В сфере СМИ, как практически в любой другой, проявляется главное свойство российского порядка, отличающее нашу страну от стран Запада: государство в России обладает подавляющим превосходством в силе по сравнению с обществом. За те триста с небольшим лет, что существует российская пресса, в стране происходили значительные перемены и грандиозные потрясения, но государство и сегодня всесильно по отношению к своим гражданам, а атомизированное и слабое общество беспомощно перед лицом государственной власти и тех, кто выступает от ее имени. В России начала ХХI века в руках государства сосредоточены самые эффективные инструменты воздействия на общественное мнение – федеральные телевизионные каналы, вещающие на огромную общенациональную аудиторию. В стране существуют и другие средства массовой информации, в том числе печатные, чья редакционная политика куда в меньшей степени зависит от государства. Однако по своим возможностям влиять на умонастроение россиян они бесконечно уступают государственным инструментам, а их роль в политическом процессе и вовсе ничтожна.

Пресса под государевым контролем

В России пресса зародилась из нужд государства. Еще для первых царей из династии Романовых стали составлять подборки новостей, в основном по материалам зарубежной печати, но знакомиться с этим «дайджестом» было высочайшей привилегией. «Куранты» – таково было название первой российской газеты – не имел права видеть никто, кроме царя и его приближенных. На полях газеты от 1 сентября 1677 года – издание, разумеется, было рукописным – имеется пометка: «Великому государю чтено в комнате, а бояре слушали в передней».

Петр I поломал существовавшую традицию, переименовал газету и сделал ее доступной для более широких кругов элиты. Дворяне стали получать новости «с государева плеча». «1702 года декабря въ 15 день Великий Государь указал по имянному своему великаго Государя указу: „Куранты“, по-нашему „Ведомости“, которые присылаются из разных государств и городов в Государственный Посольский и в иные приказы, изъ тех приказов присылать те ведомости в приказ книг печатнаго дела, а как те ведомости присланы будут и еще на печатном дворе печатать…».

Коль скоро институт СМИ был учрежден по высочайшей воле, государь сохранял за собой контроль над печатным словом. Правители сами сплошь и рядом выступали в качестве цензоров. «Ни одна строка не выходила из-под печатного станка без его высочайшего усмотрения», – пишет о Петре I историк Скабичевский[1]. Известно, что Николай 1, явив милость к опальному Пушкину, обещал ему, что сам будет его цензором. Помимо этого государь следил, чтобы поэта не обижали: прочитав нелестную для Пушкина рецензию Булгарина, царь велел графу Бенкендорфу призвать обидчика и «запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения»[2].

В странах Запада пресса возникала иными путями. Беглый взгляд на историю западной прессы представляется уместным, потому что попытки реформ отечественной печати и в ХIХ веке, и в наши дни неизменно опирались на западные образцы. На Западе, где общество с давних пор обладало навыками социальной организации и общественные объединения действовали по собственной инициативе, автономно от государства, появление первых газет определялось нуждами политики или торговли. Так, в США, где пресса возникла примерно в то же время, что и в России, на раннем этапе газеты издавали те, кто хотел сделать свои политические взгляды общественным достоянием и при этом располагал финансовыми возможностями. Идеологически и политически эти издания, как правило, имели «антигосударственную» направленность: Америка еще оставалась колонией, и первые газеты призывали к свободе от тирании британской короны.

Но и тогда, когда американцы освободились от чужого владычества и создали собственное государство с выборной властью, пресса сохранила привычку дерзить правителям и подвергать сомнению их умение управлять. Властям это пришлось совсем не по вкусу: вчерашние борцы за освобождение от британского гнета и поборники свобод, становясь президентами, активно пытались заткнуть рот нелояльной прессе. Но не преуспели. Первая серия поправок к американской конституции, так называемый Билль о правах, принятый в 1791 году, провозгласил среди прочего недопустимость ограничения свободы слова и свободы печати. С тех пор в США этот принцип остается незыблемым.

В ХХ веке американская пресса (в значительной степени это справедливо и для западной прессы в целом) сформировалась как сложное переплетение общественного института и коммерческого предприятия. В первом качестве она являла собой один из элементов демократического порядка наряду с независимым парламентом и независимым же судом. Соответственно мыслилась и миссия прессы: соблюдение максимальной объективности и взаимодействие с другими институтами ради того, чтобы от имени общества наблюдать за деятельностью представителей власти и за тем, насколько эффективно и добросовестно они осуществляют полномочия, врученные им избирателями. В своем втором качестве пресса представляла собой рыночное предприятие, функционировавшее в конкурентной среде и нацеленное на получение прибыли.

В России пресса оставалась в государственной цензурной узде на протяжении трех столетий – вплоть до самого излета советской власти. Периоды относительной вольницы сменялись очередным ужесточением, модифицировались инструменты и методы цензуры, но само представление о том, что свобода слова должна быть ограничена государственным (и государевым) интересом, оставалось незыблемым.

Во второй половине ХIХ века начался период «обличительной гласности»: появлялись десятки новых газет и журналов, в которых, вопреки цензурным установлениям, обсуждались острые политические вопросы, прежде всего крепостное право. Правительство уже не могло сдерживать потребность общества в свободном высказывании. Вольномыслие дошло до того, что Федор Тютчев, служивший государственным цензором, в статье «О цензуре в России» заговорил о том, что России следовало бы обратиться к опыту европейских стран (курсив мой. – М.Л.), где правительства пересматривают ограничения на свободу печати: «…нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет без существенного вреда для всего общественного организма…»[3]. Тютчев был далеко не единственным цензором, призывавшим освободить прессу. Но монархов не убеждали западные образцы: «Я всегда желаю, чтобы цензура сохранилась, и не разделяю мнение тех, которые хотят ее уничтожить», – заявлял Александр II[4].

Тем не менее постепенное оживление общественной жизни, первые робкие шаги на пути модернизации политической системы по западному образцу, появление в начале ХХ века политических партий способствовали постепенному освобождению прессы из-под государственного контроля. Некоторые издания начали выходить без предварительной цензуры, хотя формально она не была отменена даже после издания Манифеста 1905 года. Журналисты все сильнее воздействовали на умы сограждан. Российская пресса, подобно западным аналогам, становилась более независимой и одновременно – по мере развития капитализма и появления рынка рекламы – превращалась в средство получения доходов.

Однако после Октябрьской революции 1917 года и победы красных в Гражданской войне в Стране Советов рыночные отношения были объявлены вне закона, а пресса решительно поставлена на службу государству большевиков. За годы коммунистического правления цензура в СССР была доведена до полного – тоталитарного – совершенства.

Пресса под контролем партии

Средства истинно массовой информации составляли самую основу тоталитарного режима. Он и возник тогда, когда – благодаря техническому прогрессу и распространению грамотности – стал возможен тотальный охват населения государственной пропагандой. Постоянно работавшая радиоточка транслировала одни и те же сообщения по всей стране. С развитием советской власти чтение газет стало обязательным, по крайней мере для членов партии. Но и беспартийному советскому человеку полагалось быть идеологически подкованным и политически грамотным. Единственно верная идеология и выстроенный на ее основе взгляд на мир доводились до каждого в виде отточенных формул.

Подобно самодержавным правителям царской России, Ленин самолично исполнял цензорские обязанности. Так, разругав некий труд о сельском хозяйстве, он заявил: «Пропустить эту книгу мог либо дурак, либо злостный саботажник. Прошу расследовать и назвать мне всех ответственных за редактирование и выпуск этой книги»[5]. Луначарский гневно разоблачал «либеральный трезвон о свободе печати»[6]. Самая эта свобода была объявлена буржуазной, а стало быть, неприемлемой для Страны Советов. В соответствии с ленинским замыслом, газета становилась «коллективным пропагандистом, коллективным агитатором и коллективным организатором».

Главлит, советское цензурное ведомство, учрежденное в 1931 году, обладало тотальной властью: ни одно слово не могло быть напечатано или произнесено в публичном пространстве без предварительного одобрения государственным цензором.

Коммунистическую идеологию неукоснительно насаждали по всем каналам массовых коммуникаций, но со временем она стала терять привлекательность и силу. Архивные исторические исследования, которые стали возможны после распада СССР, свидетельствуют о том, что антисоветские настроения были не редкостью среди советских людей уже в послевоенный период, а впоследствии только нарастали[7]. Миллионы приникали ухом к коротковолновым приемникам, чтобы расслышать сквозь глушение «Голос Америки», Би-би-си, «Немецкую волну» или особенно опасную «Свободу»[8].

Советская система разлагалась, ее вопиющая неэффективность и всепроникавшая ложь становились все более очевидными, порождая огромный спрос на Правду, которую искали где угодно, только не в официальных источниках. Идеально отлаженная машина государственной цензуры оказалась бессильна перед тягой советского человека к неподконтрольной информации.

Распространение неподцензурного слова было опасным делом, которое грозило серьезными неприятностями: допросами в КГБ, увольнением с работы, а в некоторых случаях – тюремным сроком. Тем не менее эта деятельность становилась все более масштабной. В поздний период советской власти подпольные «издатели» производили огромное количество продукции – от порнографии и самодельных переводов иностранной литературы до трудов зарубежных советологов, не допущенных цензурой произведений современных отечественных поэтов и писателей, коллективных писем и воззваний, «самиздатских» периодических изданий.

Политика гласности и перестроечная пресса

Политика гласности, объявленная Михаилом Горбачевым, на первых порах сводилась к смягчению государственного контроля над СМИ. Появление в периодической печати еще недавно запретных тем и имен стало самым ранним признаком того, что новый советский генсек действительно затевает перемены. Горбачев едва ли был поборником гражданских свобод, свободы прессы в частности. Но он видел пропасть, разверзающуюся перед страной: катастрофическая экономическая деградация означала, что совсем скоро всесильный генсек уже не сможет поддерживать даже тот скудный уровень потребления, к которому привыкли советские люди. А идеология уже не обеспечивала лояльности населения. По-настоящему усовершенствовать управление и остановить экономический спад Горбачеву было не под силу. Но, ослабив государственный гнет, он и его союзники среди коммунистической элиты сумели мобилизовать общественную поддержку, которая помогла им бороться против консервативных сил в ЦК КПСС и пытаться хотя бы как-то реформировать систему.

«Смелые» статьи, которые стали появляться в советских газетах и журналах, были результатом тесного сотрудничества либералов в окружении Горбачева с их единомышленниками среди редакторов газет. Последние – все поголовно члены КПСС – разделяли с либералами из партийной верхушки зыбкую надежду на построение «коммунизма с человеческим лицом». Дерзкие публикации вызывали острое возмущение «ястребов», но главные редакторы, такие, как Лен Карпинский и сменивший его Егор Яковлев из «Московских новостей» или Виталий Коротич из «Огонька», сохраняли твердую лояльность коммунистам-реформаторам. Нараставшие трения между сторонниками молодого генсека и консерваторами еще оставались внутрипартийным делом, но скрывать раскол становилось все труднее. Наиболее зримыми признаками были публикации, кардинально расходившиеся с тем, что еще недавно было генеральной линией партии.

Гласность принесла ту самую Правду, которой так не хватало советским людям и которую они до этого искали в иностранных или подпольных источниках. Период «штучного» согласования крамольных материалов с партийным начальством длился недолго. Стихия свободного слова прорвала шлюзы, и Правда неостановимым потоком хлынула со страниц советских (других по-прежнему не было!) газет и журналов.

Спрос на правду был ненасытный. Страна читала запоем, советские тиражи, и без того гигантские (не забудем, что многие в СССР были обязаны подписываться на периодическую печать, а особо сознательные выписывали несколько изданий), стремительно росли, побивая все мыслимые рекорды. К 1990 году тираж «Аргументов и фактов» достиг 33 млн экземпляров, и еженедельник попал в Книгу рекордов Гиннесса. Газеты шли нарасхват, кому не хватало, мог читать на уличных щитах. Эти щиты были наследием советской эпохи: человеку надлежало быть в курсе событий – не успел дома или в общежитии, прочтешь по дороге с работы или на прогулке. Вокруг стендов эпохи гласности собирались толпы. Уличное чтение перерастало в политические дебаты. Публикация в «Московских новостях» или «Известиях» становилась событием, о котором возбужденно рассказывали друзьям и коллегам.

«Московские газеты и журналы 1989 года были самым потрясающим чтением в мире», – написал американский исследователь Леон Арон в книге «Русская революция»[9]. Он вспоминал «почти физическое чувство облегчения», наступавшее по мере того, как из СМИ уходила «слой за слоем пропагандистская ложь». На стороне консерваторов вскоре осталась лишь маленькая горстка изданий вроде «Советской России» или «Военно-исторического журнала». Большинство изданий всесоюзного масштаба поддерживали Горбачева и его политику.

В условиях советской цензуры газеты могли время от времени критиковать «отдельные недостатки», но сама система, компартия и ее руководство были неприкосновенны. Гласность в короткое время смела эти барьеры, поставив под сомнение идеологические и нравственные догмы, на которых основывалась легитимность советской власти.

Разоблачения ниспровергали пропагандистские версии истории и современности. Откровением стали публикации о преступлениях сталинского режима – о зверствах ГУЛАГа, раскулачивании, уничтожившем российское крестьянство, о замученных и сгинувших ученых, писателях, режиссерах. Они соседствовали с описанием нищеты и отсталости советской жизни 1980-х годов: безнадежной бедности пенсионеров (43 млн за чертой бедности, писали «Известия» летом 1988 года); существования на грани голода и рабства в республиках Средней Азии; нижайшего качества медицинской помощи; больниц без водопровода и канализации; бедственного положения инвалидов; тотального дефицита продуктов и распределения еды по карточкам; детской смертности и детской проституции; организованной преступности. Орган ЦК КПСС газета «Правда» в октябре 1988 года назвала организованную преступность «государством в государстве».

В «толстых» журналах и в самой «серьезной» партийной печати, например в журнале «Коммунист», стали появляться жесткие публицистические статьи, чьи авторы отвергали классовую мораль и идеологию, остро критиковали социалистическую экономику, ниспровергали миф о социалистической революции и ее лидерах.

Оказались совершенно безуспешными попытки поставить дискредитации некоторые пределы, к примеру объявить злодеем Сталина, а Ленина оставить неприкосновенным, осудить отдельных деятелей партии, а самое партию не трогать. Те, кому было что сказать нации – журналисты, писатели, ученые, публицисты, больше не желали повиноваться запретам. А редакторы больше не спрашивали, что можно и что нельзя публиковать.

В мае 1988 года в «Новом мире» публицист Василий Селюнин писал о том, что именно Ленин создал советские концлагеря. А в «Литературной газете» писатель-фронтовик Виктор Астафьев опрокинул миф о безупречной советской стратегии во Второй мировой войне, написав о том, что Красная Армия не умела воевать в начале войны и так и не научилась: «Мы эту войну не выиграли, а забросали своими трупами вражеские окопы».

Несколько месяцев спустя «Литературная газета» назвала пакт о ненападении с Германией «одной из самых трагических и постыдных страниц в нашей истории» и раскрыла тайну секретных протоколов к пакту Молотова-Риббентропа, существование которых официальные власти продолжали отрицать еще целый год.

Гласность не ограничивалась газетными и журнальными статьями. На советского читателя обрушился поток книг, десятилетиями остававшихся под идеологическим запретом. Журнал «Новый мир» начал печатать «Архипелаг ГУЛАГ». Вышли «Несвоевременные мысли» Максима Горького, «Окаянные дни» Ивана Бунина, книги Василия Гроссмана, Анатолия Рыбакова, Варлама Шаламова.

Однако фактическое исчезновение государственного контроля над словом еще не означало возникновения прессы как института. В тот период советские институты разрушались (в частности, пресса уже не являлась орудием государственной пропаганды и не транслировала установки, выработанные в ЦК КПСС), но обществу было некогда думать о создании новых. То, чем были заполнены страницы газет и журналов, что захватывало читателей, в большинстве своем еще не было журналистикой. Главным в газетных публикациях, значительную часть которых составляли мнения, дискуссии, размышления, была именно гласность: распространение миллионными тиражами того, что раньше невозможно было даже помыслить произнести вслух. В этом смысле в эпоху гласности штатные сотрудники редакций выполняли ту же роль, что и писатели, публицисты, ученые, формировавшие новое умонастроение читательской аудитории.

Журналистам перестроечного времени, оказавшимся в условиях практического отсутствия цензуры, еще только предстояло вырабатывать профессиональные стандарты и осваивать репортерские навыки – самостоятельно добывать оперативную и достоверную информацию, работать с источниками, добиваться объективности, конкурировать с другими изданиями. Коммерческий аспект СМИ в тот момент мало кого интересовал. Вся перестроечная свобода слова реализовалась в изданиях, которые финансировались советским государством. Переход к рынку был делом будущего, вокруг еще жила быстро разлагавшаяся советская экономика. По словам журналиста Михаила Бергера, «на закате советской власти, в поздние восьмидесятые, мы, журналисты, могли бороться с государством на его деньги и с помощью его же газет и журналов»[10].

«Клуб любителей съезда»

Важнейшим «практическим семинаром» для журналистов стали съезды народных депутатов СССР и России. Состоявшийся в мае–июне 1989 года I съезд народных депутатов СССР стал истинно революционным событием: депутаты отчаянно рвались к микрофону, каждый хотел во весь голос прокричать о чем то, что казалось ему невероятно важным. Советские люди, забросив остальные дела, затаив дыхание, следили за тем, как с трибуны съезда выступали не забубенные партийные функционеры, а такие же люди, как они сами, неформально одетые, без опыта публичного говорения, страстные и бесхитростные. Требовались именно репортерские навыки, чтобы донести впечатления этого захватывавшего театрально-политического действа до читателя. Мастерство оттачивалось прямо на ходу.

Съезды превратились в этакий «гиперпарламент», заседавший долгими месяцами с незначительными перерывами. Эти заседания были не просто главной темой для журналистов, а центром, где формировалась новая пресса. Молодые репортеры, день за днем освещавшие пылкие выступления и бурные споры, стали в шутку называть себя «клубом любителей съезда». Многие из его членов в дальнейшем составили цвет отечественной политической печати.

Именно с «клубом любителей съезда» связано возникновение газеты, которая впервые за долгие десятилетия советского коммунизма даже формально не была встроена в советскую систему. Идея ее создания принадлежала Виталию Третьякову, на тот момент одному из ведущих сотрудников «Московских новостей». Он назвал ее «Независимая газета». Как же иначе можно было назвать первую газету, не связанную с государством? Не менее естественным было то, что в поисках сотрудников Третьяков обратился к «любителям съезда».

Подобно тому, как перестройка в целом опиралась на западные (в терминологии Горбачева, «общечеловеческие») ценности, новая журналистика также строилась по западным моделям. В то время граждане Советского Союза были открыты навстречу Западу и следование западным образцам воспринимали как должное[11].

Неподконтрольная пресса: «Независимая газета» и «Коммерсант»

Виталий Третьяков объявил, что хочет создать «первую западную (курсив мой. – М.Л.), респектабельную, объективную газету советской эпохи»[12]. «Независимая газета» стала выходить в 1990 году, годом раньше – в конце 1989 года появился «Коммерсант», чьи основатели тоже ориентировались на западные образцы. По свидетельству одного из ветеранов «Коммерсанта», своим идеалом первые сотрудники газеты мыслили «Нью-Йорк таймс», хотя саму американскую газету мало кто из них до этого хотя бы раз держал в руках[13]. Когда осенью 1992 года «Коммерсант» из еженедельника превратился в ежедневную газету, сохраняя верность англоязычным образцам, газета получила обозначение Daily, а возникший в то же время еженедельный журнал стал «Коммерсантом-Weekly» (впоследствии был переименован в «Коммерсант-Власть»).

Оба издания – и «Сегодня», и «Коммерсант» – придавали огромное значение формированию собственной профессиональной культуры, языка, даже аудитории. Читателей предполагалось не столько привлечь, сколько приспособить к чтению «нашей» газеты, «вылепить» в соответствии со своим представлением о «правильном» читателе. Мыслилось так, что журналисты и их читатели – это все «свои», единомышленники, одна компания.

В обеих газетах исходили из того, что журналистский опыт – не главное. «Коммерсант» искал кадры среди тех, кто имел специальные знания – экономические, финансовые, научные, дипломатические. Считалось, что умение писать – дело наживное, главное – суть, а о стиле позаботятся редакторы. Редакторы оттачивали коммерсантовскую манеру письма, практически переписывая все заново – они и назывались рирайтерами, «переписывателями». Молодые сотрудники «Независимой», основной костяк которой составили члены «клуба любителей съезда», тоже не были профессионалами. Кто-то еще недавно был биологом, кто-то театральным критиком, кто-то школьным учителем, а кто-то вовсе не успел получить диплом о высшем образовании. Но отсутствие опыта воспринималось скорее как преимущество: именно люди, не испорченные работой в подцензурной советской печати, должны были формировать новые профессиональные образцы.

В отличие от «Коммерсанта», который сразу создавался как бизнес-проект, получающий доход от рекламы (в прибыльности видели залог свободы), основатель «Независимой газеты» Третьяков не слишком заботился о коммерческом аспекте. Отсутствие прибыли компенсировали дружеские отношения с единомышленниками из московских властей: от газеты не требовали арендной платы[14], бумага доставалась по дешевке и пр. Но в первый период экономическая зависимость не беспокоила ни главного редактора, ни его команду – политической и организационной свободы казалось достаточно. Кроме того, мэрия Москвы выступила соучредителем газеты и несла существенную часть расходов на ее содержание и печать.

Зато независимость от государства молодые журналисты считали важнейшей ценностью – было твердое ощущение, что полученную свободу необходимо закрепить, с тем чтобы государство не могло ее ограничивать не только фактически, но и формально. Именно эту задачу ставили перед собой и разработчики либерального закона о печати, принятого в июне 1990 года, незадолго до распада СССР, а в 1991 году адаптированного для посткоммунистической России.

Журналисты новых независимых изданий работали с огромным энтузиазмом, оттачивая жанр современной ежедневной газеты[15], в которой главную роль играют репортеры, добывающие информацию у источника[16], и проводится четкое различие между фактом и мнением. На фоне «Независимой» и «Коммерсанта» формат перестроечной печати, в которой по-прежнему значительное место отводилось публицистам и другим вольным мыслителям, выглядел старомодным – хотя и в этих изданиях было немало журналистов, которые уже почувствовали вкус к репортерству.

«Коммерсант» гордился «серьезными» зарплатами, а в «Независимой» заработки были невысоки. До поры журналисты были готовы с этим мириться. Некоторые подрабатывали стрингерами в иностранных газетах или агентствах новостей. Это «совместительство» было не только солидным приработком: у иностранных коллег можно было учиться репортерскому ремеслу.

Либерализация экономики и капиталистическое «грехопадение»

Период поздней перестройки, когда коммунизм уже практически рухнул, а капиталистического «грехопадения» еще не произошло, был временем «невинности», романтического идеализма и искренней приверженности либеральным ценностям, которые можно было встретить не только среди журналистов, но и среди антикоммунистически настроенных политиков.

Однако период «невинности» длился недолго. С началом либеральных экономических реформ мир СМИ – как и российская жизнь в целом – стал неотвратимо меняться. В 1992 году рухнула подписка. Суммы, внесенные читателями за год вперед, полностью обесценились из-за обвального роста цен. Издания, на которые подписывались миллионы, просто перестали доставлять – газетам стало не на что покупать бумагу, нечем платить за распространение и пр. Гигантские перестроечные тиражи упали до крайне низкого уровня, из повседневной жизни ушли привычка к ежедневному чтению газет и само понятие общенационального общественно-политического издания.

Забегая вперед, отметим, что ни то, ни другое так и не вернулось в Россию. К концу первого десятилетия 2000-х годов единственной ежедневной «газетой, которую читают все», то есть изданием общенационального масштаба, осталась «Комсомольская правда», превратившаяся в издание таблоидного толка. Не восстановился и институт подписки: она составляет крайне малую часть по сравнению с розничной продажей. Это стало одной из причин – хотя и не единственной – маргинализации печатной прессы общественно-политического содержания. Последняя тенденция носит общемировой характер и связана с распространением интернета и в целом новых СМИ. Но в России снижение роли газет и журналов, освещающих политические новости, дополнительно усугубляется низким исходным уровнем тиражей[17], а также особенностями политической жизни и общественных умонастроений.

В начале 1990-х годов в России полным ходом шло «первичное накопление капитала». Бывшие советские издания, как и многие другие советские институты, кое-как приспосабливались к несовершенной рыночной среде. Острейшая борьба без арбитров и правил и в экономической, и в политической жизни отразилась на журналистской практике. Среда и нужда порождали грубые нарушения этики вроде заказных публикаций, использования журналистов в «дикой» конкурентной борьбе, целенаправленной дискредитации соперников в политике и бизнесе.

В «Независимой газете», несмотря на популярность ее журналистов и читательский успех[18], коммерческая сторона находилась в плачевном состоянии, газета по-прежнему полагалась на нерегулярные подачки дружественных предпринимателей и нерегулярное же финансирование мэрии Москвы. Огромное значение для выживания газеты имела возможность не платить за типографию «Известий», которая продолжала печатать газету по распоряжению мэрии. Третьяков вызывал все большее разочарование у созданной им редакционной команды. В конце концов значительная часть редакции ушла из «Независимой газеты» и создала газету «Сегодня», собственником которой стал российский магнат Владимир Гусинский. Он взял на себя финансирование издания, освободив журналистов и редакционное руководство от необходимости изыскивать средства на его содержание и заботиться о превращении газеты в прибыльный проект. Для Гусинского владение газетой было интересно, ново, престижно, позволяло увеличить собственный вес в среде российской элиты и продвигать свои деловые и политические интересы (хотя влияние газеты и ее возможности все-таки не стоит преувеличивать).

Хартия журналистов

Разумеется, «порча нравов» поразила не всю прессу. В начале 1990-х годов в России стало складываться профессиональное журналистское сообщество. Оно осваивало роль посредника между гражданами и властью и формировало общие для членов журналистского цеха представления о собственной профессии. Когда после мятежа 1993 года правительство Бориса Ельцина закрыло ряд газет, поддержавших мятежников, журналисты либеральных изданий потребовали отменить это решение. Несмотря на то что речь шла об идеологических и политических врагах, журналисты сочли необходимым выразить солидарность с коллегами. Требование журналистов было удовлетворено.

В 1994 году группа политических репортеров и обозревателей (в основном бывшие члены «клуба любителей съезда») составила Московскую хартию журналистов. Хартия (группа, участвовавшая в создании документа, стала именовать себя тем же названием), в которой были формализованы профессиональные принципы и стандарты[19], должна была стать кодексом журналистского цеха, регламентирующим его работу изнутри, силами самого сообщества. По всей видимости, этот момент следует считать наивысшей точкой коллективной профессиональной ответственности – впоследствии о Хартии было забыто, как и о цеховой солидарности.

Поначалу заседания группы проходили в специально арендованном помещении в редакции газеты «Московские новости». Когда финансирование прекратилось и платить за аренду стало нечем, журналисты встречались дома у кого-нибудь из коллег. Иной раз в этих квартирах организовывались неформальные «пресс-конференции», на которых приглашенные на ночные сборища политики подвергались форменным допросам о скрытой стороне политического процесса. В ранний постсоветский период политики даже самого высокого ранга охотно присоединялись к журналистской компании и не протестовали против агрессивных расспросов. Подобная открытость длилась недолго: революционная эйфория улеглась, и у политиков пропала охота откровенничать с газетчиками. Они окружили себя пресс-секретарями, неформальной дружбе с журналистами пришел конец. Но возникшая дистанция шла на пользу политическим репортерам, заставляя их самостоятельно искать пути получения информации, которую от них пытались скрыть.

Журналисты по-разному и в разное время осознали необходимость держать дистанцию с политическими источниками. Для кого-то таким рубежом стали события 1993 года, когда на ограниченном пространстве в Москве полыхала настоящая гражданская война. Так, Вероника Куцылло, с первого до последнего дня освещавшая эти события в «Коммерсанте», вспоминает, что после 1993 года прошло ощущение, что «вместе с политиками мы строим демократическую Россию». Именно тогда журналистка поняла, что время дружбы с властью закончилось, отныне ее долг – смотреть на действия тех, кто управляет страной, и писать о том, что знаешь[20].

Новые периодические издания, построенные по западным образцам, прежде всего «Сегодня» и «Коммерсант», обращались к ограниченной аудитории продвинутых и вестернизированных читателей. Об этой прессе российский социолог СМИ Всеволод Вильчек сказал, что она «рисует образ страны, какой она должна стать, возможно, когда-нибудь в будущем… (Она) создает картину мира, которая держит аудиторию в рамках демократических представлений». Вильчек описывал новое поколение политических журналистов как «ироничных и дерзких… людей из нового, другого мира… оторвавшихся от советского опыта и культуры»[21]. Он говорил о сотрудниках телеканала НТВ, но эти слова в равной мере можно было отнести и к первым печатным изданиям, созданным перед самым крахом коммунизма. Если «Коммерсант» адресовался главным образом к «классу капиталистов», то газета «Сегодня» обращалась в первую очередь к вестернизированной интеллигенции, к той, что предпочитала называть себя интеллектуалами, подчеркивая свое отличие от традиционной советской интеллигенции.

СМИ как частная собственность

В 1994 году список наиболее влиятельных и богатых людей России, составленный «Независимой газетой», возглавил Владимир Гусинский. Он раньше других российских бизнесменов понял значение и перспективы медиа как бизнеса и к середине 1990-х годов стал первым российским медиамагнатом. Гусинский создал полноценный медиахолдинг «Медиа-Мост», в который вошли газета «Сегодня», радиостанция «Эхо Москвы», общенациональный телеканал НТВ, еженедельный журнал «Итоги»[22], а также глянцевые издания и другие неполитические медиаактивы.

В середине 1990-х годов пресса чувствовала себя в отношениях с властью свободно и уверенно. У этой свободы было несколько причин. Непримиримое политическое противостояние с коммунистами автоматически превращало президента Ельцина в поборника демократических прав и свобод. Если при коммунистах пресса служила орудием государственной пропаганды, то Ельцин должен был предоставить ей независимость[23]. Кроме того, либеральные журналисты были его естественными союзниками в борьбе с политической оппозицией. Наконец, государство тогда было слишком слабым и не могло приструнить прессу, даже если бы захотело.

Примеру Владимира Гусинского последовали другие представители крупного бизнеса, и в короткое время значительная часть печатных и иных медиаактивов оказалась в частных руках. «Независимая газета» перешла в собственность Бориса Березовского, он же получил контроль над телеканалом «Останкино». Газету «Известия» купили группа «ОНЭКСИМ» Владимира Потанина и компания «ЛУКОЙЛ» Вагита Алекперова. Однако Гусинский был единственным, кто сделал СМИ основным направлением своего бизнеса. Принадлежащий ему медиахолдинг повышал его престиж и влияние, но одновременно был прибыльным предприятием (газета «Сегодня», впрочем, оставалась убыточной, как и большинство других ежедневных общественно-политических изданий того времени). Гусинский уделял все большее внимание развитию «Медиа-Моста», планомерно избавляясь от непрофильных активов. Для остальных частных владельцев российских СМИ они были престижной, но не главной собственностью и нередко использовались для продвижения их деловых интересов[24].

Можно обсуждать, в какой степени тот или иной собственник СМИ вмешивался в редакционную политику, но то, что владелец влиял на позицию журналиста, бесспорно. Однако следует отметить, что понятие «независимые СМИ» имеет смысл лишь во множественном числе: наличие разных зависимостей и влияний в совокупности может создать условия – необходимые, но недостаточные – для работы независимой прессы как института. В этом смысле влияние частных собственников принципиально отличается от монопольного контроля государства над прессой в советскую эпоху и от сегодняшнего контроля Кремля над наиболее массовыми электронными СМИ, имеющими политическое вещание[25]. В России середины 1990-х годов начали складываться предпосылки для развития института независимых СМИ. При разнообразии собственников и противоречиях (порой крайне острых) их деловых и политических интересов российская пресса отличалась значительным плюрализмом и была независима от государства. Хотя в условиях тесной связи власти и собственности о независимости самих магнатов от государства можно говорить с большой оговоркой, тем не менее значительная часть СМИ оставалась вне государственного контроля.

Существует один, но чрезвычайно важный пример солидарного использования частных СМИ в политических целях. Речь идет о президентских выборах 1996 года, когда крупный бизнес и часть администрации президента Ельцина объединили усилия для того, чтобы обеспечить победу действующего главы государства над коммунистическим соперником Геннадием Зюгановым. Ради этого медиаресурсы, принадлежавшие крупному бизнесу, вместо того, чтобы объективно освещать предвыборную кампанию, всеми силами поддерживали Бориса Ельцина и дискредитировали его конкурента.

Отказ от объективности шел вразрез с профессиональными принципами журналистики. Для кого-то агитация за президента Ельцина стала способом неплохо заработать – правительство не жалело средств на оплату кампании[26]. Но для многих журналистов это был выбор – не политический, а нравственный – между профессиональной этикой и гражданским долгом, который требовал сделать все, что в их силах, для избавления России от коммунистического реванша. «В середине 90-х журналистика активно выступила… против коммунистов на стороне Ельцина, – сказал в интервью Михаил Бергер, – это было искреннее настроение. Не сговор, не коррупция… журналисты действительно не хотели возвращаться к выездным комиссиям райкомов партии, ленинским зачетам, госэкзаменам по научному коммунизму… (Они) по велению души и сердца ринулись в политическую борьбу… тогда опасность коммунистической реставрации была высока… могли вернуться коммунисты и был бы чуть улучшенный вариант Северной Кореи… И тогда, взвешивая, понимая это, значительная часть журналистов отступилась от строгих академических правил. Врезалась в борьбу»[27].

После успешного завершения кампании и победы Ельцина от солидарности медиавладельцев не осталось и следа. Те, кто в 1996 году сплотился для того, чтобы дать отпор коммунистам, в 1997 году сошлись в острейшей схватке за контроль над собственностью[28]. В этой войне важнейшим оружием стали принадлежащие магнатам информационные ресурсы. Участие в «информационных войнах» 1997 года подорвало этические основы российской журналистики куда сильнее, чем поддержка Ельцина в 1996 году. Тогда по крайней мере часть журналистов, стремясь не допустить победы коммунистов, думала о судьбе страны, а в 1997 году дискредитация «противника» служила исключительно меркантильным интересам владельцев СМИ.

В середине 1990-х годов рынок СМИ активно развивался. Одними из первых в Россию пришли знаменитые западные журналы «Космополитен» (1994) и «Плейбой» (1995), за ними последовали многие другие. Формировались профессионально построенные, современные издательские холдинги. Хотя большинство ежедневных общественно-политических газет по-прежнему оставались убыточными, в некоторых случаях владельцы могли финансировать их за счет более прибыльных изданий. В то же время появилось несколько общественно-политических и деловых еженедельников. Установка на более широкую, не элитарную аудиторию, освоение таблоидного формата обеспечили доходность и популярность «Московскому комсомольцу». Впоследствии в том же направлении двинулась «Комсомольская правда», и тоже весьма успешно.

В 1998 году развитие медиарынка прервал финансовый кризис. Для СМИ он обернулся резким сокращением рекламного рынка[29], для российской политики стал серьезным потрясением, которое привело к смене правительства, а впоследствии – к постепенному изменению политического курса и способа управления.

Путин и СМИ: восстановление централизованного контроля государства

Заняв высшую должность в стране, Владимир Путин начал укреплять президентскую власть и доминирование государства над обществом, утраченное с крахом СССР. Он высказал решительное намерение восстановить могущество верховного правителя: «В какой-то момент многие решили, что президента как центра власти больше не существует… Я просто сделаю так…чтобы ни у кого таких иллюзий не возникало»[30]. Сама по себе озабоченность слабостью государства была в тех условиях вполне оправданной – старые институты были разрушены, новые не успели обрести легитимность. Но, в представлении Путина, усиление государства не предполагало укрепления институтов. Напротив, он последовательно ослаблял имевшиеся зачатки институциализованной демократии, вплоть до ее полного выхолащивания, и возвращал государственный патернализм как способ взаимодействия между властью и обществом. Вместо западной системы разделения властей, институциональных сдержек и противовесов, согласования интересов путем публичной демократической процедуры предлагалось вернуться к российской традиции: централизации государственных полномочий на самом верху, закрытой системе принятия решений и надежной защите правящей элиты от политической конкуренции и подотчетности.

Автономные источники власти и влияния, противоречившие такой концепции государственного управления, – парламент, оппозиционные партии, региональные элиты, крупный бизнес и, конечно, независимую прессу – следовало лишить автономии и поставить под государственный контроль.

В сфере СМИ объектом новой политики стало общенациональное телевидение – бесценный ресурс, позволяющий формировать общественное мнение. Кампания против Гусинского, которому принадлежал крупнейший частный медиахолдинг в России, а главное, общенациональный канал НТВ, началась еще до официального вступления Путина в должность, но резко активизировалась после его инаугурации в мае 2000 года. В результате Гусинский был вынужден бежать из России, а новым хозяином его медиаактивов стал «Газпром» – газовая монополия, фактически контролируемая государством. Власть в первую очередь интересовал контроль над НТВ, но смена собственника имела драматические последствия и для газеты «Сегодня», и для новостного еженедельника «Итоги». Газета была закрыта, а редакция журнала единовременно и в полном составе уволена. «Итоги» продолжили публикацию с новым составом журналистов и радикально иной редакционной политикой[31]. Печатные издания «Медиа-Моста» не представляли собой значимого политического ресурса (в силу малого тиража, ограниченного распространения, элитарной аудитории), а, стало быть, Кремль едва ли видел в них угрозу, даже несмотря на их независимую от власти позицию. Они стали «побочным эффектом» операции, целью которой было отнять у Гусинского телеканал НТВ.

Для установления государственного контроля над наиболее массовыми СМИ Кремль избрал метод смены собственника, а не преследование журналистов или увольнение и запугивание редакторов. Такой подход с точки зрения власти имел очевидные преимущества: капиталист-«олигарх» не мог вызвать сочувствия у россиян. Крупная частная собственность так и не была легитимирована в российском общественном сознании. В глазах соотечественников всякий, кто внезапно разбогател и стал владельцем значительных активов, был «кровопийцей», хищником, ограбившим народ, так что лишить его собственности, пусть даже и неправовым путем, казалось справедливым.

Снискать сочувствие сограждан могли бы журналисты, но именно поэтому они практически не становились объектом преследования. Более того, на первом этапе те, кто лишился работы в результате разгрома «Медиа-Моста», могли беспрепятственно продолжить ее в других средствах массовой информации[32]. Поскольку журналисты не подвергались прямым репрессиям, мало кто из коллег испытывал чувство солидарности с теми, кто оказался в опале. Ни журналистский цех (время Хартии журналистов давно ушло), ни российское общество в целом не видели в кампании против Гусинского и «Медиа-Моста» угрозы для свободы прессы, то есть посягательства на их собственные гражданские права[33].

Доказав свою эффективность, метод смены собственника впоследствии применялся неоднократно. В течение первого срока президентства Путина значительная часть СМИ с политическим содержанием перешла в надежные руки. Следует отметить, что смена собственника не обязательно означает радикальное изменение редакционной политики. Сдвиг в сторону политической лояльности произошел в журнале «Итоги» и газете «Известия», а переход радио «Эхо Москвы» под контроль «Газпром-Медиа» или Издательского дома «Коммерсант» в руки крупнейшего российского магната Алишера Усманова не повлек за собой существенных изменений редакционной линии. Вместе с тем принадлежность лояльному собственнику делает СМИ уязвимым, указывая сотрудникам, что редакционная независимость условна и существует постольку, поскольку власть являет милость и оставляет журналистам свободу высказывания.

Развитие медиаиндустрии и деинституциализация СМИ

Начало 2000-х годов ознаменовалось масштабным перераспределением медиасобственности и бурным развитием медиаиндустрии. Если в самом конце 1980-х – начале 1990-х годов западные модели служили образцом для выработки профессиональных стандартов журналистики, то теперь их активно осваивали для развития современного диверсифицированного медиабизнеса. В России сформировалось несколько крупных прибыльных медиахолдингов европейского масштаба, которые, помимо развлекательных телеканалов, радио, периодических изданий, сетевых ресурсов, вобрали в себя издательскую деятельность, кинопрокат, кинопроизводство и пр. Повышение цен на нефть обеспечивало значительный рост экономики, рекламный рынок рос как на дрожжах: в 2006 году – на 30% и составил 6,5 млрд долларов, в 2008 году – уже 10,7 млрд[34]. В этих условиях возникало все больше новых изданий, главным образом глянцевых и развлекательных – как российских версий известных западных брендов, так и собственно отечественных журналов.

Общественно-политические газеты оказались наименее привлекательным активом для частного бизнеса, и дело не только в том, что политические издания, особенно ежедневные, за редким исключением неприбыльны. Если для магнатов 1990-х годов политическая пресса была ценным активом, который повышал их вес и влияние, то с начала 2000-х годов, когда бизнесу полагалось держаться от политики подальше, такие издания стали обузой, от которой лучше избавиться. Примером «деполитизации» медиабизнеса можно объяснить решение «Проф-Медиа», одного из крупнейших российских медиахолдингов, продать газету «Известия», на тот момент самую тиражную ежедневную политическую газету в стране[35]. «Мы для себя решили, – сказал владелец „Проф-Медиа“ Владимир Потанин в 2007 году, – что бизнес „Проф-Медиа“ – исключительно развлекательные ресурсы, ни в коем случае не политизированные. Они лучше капитализируются, менее чувствительны к различного рода начальственным пожеланиям»[36].

Свобода высказывания без свободы прессы

Тем не менее общественно-политические СМИ продолжают существовать, и некоторые из них – печатные, сетевые, радио и отчасти телевидение с относительно небольшой аудиторией – проводят в той или иной мере независимую редакционную политику. Они отличаются друг от друга отношением к власти: «Новая газета» настроена непримиримо, «Время новостей» занимает более умеренную позицию. «Независимая газета» демонстрирует большую осведомленность и доступ к инсайдерской информации, чем другие издания. Особое место занимают «Коммерсант» и «Ведомости» – единственные ежедневные издания, которые могут претендовать на звание современной качественной печатной прессы. Только «Ведомости», основанные в самом конце 1990-х годов, сумели составить конкуренцию «Коммерсанту», который на сегодня остается лучшей ежедневной газетой в России, а одноименный Издательский дом – крепким и успешным коммерческим проектом.

Все упомянутые печатные СМИ и некоторые другие создают альтернативную картину российской действительности – совершенно иную по сравнению с федеральными телеканалами. В том же «альтернативном» пространстве, которое можно обозначить как пространство свободы высказывания, находятся еженедельные журналы, среди которых «Русский Newsweek», The New Times и «Коммерсант-Власть» предлагают наиболее полное освещение российской и международной жизни. В этом пространстве постоянно появляются интересные, злободневные, нередко разоблачительные материалы. «Альтернативные» издания руководствуются не интересами государственной власти, а собственными представлениями о том, что и как нужно освещать.

Пространство свободы высказывания не так уж мало, если иметь в виду, что помимо печатной прессы в нем работают и сетевые издания, и радио, и отчасти телевидение с относительно небольшой аудиторией. Но это пространство политически маргинально: публикации, которые в нем появляются, не влияют на политический курс и принимаемые решения даже тогда, когда речь идет о, казалось бы, серьезных репортерских материалах. Назовем несколько примеров из широчайшего разнообразия важных тем: публикация в «Ведомостях» подробной финансовой схемы приобретения «Юганскнефтегаза», важнейшего актива компании «ЮКОС»; материалы во многих газетах и еженедельниках о том, как именно проводились спасательные операции в Беслане и на Дубровке; серия статей в The New Times о том, как высокопоставленные чиновники переправляли огромные суммы за границу. Все эти публикации свидетельствовали о серьезных злоупотреблениях властью, сомнительных политических решениях и практиках, но по существу не имели общественного резонанса и остались без политических последствий. Иными словами, пресса, даже пользуясь относительной свободой, не выполняет своей функции посредника между властью и обществом.

Свобода высказывания необходима, но недостаточна для реализации свободы прессы, если понимать ее как институциональный элемент государственного порядка, как инструмент, с помощью которого общество может добиваться подотчетности от тех, кто управляет страной. Такая свобода возможна только во взаимодействии с другими институтами – подлинной многопартийностью, независимым парламентом, независимым судом. О свободе прессы можно говорить тогда, когда политически значимая информация, появившаяся в независимой печати, может стать предметом обсуждения в органе представительной власти, где оппозиция не даст замять факты, неприятные для правящей партии. В этих условиях, если данные, добытые газетой, убедительно свидетельствуют о злоупотреблении властью, в дело может вступить независимый суд, не подконтрольный никому, кроме закона. В отсутствие такой системы сдержек и противовесов, когда нет публичного политического процесса и нет общественного участия в политике, вопрос о свободе слова или о степени этой свободы – неправомерный вопрос.

Общественное участие – еще одно условие, необходимое для реализации свободы прессы. В России, где общественная активность и способность общества к самоорганизации крайне низки, низок и спрос на гражданские и политические свободы – в частности, на свободу прессы. По мере того, как государство ужесточало контроль над телевидением, интерес к альтернативным источникам информации если и вырос, то незначительно. Подавляющее большинство граждан России убеждены, что от них ничего не зависит, изменить ничего невозможно, а требовать отчета от власти бессмысленно. Разоблачительные публикации в прессе не могут иметь политических последствий, если реакция на них ограничивается циничным «ясное дело, все продажны, тоже мне новость».

Общественная апатия и цинизм – естественная реакция в условиях, когда последовательно устранены механизмы общественного участия. Образуется порочный круг: нет общественного участия, потому что нет публичной политики, а раз ее нет, то не в чем и участвовать.

Те печатные (и иные) СМИ, которые проводят относительно независимую редакционную политику, вместе со своей продвинутой, критически мыслящей аудиторией представляют собой нечто вроде «гетто»: внутри почти никаких препон, но выход во «внешний» мир строго ограничен. Каждый реализует свою свободу высказывания, оставаясь на собственном, отдельном «островке». Власть готова мириться с их существованием лишь постольку, поскольку они остаются маргинальными, ни на что не влияют и не представляют для нее опасности.

Маргинальность определяется далеко не только ограниченной аудиторией. Она обеспечивается тем, что относительно независимые СМИ радикально изолированы от федеральных телеканалов, а массовая аудитория, таким образом, «защищена» от нежелательного воздействия. У политических репортеров и обозревателей 1990-х годов тиражи были тоже невелики, но у них была возможность обратиться и к широкой аудитории. Телевидение той поры приглашало пишущих журналистов делиться добытыми материалами и собственными представлениями о происходящем с миллионами телезрителей – формат, позаимствованный у западного телевидения в те времена, когда российское телевидение не находилось под государственным контролем. В ту пору политический процесс вызывал у граждан живой интерес, да и сама политика была живым, публичным процессом. Сегодня пространство свободного высказывания – это параллельный мир, где все другое: иерархия новостей, ньюсмейкеры, стиль, язык. Существование этого мира федеральное телевидение по большей части игнорирует.

Маргинальность усугубляется тем, что в существенном смысле относительно свободные СМИ изолированы от источников информации о принятии решений. Если журналисты лояльных СМИ, прежде всего федеральных телеканалов, не задают «ненужных» и неприятных вопросов, то те, кто мог бы их задать, лишены такой возможности, во всяком случае, в публичном пространстве.

Еще одна важная особенность: разобщенность самих СМИ, которые не образуют единого пространства и за исключением разве что «Коммерсанта» и «Ведомостей» практически не конкурируют друг с другом. В отсутствие конкуренции, актуальные политические публикации, как правило, ограничиваются одним материалом и одним изданием – не «подхватываются» другими. От этого и от того, что источники почти всегда анонимные, достоверные публикации трудно отличить от слухов, сплетен и намеренных сливов. Это дополнительно усиливает ощущение маргинальности, «кухонности» – в смысле ограниченного пространства, каким была советская кухня – единственное место, где шла политическая дискуссия.

Однако власть терпит присутствие СМИ, которые проводят независимую редакционную политику, не от избытка толерантности. В нынешней манипулятивной системе государственного управления они выполняют полезные функции.

Они служат для выпускания пара для той части общества, которая критически смотрит на действия власти, умеет артикулировать свою позицию и интересуется мнением других. Это не возбраняется в сегодняшней России, но с тем условием, чтобы распространение таких мнений и сведений не выходило за отведенные рамки. С точки зрения правящей элиты, в сегодняшних условиях затыкать всем рот более рискованно, чем сохранять ограниченное пространство свободы высказывания.

Они нужны для вывески или витрины: оба лидера – и Владимир Путин, и Дмитрий Медведев – при случае подчеркивают, что в России работает огромное множество разных СМИ, мол, все не проконтролируешь. Это правда, с той существенной оговоркой, что три федеральных телеканала с их неизменным политическим единодушием и колоссальной аудиторией по мощи воздействия бесконечно превосходят все остальные десятки тысяч электронных, печатных, радио, сетевых и прочих средств массовой коммуникации.

Пространство относительно независимых СМИ используется как «стенгазета» для влиятельных игроков из крупного бизнеса и административной элиты, своего рода многотиражка корпорации «Россия». Появление публикации в газете или на популярном сайте – нередко попытка через голову аудитории подать сигнал другим членам элиты и достучаться до Главного читателя и арбитра. Таким образом материал, чаще всего негативный, о конкуренте, сопернике «сертифицируется» , с тем чтобы Главное лицо ознакомилось с информацией и, возможно, приняло соответствующие меры.

Маргинальность и осознание того, что влияния нет и не будет, существенно снижают привлекательность политической журналистики как профессии – если сравнить нынешнее положение дел с тем, что было в 1990-е годы. Кроме того, свобода высказывания существует благодаря доброй воле властей, которые, если сочтут необходимым, могут сменить милость на гнев. Никто в точности не знает границ «дозволенного», каждый выбирает для себя приемлемый уровень самоцензуры. Кто-то избегает опасных тем, кто-то разбавляет «дерзких» авторов более лояльными, кто-то дрейфует в сторону таблоидности. Отметим, что две лучшие отечественные газеты – «Коммерсант» и «Ведомости» – являются в большей мере деловыми, чем собственно политическими изданиями. Возможно, такой формат кажется более безопасным.

Функционирование в параллельном пространстве – аудитория есть, а общественного резонанса нет – порождает сомнение в самом смысле существования политической журналистики в сегодняшней России. Почему собственно так важно докопаться до истинной сути того или иного события, если эффекта не будет? Приходится либо притворяться, что не замечаешь собственной маргинальности, либо изобретать какие-то иные, искусственные смыслы. Все это налагает ограничения на качество, на формат и жанр. Но вместе с тем за прошедшие два десятилетия в России все-таки возникла качественная печатная пресса. Правда, скорее можно говорить не о качественных общественно-политических изданиях, которых крайне мало, а о некоторой массе профессиональных журналистов, умеющих работать в мире современных коммуникаций.

Сами СМИ не способны осуществить политические изменения – в частности, возродить политический плюрализм и политическую конкуренцию. Но когда и если мнимая монолитность элит рассыплется, появится политический выбор и общество не захочет больше мириться с доминированием государства, тогда независимая пресса вновь обретет смысл, пригодятся наработанные профессиональные навыки, а свобода высказывания получит шанс превратиться в свободу прессы.

---

[1] Жирков В. Г. История цензуры в России XIX–XX вв. М.: Аспект Пресс, 2001. С. 17.

[2] Там же. С. 66.

[3] Жирков В. Г. История цензуры в России XIX–XX вв. С. 112–113.

[4] Там же. С. 115.

[5] Жирков В. Г. История цензуры в России XIX–XX вв. С. 249.

[6] Там же. С. 251.

[7] См.: Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953–1982 гг. М.: Материк, 2005.

[8] Число тех, кто в СССР слушал «радиоголоса», варьировалось от 8 до 30 млн человек – в зависимости от периода и конкретного исследователя. (См.: Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953–1982 гг.).

[9] Aron Leon. Russia’s Revolution / Essays, 1989–2006. The AEI Press, Washington D.C. 2007. Р. 3.

[10] Из выступления Михаила Бергера на международной экономической конференции в Белокурихе 17–19 февраля 2007 года. Текст выступления предоставлен автору Михаилом Бергером.

[11] На вопрос об отношении к США, которые занимают центральное место в представлении наших соотечественников о Западе, в то время 70–80% отвечали «хорошо» или «очень хорошо» и лишь 7–8% выбирали ответ «плохо/очень плохо». Два десятилетия спустя от хорошего отношения к США осталась половина (36%), а плохое выросло до 50%. (См.: http://www.levada.ru/press/2009061004.html).

[12] Remnick David. Lenin’s Tomb. N. Y.: Random House, 1993. Р. 380.

[13] Свидетельство Елены Нусиновой, ответственного секретаря Издательского дома «Коммерсант» и главного редактора «Коммерсант Weekend», прозвучавшее в передаче Леонида Парфенова «С твердым знаком на конце», посвященной 20-летию «Коммерсанта». Передача транслировалась на «Первом канале» 30 ноября 2009 года.

[14] Редакция «Независимой газеты» по распоряжению городских властей была размещена в старом здании типографии в центре Москвы, где еще недавно печатались советские пропагандистские материалы вроде наградных дипломов и адресов, почетных грамот, праздничных открыток и пр. В первые месяцы работы часть этого оборудования еще не была демонтирована, и редакционные столы размещались прямо между печатными станками, машинами для тиснения золотом и кипами недоделанной помпезной продукции, что само по себе выглядело символично: новая, свободная печать рождалась из советских обломков. Впоследствии это помещение было практически даром передано в собственность редакции.

[15] «Независимая газета» стала ежедневной к зиме 1991 года, а сначала выходила трижды в неделю.

[16] По свидетельству Елены Нусиновой, умение найти правильный источник информации, культивировать отношения с ним, иметь нужные источники по любой тематике в самого начала объявлялись в «Коммерсанте» делом первостепенной важности. Источники, в полном соответствии с «западничеством» «Коммерсанта», именовались «ньюсмейкерами». Сегодня это слово прочно вошло в русский язык, но в конце 1980-х – начале 1990-х годов и слово, и понятие были в новинку. О том, как осваивалось и осмысливалось понятие источника информации, см. также в интервью порталу slon.ru Сергея Пархоменко, одного из самых ярких политических журналистов первой постсоветской поры: «Журналисты проиграли дуэль власти». Интервью Сергея Пархоменко, 29 сентября 2009 года. – http://slon.ru/articles/142205/

[17] Для сравнения: тираж главной американской газеты «Нью-Йорк таймс» составляет примерно 1 млн экземпляров, а тираж «Коммерсанта» – около 100 тыс. (численность населения США почти в два раза больше, чем численность населения России).

[18] В лучшее время, продолжавшееся, впрочем, недолго (с весны 1991 по осень 1992 года), тираж приближался к 180 тыс. экземпляров.

[19] http://www.charter1994.cjes.ru/ Летом 1994 года Хартия получила финансирование от Джорджа Сороса в общем объеме чуть меньше 500 тыс. долларов. На эти деньги были организованы закупки и раздача средств индивидуальной защиты репортерам, в основном фотографам, работавшим в зонах вооруженных конфликтов, оплата адвокатских услуг журналистам, находившимся под судебным преследованием местных властей, выплата разовых грантов семьям журналистов, раненных при освещении национальных конфликтов и массовых беспорядков.

[20] Из интервью Вероники Куцылло в цитированной выше передаче Леонида Парфенова.

[21] Remnick David. Resurrection: The Struggle for a New Russia, New York, Random House, 1997. Р. 245. Похожая мысль звучит и в упоминавшейся телепередаче Парфенова: он называет «Коммерсант» «газетой класса, которого нет, строя, которого нет».

[22] Автор данного материала была заместителем главного редактора журнала «Итоги» с момента его основания и до радикального «переформатирования».

[23] Об отношениях прессы с президентом Ельциным см., например, интервью Игоря Шабдурасулова порталу slon.ru «Независимая пресса» – это демагогия», 5 ноября 2009 года. – http://slon.ru/articles/169454/

[24] См., например, воспоминания Михаила Бергера о том, как новый владелец использовал в своих интересах газету «Известия»: «Тогда газетой реально стала управлять группа „ОНЭКСИМ“. И я сразу почувствовал прямой провод. Мне на следующий же день стали звонить и спрашивать: „А зачем ты это напечатал?“ – „Как зачем? Это важное экономическое событие“. – „А ты знаешь, – говорит мне представитель „ОНЭКСИМа“ на тот момент, – что этот банк – наш партнер“. – „Не знаю и знать не хочу“. …А „ОНЭКСИМ“ тогда чем только не занимался… Это же был не список, а целая энциклопедия – стекольные заводы, заправки, строительные, авиастроительные компании, все что угодно сметал „ОНЭКСИМ“ на своем пути. Поэтому список исключений был огромный. А тут еще – друзья и партнеры… На следующий день был еще один звонок. И что? Теперь мне будут звонить по поводу каждого материала? Тогда я понял, что экономический отдел в „Известиях“ надо закрывать, иначе он будет на каждом шагу сталкиваться с экономическими интересами владельцев». Интервью Михаила Бергера порталу slon.ru «Жестокое отношение власти к „Медиа-Мосту“ помогло развитию медиарынка», 8 сентября 2009 года. – http://slon.ru/articles/127813/

[25] Мнение Михаила Бергера из цитированного выше интервью порталу slon.ru: «Все, кто работает по найму, кому-то продались. Да, журналисты, попавшие в медиаструктуры к олигархам, продались… олигархам. И это замечательно! Потому что при советской власти мы уже рождались проданными компартии. А тут разрушилась государственная монополия на граждан, их труд. И самые отвратительные олигархи, когда их много, лучше, чем одно прекрасное государство, которое никому не дает сказать слова. Повторю, даже лучшее государство отвратительнее самых гнусных капиталистов, которые просто из-за разности своих интересов дают хоть какой-то плюрализм. Это было начало 90-х».

[26] Хоффман Дэвид. Олигархи. Богатство и власть в новой России. М.: КоЛибри, 2007. С. 366–409.

[27] Из цитированного выше интервью Бергера порталу slon.ru. Справедливости ради следует сказать, что с Бергером согласны далеко не все – даже из числа тех журналистов, кто одновременно с ним своими публикациями способствовал победе Бориса Ельцина.

[28] Хоффман Дэвид. Олигархи. Богатство и власть в новой России. С. 410–445.

[29] По данным АКАР, рекламный рынок в 1995–1997 годах демонстрировал уверенный рост, в 1998 году рост резко замедлился (в сегменте телевидения уже в 1998 году был зафиксирован спад), а в 1999 году объем рекламы сократился на 60%. – http://www.akarussia.ru/rinok3/?id=78

[30] Геворкян Н., Тимакова Н., Колесников А. От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным. М.: Вагриус, 2000. С. 172–173.

[31] Подробнее о судьбе «Сегодня» и «Итогов» и всей долгой и сложной операции по передаче «Газпрому» медиахолдинга Владимира Гусинского см. в цитированном выше интервью Сергея Пархоменко порталу slon.ru, а также: Lipman M., McFaul M. Putin and the Media // Putin’s Russia: past imperfect, future uncertain / Edited by Dale R. Herspring. – 2nd ed. Rowman & Littlefield Publishers, Inc., 2005.

[32] Позже некоторые из них столкнулись с неявным «запретом на телевизионную профессию». Так, Леонид Парфенов был лишен возможности работать на телевидении, а в течение довольно длительного времени даже появляться на экране; при этом никто не помешал ему возглавить журнал «Русский Newsweek».

[33] http://bd.fom.ru/report/map/projects/finfo/finfo2001/158_10060/of011403

[34] Данные АКАР: http://www.akarussia.ru/rekl2006/; http://akarussia.ru/ocenka_2008. Для 2008 года объем рынка указан в рублях – 267 млрд рублей. Средний курс доллара за 2008 год, по данным ЦБ РФ, составил 24,87 рубля.

[35] «Известия» были проданы «Газпром-Медиа» в 2005 году, вскоре после того, как главный редактор «Известий» Раф Шакиров лишился должности за «излишне эмоциональное» освещение бесланской трагедии. (См.: http://www.gipp.ru/openarticle.php?id=6886). Редакционная политика «Известий» постепенно сменилась на лояльную по отношению к власти, а по характеру освещения газета существенно сдвинулась в сторону таблоида. Позднее основным совладельцем газеты стала «Национальная медиагруппа» Юрия Ковальчука, которого считают человеком, близким к Путину.

[36] Ведомости. 10 декабря 2009 года.