В централизованно планируемой экономике Советского Союза было создано явление, до того не известное мировой экономической практике, – государственное сельское хозяйство. В различные исторические периоды в той или иной стране мощный государственный сектор мог существовать в любой отрасли, но в сельском хозяйстве такого не встречалось.

Что же такое – государственное сельское хозяйство? Это не столько высокий уровень государственного регулирования аграрного сектора, сколько непосредственное государственное управление производством. Данная система могла сопровождаться юридической национализацией сельскохозяйственных земель, как в СССР и Монголии, или земля могла оставаться-де-юре в собственности крестьян, как в странах Восточной и Центральной Европы. Но в обоих случаях была экономическая монополия государства на землю. В СССР она была также и юридической монополией – вся земля принадлежала государству.

Сельскохозяйственные предприятия получали землю в бесплатное и бессрочное пользование, иначе говоря, земля передавалась им для сельскохозяйственного использования без финансовых обязательств (налога, арендной платы и других форм оплаты) на неопределенный срок. Будучи собственником земли, государство имело право перераспределять ее между предприятиями, изымать для несельскохозяйственного использования и распоряжаться иным способом.

Предприятия из предоставленных им в пользование угодий выделяли участки для ведения сельскими жителями личного подсобного хозяйства (ЛПХ) – в среднем примерно по 20 соток. При этом часть земельного надела обычно располагалась в деревне, вблизи от дома и была стабильной. Также для посадки картофеля и овощей хозяйства предоставляли на своих полях землю на сезон, которая не закреплялась за семьями и зачастую обрабатывалась коллективно. Кроме того, существовали коллективные выгоны и сенокосы для домашнего скота. Такое подсобное хозяйство в советской деревне было весомым источником дохода семьи. Поэтому право администрации предприятий распределять землю для личных подсобных хозяйств было сильным рычагом давления на работников. ЛПХ давали до четверти валовой продукции сельского хозяйства.

Государство не только было монопольным собственником земли, но и централизованно распределяло инвестиционные ресурсы, в значительной мере оборотные средства, устанавливало производственные задания, что фиксировало отраслевую и региональную структуру сектора. В нем, как и в других отраслях, существовало «фондовое снабжение». Одновременно с плановым заданием на производство каждое предприятие получало плановую цифру разрешенной для него покупки средств производства – тракторов, сельхозтехники, удобрений, химикатов, строительных материалов и т. д. Свободного рынка ресурсов не существовало, легально приобрести ресурсы сверх «отпущенных фондов» было невозможно. Действовали специализированные государственные снабженческие, строительные и транспортные организации.

Государство занималось и распределением сельхозпродукции. Основную ее часть закупали государственные ведомства по установленным ценам (система государственных закупок). Так, для управления закупками и продвижением зерна и масличных культур было создано Министерство хлебопродуктов, имевшее разветвленную сеть региональных организаций и предприятий. Продукцию животноводства в основном закупали сами государственные перерабатывающие предприятия (мясокомбинаты и молокозаводы). Картофель и овощи поступали на государственные овощные базы и перерабатывающие заводы (консервные, крахмальные, спиртовые и т. п.). Закупала их и потребительская кооперация, которая юридически была негосударственной организацией, но действовала в рамках единого государственного плана. Сельхозпродукция в основном поступала в государственные заготовительные организации.

Свернуть текст

В послевоенные годы сельское хозяйство оставалось в очень тяжелом положении. Но государство продолжало использовать крестьян, как источник дохода для финансирования промышленности. (…) Дважды, в 1948 и 1952 г., повышался сельскохозяйственный налог, форсированными темпами шло укрупнение колхозов. Но жизнь на селе была тяжелой. К началу 1950-х гг. бегство из деревни, несмотря на наличие паспортного режима в городах, стало массовым: только с 1949 по 1953 г. число трудоспособных колхозников в колхозах (без учета западных областей) уменьшилось на 3,3 млн человек. (…)

В 1953 г. плохой урожай поставил страну на грань голода. Резервы роста производства зерна были почти исчерпаны. В 1950–1953 гг. в среднем собирали 83,7 млн т. Не хватало мужиков после войны. Вот почему лидеры СССР в 1953 г. пошли на беспрецедентные меры по сельскому хозяйству. Вторым обстоятельством, позволившим правительству начать повышение жизненного уровня населения с 1953 по 1960 г., был резкий рост добычи нефти с 19,4 млн т в 1945 г. до 148 млн т в 1960 г.

Реформа сельского хозяйства. В 1953 г. были снижены налоги на домашние хозяйства сельских жителей. С 1 июля 1953 г. вводился принцип твердого налогообложения, то есть с 1 га приусадебного хозяйства, независимо от его доходности. Общая сумма сельскохозяйственного налога в результате реформы снизилась с 9,5 млрд рублей в 1952 г. до 4,1 млрд в 1954 г. (…) Одновременно была уменьшена доля урожая, которая оставалась у колхозов.

Во второй половине 1953 г. правительство существенно повысило закупочные цены для крестьян (на мясо – в 5,5 раз, на молоко – в 2 раза); уменьшило обязательные поставки государству; снизило налоги с крестьян. В 1954 г. закупочные цены на зерно были увеличены в 7,4 раза. (…) Руководителям колхозов было одновременно дано больше прав для привлечения колхозников к обязательным работам.

Затем была целина. В феврале 1954 г. состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором было объявлено о решении увеличить производство зерна на 35–40% в течение 2–3 лет за счет подъема целинных и залежных земель. Целина позволила довести среднегодовой сбор зерна за 1955–1958 гг. до 116,5 млн т. Это на 39% больше, чем в последние годы жизни Сталина.

Реформы Маленкова и целина привели к быстрому росту продукции сельского хозяйства. В 1953–1955 гг. крестьянство сумело резко увеличить производительность сельскохозяйственного труда. С 1954 г. по 1956 г. в СССР наблюдался прирост сельского населения – впервые за послевоенный период. С 1953 по 1958 г. продукция сельского хозяйства увеличилась в 1,5 раза. За 1954–1958 гг. по сравнению с предшествовавшим пятилетием рост составил по зерну 40%, овощам – 40, сахарной свекле – 68, мясу – 41, молоку – 36, яйцу – 56%. Это был невиданный в истории России скачок сельскохозяйственного производства.

К 1953–1958 гг. относится и строительный бум в деревнях. Всем желающим выделялись участки под строительство, оказывалась помощь стройматериалами и т. п. Вырос жизненный уровень села. В результате реформ приостановилось бегство колхозников из деревни, а вместе с тем закономерный процесс урбанизации постепенно входил в нормальное русло. Большой эффект дало увеличение продуктивности личных подсобных хозяйств. Росту же валовой продукции сельского хозяйства в основном способствовало освоение целинных земель.

Эффект целины закончился в 1960-х годах. После 1960-х годов начался постоянный рост сбора зерна за счет того, что было налажено производство искусственных удобрений, то есть за счет закапывание нефти и угля в землю. К 1985 году сборы зерна были удвоены по сравнению с концом 1950-х годов.

Энергетические мощности советского сельского хозяйства в 1970 г. по сравнению с дореволюционным периодом возросли в 14,1 раза, энерговооруженность труда – в 22,4 раза. Производительность труда в сельском хозяйстве увеличилась в 1970 г. по сравнению с 1913 г. в 5,3 раза, часовая производительность – более чем в 6 раз. В 1975 г. сельскому хозяйству было поставлено 72 млн т минеральных удобрений повышенного качества. Если считать в целом и учесть, что за годы советской власти до 1985 года доля городского населения возросла с 15 до 80%, то та же земля стала обрабатываться в 4,2 раза меньшим числом человек. Сбор зерна вырос в 2,5 раза, следовательно, производительность труда крестьян выросла более чем в 10 раз, главным образом за счет использования нефтепродуктов как источника энергии.

…Страна, обладавшая крупнейшими в мире площадями плодороднейших черноземов, и занимавшая до 1917 г. одно из первых мест по экспорту сельхозпродукции, теперь была не в состоянии себя прокормить, и каждый год импортировала десятки миллионов тонн зерна – из него выпекалась каждая третья буханка хлеба. (…)

СССР импортировал зерно с 1963 г., но не постоянно. Закупал за рубежом немного пшеницы, но 90% производил внутри страны. Закупленное зерно шло на производство мяса. Мощности по его производству были сосредоточены в Прибалтике. В 1967–1971 гг. у СССР было положительное сальдо торговли зерном. Причем даже в неблагоприятные годы СССР не тратил на это более 5 млрд долларов (в долларах 2000 года). Нагрузка на бюджет была вполне терпимой. В 1976–1980 гг. импорт составил 9,9% сельскохозяйственного производства, в 1980 г. – 18,1,в 1981 г. – 28,4%.

Свернуть текст

Еще задолго до начала перестройки в СССР попытались реформировать экономическую систему. Ни отказываться от государственной собственности, ни демонтировать административную иерархию никто не пытался, однако решено было, что предприятиям следует предоставить некоторые стимулы. Следует заинтересовать их в более эффективной работе, сделать так, чтобы часть прибыли оставалась в их распоряжении и использовалась для поощрения работников и развития производства.

Реформу начали проводить в середине 1960-х годов. Она получила неофициальное наименование косыгинской в честь Алексея Николаевича Косыгина, который в то время был главой советского правительства.

Увы, факты из жизни Косыгина не подтверждают представлений о его способности что-либо качественным образом изменить. Премьер однозначно придерживался принципов советской экономической системы. Со свойственным ему здравым смыслом он, с одной стороны, понимал, что нельзя с милицией гоняться за каждой бабкой, которая связала носки на продажу, но, с другой – уверял, что «выходить из тяжелейших кризисов нам позволяло плановое хозяйство, и, видимо, в ближайшее время никто ничего лучшего не придумает. Нашу экономическую систему надо серьезно лечить, но она есть и останется основной».

Он был чисто советским хозяйственником и в рамках возможностей советской системы активно изыскивал резервы для развития. В частности, именно ему мы во многом обязаны развитием нефтегазового промысла в Сибири, с которого и по сей день кормимся.

Что же вышло на деле из косыгинской реформы? Скорее всего, некоторый стимул развитию хозяйства она дала, поскольку во второй половине 1960-х годов советская экономика развивалась довольно быстрыми темпами. Правда, некоторые экономисты считают это лишь статистической иллюзией.

Впрочем, был тогда рост или нет, не так уж важно, поскольку вскоре самостоятельность предприятий вновь уменьшилась. Кроме того, стимулы в отсутствие рыночной конкуренции приносили не только позитивные результаты. В частности, при фиксированных государством ценах предприятие, стремящееся хорошенько подзаработать, стремилось производить не то, что нужно потребителю, а что дороже. Дефицитные товары, если их в административном порядке не делают выгодными, так и остаются дефицитными.

Более того, поскольку люди в условиях реформы стали несколько лучше зарабатывать, а дефициты не рассосались, отоваривать имеющиеся в карманах деньги становилось даже труднее. Денег больше, но объем товаров не увеличился, а значит, экономика дефицита лишь прогрессирует.

Косыгин намеревался решить проблему дефицита чисто административными мерами, строя новые заводы по производству предметов потребления. (…) Это все равно не решило бы проблемы, поскольку при легком доступе к деньгам дефицит активно работает на свое расширение. Но советский премьер об этом не догадывался и надеялся повысить благосостояние людей, не допуская никакого капитализма.

В принципе, с углубляющимся дефицитом можно было бороться, развивая реформу в сторону рынка. Однако такой динамики страшно боялся сам Косыгин. В том числе потому, что понимал: оставшиеся бесконтрольными директора предприятий все разворуют. А о том, чтобы бороться с воровством при помощи перехода к частной собственности, т. е. посредством формирования хозяина, контролирующего работу своего завода, советскому руководителю середины 1960-х годов и помыслить было страшно.

Словом, вперед Косыгин идти не мог. При этом оставлять реформирование на полдороги было нереалистично. Половинчатые реформы могли формально дать хорошие показатели, но на деле лишь осложнить жизнь людей, гоняющихся в поте лица за отсутствующими на прилавках товарами. Поэтому партийное руководство страны активность реформатора придавило. И вот уже Косыгин приватно констатирует в беседе с чехословацким премьером Любомиром Штроугалом: «Ничего не осталось. Все рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят».

В итоге Косыгину приходилось руководить советской экономикой и распределять дефицитные ресурсы, используя все те инструменты бюрократического торга, от которых реформа, по идее, должна была нас увести.

Косыгинская реформа притормозилась еще и по политическим мотивам. В Чехословакии в 1968 году похожие экономические процессы привели к Пражской весне, к намерению политической либерализации. Такого поворота событий не желали все советские лидеры, включая Косыгина. А потому от греха подальше следовало, как представлялось кремлевской верхушке, отказаться от всяких реформаторских экспериментов. И от них действительно отказались. Практически на 20 лет. Вплоть до начала горбачевской перестройки.

М.С. Смиртюков, управляющий делами Совета Министров СССР в 1964–1989 годах:

«По крупным, принципиальным вопросам Косыгину всегда приходилось трудно. Они предварительно обсуждались на Политбюро. Вначале Косыгина поддерживали там зампред Совмина СССР К. Т. Мазуров и глава правительства РСФСР Г. И. Воронов. Мазуров выступал помягче, а Воронов был мужик резкий и говорил Брежневу в глаза все, что думал. Но их Брежнев потихоньку из Политбюро убрал, и Косыгину нередко приходилось противостоять всей этой партийной братии практически в одиночку. Борьба с ним шла по всем правилам ведения дворцовых интриг. У Брежнева среди зампредов Совмина были свои люди, которые после заседаний правительства чуть ли не бегом бежали к телефонам, чтобы доложить генсеку о том, что у нас говорилось».

Свернуть текст

История и СССР, и Российской Федерации неразрывно связана с историей нефтяной промышленности. Доказанные запасы нефти России не так уж велики: в 2008 году 79 млрд баррелей, или 6,3% мировых запасов. Для сравнения: у главной нефтяной страны мира – Саудовской Аравии – 264 млрд баррелей, или 21% мировых запасов. Зато по дневной добыче мы успешно конкурируем с ближневосточным королевством – соответственно 9,8 млн и 10 млн баррелей.

За счет нефти Советский Союз всегда решал свои внутриэкономические и внешнеполитические задачи. Пока мировая цена на нефть была высока, социалистическая система хозяйствования держалась, хотя в ней вызревали острейшие противоречия. Но когда в 1980-х годах наступил длительный период низких цен, она развалилась.

Сегодняшние силы и слабости российской нефтянки уходят корнями в ее социалистическое прошлое. Нефтяная промышленность начала болеть задолго до распада СССР. Руководство Советского Союза твердо верило, что нефтяная промышленность – основной источник валютных поступлений, опора бюджета и грозное оружие внешней политики – не имеет пределов роста. При этом оно не хотело видеть, что в отрасли накапливались серьезнейшие проблемы.

Еще в 1970-х годах центр нефтедобычи сместился в Западную Сибирь, но основные районы потребления находились в Европейской части страны. Неуклонно росли издержки производства, ведь работать приходилось в экстремальных условиях, а нефть перевозить на огромные расстояния.

Для выполнения пятилетних планов нефтяники вели добычу на нескольких западносибирских гигантах и почти не вводили в работу средние и мелкие месторождения. А поскольку регулярно открывались все новые богатейшие запасы, о повышении нефтеотдачи не думали. К примеру, технология гидроразрыва пластов, разработанная в середине прошлого века в Советском Союзе, оказалась невостребованной, и сейчас приходится закупать ее за рубежом.

В те времена безудержно наращивали добычу и экспорт нефти, а о геологоразведке и развитии инфраструктуры забывали. Месторождения разрабатывали недопустимо высокими темпами и ценнейшие из них загубили. У супергиганта Самотлора с начальными запасами нефти 6,5 млрд тонн пик добычи (154 млн тонн) пришелся на 1980 год. Месторождение кормило почти всю страну: на заработанные им нефтедоллары за рубежом приобретались продукты питания и потребительские товары. Эти же нефтедоллары тратились на достижение сомнительных внешнеполитических целей. Потом добыча на Самотлоре стала быстро падать: до 60 млн тонн в 1990 году и 20 млн тонн в 1995 году.

Нефтяные производственные объединения сами не экспортировали добытую ими нефть. Этим занимался созданный в 1931 году монополист «Союзнефтеэкспорт» (с 1992 года – «Нафта-Москва»). А импортное оборудование для нефтяников закупал, расплачиваясь западносибирской нефтью, «Машиноимпорт», поскольку отечественное машиностроение не смогло наладить выпуск современной нефтепромысловой техники. Поэтому нефтедобывающие объединения, работавшие за «железным занавесом», не имели опыта взаимодействия с иностранными партнерами и правильных представлений о мировых рынках.

Когда осваивали Западную Сибирь, первыми туда пришли нефтяники и лишь потом строительные и другие вспомогательные службы. Значит, начальникам нефтегазодобывающих управлений в Тюменской области, кроме нефтедобычи, приходилось заниматься строительством коровников, бань, школ и кинотеатров, чтобы обеспечить приемлемые условия жизни рабочим и уменьшить текучесть кадров.

А экологическое варварство при освоении новых регионов… Одна «сибирская технология» чего стоит: когда строили нефтепровод Усть-Балык – Омск, деревья рубили, а пни выкорчевывали взрывчаткой. Потом бульдозерами сдвигали горы древесины в сторону, где она гниет и ныне. Критикам же напоминали, что чем быстрее работаем, тем больше нефти добудем.

Руководство страны держало нефтяную промышленность под тотальным контролем: даже начальников сибирских нефтегазодобывающих управлений назначали с разрешения ЦК КПСС. Однако при этом не прислушивались к профессионалам-нефтяникам, предупреждавшим о грядущих бедах. И они не заставили себя ждать.

Структура новых запасов ухудшалась: нефть оказывалась все более вязкой, залегала все глубже, крупные открытия делались все реже, запуск новых месторождений обходился все дороже. Если в 1975 году новая скважина в Тюменской области давала 138 тонн нефти в сутки, то в 1994 году – лишь 10–12 тонн.

Первый кризис грянул в 1977–1978 годах, когда в Западной Сибири впервые упала добыча нефти. Из спада выбрались, бросив все силы страны на развитие региона. А в 1982 году Тюмень не осилила годовой план по добыче. Застой продолжался еще четыре года. Второй кризис тоже преодолевали привычными авральными методами – мощным вливанием капиталовложений и рабочей силы. Правда, возникли и новые тенденции: часть заданий по нефтедобыче перенесли с Тюменской области на Азербайджан и Казахстан, развивали социальную инфраструктуру, укрепляли техническую базу отрасли. Титаническими усилиями падение приостановили, и в 1987–1988 годах вышли на пик в 570 млн тонн. Но потом нефтедобыча опять безудержно покатилась вниз и в 1996 году упала до абсолютного минимума в 301 млн тонн. К тому же нефтяники недополучали материально-технические ресурсы, необходимые для поддержания скважин в рабочем состоянии. В результате они деградировали, лавинообразно росло число неработавших скважин: 1989 год – на 2,1 тыс., 1990 год – на 6,7, 1991 год – на 5,9, 1992 год – на 7,4 тыс. К 1995 году не работали 22 тыс. из 140 тыс. скважин.

Проблемы обострились из-за политической нестабильности и экономического кризиса. К тому же с распадом Союза были разорваны хозяйственные связи с предприятиями бывших республик, производившими важнейшую для отрасли продукцию. Например, в Азербайджане выпускалось 40% нефтепромыслового оборудования, а Украина специализировалась на трубах нефтяного сортамента. Танкерный флот остался в Прибалтике. России досталось всего четыре порта (Новороссийск, Туапсе, Находка и Владивосток), которые пропускали только 40 млн тонн нефти в год.

Скверно обстояло дело и в нефтепереработке. Когда в СССР строили нефтеперерабатывающие заводы (НПЗ), автомобили считались роскошью, качественный бензин не требовался и основным нефтепродуктом был мазут. НПЗ вводили в эксплуатацию в основном с конца 1940-х до середины 1960-х годов. После 1966 года построили всего 7 новых заводов. В РСФСР был открыт только Ачинский НПЗ, остальные 6 – на территории союзных республик. Поэтому после распада СССР Россия унаследовала самые старые предприятия с низкой глубиной переработки – около 67% против 85–95% в развитых странах. Так что и за рубеж они поставляли первичные нефтепродукты, которые доводили до кондиции уже в странах-потребителях.

Таким образом, России досталась больная нефтяная промышленность, подорванная плановой экономикой. Лечить ее пришлось рыночными лекарствами. Готовых рецептов не было – восстанавливали отрасль методом проб и ошибок.

Свернуть текст

Месторождения нефти Западной Сибири, открытые в 1960 х годах, возможность их освоения, финансирования за счет экспорта нефти в развитые капиталистические страны масштабного импорта сельскохозяйственной продукции, казалось, позволили решить продовольственную проблему.

…Советский союз быстро наращивает экспорт нефти в развитые капиталистические страны. Потребности в валюте подталкивают к использованию методов освоения и эксплуатации месторождений, позволяющих добиться быстрых результатов, но создающих риски падения добычи в последующие годы.

…Нарастающие трудности с продовольственным снабжением подталкивали советское руководство к выбору стратегии форсированного использования месторождений. Председатель Совета Министров А. Косыгин неоднократно обращался к начальнику Главтюменьнефтегаза В. Муравленко с просьбой примерно такого содержания: «С хлебушком плохо – дай 3 млн тонн сверх плана». За 1974–1984 гг. затраты на 1 т прироста добычи нефти увеличились на 70%. Расходы на добычу топлива с начала 1970 до начала 1980 х годов возросли вдвое.

Форсированное увеличение добычи нефти подталкивало к концентрации усилий на крупнейших проектах. Использование методов эксплуатации, дающих возможность быстро увеличить объем нефтедобычи, но создающих трудно прогнозируемые риски, вело к тому, что возможность сохранения достигнутых объемов производства оказалась в зависимости от того, что произойдет на нескольких уникальных месторождениях.

Внешнеторговый баланс, платежный баланс, снабжение населения продовольствием, сохранение политической стабильности все в большей степени определялись тем, какой будет погода на целинных землях, как сложится ситуация в нефтедобыче. В качестве основы экономической и политической стабильности мировой сверхдержавы – это немного.

Наряду с открытием крупных нефтегазовых месторождений, сохранению стабильности советской экономики в 1970 х годах способствовало беспрецедентное повышение мировых цен на нефть в 1973–1974 гг. и скачок цен в 1979–1981 тт. На фоне роста объема экспорта нефти, реализуемой за конвертируемую валюту, темпы повышения валютной выручки СССР, начиная с 1973 г., были беспрецедентными.

Поток валютных ресурсов от продажи нефти позволил остановить нарастание кризиса продовольственного снабжения городов, увеличить закупки оборудования, потребительских товаров, обеспечил финансовую базу наращивания гонки вооружений, достижения ядерного паритета с США, начать такие внешнеполитические авантюры, как война в Афганистане.

К 1980 г. нефть и газ составляли 67% экспорта СССР в страны ОЭСР. В это же время цены на нефть, оставаясь высокими, перестают расти. На этом фоне в стране усиливается дефицит потребительских товаров, растет денежная эмиссия, повышаются цены колхозного рынка. Бюджетные расходы все в большей степени финансируются за счет вкладов населения. Усиление финансовой несбалансированности народного хозяйства, рост финансовых диспропорций, дефицита на потребительском рынке стимулирует попытки компенсировать недостаток предложения продуктов питания за счет ухудшения их качества (например, увеличением доли воды и крахмала в колбасе). Начиная с середины 1970 х годов, примерно половина прироста товарооборота достигалась за счет ухудшения качества и повышения цен. Доклад Госплана по этому поводу был роздан заместителям председателя Совета Министров. На следующий день экземпляры были изъяты и уничтожены.

Байбаков Н.К., бывший председатель Госплана СССР:

«Поскольку в старую схему финансирования мы уже не укладывались, пришлось прибегнуть к новым, нетрадиционным, способам: вклады населения в сберкассах, средства со счетов предприятий частично снимались и направлялись на бюджетные расходы».

Свернуть текст

С 1959 года Н. С. Хрущев провозгласил курс на ликвидацию личных приусадебных хозяйств. Их обложили непомерными налогами. Скотину заставляли сдавать в колхоз. А в колхозах этот дополнительный скот было негде держать и нечем кормить. Вдобавок Хрущев после поездки в Америку приказал везде сеять кукурузу: без районированных сортов, без обучения агрономов и т. д. Все это привело к тому, что из продажи исчезли не только мясо (свыше половины его ранее давали личные хозяйства колхозников), но и сахар, и крупы, даже возникли перебои с хлебом.

Выход из этого коммунистическое руководство видело в двух мерах. Во-первых, с 1962 года начинаются массированные закупки зерна за границей, прежде всего в ненавистной Америке. Во-вторых, чтобы иметь возможность повысить закупочные цены на продукцию колхозов, правительство Хрущева решило повысить примерно на треть розничные цены на основные виды продуктов: хлеб, мясо, колбасу, масло, яйца. Это произошло с 1 июня 1962 года одновременно по всему СССР. Простые граждане тогда тратили основную часть своих зарплат именно на продукты питания. И прежде всего на те продукты питания, которые подорожали.

Параллельно в СССР регулярно снижали расценки по выработке продукции для рабочих. Причем далеко не всегда это было связано с внедрением новых технологий и ростом производительности труда.

В Новочеркасске (Ростовская область) эти два события совпали. В литейном цехе электровозостроительного завода в мае рабочим резко срезали расценки. Условия работы и снабжение там и так были отвратительными. А тут с 1 июня резко выросли цены на все основные продукты питания. Рабочие бурно обсуждали в цехе эти новости. В цех зашел директор завода. На вопрос подошедшей к нему работницы: «Скажите, как же нам жить дальше?», – директор ответил, ничуть не смущаясь: «Ничего, проживете! Раньше ели пирожки с мясом, теперь будете есть пирожки с ливером!» Это заявление моментально разнеслось по цеху. Сталелитейщики отказались работать. К ним примкнули рабочие других цехов. Пошли к заводоуправлению. Но начальство встретиться с ними не пожелало.

Поскольку толпа забастовщиков росла по минутам и перевалила за тысячу, дирекция поставила в известность руководителей горкома и обкома партии. Те приехали, но выступили так, что в них полетели камни. А затем к забастовке примкнули рабочие других, более мелких предприятий Новочеркасска.

К вечеру того же дня из Москвы в Ростов-на-Дону прибыли почти все члены Президиума ЦК КПСС во главе с Ф. Р. Козловым и А. И. Микояном. Руководитель партии и советского государства Н. С. Хрущев остался в столице, поскольку была запланирована его встреча с кубинскими студентами.

2 июня утром рабочие утренней и вечерней смен двинулись к городу. Весь 12-километровый путь они прошли с красными знаменами, портретами Ленина и вполне приличными для нынешних времен призывами. Впрочем, перекрыв движение по железной дороге, написали на тепловозе лозунг «Хрущева – на мясо!» …Речку Тузлов, огражденную от процессии самоходками и пожарными машинами, колонна преодолела легко и вскоре остановилась перед атаманским дворцом, в котором размещался горком КПСС. Снова гневные выступления Ф. Р. Козлова и А. И. Микояна, клеймящие демонстрантов по радио. А народ не расходится, наоборот, прибывает. На площади перед дворцом появляются военные, а вслед за ними – танки, от их холостых выстрелов полетели стекла во всей округе.

До стрельбы на поражение пока не доходило. Тому предшествовали очень важные обстоятельства. Дело в том, что «операцию» по насильственному разгону митингующих поручили заместителю командующего Северо-Кавказским военным округом, Герою Советского Союза генералу М. И. Шапошникову. Генерал же, узнав, что приданные ему части вооружены боевыми патронами, отказался от этой затеи и приказал патроны сдать. То был поистине смелый гражданский поступок, стоивший генералу карьеры и членства в КПСС.

При этом рядовые солдаты просто начали брататься с толпой. Да и милиция не проявила должной активности. Зато КГБ был «на высоте». Ночью они арестовали несколько десятков выявленных ими активистов. Но поскольку организованного руководства у забастовки не было, все происходило достаточно стихийно, то повлиять на рабочих эти аресты не смогли. Командующему Северо-Кавказским военным округом генералу И. А. Плиеву пришлось взять всю ответственность на себя, использовав для этого другого, более «покладистого» генерала.

Собравшаяся на площади многотысячная толпа сумела полностью захватить здание горкома партии и ворвалась в горотдел милиции, где пыталась освободить ранее арестованных товарищей. Члены Президиума ЦК КПСС были вынуждены принять делегацию забастовщиков. В конце концов, они приняли решение: стрелять на поражение.

Собравшиеся на площади, услышав треск автоматных очередей, поначалу решили, что стреляют холостыми. Но когда на булыжниках остались лежать убитые и закричали раненые, толпа пришла в движение: люди бежали из огневой зоны в обычном в таких случаях беспорядке, сминая друг друга. По словам очевидцев, ужаснее зрелища они не видели.

Толпу рассеяли. По официальным данным, обнародованным лишь в 1991 году, было 26 убитых, по неофициальным – намного больше. Убитых тайно похоронили на заброшенных кладбищах Ростовской области. Кровь с улиц смыли, провели судебные процессы, 7 человек расстреляли, 105 посадили на сроки до 15–12 лет, но в 1966 году, при Брежневе, всех выпустили. Снабжение города улучшили.

Брожение в Новочеркасске продолжалось еще несколько дней, появлялись антисоветские листовки, отдельные листовки появились в Ростове и Донецке. Протесты и забастовки против повышения цен на продовольствие прошли тогда и в других городах СССР (Муроме, Челябинске, Тамбове).

Из приказа председателя КГБ при Совете Министров СССР В. Семичастного за 1962 год:

«В первом полугодии текущего года на территории страны было распространено 7705 антисоветских листовок и анонимных писем… в 2 раза больше, чем за тот же период 1961 года. После опубликования решений ЦК КПСС и Совета Министров СССР о повышении цен на продукты животноводства увеличился поток анонимных писем. Только за июнь месяц т.г. зарегистрировано 83 случая распространения антисоветских листовок и надписей. За это же время из партийных и советских учреждений, из редакций газет и журналов в органы КГБ поступило свыше 300 антисоветских анонимных писем, в которых выражается недовольство жизненным уровнем населения нашей страны, содержатся призывы к организации массовых выступлений, забастовок, демонстраций, митингов, бойкотов с требованиями снижения цен на продукты питания и увеличения заработной платы, распространение таких документов отмечено главным образом в промышленных центрах страны».

Свернуть текст

З.Н. Нуриев, бывший заместитель председателя Совета Министров СССР:

«Затраты на производство сельхозпродукции росли год от года. А цены не менялись годами. Я помню, к нам по приглашению Минфина прибыл министр финансов Швеции. Так первое, что он сделал, зайдя в московский гастроном, купил 25 кг сырокопченой колбасы. Она у вас, говорит, в несколько раз дешевле, чем в Швеции. Мы сделали расчеты, пытаясь изменить соотношение цен по зарубежной модели “дешевые промтовары – дорогое продовольствие“. И с этими предложениями я пошел к Брежневу. Он выслушал меня и говорит: “Зия, человек покупает машину один, от силы два раза в жизни, а хлеб, мясо и молоко – каждый день. Ты что, хочешь повторения новочеркасских событий? Я на это не пойду“».

Брежнев снабжение населения считал первостепенным политическим вопросом. Спрос намного опережал производство, а отрегулировать их соотношение ценами не позволяли. Брежнев на Политбюро шутил, что для решения проблемы нужно ввести в стране два постных дня в неделю. Ставший предметом многих шуток рыбный день в общепите был одной из попыток уменьшить напряжение со снабжением мясом.

Свернуть текст

В СССР апогей политического влияния Военно-промышленный комплекс (ВПК) пришелся на эпоху Л. И. Брежнева. (…) 1940–1960-е годы стали ключевым периодом в отношении формирования руководящих кадров ВПК и постепенного слияния их интересов. В послевоенные годы наметилась тенденция ко все большей технократизации процесса создания вооружений и, соответственно, к усилению относительной роли внутри ВПК научно-технической и промышленной его составляющей в ущерб, например, профессиональным военным. Внутри ядра комплекса существовал неизбежный дуализм между профессиональным «военным» началом (и военным ведомством как заказчиком продукции) и «гражданским» (научно-производственным) направлением как разработчиком-исполнителем. Относительный вес второго направления в советском ВПК имел тенденцию к возрастанию, доказательством чему было финальное назначение главного «гражданского» руководителя ВПК Д. Ф. Устинова министром обороны, и его вхождение в узкую группу вершителей высшей политики СССР в 1970–1980-е годы.

Следует отметить периодическое обострение противоречий между партийным руководством и военными. В первые послевоенные годы И. В. Сталин ликвидировал все мнимые и подлинные ростки «военной оппозиции». В период последовавшей за его смертью борьбы за власть роль высших военачальников в политической жизни страны резко возросла (достаточно отметить известную позицию военных – Г. К. Жукова, К. С. Москаленко и других – в устранении Л. П. Берии и последующих конкурировавших групп, препятствовавших приходу к власти Н. С. Хрущева). Однако последний, став единовластным правителем, поспешил расправиться с бывшими союзниками, ссылаясь на опасность «военного заговора».

В эпоху Хрущева противоречия между партийным руководством и военными стали особенно заметными. Важной причиной разногласий были попытки сокращения расходов на содержание Вооруженных сил и развитие ряда обычных видов вооружений, усиление партийно-политического диктата в армии, волюнтаристская политика Хрущева в преддверие Карибского кризиса. Однако в целом эти противоречия, носившие в основном ведомственный или личностный характер. (…)

После возвращения к традиционному приоритету военных программ с середины 1960-х годов представители практически всех видов Вооруженных сил стали снова получать достаточно средств, что привело к затуханию этих противоречий. Во второй половине 1960-х и 1970-е годы внутри сформировавшейся в СССР военно-промышленной элиты усилилось взаимодействие между различными ее группами, даже несмотря на обычные ведомственные разногласия. В период наивысшего расцвета корпоративной системы ВПК приобрел черты некоей суперструктуры внутри общества (это определение, возможно, не слишком удачное, в известной мере отражает всепроникающий характер и ведущую роль ВПК в развитии общества), а по внутреннему устройству – характер корпорации, состоявшей из взаимодействовавших элитных групп.

«Брежнев выдвинул лозунг “На оборону денег не жалеть!“, вот их не то что “не жалели“ – танкисты деньги просто не считали», – свидетельствует в своих мемуарах зампред Военно-промышленной комиссии при Совете Министров СССР Юрий Костенко. Вскоре ситуация с производством бронетехники приобрела характер форменного абсурда: Генштаб поставил задачу иметь в войсках примерно 60 тыс. танков. Брежневские стратеги исходили из того, что в случае войны с НАТО потери за первые месяцы составят примерно столько же, сколько в 1941 году: около 20 тыс. танков. Тогда оставшихся 40 тыс. Советской Армии хватит, чтобы дойти до Ла-Манша. По свидетельству Юрия Костенко, планы были перевыполнены, и к 1988 году на вооружении Советской Армии стояло 63,9 тыс. танков (средней стоимостью четверть миллиона рублей каждый).

Свернуть текст

Когда цены на нефть в 1985–1986 гг. упали, у советского руководства еще был набор стратегий, дающих надежду сделать кризис управляемым. Речь могла идти о повышении розничных цен в масштабах, сопоставимых с их ростом в середине 1930 х годов, переходе к нормированному снабжению продуктами питания, сокращении выпуска в обрабатывающих отраслях, что позволило бы увеличить поставки сырья на мировой рынок, снижении объемов поставок топлива и сырья в страны СЭВ, не приносящих конвертируемой валюты, сокращении капитальных вложений и резком сокращении закупок технологического оборудования на Западе. Связанный с внешним шоком финансовый кризис можно было попытаться урегулировать, увеличив долю промышленных товаров народного потребления в импорте, на этой основе увеличить доходы бюджета. Это были бы непростые, политически рискованные, но экономически ответственные решения.

Но повышение розничных цен нарушало фундаментальный контракт между обществом и властью, сформировавшийся в конце 1950 – начале 1960 х годов, значимость которого была подтверждена трагедией в Новочеркасске в 1962 г.

С точки зрения социальной политики, сохранение фиксированных цен на продовольствие в радикально изменявшихся условиях было линией абсурдной. Подавляющая часть продовольственных дотаций приходилась на десятую часть населения причем, что важно, наиболее обеспеченную. По данным бюджетных обследований (1989 г.), семьи с доходом на одного человека менее 50 руб. в месяц платили за килограмм мяса и мясопродуктов в полтора раза дороже, чем семьи с душевым доходом свыше 200 руб. Но речь шла не о социально экономической целесообразности. Неизменность цен была одним из важнейших компонентов контракта власти с народом, гарантировавшего устойчивость режима в обмен на стабильные условия жизни населения.

В середине 1980 х годов советское руководство не было готово к серьезному обсуждению вопроса о некомпенсируемом повышении цен. Это нетрудно понять. Спрос населения на базовые продукты питания мало эластичен по цене. Даже при резком повышении цен, существенное сокращение закупок зерна за рубежом могло бы привести к возникновению дефицита хлеба и кормов, необходимых для производства продукции животноводства. В стране к этому времени уже сформировался крупный денежный навес. У советских граждан, не имевших возможности купить товары, пользующиеся спросом, накопились вынужденные сбережения. Даже приняв решение о проведении масштабного повышения цен, советское руководство вынуждено было бы считаться с риском того, что дефицит базовых продуктов массового потребления сохранится. Угрозы стабильности режима, связанные с реализацией такой политики, в середине 1980 х годов казались непреодолимыми.

…Сократить выпуск в обрабатывающих отраслях, направить часть высвобождаемых в этом случае сырьевых ресурсов, чтобы увеличить экспорт, было возможно. Резкое сокращение военных расходов, производства вооружений также позволило бы высвобождать сырьевые товары, реализовать их на международных рынках, мобилизовать конвертируемую валюту. Однако, как и с гражданскими обрабатывающими производствами, рост предложения таких используемых в ВПК материалов, как никель, титан, сталь, мог дестабилизировать мировые рынки, привести к падению цен на сырьевые ресурсы. К тому же движение в этом направлении означало прямой конфликт с руководством вооруженных сил, военно-промышленным комплексом.

Очевидными были и социально-политические угрозы, связанные с сокращением производства в обрабатывающих отраслях, занятости в них. Многие военно-промышленные предприятия расположены в моногородах, где возможности альтернативой занятости ограничены. Когда в рыночных экономиках сокращение потребности в рабочей силе происходит под влиянием конъюнктуры делового цикла, это нередко приводит к волнениям. Но власти могут ссылаться на то, что они столкнулись с обстоятельствами, которыми способны управлять лишь в ограниченной степени. Руководство социалистической страны, говорящее рабочим, что завод, который был столь нужен родине, надо закрыть, должно быть готово к серьезным социально-политическим потрясениям.

Сокращение поставок нефти и нефтепродуктов социалистическим странам с середины 1980 х годов, перераспределение нефтяного экспорта в пользу импортеров, способных рассчитываться конвертируемой валютой, становится регулярной практикой. Между тем долги социалистического лагеря растут. К 1988 г. внешняя задолженность социалистических стран в свободно конвертируемой валюте Западу составила 206 млрд долл.

…Для сохранения империи все в большей степени приходилось полагаться на «последний довод королей» – силу. А это в конце XX в. – ненадежная основа стабильного контроля над вассальными странами.

Сокращение объема капитальных вложений, отказ от масштабных закупок технологического оборудования за рубежом с экономической точки зрения – естественный ответ на кризис, связанный с ухудшением торгового баланса, падением цен на сырьевые товары. С позиции отношения власти и общества он наименее конфликтен. Однако руководству страны приходится думать и об отношениях с хозяйственно-политической элитой, входящей, в частности, в состав ЦК КПСС. Для последней подобные меры столь же неприемлемы, как повышение розничных цен для общества. (…)

Сказать первым секретарям обкомов, министрам, что капитальные вложения в их регионы и отрасли будут сокращены, что технологическое оборудование, которое они предполагали импортировать, не будет закуплено, – прямое нарушение принятых правил игры. При попытке двинуться в этом направлении судьба нового советского руководства, возглавляемого М. Горбачевым, отличалась бы от судьбы Н. Хрущева лишь тем, что отставка произошла бы немедленно… Политическое самоубийство было гарантированным, возможность выигрыша – сомнительной. Несмотря на нарастающие финансовые трудности, объемы начинаемого строительства продолжали расти.

Даже на фоне катастрофического положения в финансовой области, сложившегося к 1989–1990 гг., правительство не решается сокращать инвестиции в агропромышленный комплекс. (…)

Еще в сентябре 1988 г. в рейтинге платежеспособности СССР рассматривался как наиболее надежный финансовый партнер из числа социалистических стран, опережая по этому показателю Китай. Одним из факторов, облегчавших в 1985–1988 гг. доступ СССР на международные рынки кредитных ресурсов, была переоценка западными экспертами объема золотого запаса СССР. Они считали, что он составляет в долларовом эквиваленте примерно 36 млрд долларов, тогда как в действительности к этому времени в связи с масштабными закупками продовольствия он уже сократился примерно до 7,6 млрд долларов. (…)

Банкиры и правительства капиталистических стран продолжали предоставлять новые кредиты СССР на относительно благоприятных условиях. Это позволяло продолжать прежний экономико-политический курс, откладывать конфликтные решения. (…) Продолжаются масштабные закупки импортного оборудования. Значительная часть его не используется.

Все это – демонстрация неспособности власти даже при очевидно нарастающих валютно-финансовых проблемах принимать ответственные решения. Сознавая риски конфликта с административно-хозяйственной элитой, советское руководство продолжает обсуждать проекты циклопического масштаба, которые предлагается финансировать за счет новых внешних займов.

Сложившаяся ситуация – выбор между повышением розничных цен или сокращением капиталовложений и военных расходов – ставила советское руководство перед непростой дилеммой: решаться на конфликт с населением или с партийно-хозяйственной элитой. Отказ от принятия решения по этому ключевому вопросу повышал риски того, что по мере развития кризиса придется вступить в конфликт и с обществом, и с элитой.

Новое поколение руководителей этого явно не понимало. Здесь нет ничего удивительного. Традиционное управление советской экономикой было ориентировано на натуральные параметры. Вопросы развития животноводства обсуждались на высшем уровне гораздо чаще, чем бюджет страны. Финансы рассматривались руководством отраслей, предприятий как элемент неизбежной, но скучной бухгалтерии. К тому же информация о реальном состоянии бюджета, валютных резервов, внешнем долге, платежном балансе была доступна крайне узкому кругу людей, многие из которых к тому же в ней ничего не понимали.

Из выступления председателя правительства Н. Рыжкова на Пленуме ЦК КПСС 27–28 января 1987 года:

«Взять хотя бы финансы. Здесь создалось наиболее критическое положение. Страна подошла к двенадцатой пятилетке с тяжелым финансовым наследием. Мы давно уже не сводим концы с концами, живем в долг. Нарастающая несбалансированность стала приобретать хронический характер и привела на грань фактического разлада финансово кредитной системы. Все это не получало принципиальной оценки. Финансы были прерогативой определенного узкого круга лиц и ведомств. Более того, истинное положение дел в этой сфере прикрывалось внешним благополучием и не было предметом глубокого всестороннего анализа и рассмотрения. […] Крайне тяжелое положение сложилось в денежном обращении, о чем говорил сегодня Михаил Сергеевич. В 70 – начале 80 х годов произошло его расстройство. Мы пришли к тому, что у нас начались инфляционные процессы. […] Не лучше обстоят дела с валютным положением страны. […] Внешняя торговля стала уязвимой к различным санкциям».

Из доклада министра финансов СССР В. Павлова о государственном бюджете СССР на 1990 год:

«Финансовая ситуация во внешнеэкономической деятельности продолжает ухудшаться, что размывает доходную базу бюджета и серьезно ослабляет наши усилия по ликвидации его дефицита […] Доля этих поступлений опускается до самой низкой точки за последние годы и составит в доходах бюджета около 14%. Возрастает и внешняя задолженность. Объем внешнего долга достиг уровня, за которым он начинает возрастать уже без новых займов лишь за счет увеличения расходов по его обслуживанию. На оплату долгов и процентов уже в 1990 г. придется израсходовать почти всю выручку от экспорта продукции топливно энергетического комплекса… В социальной переориентации бюджета ключевое место занимает увеличение централизованного финансирования агропромышленного комплекса… Это создает дополнительное напряжение в бюджете и финансах страны, но идти на эти расходы надо для ускорения решения продовольственной проблемы».

Свернуть текст