которая по идее должна была быть основным бенефициаром рыночных реформ.

Тот строй, который установился в России, нельзя считать полным возвращением к советским порядкам. Во всяком случае вряд ли можно назвать реставрацией использование советского гимна ради сиюминутных политических выгод или эксплуатацию ностальгии о советском прошлом как «золотом веке»[3].

Если уж говорить о реставрации, то речь скорее можно вести о воссоздании советской бюрократической вертикали только в еще более неприглядной форме. Сформированная при поддержке нынешней российской политической элиты административная вертикаль, составленная из администрации президента, правительства, губернаторов, мэров и далее вниз, вполне самодостаточна. Она произвольно и избирательно выполняет функции и законодательной, и судебной власти. Эта вертикаль суверенна в том смысле, что ее решения непререкаемы и она отвечает только сама перед собой. Народ сегодня воспринимает ее как настоящую власть, а парламент и суд – как подчиненные органы или декорации. Именно с суверенностью исполнительной власти и ее боевого отряда – милиции, ФСБ, прокуратуры – эксперты связывают небывалый расцвет коррупции в России.

При этом приходится признать, что политическая конкуренция фактически отсутствует, новая «партия власти», беззастенчиво используя административные рычаги и контроль над телевидением, стала «руководящей и направляющей». То есть произошла частичная реставрация партийной власти. Несут ли реформаторы ответственность за то, что такая система воспроизвелась после десятилетнего перерыва?

Можно говорить и о реставрации госсобственности. В позднесоветский период предприятия, находившиеся формально в государственной собственности, покрывали свои расходы за счет общенародных ресурсов, а получаемая ими прибыль распределялась среди управляющих и иных частных лиц. О возврате к этой практике свидетельствует юридическое оформление созданных в последние годы госкорпораций, дотирование их из бюджета наряду с финансовой поддержкой предприятий, где государство имеет контрольный пакет акций.

При такой «биографии» российской демократии и российского рынка отношение россиян к рыночным реформам не может быть единым в разных кругах общества и в разные периоды. В 1992–1993 годах[4], когда гайдаровские реформы были актуальной реальностью, абсолютное или относительное большинство выступало за их развитие. Дальнейшая динамика приведена в табл. 4.

Во всяком случае, массы не считали себя выигравшими от реформ (табл. 5).

Что мешает реформам?

Отвечая на вопрос: «Почему возникают проблемы с проведением демократических и рыночных реформ в России?» – 51% опрошенных в качестве главной причины назвали «коррумпированность правящей элиты». Напомним, что тезис Д. А. Медведева о том, что коррупция – одно из главных зол в России, российская публика поддержала более других его критических замечаний о положении дел в стране. Поддержка превысила 80%. Субъектом коррупции традиционно считают бюрократию. Таким образом, россияне косвенно поддержали приведенный выше тезис о том, что бюрократия так или иначе обращает процесс реформ себе на пользу.

В одних случаях ее вмешательство частично задерживает реформирование или отклоняет результат от задуманного инициаторами, в других – полностью блокирует реформу или порождает результат, радикально, а то и диаметрально отличающийся от ожидаемого. 16% опрошенных в качестве причины проблем с реформами прямо указали на «сопротивление, саботаж чиновников».

Применительно к гайдаровским реформам еще предстоит оценить, насколько их результат отклонился от ожидаемого и насколько это отклонение было вызвано вмешательством сторонних сил. О том, как далеко такое вмешательство может зайти, можно судить хотя бы потому, что Гайдар был смещен с поста первого заместителя председателя правительства и отстранен от управления ходом реформ через 13 месяцев после своего назначения.

На втором месте после коррупции с существенно меньшей частотой (29%) была названа такая причина, как «отсутствие продуманной программы проведения реформ», еще 24% сослались на «отсутствие в правительстве компетентных, профессионально работающих экономистов». Понятно, что простые россияне не имеют достаточно информации для подобных суждений. В данном случае речь идет об их восприимчивости к настойчивой критике в СМИ в адрес правительства Ельцина-Гайдара, которая изобиловала обвинениями в отсутствии продуманной программы и компетентных специалистов. Не будем обсуждать, кто высказывал такие обвинения, кто утверждал, что именно у него есть продуманная программа, и кто рекомендовал себя как наиболее компетентного специалиста.

На «неверность самого курса реформ» указали 15% респондентов, а на «медленные темпы, непоследовательность в проведении реформ» – 13%. По сути это продолжение темы о вмешательстве сторонних сил в проведение реформ. Но точно такую же поддержку получил противоположный тезис: причина проблем с проведением демократических и рыночных реформ в России в «слишком высоком темпе, резких переменах в жизни людей».

Реформы Гайдара в момент их проведения не называли «шоковой терапией». Этот термин тогда был тесно связан с реформами, которые проводились в другой стране и в иной социальной обстановке. Его стали использовать позже, отбросив позитивное содержание, говорившее о терапевтическом эффекте. Реформы действительно оказались шоком для многих людей и вспоминаются именно этим. Недобрая память в народе о Гайдаре имеет прежде всего эти корни.

Критика реформаторов за слишком резкие действия соседствует с двумя важными тезисами. 16% россиян полагают демократические и рыночные реформы «несовместимыми с российским укладом жизни». Так говорят, несомненно, противники реформ. Но примерно столько же людей (18%) видят препятствие в «неумении населения жить в условиях рынка и демократии», в отсутствии у народа «инициативы и желания работать». Такие соображения говорят о том же самом, но выдвигаются сторонниками реформ и критиками соответствующих черт многих россиян.

Однако приписывать какому-либо народу, обществу, состоящему из множества групп, институтов и интересов, «прорыночную» или «антирыночную», «продемократическую» или «антидемократическую» ориентацию неразумно. История России с 1985 года по сегодняшний день показывает, что обществу случалось в значительной своей части и поддерживать реформы рыночно-демократического характера, и высказываться против них. Пример России здесь не уникален. Впрочем, консолидация значительной части общества на прорыночных и продемократических позициях имела место до того, как оно познакомилось с рынком и демократией. Разочарование возникло потому, что положительным сторонам этих институтов в полной мере так и не дали сложиться. Рынок оказался под жесточайшим прессингом бюрократии, пережил неестественную концентрацию и монополизацию. Сосуществование свободной рыночной экономики с авторитарным режимом оказалось невозможным, хотя возможность этого пытались доказать народу, ссылаясь на пример Чили при Пиночете. В итоге российская экономика трансформировалась лишь в частично либеральную. Ожидания россиян, связанные с декларированным социальным характером российского государства, тоже оказались напрасными.

«Лишние» люди

Опросы показывают, что у противников реформ наряду с ненавистью к реформаторам и лично Гайдару присутствует своеобразное понимание обреченности России на эти реформы, их исторической неизбежности. Во время наших полевых исследований в 1990-е годы в различных слоях общества нам передавали как абсолютно достоверную информацию о том, что у ЦРУ (варианты – конгресс США, НАТО) есть план превратить Россию в капиталистическую страну. Так как наша советская экономика для этого не годится, ее надо разрушить и создавать новую, более эффективную. Для работы в ней будет достаточно примерно трети трудоспособного населения, остальные не нужны. Их надо извести. Эту работу Запад поручил Ельцину и Гайдару. Реформы и направлены на то, чтобы активная треть населения включилась в новую экономику, а остальные две трети вымерли как можно скорее. С одинаковой частотой в рассказах респондентов встречались сведения о наличии этого секретного плана Запада и сообщения о том, что в одном из своих выступлений Гайдар сам сказал о ненужности большинства россиян.

В этих воззрениях, характерных прежде всего для людей прокоммунистической, левой ориентации, присутствовало согласие с «демократами» в том, что реформы для России исторически неизбежны. Смысл этих сказок – в представлении постсоветского населения о своей исторической никчемности. Врагу, то есть ЦРУ и Гайдару как его «агенту», в этом смысле верили. И версии, гласившей: «Если мы хотим видеть Россию современным государством, то для двух третей нынешнего населения в ней нет ни дела, ни места», верили больше, чем уверениям реформаторов о том, что демократическо-рыночное будущее – это праздник для всех.

Повторим, главным в этих рассказах мы считаем не обвинение в адрес реформаторов, а внутреннее согласие с этим расчетом. Если признать необходимость перестройки и движения к будущему, то описанная жертва, полагали они, неизбежна. И люди вполне могут отказываться от перспективы такой ценой превратить Россию в «современное» государство. Недаром в 1996 году более половины россиян, а в 2009 году – более трети заявляли, что было бы лучше, если бы все в стране оставалось так, как было до перестройки.

Народ, мечтавший о рыночной экономике и демократии как социальном строе, похожем на «хороший» социализм, но обогащенный продуктами эффективной капиталистической экономики, сегодня обнаруживает себя в совершенно иных условиях. Рыночная экономика, отягощенная административной рентой, без надежных гарантий частной собственности, с элементами государственного социализма, не в состоянии обеспечить высокие темпы развития в несырьевых отраслях. Производительность труда на российских предприятиях много ниже, чем в соседнем Китае, издержки производства запредельно высоки, а качество продукции низкое. Нынешняя система лишь распределяет доходы, обусловленные природной рентой и не связанные с добавленной трудом стоимостью, с массовой самодеятельной активностью населения. Следствием этого является относительно низкий уровень доходов населения в сравнении с развитыми странами.

Наступившее будущее оказалось не таким, каким его представляли себе во времена гайдаровских реформ и их сторонники, и их противники. Описанные выше сказки сегодня перестали рассказывать. Путина мало кто подозревает в том, что он агент влияния США. Однако если не мысли, то глухое ощущение никчемности тех, кто некогда считал себя и себе подобных «солью земли», сохраняется. Правда, основа его теперь иная. Суть нынешней экономики, как ее представляют в народе, не в том, что она рыночная, а в том, что она сырьевая, перестала быть индустриальной.

«Живем тем, что торгуем природными запасами». «Сейчас никто не работает, все торгуют». В глазах большинства русских, которые никогда не считали себя торговым народом, настоящим трудом является работа на предприятии. Причем под предприятием подразумевается прежде всего предприятие ВПК. Настоящий труд – это труд во имя укрепления оборонной мощи страны.

Рыночные реформы резко сократили долю ВПК в экономике, лишили миллионы трудящихся того статуса, который насаждался советской пропагандой, – «гордости рабочего человека». Рабочие места, на которые перешли бывшие рабочие этих предприятий, – преимущественно в сфере сервиса или в торговле. Они могут быть удовлетворительными с точки зрения заработков, но не дают работнику этого самого чувства гордости.

Стоит добавить, что в эпоху советской военной индустриализации существовало и гендерное разделение общественных ролей с их далеко не равным статусом. Роль воина и индустриального (квалифицированного) рабочего, кующего оружие для воина, была мужской. Женщинам отводились роли вспомогательные, сервисные (в торговле или в общественном питании).

По подсчетам экономистов, основная часть российского ВВП создается сейчас в нефтегазовом секторе. Там занята не треть, а 3% работоспособного населения. Их трудом, говорят респонденты, создается национальное богатство, а остальные это богатство распределяют и перераспределяют («растаскивают», как выразился один из респондентов).

Описанное выше глухое ощущение своей никчемности является одной из причин распространенной среди определенной части мужского населения низкой ценности своей и чужой жизни. У них снижен порог страха перед причинением увечья или смерти себе и другому. Из разлада между сохраняющимися идеями о предназначении человека, о нормативной роли мужчины как воина и добытчика, с одной стороны, и наличными узкими возможностями для реализации этих идеалов – с другой – следует широкое распространение насилия – реального или потенциального. Мужчины стремятся попасть в силовые, охранные либо криминальные структуры, то есть институты, так или иначе связанные с насилием.

Другое следствие – распространение алкоголизма и наркомании как средств заполнения разрыва, который образуется между нормативными представлениями о мужской роли и статусе, с одной стороны, и предлагаемыми нынешним рынком труда занятиями – с другой. Подчеркнем еще раз, что эти проблемы возникают и находят свое нездоровое разрешение преимущественно среди населения, принадлежащего к русской культуре, как она сложилась в СССР в последние десятилетия его существования. Вынужденные дрейфовать в сферу сервиса, эти мужчины попадают в зоны, в которых прежде доминировали нерусские, принадлежащие к невоинским и непромышленным, а потому малопочетным статусам. Отсюда столь широко распространенная ксенофобия, ненависть к «приезжим».

Реальной конкуренции за рабочие места, за источники ренты, заработков, доходов между русскими и другими этническими группами почти нет. Претензии в их адрес не имеют экономического характера и сводятся к этическим, можно сказать, этикетным: «Ведут себя как хозяева!» Классическое «понаехали тут» скорее есть протест против проникновения чужих в «наше» географическое пространство. Но под ним – чувство неуверенности в себе людей, которые сами вынуждены действовать в чуждом социальном пространстве, где они заранее ощущают себя менее способными, чем эти неуважаемые ими чужаки.

Реакция на смерть Гайдара

В российском обществе об умершем общественном деятеле, как правило, говорят лучше, чем при жизни. Смерть как бы приносит признание его правоты. В случае с Е. Т. Гайдаром это если и произошло, то далеко не во всех слоях общества. Известие об его смерти 15 декабря 2009 года у 40% респондентов не вызвало никаких особых чувств, у 30% – вызвало сожаление, у 10% – печаль, у 10% – смешанные чувства, у 2% – раздражение, у 4% – удовлетворение.

Действительно, российское общество испытывает «смешанные чувства» по поводу реформ, ассоциируемых с именем Гайдара. Чаще прочих о скорби в связи с его потерей заявляли образованные люди, специалисты, руководители, хотя и эта часть общества не считает себя в выигрыше от гайдаровских реформ. В то же время российский бизнес-класс – не гайдаровским ли реформам он обязан своим возникновением? – реже остальных выражал сожаление и печаль. Траурная весть в основном у него «не вызвала никаких особых чувств».

Приходилось не раз слышать, что более других Гайдара ненавидели пенсионеры. Но на самом деле сообщение о его смерти встретили с «удовлетворением» только 6% пенсионеров, что лишь немного выше среднего значения по выборке (4%).

Реакция на кончину Гайдара, видимо, в сконцентрированной форме выразила сложное отношение к его персоне: оно различалось в разных слоях общества, противоречивым оказалось и само содержание этого отношения в каждом конкретном случае.

Жест депутатов российского парламента, отказавшихся почтить память Гайдара вставанием, показал, что нынешняя политическая элита отказывается считать себя причастной к тому политическому и экономическому направлению, которое задали гайдаровские реформы. Этот жест много говорит об этике нынешнего депутатского корпуса. Но он также дает важное указание тем, кто хочет разобраться, за что реформаторы несут, а за что не несут историческую ответственность. Можно сказать, что своим отказом встать нынешние депутаты сняли ответственность с Гайдара за тот политический и экономический строй, который они легитимизируют своими голосованиями.

Между тем состоявшееся в конце путинского президентства повышение жизненного уровня широких слоев населения стало возможным не просто благодаря нефтяным доходам. Эти доходы и налоги с них смогли быть усвоены российской экономикой в той мере, в какой она приобрела рыночный характер. А это произошло в конечном счете в результате реформ, проведенных правительством Ельцина-Гайдара. Благодаря им поступившие в страну нефтяные доходы смогли через сложившуюся новую сферу услуг, среднего и малого бизнеса быть перераспределены от самых богатых к менее богатым и далее вниз по лестнице доходов. Не было бы этих капиллярных каналов рынка, не было бы и роста доходов населения.

В заключение отметим, что российское общественное мнение косвенно и по отдельности приняло и в этом смысле признало грандиозные перемены, происшедшие в жизни страны. Но российская общественность не связывает их с правительством Ельцина-Гайдара. В отношении к Гайдару действуют специфические клише. Они не позволяют населению оценить по достоинству вклад реформаторов и самого Гайдара в модернизацию России. Однако более важно то, что заложенные реформаторами рыночные и демократические ориентиры развития пока не дали того результата, на который они рассчитывали. Развитие страны пошло по другому пути, будем надеяться, временно.

[1] Статистически преобладающие ответы при опросах по общенациональным репрезентативным выборкам. Использованы результаты проводимых при участии автора с конца 1980-х годов массовых опросов и с начала 1990-х годов индивидуальных интервью и групповых дискуссий на актуальные в то время темы.

[2] Здесь и далее приводятся данные опросов, проведенных коллективом, который работал с 1987 года под брендом ВЦИОМ, а с 2003 года – Аналитический центр Юрия Левады. Опросы проводились по репрезентативной общенациональной выборке (до 1991 года – данные по РСФСР). Метод – личные интервью по месту жительства. Выборка – 1600 человек в возрасте 18 лет и старше. Приводятся распределения в % от общего числа опрошенных. Доля затруднившихся ответить опущена для наглядности, она дополняет данные в столбцах до 100%.

[3] Опросы последних пяти лет относительно истории нашей страны в XX столетии показывают, что наиболее позитивно оценивается брежневский период.

[4] По различным техническим причинам данные 1992–1993 годов не поддаются точному сравнению с данными последующих лет.