Необходимой предпосылкой выхода из постсоциалистического кризиса является денежная стабилизация, снижение темпов инфляции до уровней, совместимых с экономическим ростом. От национальных элит зависит выбор времени дезинфляции, но отказаться от нее они не могут.

Отсрочка денежной стабилизации прокладывает дорогу длительному периоду экстремально высокой инфляции. В течение этого периода падают доля денег в экономике и доля доходов бюджета в ВВП.

Когда политические элиты осознают, что откладывать стабилизацию далее нельзя, сокращать государственные расходы приходится наиболее резко, до существенно более низкого уровня, чем в странах, осуществивших быструю дезинфляцию. Острый бюджетный кризис, совпадающий по времени с реализацией программы денежной стабилизации, становится неизбежной расплатой за предшествующую «мягкую» денежную политику.

Происшедшие за годы высокой инфляции изменения денежной и бюджетной системы (падение доли денежной массы в ВВП, сокращение доходной базы бюджета) носят устойчивый характер и лишь в ограниченной мере обратимы в среднесрочной перспективе. Они будут определять «область допустимых значений» в аспекте формирования экономической политики на ближайшие годы после достижения денежной стабилизации.

В странах, осуществивших быструю дезинфляцию, адаптация к постсоциалистической реальности оказывается более мягкой, но совокупные государственные расходы стабилизируются на необычайно высоком для рыночных экономик уровне. В странах, где период инфляции оказался растянутым, вынужденное резкое сокращение социальных расходов является непосредственным следствием избранного пути реформ. Адаптация общества к постсоциалистическим условиям здесь носит более жесткий, социально-конфликтный характер, сокращение государственной нагрузки на экономику более радикально.

Отсрочка в урегулировании бюджетного кризиса на основе реалистичного пересмотра бюджетных обязательств приводит к последствиям, сходным с теми, которые характерны для медленной дезинфляции. Государственные расходы и обязательства приходится приспосабливать к еще более низкому уровню доходов.

Свернуть текст

В отличие от открытой инфляции в развитых странах Запада, инфляция в СССР до конца 1980-х гг. носила скрытый характер. Это означало, что государство не признавало роста цен, а в условиях острого дефицита качественных товаров и услуг за них надо было часто переплачивать чиновникам аппарата, торговой мафии или дополнительно к цене предоставлять другие услуги. Так, вследствие скрытого роста цен в СССР один рубль 1960 г. обесценился в 1988 г. до 42 копеек.

Важнейшие причины инфляции в СССР и в России:

тотальное огосударствление советской экономики;

глубокая деформация основных пропорций народного хозяйства, прежде всего соотношений между группой «А» и группой «Б», а также отраслевая несбалансированность. Так, если в 1928 г. в СССР доля продукции группы «Б», производящей предметы потребления, в общем объеме промышленной продукции составляла 60.5%, то в 1940 г. – 39, а в 1985 г. – только 30%. В России с 1990 по 1999 г. доля продукции этой группы снизилась с 30 до 23,6%. Соответственно увеличивалась доля продукции группы «А», производящей в основном средства производства (станки, оборудование и др.). Росла и численность занятых в отраслях этой группы, а следовательно – масса выплачиваемой им заработной платы. Это приводило к росту платежеспособного спроса населения, который не удовлетворялся, увеличивая оборот денежной массы;

чрезмерная милитаризация экономики. По оценкам западных экспертов, в СССР на военные цели тратилось в конце 1980-х гг. не 70 млрд рублей, как отмечалось в официальных источниках, а 250–300 млрд. Такая разница обусловлена тем, что в объемы военных затрат раньше не включали затраты на производство оборудования для военных заводов, на металл, энергию, комплектующие изделия, а также затраты в смежных отраслях (например, на добычу руды, из которой выплавляли металл для военных нужд).

После распада СССР на территории России осталось 60% военно-промышленного комплекса Советского Союза, почти 60% промышленности России было ориентировано на нужды ВПК, а общая численность занятой в ней рабочей силы превышала 40% трудоспособного населения. Чрезмерные затраты на военные цели приводили к дефициту государственного бюджета, который, в свою очередь, обусловливал рост государственного долга и выпуск в обращение лишней массы денег;

монополизация экономики. Так, в 1994 г. в России свыше 1200 промышленных предприятий были монополистами в производстве наиболее важных видов промышленной продукции (более 65% ее общего объема). При этом 270 предприятий были единственными производителями 1100 видов продукции;

дотация государством нерентабельных предприятий, колхозов и совхозов, неэффективного капитального строительства. Инфляционный рост цен был связан и с разрушением старой денежно-кредитной и финансовой системы, запоздалым формированием новой, к тому же малоэффективной, разладом системы безналичных расчетов, чрезмерным налоговым прессом, политикой дешевых денег ЦБ РФ в 1992 г.;

популистские и экономически недостаточно обоснованные постановления Госдумы в 1992–1993 гг., которые увеличивали дефицит госбюджета. В 1992 г. ничем не обеспеченная эмиссия денег достигла примерно 30% валового национального продукта (финансово-кредитная система считается здоровой тогда, когда этот показатель не превышает 5%);

значительные и постоянно растущие расходы правительства на управление.

Свернуть текст

А. А. Нечаев, первый заместитель министра экономики и финансов (с ноября 1991 года по февраль 1992 года) и министр экономики (по март 1993 года) в первом российском правительстве, о сокращение военных расходов:

Первое российское правительство в конце 1991 года и в 1992 году для снижения дефицита бюджета стремилось максимально допустимо сократить оборонные расходы. Предстояло определить, от каких из них можно избавиться и при этом не навредить обороноспособности страны. В затратах на оборону есть несколько основных составляющих: расходы на НИОКР – все то, что относится к научно-техническому заделу; закупка серийных вооружений, на чем держалась половина промышленности страны, так называемая оборонка; текущее содержание армии – расходы на продовольствие, обмундирование, обеспечение казарм светом и теплом, на закупку топлива для танков, самолетов и автомашин, денежное содержание военнослужащих, пенсии бывшим военным; строительство жилья; а также так называемые спецработы – строительство оборонных объектов, утилизация отслужившего свой срок вооружения и т. п. (…)

Сокращать не статьи расходов, а саму армию. России, ставшей правопреемницей СССР, досталась армия, по численности вполне пригодная для ведения приличной войны среднего масштаба, – около 3 млн человек. Правда, часть войск располагалась на территории других республик и короткое время называлась Объединенными Вооруженными силами стран СНГ, но содержала всех все равно в основном Россия. Хуже того – выяснилось, что армия в значительной степени небоеспособна и является заложницей собственных вооружений, во многом занимаясь охраной накопленного оружия и боевой техники. Причиной тому был колоссальный недокомплект непосредственно в боевых частях. И это при устрашающей общей численности! Армия была огромной, но сотни тысяч человек трудились в аппарате управления, многочисленных ведомствах при Минобороне и Генштабе, военных научных институтах, академиях и училищах, военкоматах, были заняты в разнообразных специальных и вспомогательных частях – строительных, железнодорожных, госпиталях и т. п. В результате в боевых частях оружия было больше, чем людей, способных его использовать.

Так, ставшая вскоре знаменитой 14-я армия в Приднестровье фактически занималась лишь охраной гигантских арсеналов прежнего Одесского военного округа, где находились оружие и боеприпасы еще довоенного выпуска. Сил и средств на охрану хронически не хватало, арсеналы, особенно на юге, фейерверком взлетали на воздух. Некоторые склады оружия так только назывались, а в действительности представляли собой, например, выстроенные на полигонах армии танков. И было непонятно: то ли они кого-то обороняли, то ли солдаты защищали их от любопытных глаз. Тысячи гектаров земли было уставлено новенькими, только что произведенными, но не отправленными в армию танками или военной техникой, выведенной из стран Варшавского Договора и Прибалтики. Ее тоже нужно было охранять, а часовых и караульных одевать-обувать, кормить-поить, платить денежное довольствие и полевые.

Несмотря на огромный запас оружия, его продолжали выпускать непонятно зачем и для кого. Когда же требовалось сформировать мобильную, действительно боеспособную часть для отправки в «горячую точку», собирали буквально с миру по нитке, чуть ли не по взводу со всей армии. Именно так формировался боевой корпус, впоследствии направленный в Чечню, – по крохам с воинских частей, расположенных от Калининграда до Дальнего Востока. К сожалению, за последние годы мало что изменилось.

Когда я прикидывал, по каким статьям можно сократить расходы на текущее содержание армии, выяснилось, что сокращать нечего – каждая из них финансируется по утвержденным нормам, то есть уменьшить расходы на содержание армии можно только сократив саму армию.

С самого начала мне было ясно, что такую армию Россия содержать не может и не должна. (…) Не может быть действительно мощным и защищенным государство, которое разрушает собственную экономику и финансы ради содержания второй в мире по численности армии. (…) Западня, в которую советское руководство загнало страну своей военной политикой, состояла в том, что на крупномасштабное, но цивилизованное сокращение армии денег не было, тем более их не было на сохранение прежней армады. (…)

Ельцин сказал военным: готовьте план поэтапного сокращения – на первые полгода, на вторые полгода, на перспективу, чтобы через год выйти на численность армии в пределах 1,9 млн человек. Увы, эта задача не была решена и через несколько лет. В середине 1990-х годов численность армии сохранялась на уровне 2,1 млн человек.

Фактически шло некоторое «естественное» сокращение за счет увеличения числа уклонявшихся от призыва и не попадавших в армию по состоянию здоровья. Но до недавнего времени оставалась почти неизменной численность офицеров и прапорщиков, а генералов стало даже больше (…) руководство армии не хотело сокращать реальную численность войск. Жилье для тех, кого нужно отправлять в запас, почти не строилось, выделяемые на эти цели деньги расходовались неэффективно и с большими злоупотреблениями. А выталкивать офицеров на улицу без положенных им компенсаций означало копить гигантский потенциал социального недовольства людей, умеющих обращаться с оружием и озлобленных. (…)

Во второй половине 1990-х годов правительство и парламент сделали шаг назад от рационального решения, принятого в 1992 году Б. Н. Ельциным. Поскольку сокращать армию в спешном порядке было трудно и болезненно, ограничились уменьшением набора в нее. Студентов освободили от призыва и дали другие отсрочки. Через несколько лет под давлением военных отсрочки стали упразднять. Кроме того, в 1990-е годы формальное сокращение вооруженных сил отчасти было обеспечено удивительным по простоте и наивности решением: некоторые специальные войска вывели из прямого подчинения Министерству обороны и передали Министерству по чрезвычайным ситуациям, железнодорожные войска – Министерству путей сообщения, военных связистов – Минсвязи. В результате гражданские министры в одночасье превратились в боевых командиров. Но острота проблемы содержания «людей в погонах» от такого маневра не уменьшилась, хотя расходы на эти нужды и перекочевали в другие бюджетные строки…

Сохраняем только технологии и НИОКР. В конце 1991 года огромным достижением Министерства экономики стало резкое сокращение расходов на закупку военной техники и боеприпасов. (…) Существует понятие «потеря технологии»: если завод перестает производить технологически сложную продукцию, он потом не может опять начать ее выпускать. Получалось, что дешевле платить рабочим зарплату, хотя они ничего не делали в рамках основного производства, просто охраняли производственные мощности или налаживали выпуск другой продукции. Буквально по каждой позиции мы мучительно искали минимальный уровень оборонного заказа, чтобы обеспечить сохранение технологий, мобилизационных производственных мощностей в потенциально рабочем состоянии, даже если в то время они были совершенно не нужны.

Похожим было и положение по основным видам вооружений. Оно усугублялось тем, что при распаде СССР почти все лучшие войска и лучшая техника остались в других союзных республиках. После обретения Россией суверенитета обнаружилось, что солдат много, а современного вооружения почти нет, армия состоит преимущественно из тыловых частей, лучшая стратегическая авиация осталась на Украине (например, новые стратегические бомбардировщики Ту-160, полустратегические бомбардировщики Ту-22, стратегические бомбардировщики Ту-95), многие ракетные комплексы – на Украине, в Белоруссии, Закавказских республиках. Система радиолокационного слежения была развернута там же и в Прибалтике.

Правда, в Россию выводились войска из ГДР и Прибалтики. Но они обладали преимущественно тактическим наступательным вооружением, в частности в Советской Армии в ГДР было огромное количество танков, которые согласно прошлой военной доктрине должны были за несколько дней оккупировать половину Европы. Вывод этих войск создавал гигантские дополнительные проблемы, их нужно было где-то размещать, обеспечивать снабжением. Вскоре Министерство экономики создало специальные комиссии по выводу войск и реализации остававшегося на месте их прошлой дислокации имущества.

Хотя сразу после распада СССР формально существовали Объединенные Вооруженные силы стран СНГ, было ясно, что России придется создавать собственную армию. Принципиально вопрос о том, чтобы при разделе армии современные вооружения хотя бы частично были переданы России, решался на высшем политическом уровне. Их удалось получить, но на это потребовались годы. Так, современная стратегическая авиация была выведена с Украины только в середине 1990-х годов. Много усилий потребовал и раздел Черноморского флота.

В начале 1992 года ситуация была малопредсказуемой и затрудняла поиск компромисса между нормализацией бюджета и потребностями поддержания обороноспособности, в том числе в закупках вооружений. Если по расходам на текущее содержание армии без сокращения ее численности снижать было особенно нечего, то в закупках вооружений были немалые резервы. И мы пошли на серьезное урезание этой статьи расходов. Впрочем, делали это не волюнтаристски и не бездумно. Было понятно, что нельзя сильно сокращать научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы в оборонном комплексе. Ведь это – будущее обороноспособности, общий научно-технический потенциал страны, двойные технологии, лучшая часть нашей промышленности. Поэтому жестоко сокращались закупки серийных вооружений – на 80%. (…)

Закупку танков сократили кардинально – буквально до нескольких штук, потому что мы выводили танки из ГДР, да и на некоторых заводах скопилось огромное количество этой техники. Так, на Омсктрансмаше я увидел величественное и одновременно трагическое зрелище. Гигантская просека в тайге, и, сколько хватало взгляда, аккуратные ряды тысяч танков. Директор завода упорно не соглашался на конверсию, отказывался поверить, что продукция его предприятия в прежних объемах больше не требуется стране, и все ждал нового заказа. И требовал денег. Деньги ему мы все же дали, но на доработку новых моделей. Благодаря этому появился лучший в нашей истории танк своего класса «Черный орел». Увы, он и по сей день существует в единственном экземпляре, который демонстрируют на важнейших выставках военной техники в России…

По многим видам военной техники заказ сводился к нескольким экземплярам – только ради сохранения технологии производства и кадров. Меня сильно ругали, например, в Минавиапроме за то, что директорам оборонных предприятий приходилось держать огромные мощности в простое. Ведь если заказ сокращен условно со 100 до трех МиГ-29, то все равно задействованные производственные площади и оборудование на заводе остаются почти прежними. А работы нормальной нет, доходы мизерные. Но это была уже не моя проблема, а Минобороны и оборонных департаментов Министерства промышленности, которые старались сохранить максимум мощностей для выпуска военной техники, несмотря на их избыточность.

С огромным трудом я настоял на закрытии производства подводных лодок на заводе «Красное Сормово» в Нижнем Новгороде. Мне удалось убедить Минпром сконцентрировать производство подводных лодок в Северодвинске, где мощностей было достаточно для обеспечения и текущей, и будущей потребности. А их выпуск на заводе «Красное Сормово» был закрыт, мощности высвободились для конверсии, которая в целом прошла успешно. Мы сокращали и мобилизационные мощности, но в меньшей степени, чем закупки вооружений.

Предприятиям, лишившимся оборонного заказа, по моей инициативе стали выдавать государственные конверсионные кредиты на финансирование перепрофилирования мощностей. Они выдавались на предельно льготных условиях – под 8% годовых при ставках коммерческого кредита выше 100%. Мы понимали, что далеко не все директора рационально воспользуются этим кредитом, часть его уйдет на выплату зарплаты работникам предприятий, чтобы не было массового оттока кадров или даже социального взрыва. Но и такое «нецелевое использование» было для страны экономически выгоднее, чем производство никому не нужных дорогих железок, которые потом еще надо было перевозить и охранять.

Конверсионные кредиты давали предприятиям шанс выжить, и многие этим воспользовались. Благодаря им, а главное – твердой линии на сокращение производства вооружений, чего так не хватало М. С. Горбачеву, впервые заговорившему о конверсии, но так и не сумевшему настоять на ее осуществлении, начали реализоваться конверсионные программы. Крупный омский оборонный завод «Полет», производивший спутники, уже в 1992 году имел программу выпуска грузовых «АНов», которые он «перетаскивал» с Украины. Тульский завод «Штамп», выпускавший корпусы снарядов, ракет и имевший налаженную трубную технологию, с помощью конверсионного кредита благополучно завершил переход на производство бытовых труб и изделий из них, насосов, бытовой техники, газовых плит. В Новгороде оборонный завод стал по «отверточной технологии» делать видеомагнитофоны «Самсунг». В 1996 году он выпускал уже собственные модели.

Мы твердо нацелились жить по средствам, поэтому резко сокращали оборонные расходы бюджета, проявляя гибкость, искали возможность производить военную технику в таких объемах, чтобы и технологию сохранить, и минимизировать производственные издержки. Директора оборонных предприятий сначала намекали нам, что мы ничего не понимаем в этом деле (а кто-то считал нас агентами Буша и врагами нации). Но мы старались помочь им перезагрузить мощности, занять их гражданской продукцией, переводили заказы из других бывших советских республик на российские заводы. (…)

Помню первое совещание по оборонному заказу с многочисленными генералами – руководством Минобороны, проходившее у меня в кабинете. Они запросили на закупку вооружений 46 млрд рублей, а готовы были согласиться, по сведениям моих информаторов, на 21 млрд. Я же мог предложить лишь 5 млрд рублей. Удар для генералов оказался настолько неожиданным и сильным, что они были просто не в состоянии обсуждать конкретные детали. Что можно закупить на столь мизерную, по их понятиям, сумму? Мы расстались, ни о чем конкретно не договорившись, даже не обсудив всесторонне тему. Ни меня, ни все «правительство реформаторов» генералы всерьез не воспринимали: слишком высоко было влияние военных в Советском Союзе даже после горбачевских реформ. Никто и никогда не позволял себе посягать на святая святых – финансирование обороны и ВПК. До сих пор удивляюсь, как нам тогда удалось провести такое решение. Конечно, нас прикрывал президент, но все же… Закупка вооружений была сокращена на 67%.

Свернуть текст

Накануне своей отставки Гайдар столкнулся с мощным и непреодолимым проинфляционным консенсусом. Все в стране, от большинства простых граждан до большинства экономистов плюс подавляющее большинство политиков, были убеждены в том, что печатание денег и обещание «бесплатного завтрака» всему населению страны – самый разумный путь выхода из кризиса. Цена этой стратегии известна: мы заплатили за нее дефолтом 1998 года и гораздо более глубоким спадом, чем это могло бы быть в ином случае. Мы видим, что страны, завершившие свою финансовую стабилизацию на более раннем этапе, имели спад 15–20%, а в России он достиг 40%.

Экономический рост в стране начался только после финансовой стабилизации, после существенного снижения темпов инфляции и устранения большого бюджетного дефицита. Но это случилось уже в 1999 году. Только в 2007 году мы вышли на уровень 1991 года – после 8 лет быстрого экономического роста. Это та цена, которую страна заплатила за слепую веру в магическую силу безудержной денежной эмиссии.

Анализ данных за март 1992 года показал, что ситуация в наличном обращении продолжает стремительно ухудшаться. При сохранении в марте роста цен на уровне февраля (38–40% в месяц) в 1,7 раза по сравнению с февралем увеличился прирост неотоваренных денег на руках у населения. Объемы наличной эмиссии в марте достигли 37,4 млрд рублей, более чем на треть превысив февральские масштабы. В результате сводный индекс инфляции в марте составил 57% против 51% в феврале.

В целом за I квартал 1992 года, по оценкам аналитиков «Коммерсанта», индекс инфляции в наличном обороте превысил 1350%. Это более чем в 2 раза превосходит суммарное обесценивание рубля за весь прошлый год. При этом дефицит республиканского бюджета в первом квартале сложился на уровне 30% его расходной части, то есть доля дефицита в бюджетных расходах I квартала выросла на три пункта по сравнению с 1991 годом…

Снижение масштабов наличной эмиссии в мае 1992 года, которого правительству удалось добиться за счет беспрецедентного замораживания выплат населению, не привело к общей стабилизации денежного оборота. В июне инфляция получила новый импульс. По сравнению с маем масштабы выпуска денег в обращение почти удвоились, а темпы инфляции выросли на 11 пунктов и составили 52% – рекордную величину за все время наблюдений.

Продолжает нарастать инфляционная напряженность и в сфере безналичного оборота. Об этом свидетельствуют ускоряющийся рост цен и начавшееся во II квартале падение ежемесячных объемов балансовой прибыли предприятий и налоговых поступлений в бюджет. Кроме того, в течение последних трех месяцев почти в 4 раза выросла сумма взаимных неплатежей предприятий.

В этой ситуации эксперты прогнозируют, что Центральный банк в самое ближайшее время будет вынужден пойти на значительную эскалацию кредитной эмиссии для покрытия дефицита бюджетной системы и оборотных средств предприятий. Неудача жесткой антиинфляционной политики может побудить правительство и ЦБ вернуться к предшествовавшему реформам инфляционному оживлению в экономике.

Свернуть текст